Глава 4. Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки

Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками, казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков.

— Мы всегда стараемся вернуть то, что вернуть уже нельзя, — задумчиво произнесла Аня.— Невозможно идти вперед и держаться за прошлое. Вот и ты бросился наутек, но прошлое поймало тебя за рукав: от меня не сбежишь!

Она крепко сжала мне руку и заглянула в глаза.

— Не сбежишь?

— Теперь — никогда! — сказал я. — Я за этим приехал.

— За чем?..

Улицы были уже пусты, спать не хотелось, и мы не чувствовали никакой усталости. Каждые четверть часа слышался отдаленный бой курантов и мы, как по команде, останавливались и целовались, купаясь в их качающихся трепетных звуках. Когда потом нам слышался отдаленный бой часов, мы инстинктивно останавливались, наши губы тянулись друг к дружке, и мы заразительно смеялись. У нас выработался рефлекс на мелодию, как у павловской собаки на мясо. Это было смешно, но природа брала свое, и, чтобы не разрушать ее законы, я летящим коротким поцелуем чмокал Аню в губы. Ей это тоже нравилось. На телефонные звонки она сначала не отвечала, а затем просто отключила свой телефон. И я не приставал к ней с вопросами, кто такой этот Анри. Было так тихо, что неожиданно раздавшийся телефонный звонок испугал нас. Мы как раз брели в обнимочку по самому старому в Париже Новому мосту. Звонил Жора:

— Как мне открыть нашу картотеку с клонами?

— Набери слово «klon». Зачем тебе?

— Мы пробуем без тебя, пока ты там любишь красивых женщин.

— Хорошо, — сказал я, — пробуйте.

— Когда вас встречать?

— Мы уже в пути… Всем нашим привет, — сказал я, отключил и спрятал телефон.

В каком-то уютном скверике нашлась одинокая, ожидающая нас скамейка, на которую мы, не сговариваясь, присели передохнуть и еще раз поцеловаться перед тем, как отправиться домой. Это был рок: мы не могли оторваться друг от друга! Уже светало, и руки мои, конечно, ослушавшись меня, стали блуждать по ее спине в поисках каких-то застежек и тут же нашли упрямую, неподвластную пальцам молнию, которую Аня сама помогла расстегнуть, и вскоре, и мы в это поверили — вдруг мы оказались совсем голыми, как Адам и как Ева, голыми настолько, что ее нежная кожа казалась горячей на этой неуютной скамейке под раскидистым платаном, где ни один любопытный листик не шевельнулся, чтобы не спугнуть наши чувства, и нам не было холодно в этих парижских предрассветных сумерках до тех пор, пока нас не разбудили первые птицы. Мы спали, свернувшись в клубок, и было неясно, как этот клубок из двух любящих жарких тел мог держаться на этой неуклюжей остывшей скамейке. Мы спали «валетом», и я, как заботливый отец, отогревал своими ладонями и дыханием ее глянцевые мерзнущие голени и колени. Представляю себе эту картинку — «валет»!

— Не могу себе представить, — говорит Лена.

— Я нёс какую-то несусветицу.

— Что это было? — просыпаясь, сонно спросила Аня, кутая себя в мой пиджак, — просто ужас, какая-то жуть...

— Варфоломеевская ночь, — сказал я.

— Похоже, — буркнула она с удовольствием, не открывая глаз, — и если говорить sans phrases (коротко фр.) ты зарезал меня.

«Разве ты не этого хотела?». Я только намеревался задать свой вопрос, но он мог совсем ее разбудить, и я промолчал. Это была ночь любви и воспоминаний. И хотя я читал эту книгу с закрытыми напрочь глазами, кожа пальцев и губ открывала мне те страницы, что когда-то были бегло прочитаны, как стишок из школьной программы, прочитаны и забыты, и вот моя кожа будила теперь воспоминания тех далеких дней, которые казались забытыми навсегда. И память моя проснулась. Я вспомнил и эти плечи, и эти колени, и эту атласную упругость кожи, и ту же россыпь, россыпь милых родинок вдоль белой линии белого живота, родинок, сбегающих маленькой стайкой одна за одной к пупку, точно божьих коровок, спешащих к роднику. Я вспомнил и этот родник, источник прежних моих наслаждений… Как я мог его забыть?

— А что это у тебя на плече? — спросил я, указав глазами на татуировку.

— Крестик, — сказала Аня.

— Вот видишь, — сказал я, — ты уже тоже… Меченая …

— Да…

Это был праздник, рай!

Уже когда стало светать, мы нашли нашу машину и покатили домой. И снова, еще не успела закрыться входная дверь, снова набросились друг на друга, сон пропал, и мы не слышали ни звона, случайно задетой моим локтем и разбившейся о паркет какой-то там вазы, ни хлещущей через край ванны теплой воды, не видели разбросанных по всей спальне наших одежд… Запах сгоревшего кофе привел Аню в чувство…

— Содом и Гоморра, — сказала она и помчалась в кухню.

