Глава 86

Слезки капают, а ведь я большой уже, а ведь я далеко оттуда, я в доме, в тепле своей спаленки, нету рядом со мной никаких людей в черных шляпах, нет рядом никакой взрывчатки, ни киоска со сластями рядом нет, ни маленькой девочки с оторванными руками, но живой и в сознании, которую несут бегом на носилках к машине «полумесяца», а руки ее сзади в отдельном мешке несут. Все это далеко, я здесь, оно там, я большой уже, я полицейский, я по долгу службы и не такое видел – и никогда не плакал, никогда не чувствовал вообще ничего, кроме брезгливости время от времени, хотя смотрю, кажется, по два сета в день – и в каждом кровь, оторванные руки, маленькие девочки, раскаленные кресты, четвертующие колеса, полные боли и ужаса глаза – но там, в снаффе, вернее, в том, что нам регулярно выдают за снафф (а я уже не уверен, что все это – снафф) и что я, Зухраб, должен по два сета в день по долгу службы смотреть – во все это ни на секунду не веришь, не веришь, не представляешь себе – потому что знаешь, что это фальшивка, ну, или надеешься, что фальшивка, – как бы хорошо, как бы по-настоящему ни играли те ненормальные, кто идет сниматься к снафферам-авантюристам. Не веришь ты, когда маленькой девочке отрывают руки, что ей отрывают руки, – а веришь, что у них прекрасные монтажеры, – ну еще бы, за такие деньги, какие в этой индустрии ходят, монтажеры могут на платиновых табуреточках сидеть. А здесь, когда смотришь CNN (сначала дома, по стацу, и потом, когда силой заставил себя выключить, все равно досматривал на своем комме, сидя уже в машине, и теперь опаздываю и все по пробкам, а в глазах слезы, вмажусь сейчас во что-нибудь – и будет репортерам снафф), когда смотришь CNN, да, понимаешь, что это настоящая маленькая девочка, что это ее настоящие руки за ней в пакете несут, – и так страшно, господи, и ручки собственные ноют от ужаса, и слезки капают, – и только это, думаешь, уворачиваясь от яростно бибикающего на тебя «форда», и только это в нашем мире и есть снафф – подлинное насилие, подлинная кровь, подлинные убийства – в реальном времени, а не в записи какой, и не удивлюсь я, если есть кое-кто, кто эти кадры сейчас лихорадочно записывает на диск, и потом… Проскочил развязку. Прекрасный день. Прекрасный.

Как они там живут, думаешь, в раздраженной гонке по хайвею, среди других таких же раздраженных, проскочивших развязку, – как они живут там, в Израиле, среди этих постоянных терактов? Как они живут, когда знают, что любой автобус может не доехать, любой самолет может не долететь, любой кинотеатр может никогда не выпустить наружу своих посетителей? Как они чувствуют себя, когда видят на улице человека с пейсами, в лапсердаке, с черной шляпой, – неужели находят в себе силы не сторониться, не избегать заходить с ним в одну кафешку? Как чувствуют себя те ортодоксы, которые не «сниюты», замечая, что при любом их появлении люди начинают искоса смотреть на их ногти? Неужели хватает мужества не выставлять их, коротко обрезанные, всегда напоказ? А если длинные – неужели хватает мужества их не прятать, или каждый раз, в каждую секунду мирные «сниюты» готовы давать объяснения касательно того, что не все представители их школы засовывают себе под ногти TRP и взрывают автобусы с детьми из нерелигиозных школ на остановках? Живешь себе, – думаешь, съезжая с развязки, – живешь себе тихо, у бога за пазухой, не опасаясь в целом никаких особых явлений, даже Манхэттенская Пепельница уже никому не напоминает о тех годах, когда на месте Близнецов была раскуроченная яма. Живешь – и кажется, что произойди в твоем, персональном, близком тебе мире что-нибудь подобное – и ты умрешь. И знаешь, что, скорее всего, у тебя, слава богу, никогда не будет возможности проверить эту гипотезу.

На работе Каэтан с порога набрасывается на меня, бодрый и хваткий, как осьминог: вчера привезли еще один снафф, наш агент купил по заказу, категории – педофилия, сексуальное насилие, убийство, холодное оружие, они почему-то добавили пиросадизм, агент не просил, отсмотри, заполни базу, сдай в лаб и поехали – иначе мы с этого семинара вообще не выйдем сегодня, они же без нас не начнут и закончат черт знает когда. Слушай, говорю, Каэтан, сделай мне одолжение – отсмотри сегодня сам, а? Я с утра CNN смотрел, хватило мне снаффа. Делает такое лицо, как будто я тут детским лепетом лепечу: Зухи, перестань, я отсмотрю – бесполезно, ты отсмотри – ты же лица знаешь, интерьеры знаешь – на кой мне смотреть, я даже в базу занести не могу. Как он умеет прибедняться, когда работать не хочет! Хорошо, говорю, я завтра утром отсмотрю и занесу. Нет, сегодня отсмотри, Скиннер видел, что агент приходил, до завтра заест, ну отсмотри, блин, на перемотке, ну пять минут же! О господи.

