Репрессивная практика антибольшевистских правительств

Советская историография на протяжении десятилетий пыталась обосновать легитимность режима и его представителей, одержавших победу в гражданской войне. Действия противоборствующих сторон, представлявших альтернативные видения будущего России, объявлялись заведомо незаконными. Подобная постановка проблемы некорректна. После свержения самодержавия Россия так и не перешла к демократическим методам правления. Всенародно избранное Учредительное собрание было разогнано большевиками, а Конституция РСФСР (июль 1918 г.) содержала многочисленные классовые квоты для избирателей. Не избирались и белые правительства. От имени Учредительного собрания действовали в 1918 г. социалистические правительства на Волге — Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), Временное областное правительство Урала, Временное сибирское правительство, Верховное управление Северной области. Они подчеркивали временность своего функционирования, т. е. не претендовали на демократическую легитимность. Потому следует признать де-факто все существовавшие на территории России в 1918–1922 гг. правительства. И их ответственность за свои действия.

«Гражданская война была гораздо больше, чем просто борьба красных-белых за власть в Москве. Это также не была в сколько-нибудь реальном смысле классовая борьба. Это была война колеблющихся союзов и индивидуальной лояльности, и она разделила семьи легче, чем классы», — пишет Берил Уильямс^[248]. Действительно, гражданская война планировалась и виделась большевикам классовой, а стала братоубийственной. Прогноз большевиков не оправдался, и белые, как и красные, собрали под свои знамена значительные контингента, прежде всего крестьянского населения. По разные стороны фронта оказались люди из одной общественной среды, одного класса. Связано это было в значительной степени с двумя обстоятельствами: с представлениями о будущей жизни страны и личным восприятием происходящего. Речь шла не о реставрации монархии (хотя были и ее приверженцы), а об установлении в России парламентской республики либо будущего «царства социализма». Сразились приверженцы Февральской и Октябрьской революций. Террор стал действенным средством самозащиты той и другой стороны.

Частные письма той поры, перлюстрированные военной цензурой, в какой-то мере раскрывают отношение населения к белым и красным. Крестьяне колебались и плохо воспринимали и тех, и других. Люди не хотели воевать, их насильно мобилизовывали, провоцировали жестокостями^[249]. «У нас был приказ идти на военную службу, но в деревне говорят: „За что мы будем воевать, на кого, друг на друга и брат на брата?“» — писали из Смоленской губернии в августе 1919 г.^[250] Донской атаман, генерал П. Н. Краснов писал о зверствах красноармейцев, расстреливавших пленных казаков, пытавших и насиловавших жителей станиц. Он утверждал, что ни один «пленный большевик не был казнен без суда. Но казаки сами следили за тем, чтобы суд не давал пощады комиссарам… Это была в полном смысле этого слова народная война». Но вот другое свидетельство: «Все плохо, а хуже нет казацкой плети. Она никого не щадит — ни старого, ни малого. Казаки не дали нам никакого продовольствия, а отнимали одежду, мало того, что грабили, но приходилось самому отнести без одной копейки (оплаты), если не отнесешь, то к полевому суду. Много расстреляно мирных жителей, не только мужчин, но и женщин, а также ребятишек. Отрезали ноги, руки, выкалывали глаза», — писали из Новоузенского уезда Самарской губернии 20 июля 1919 г. «Нужно вешать направо и налево», — призывал атаман А. М. Каледин. И сожалел, что «сил для этого нет»^[251]. Это была не народная война. Это было истребление сограждан. Это была народная, общенациональная трагедия, где в жестокости действий каждая сторона проявляла себя наихудшим образом.

Вряд ли следует рассматривать белое движение как народное сопротивление коммунизму в России. Не может движение, направленное на уничтожение массы своих сограждан, быть народным. Таковым не было и большевистское движение. Были фанатики с обеих сторон. Но очень скоро Романа Гуля, участника Ледового похода Добровольческой армии, оттолкнули беспощадность и беспросветность войны, участником которой он стал и где не было места «рыцарскому подвигу». Многоопытные политики Б. Савинков и В. Шульгин были поражены осквернением «белой идеи». Герой Савинкова из «Коня вороного» записал в дневнике: «не воины в белых одеждах, двойники своих врагов». О том же писал Шульгин в книге «1920»: «„Белое дело“ погибло. Начатое „почти святыми“, оно попало в руки „почти бандитов“». Жестокость и свирепость красных всю гражданскую войну шли рука об руку с белым террором…

В историографии гражданской войны есть мнение, что это была война политическая, что красными руководили политики, а белыми — военные, что сражения тогда велись «не между демократией и авторитаризмом, а между двумя совершенно различными авторитарными политлагерями, способными противопоставить друг другу мощные армии»^[252]. Так было в 1919–1920 гг. Но началась гражданская война со столкновения противоборствующих политиков, когда Ленин для сохранения единой России предложил диктатуру, а бывшие члены Учредительного собрания — парламентаризм. Потому и вопрос стоит об ином, о быстром поражении в России начал демократии, о поддержке населением той или иной формы стабилизационной, диктатуры, пусть и с явно мафиозными, жестокими чертами. Большевики быстрее своих противников смогли сорганизоваться, подкрепив политику военного коммунизма нетрадиционными идеологическими принципами, беспощадным террором и утопическими обещаниями.

Первый большой всплеск массового террора произошел летом — в начале осени 1918 г. В то время главным фронтом гражданской войны Ленин определил Восточный, на Волге, где сражалась формируемая Красная Армия с одной стороны, а с другой — легионеры чехословацкого корпуса и Народная армия Комуча^[253]. Историки среди участников гражданской войны выделяют несколько групп: сторонников парламентарной или ограниченной монархии; приверженцев демократических идей Февральской революции и защитников диктатуры пролетариата, а также говорят о государственном характере красного террора и кустарном белом терроре^[254], как-то забывая при этом, что и антибольшевистские силы занимали обширные территории страны и заявляли о себе как суверенных правительственных государственных образованиях. Есть и нравственный аспект такой классификации террора: его невинным жертвам было безразлично, от какого из них они погибли.

В. К. Вольский, председатель самарского Комуча, позже признавал: «Комитет действовал диктаторски, власть его была твердой… жестокой и страшной. Это диктовалось обстоятельствами гражданской войны. Взявши власть в таких условиях, мы должны были действовать, а не отступать перед кровью. И на нас много крови. Мы это глубоко сознаем. Мы не могли ее избежать в жестокой борьбе за демократию. Мы вынуждены были создать и ведомство охраны, на котором лежала охранная служба, та же чрезвычайка и едва ли не хуже»^[255]. Эта оправдательная констатация, произнесенная им в 1919 г., весьма напоминала защиту необходимости красного террора большевиками. Итак…

Дата добавления: 2015-08-05