Глава 5. Каштаны Парижа ничем не отличаются от каштанов Киева

Каштаны Парижа ничем не отличаются от каштанов Киева. Ничем. Даже язык, на котором они шепчут тебе приветные слова, точно такой же, хотя вокруг звучит французский прононс и впечатление такое, будто даже голуби на Рояль де Палас воркуют по-французски. Мы с Жорой уже третий день жили близ виллы Боргезе, той самой виллы, где полвека тому назад Генри Миллер приветствовал своих героев «Тропика рака» потоками спермы из своего железобетонного фаллоса. Мы совершили паломничество в этот праздник, который, как ты понимаешь, всегда с тобой… Аню мы нашли сразу.

— Ань, привет, это я, — сказал я по-русски, как только в трубке раздался ее голос.

— Привет, — сказала она и умолкла, видимо, вспоминая мой голос.

Чем я мог ей помочь? Разве что этим:

— В баню с нами идем?

Трубка какое-то время молчала, затем коротко запиликала. Я набрал номер еще раз.

— Привет, — повторила она и тут же спросила:

— Я тебя знаю? Ты кто?..

— Рест.

Трубка молчала.

— Алло, — сказал я, — это я, правда.

Затем произнес на чистом французском:

— Я здесь, в Париже, я совсем рядом. Это тоже правда.

Встреча была назначена на шесть вечера. Мы были безумно и искренне рады снова видеть друг друга. Я ее сразу узнал. Эти широко открытые на мир, огромные, синие, как море, сияющие радостью встречи глаза…

— Я не верю своим глазам, — сказала она, — как ты меня нашел?!

Боже мой! Вот же эти родные глаза! Еще более красивые, чем прежде!

— Красное тебе очень идет, — сказал я.

— Я знаю. А ты похож на быка, — улыбнулась Аня.

Я и сам чувствовал, что готов на нее наброситься.

— Ты безупречна!— сказал я.

Это была чистая правда. Сколько же лет мы не виделись?!

— И ты почти не изменился.

Мы обнялись, я нежно обеими руками прижал ее к своей груди и, закрыв глаза, долго, как только мог, вдыхал и вдыхал, наполняя легкие прохладным ароматом ее духов. Сколько же лет мы не виделись?! Ее комплимент и это осторожное «почти» меня не расстроили. Я представил ей Жору.

— Жора, — сказал он, подавая ей руку.

— Жора?!— Аня посмотрела Жоре в глаза и сказала: — какое крепкое и простое имя!

Затем мы пили какое-то кислое, как уксус, вино, я рассказывал, Аня слушала. С первых же минут нашей встречи, я понял, что в присутствии Жоры (хотя он не проронил ни одного слова, а только вполглаза зыркал на нас, потягивая вино из бокала) она не произнесет ни слова правды.

— …и мы переделаем мир, — говорил я.

— Это хорошая идея.

Односложность ее ответов свидетельствовала, что лимит ее доверия к людям в этой, чужой для нее стране, давно исчерпан, и я не смогу узнать у нее даже малую толику из той жизни, которую она здесь ведет. Даже мне, я заметил, она не совсем доверяла. Видимо, жизнь в Париже научила ее держать язык за зубами, хотя, казалось, здесь-то и можно было позволить себе посплетничать о ком и о чем угодно. Я шепнул об этом Жоре на ухо, и он испарился в ту же минуту, сославшись на неотложное дело в парижской мэрии.

— Кого ты с собой привез?

Это был первый вопрос, который она задала, как только мы остались одни.

— Мы к тебе с деловым предложением.

— Мы?

— Это тот самый Жора, о котором ты постоянно спрашивала.

Она только пожала плечами.

— Не помню…

Потом я как только мог коротко рассказал ей существо вопроса. В моем рассказе не было ни слова пафоса, никаких обещаний или предположений, голая правда и ничего кроме правды. Чего, собственно, я добивался?

— И мы с тобой, как и прежде, — оптимистически заключил я, — одержим в очередной раз победу над генами…

Мы помолчали. Аня взяла сигарету, и я чиркнул зажигалкой.

— Я не понимаю тебя, — сказала она, пустив в сторону струйку дыма, — зачем ты так шутишь?

Ее глаза ни разу не мигнули. Я не знал, что ответить, и тоже прикурил сигарету.

— Я не шучу, — сказал я.

— Все эти истории — корм для фантастов. Ты такой же мечтатель…

— Никакой это не корм! — возмутился я.— Это, это…

— Знаешь, — сказала она, — мне жутко приятно видеть тебя, мы еще успеем наговориться, позвони мне после восьми. А сейчас мне надо идти.

— Я тебя понимаю…

Я был ошарашен таким недоверием.

— Я за тобой заеду. Вот мои телефоны.

— Хорошо.

— Ты где остановился? — спросила она так, словно Жоры вовсе не существовало.

Я сказал. Она положила в пепельницу дымящуюся сигарету, достала из сумочки свою визитку — держи! — Встала и поспешила к выходу. Я смотрел ей вслед, и как ни старался, не мог в ней узнать нашу Аню. Так много в ней всего изменилось. Когда ее фигура скрылась за дверью, я посмотрел на визитку: «Anni Gyrardo». Жирардо, Жирардо, подумалось мне, что-то очень знакомое.