Прекрасное начало сета – в объектив шмякается хорошее количество крови – или что там ее изображает. Дальше, традиционно, лиц не видно, видно только руки, руки без особых примет, хотя одна пара кажется знакомой. Автоматически почти уже работаю, заметим, автоматически почти этим бессмысленным гадством занимаюсь, распознаю по волоскам на пальцах людей, которых и сажать-то не за что, кроме как за мошенничество. Нет, незнакомые волоски, – ну, дальше.

Ребенок, судя по силуэту – девочка-подросток, о да, только это мне сейчас и нужно; силуэт темный, лица не видно, комната освещена высокими свечами (ставим метку; свечи – это категория, база запишет, соответственно, в категорию), за окном, увы, ничего не видно (не ставим метку), девочка привязана к большой металлической раме (новое что-то; подумать только, сколько нового бывает в этой области, сколько изобретательного говна у людей в головах), привязана белыми толстыми веревками (ставим метку), очень плотно, как если бы была в паутину вплетена. Видна чья-то рука (плохо видна; на приближении – хорошо видна; без особых примет), которая бросает на пол спичку. Пол начинает гореть (ставим метку), девочка вскрикивает испуганно (ставим метку – не стонет возбужденно, не просит помощи, рот без кляпа). Ближний план идет снизу вверх: стройные ножки, едва появившиеся волоски на лобке и на внутренней стороне бедер (дорогой хороший морф – ставим метку), косточки тазобедренные жалобно торчат; маленькая родинка на животе, одна грудь больше, другая меньше – да, классика жанра, высокий полет. Лица не показывают. Показывают руку (без особых примет), медленно ведущую очень красивым черным ножом с черным лезвием (две метки: оружие, категория оружия) по девочкиному бедру снизу вверх, оставляя кровавый след, тельце судорожно вздрагивает, криков не слышно – и, что интересно, просьб о пощаде не слышно (странный сценарий; SM? Каэтан не сказал, что заказывали SM, это для снаффа совсем редкость, – метка, и потом проверить заказ) – и тут – ррраз! – подскакиваешь на стуле, хорошо, черт, что биона на тебе нет, ты и так нервный сегодня – нож с хрустом и с каким-то еще ужасным звуком входит по рукоять девочке во влагалище (ставим метку), и она кричит страшно (ставим метку); ближний кадр – кровь по рукоятке, немножко загнувшаяся губка, с которой капает алое, – вот на таком они, говны, и кончают, вот на этом. Тело не обмякает, а дергается и кричит (что лишний признак подделки – нет болевого шока там, где положено бы быть; в реальной жизни для этого надо заранее жертву лошадиной дозой стимуляторов накачать, но зритель – он не думает об этом, не понимает; вот жулики!). Та же рука, что и раньше, появляется в кадре, на этот раз справа, такой же нож (метка) вырезает круг из крошечного напряженного живота, аккуратно вырезает, как если бы консервную банку вскрывал (метка), – и наружу выпадают, покачиваясь, внутренности (крупный кадр; все покачивается; хорошая дорогая графика – поставить метку; это сколько же мы за это дерьмо заплатили?). Вой девочки – страшный, жуткий (метка). Где, интересно, сексуальное насилие? – а, вот, рука берется за нож «во влагалище» и начинает медленно водить им вверх-вниз, вверх-вниз (метка), под этот вой. Дальше можно перематывать быстро – рука отрезает одну грудку, ту, что побольше (метка), проводит яркую алую полосу по горлу (метка), периодически возвращается к ножу во влагалище, какие-то еще мелкие надрезы-порезы, а потом рука берет, простите, топор (метка) и с маху отрезает девочке руку у плеча – и вот тут меня, натурально, начинает тошнить, и надо ставить метку, а я не ставлю, у меня нет сил ткнуть в экран пальцем, меня трясет от отвращения (вторая рука; вой смолкает; левая нога; все это повисает на веревках – вот зачем! – правая нога), камера идет вверх, мимо болтающихся кишок и отрезанной груди, мимо алого горла и губ (знакомых; где-то видел; надо ставить метку, но нет сил), мимо тонкого, очень красивого носа с разверстыми от боли ноздрями (надо перекрутить назад и поставить метку, что почему-то не тронули лица) и тонких белых щек, мимо закаченных глаз и льняных, как у ангела, волос – лицо явно знакомое, где-то ее уже снимали, не могу вспомнить, очень знакомое лицо, знако…

А это уже мой, мой вой, это на мой вой сбегаются в смотровую, это мой вой раскатывается по коридору, это мой вой разрывает мне горло, это мой вой никак не может остановиться, это от моего воя рушится вселенная и мир гаснет. Это мой вой. Это Кшися передо мной на экране.

Дата добавления: 2015-08-05