— Гибель Помпеи!— согласился я.

Какая там Тина?!

Затем она кому-то звонила, я не прислушивался.

Потом мы отсыпались... Когда меня разбудил телефонный звонок, я лежал рядом с ней совсем голый. Будто от самой скамейки и до этой постели я топал по всему городу без клочка одежды. Я видел ее обнаженное плечо, шею, сбившиеся на бок роскошные рыжие (как у Тины?) волосы. Она спала на правом боку, но когда зазвонил телефон, тотчас проснулась и, не открывая глаз, стала ощупью искать трубку на стекле журнального столика.

— Да, — сказала она и стала слушать.

Мой телефон пиликнул еще несколько раз. Она по привычке взяла свою трубку и, естественно, не могла ничего услышать. Затем сообразила в чем дело.

— Это тебя.

Я смотрел на светлые шторы, по которым, смеясь, прыгали солнечные зайчики. Она повернулась на левый бок и, улыбнувшись сквозь дрему, открыла глаза.

— На, держи, это тебя, — повторила она, положив свой и подавая мне мой телефон. И с головой уползла под одеяло.

Снова звонил Жора.

— Ты купил мне подарок?

— Слушай!— сказал я и рассмеялся.

— Шутка, — сказал он, — ты надолго там обосновался? Обабился что ли? Здесь работы полно…

Он коротко сообщил о своей поездке в Японию и уже сегодня, в четверг, уточнил он, ждал меня в лаборатории. Как, впрочем, мы и договаривались.

— Тут тебя поджидает сюрприз. Наш миленький Вит… Жадный он у тебя!

— Я знаю, — сказал я, — он мне звонил. Он просит очередной миллион.

— Дай ему половину, — сказал Жора, — пусть подавится.

— Сам дай.

— Ладно, приезжай, разберемся.

— О’key, — поставил я точку в разговоре.

Мне не хотелось ничего объяснять, и я сказал, что перезвоню позже.

— У тебя такой тон, словно ты стоишь под венцом в храме Парижской Богоматери.

— Так и есть.

— Я рад за тебя, — сказал Жора, — очень рад. И пока пишет твой карандаш, ты должен, не покладая рук, трудиться, трудиться…

Жора был весел, видимо, у него появилась уверенность в том, что дела наши сдвинуться с мертвой точки.

Наконец мы выспались и теперь просто молча лежали рядом, глядя в потолок.

— Ты — чудо!— прошептала Аня, приподнимаясь на локоть, — знаешь, я… Что это у тебя?

Она глазами указала на мою голень, где красовался тот злополучный шрам от пули, настигшей меня в Валетте.

— А, так… ерунда, — сказал я, — Мир хотел ухватить меня за лодыжку.

Чтобы коснуться пальцами ее лица, мне достаточно было протянуть лишь руку. Аня улыбнулась, затем снова устроилась со мной рядом, прижавшись всем телом. Я обнял ее…

— Это было, как если бы ты построил свою Пирамиду?— спросила она.

— Что?

Я думал, она спросила о шраме, но тут же сообразил, что спрашивала она о прошедшей ночи.

— Как будто бы я на нее взошел, — поспешил я с ответом.

Аня закрыла глаза и вдруг, улыбаясь, взяла обеими руками край одеяла и укрылась с головой. А я встал, и теперь уже думая о том, что сказал Жора, направился в ванную.

— Этот Жора твой — разрушитель, — донеслось из-под одеяла.

— Да, — согласился я, — в этом ему нельзя отказать.

И вот что мне еще тогда пришло в голову: общение с Аней доставляло мне истинное наслаждение.

Юле я так и не позвонил. А Тининого телефона у меня никогда не было. Да и откуда ему здесь взяться?..

Стоп-стоп… А это что такое?..

Нет, не стихи бы, а лицо

Твоё — распахнутым — прости мне;

Пускай гуляет голосок

Здесь рядом, в Петербурге, Тиннин,

Пускай качнутся флюгера

И пальцев медленные танцы…

Давай вернёмся во вчера!

‟Пойдём, пойдёмте же кататься!”.

— В Петербурге? — спрашивает Лена.

«Вернёмся во вчера»? — думаю я. Вот же, вот же мы и вернулись!

— Откуда здесь, в Питере, её голосок? — спрашивает Лена.

Эта Тина словно следит за нами с Аней! «Пойдем, пойдёмте же кататься!». Завидует! Ей тоже хочется покататься со мной по Сене! И мы тоже бы стали вовсю целоваться? Под мостом Мари!..

— Эй, ты где? — спрашивает Лена.

— Ты не можешь себе представить!..

— «Плыла, качалась лодочка»? — спрашивает Лена.

— Ты-то откуда знаешь?

— Да я тебя уже вижу насквозь!

Юле я так и не позвонил.

Дата добавления: 2015-08-03