Кто такой Жирардо? Я не мог тогда вспомнить. Потом выяснилось, что у нашей Ани такая же фамилия, как и у этой блистательной и непревзойденной француженки — Анни Жирардо.

— Жирардо?! — у Лены от удивления глаза просто выпадают из орбит.

— Ага, Жирардо.

— Представляешь?!

— Что?

— Ну, помнишь, ты уже как-то сказал, что…

— Не, — говорю я, — не помню. А что?

— Про то письмо, помнишь, ты рассказывал.

— Какое письмо?

Я только делаю вид, что не понимаю, о каком письме идёт речь.

— Идём спать.

— Да нет, — говорит Лена, — ничего. А на самом деле, — спрашивает Лена, — она и есть та самая Аня Гронская, о которой ты?..

— Да. Та.

— Ты слишком много куришь, — говорит Лена.

— И пью тоже. Вообще-то я давно бросил, — произношу я и окунаю еще тлеющую сигарету в стакан с недопитым вином.

Спать, спать…

Засыпая уже, я вдруг вижу перед глазами это злополучное письмо, белый лист, на котором черным по белому… моим, моим же! красивым убористым почерком (боже, какие каракули!) вот что написано:

«Милая, Ти!

Какой восторг! Какое крушение!..

У меня не укладывается в голове! Как такое возможно — в твои годы при таком нагромождении дел — сочетать в себе столько талантов... Не хвалю, просто начинаю не верить в то, что в этом славном юном по-женски очаровательном тельце свилось гнездо и выпестовалось такое умопомрачительное... Нечто! — сочетающее в себе все земные стихии в удивительно гармоничных пропорциях...

Попытайся вообразить себе мои телодвижения и представления о возможностях постижения Тебя — личности!

Самое трудное — обосновать и признать самую суть, так сказать, нутро твоё, ёмкость и аккумуляцию энергетических сил, переполняющих Тебя! Ты — как та Первая Точка мироздания, из которой Большим взрывом родилась наша Вселенная! Каждым своим новым словом Ты высвобождаешь целый доселе мне неведомый мир!

Крушение моё в том, что я, зная (надеюсь) Твоё предназначение (ну хоть вектор и траекторию развития), не в состоянии (пока ещё) осмыслить и выразить словами всю эту гору груд... этот фонтан Твоих манифестаций и революций!)) Ты как та Эйфелева башня в сверкающих ночью алмазах с прожектором, вырывающим из тьмы куски живой жизни...

И т. д....

Меня так волнует... просто терзает и опустошает Твоё творчество и такая необъятная и непостижимая палитра Твоих устремлений

Горжусь Тобой!

Благодарен Богу за то, что Ему удалось сблизить наши орбиты и мы хоть ничтожную долю времени бороздим вдвоём просторы Вселенной!

Постижение Тебя Непостижимой и такой Беспощадной (не пощажу!) возносит меня на новую высоту и молодит моё тело и душу! И питает надежду на возможность новых и новых открытий в Тебе. Пусть и Твои Пути неисповедимы, но я буду пытаться следовать за Тобой, прилепившись к Твоим сандалиям. (Не, не раб!!!)
Это же — прекрасно — раскладывать Тебя по полочкам, препарируя каждую выемку или бугорок, каждую порочку...

Ты — сангвиник — этого не поймёшь! Это сугубо холерическое предприятие. И кстати, очень учёное — разложить на части, чтобы лучше познать целое. Есть такая методология поиска.

Ты не терпишь никакую похвалу, но я и не нахваливаю Тебя — выражаю свой восторг!

Так что вот: очарован Тобой!

Жду Твоих новых шедевров!

Спасибо за...

За Любовь!»

Ну, ни фигулечки себе, думаю я и… просыпаюсь…

— Лен, — ору я, — ты где?!

Стоп-стоп, думаю я, что это было? Какое письмо? Откуда оно взялось? Кому я его писал — Тине? Но… Как?.. Куда?.. Зачем?.. Кто она такая, чтобы писать ей какие-то письма?..

— Лен!..

Но я ведь видел каждую буковку, каждую запятую… А мои восклицания!.. И — главное, — суть, суть!!! Надо же!.. Мои признания в любви тому, кого и в помине не существует, кого совершенно не знаешь, не то что не знаешь — даже не представляешь… Тине?.. Тине?! Эка невидаль!..

Просто — курам на смех!!!

Прошло столько лет, а я помню каждую строчку!

Надо же!..

— Леееееееееееееееееееееееееееееееееенннн!..— ору я.

— Тебе соску, — войдя, спрашивает Лена, — ты — маленький ребёнок?.. Ах, ты, дитя моё неразумное…

— Да нет, ты послушай…

— Вставай уже, май на дворе!

— Какой май?! Слушай же, слушай… Я письмо написал…

— Отправляй… И идём завтракать!.. Твои любимые грибочки…

— Ты хочешь меня отравить? — шучу я.

— А надо?..

Надо же!..

А ведь я, помню, уже тогда знал каждую её порочку, каждый пупырышек её кожи… Не понимаю, как я жил и живу до сих пор без неё…

Я полцарства отдал бы, чтобы прочесть её ответ!..

А ведь знаю, наверное: Тина письмо моё никогда не получит… Никакого ответа не будет! Нечего и помышлять…

Живу в ране…

Дата добавления: 2015-08-03