Глава 5. Сначала я рассказываю Юле историю, вычитанную у Дюрренматта о том

Сначала я рассказываю Юле историю, вычитанную у Дюрренматта о том, как некий грек искал какую-то там гречанку. Я не замечаю, как эта история переходит в мою историю, историю моей собственной жизни…

— Все началось с никчемного предположения, — говорю я. — Вся эта история кажется просто высосанной из пальца. Но теперь уже нет никаких сомнений, что она изменит историю человечества. И одному Богу известно, чем все закончится.

Мы уже часа полтора сидим дома. Дождливое утро, свинцовая облачность повисла над головами так низко, что кажется — ты попал во времена зарождения жизни. Низкие рваные черно-синие тучи торопливо куда-то бегут. Ветрено. Гор не видно. Море (его тоже не видно из окна), вероятно, тоже черное. Слышно только, как свирепо оно накатывает на прибрежные камни, волна за волной, в попытке выйти из берегов и всей необузданной мощью наброситься на жалкие постройки, слизать их соленым языком, разрушить, насмеявшись над усилиями людей приукрасить свой мир.

Первый день творения. Или второй? Даже дышать трудно. В открытом окне — нешумные косые дожди. Хорошо, что не сверкают молнии и не гремит в небе. Но этого все время ждешь. Таких дождей здесь я не припомню. А мир уже сотворен. Об этом свидетельствуют глухие удары, доносящиеся с улицы. Жизнь ни на минуту не останавливается, это известно каждому. И так пребудет, даже если небо упадет на землю. Но об этом (небо упадет на землю!) страшно даже думать.

— Вот смотри, — говорю я, и несколько раз хлопаю себя ладонью правой руки по груди, в области сердца.

Затем, рыская взглядом по сторонам, что-то ищу глазами.

— Что случилось, сердце?..

Юля встает, чтобы взять с полки сердечные капли, но я успеваю поймать ее руку.

— Да, — говорю я, — сердце. Смотри.

Мне удается найти шариковую ручку и старую газету.

— Закрыть окно? — спрашивает она.

Я расправляю газету на своем колене и пытаюсь что-то на ней писать. Шарик просто режет газету, как лезвие бритвы, затем рвет. Мне приходится встать и найти лист бумаги.

— Вот, — повторяю я, — смотри...

— Опять пирамиды? Что ты в них нашел?

— Не знаю…

— Тебе нужно отдохнуть.

Мне даже снились египетские пирамиды.

— И что было еще? — спрашивает Юля.

— Что еще? Скажу так: мне повезло. Я тогда встретил Жору. Обрусевший серб, аспирант кафедры цитологии, он не расставался с книгой «Я — математик», которую написал Норберт Винер, создатель кибернетики. Он ее не раскрывал при каждом удобном случае на засаленной закладке, не читал, пытаясь познать азы управления сложными системами, но чаще подкладывал под лоснящийся зад штанов, когда усаживался на бордюр или камень, или на какой-нибудь непрогретый солнцем парапет. Я диву давался: как можно уместиться на такой книжонке? И когда он ее читал?.. Потом, правда, я видел в его руках и Монтеня, и Дарвина, и ‟Гаргантюа и Пантагрюэль” и даже ‟Материализм и эмпириокритицизм”. Да, ну много чего другого. Он читал даже на ходу.

Я рассказываю Юле историю за историей, не скрывая восхищения самим собой — рассказчиком. Еще бы: такой славный путь горьких поражений и блистательных побед! Наполеон и тот бы завидовал.

Юля почти не задает вопросов. Она просто не в состоянии вставить слово...

Время от времени я прерываю свой рассказ, чтобы убедиться, интересны ли ей те или иные подробности и, убедившись, продолжаю.

— Разве мог я себе такое представить, — говорю я, — мир, конечно, знал времена и похуже, но такого еще не видел. Это был настоящий мор, — говорю я, — да, мор. Иначе это не назовешь...

Потом я признал, что в тот вечер моя речь была хуже, чем желание выпить с Юлей на брудершафт... В который уже раз!..

Ей просто нравилось это: мои поцелуи…

— А Тинины? — спрашивает Лена.

— Хм!.. Я же говорил: я боялся к ней прикоснуться! До сих пор вот…

Пропади она пропадом!

— Боишься?

Юля просто была от меня без ума!..

Дата добавления: 2015-08-03