Приключения

Тело тут пирует, ежеминутно роскошествует каждой своей наименьшей клеточкой. Круглосуточно омывается потоками ветра, воды, тепла, пыли, прикосновений, запахов, взглядов. Оно свободно дышит всеми своими поверхностями и вбирает, всасывает, втягивает под кожу, про запас, на потом, все эти субстанции и впечатления. Тут и вправду присутствует роскошь дружественного отношения всего ко всему. Наверное, так происходит из-за исключительного расположения стихий и натуры к пятому элементу, их вселенской любви. Это настоящая неисчерпаемая кладовая с избытком ресурсов для души и тела, для всех чувствительнейших и тончайших его рецепторов, которые, к сожалению, и фактически исключены из жизненного процесса в городах.

Каждодневным, вернее, еженощным приключением для меня является сон возле бетонной стены порушенного, но еще далеко не разбитого ангара. Когда-то, еще бог знает, при каких махровых временах расцвета развитого социализма, он служил трудящимся, по крайней мере, некоторым из них, что отдыхали после ударного труда на заводе, гаражом для лодок. Огромные железные ворота, вдрызг, до дыр разъедены и разорваны бурой ржавчиной. Теперь их сняли так как, вместо того, чтобы защищать от ветра и непогоды, они и сами начали опасно нависать над головами.

Половина торцевой стены ангара, которая обращена к морю, живописно и загадочно обрушена. Это, очевидно, какой-то злой ветряной зимой сделали колоссальные штормовые волны, что выбили и выломали огромный желозобетонный кусок, который небрежно и беспорядочно осел внизу. Похоже на смятый, растаявший бок забытого и не съеденного торта. Между стеной и морем есть еще довольно большая бетонная площадка, которая разжаривается в дневное пекло, а ночью отдает впитанное тепло, как обычная домашняя печь в простой крестьянской хате.

Я укладываюсь под уцелевшей половиной торца, под его щедрым, теплым и надежным боком, совершенно голая, постелив вниз, как научил меня когда-то один афганец, все самое плотное и теплое, пенку, спальник. Накрываюсь только простынью, а на случай, если ночь немного холоднее, припасено покрывало. Засыпаю, глядя на звезды, разлитое высоко вверху, широкой белой дорогой космическое молоко и фантастические очертания холмов, которые ограничивают бухту. Слушаю ветер, шум и стоны волн, что упрямо и привычно бьются с бетоном и камнями.

По всем этим звукам я изучила и узнаю короткие суточные циклы водной жизни. Часто, под вечер, море успокаивается, волны и ветер стихают, вода становится прозрачной, и тогда видно малейший камешек, стаи рыбьей малышни и волосяные пряди растений. Позже, во тьме, которая постепенно становится гуще, небо и вода сливаются. Около второго часа ночи затягивает свою песню ветер с открытого моря, поэтому вода начинает волноваться, и все сильнее. Если такой ночью уложиться слишком близко к бетонному краю, то можно проснуться среди воды, накрывшись поверх покрывала еще и немаленькой волной. Потому-то я и полюбляю прижиматься к гостеприимному боку ангара, защищенная от ветра и воды до самого утра.

Все эти тревоги и звуки, вероятность дождя или даже настоящей ночной грозы с молниями, разветвленными, как ветки или корни, я терплю и принимаю ради рассветов. Ради невероятных молочно-фиалковых рассветов, которые стоят еще и не таких опасностей! Утро обычно начинается тихими бакланьими голосами и негромкими всплесками крыл чаек, тогда, где-то после пяти, я просыпаюсь и открываю глаза от прикосновения невыразимой нежности.

Спросонья я немного пугаюсь, мне кажется, что я лежу не на бетоне, а на самом краю света, на его распоследнем камне, над бездной, что заполнена густым сиренево - белым дымом, в котором везде, вверху и внизу, со всех сторон, скромными розовыми уточками качаются чайки. Неба же, как такового, нет совсем, или наоборот, нет моря, а вместо существует только густая светло- розовая взвесь, где тихонько плавают нежные, мирные чайки. Рядом, на камнях, стоят на цыпочках черные бакланы, которые уже накупались, и теперь вытягивают шеи к солнцу, держа развернутые крылья против ветра, сушат их, как паруса, готовясь к новым путешествиям.

Тут легко можно обойтись без привычного горячего душа, шампунь хорошо пенится и смывается в морской воде. Однако тело и волосы больше любят сметанную смесь морской воды и глины. Глина прячется тут везде в телах берегов, под толстой шкурой травы или выходит просто на пляж, немного засыпанная слоем песка. Она светло - зеленая, влажная, как масло, жирная и разваливается в ладонях вкусными слоями, как добрый домашний сыр и ничем не пахнет. Кусок этой глины, размоченный в морской воде, можно взять вместо мыла, удивительно, но глина мылится и очень легко смывается. Такой кусок намыливается, как обычно, в ладонях и потом, ладонями, тщательно намазываются все гладкие, длинные и открытые телесные поверхности, каждый пальчик и выемки между ними.

Под руками доброй подруги, которая ласково и осторожно намазывает меня всю нежной глиняной смесью, я возвращаюсь куда-то в глубокое, далекое, незапамятное детство, может, даже в свои первые часы, когда только появилась на свет и отделилась от мамы. Вышла из нее, вымазанная родовой смазкой, на которую, наверное, похожа эта глина. Моя младенческая кожа сохла и стягивалась вместе с ней под специальной лампой, куда сразу кладут новорожденных младенцев, чтобы не замерзли, когда появляются из того, влажного и горячего мира в этот, сухой и холодный. Теперь, вместо той лампы, надо мной целое разжаренное солнце сушит тонкую глиняную пленку, а она приятно слегка стягивает мне кожу.

Потом, та же самая нежная подруга, стоя на коленях, купает меня на мелководье, в полный штиль. Она поддерживает мне голову рукой, а мое тело совершенно вольно лежит на водной поверхности, слегка раскачиваясь вместе с зелеными прядями водорослей. Другой рукой подруга моет мою голову, освобождает волосы от маслянистой глиняной сметаны, время от времени немного перемещаясь со мной вдоль берега, а за нами по воде тянется мутный шлейф глинной воды. Это опять словно про маму, про младенчество, про ее ласковые руки, которые купают меня, про ее нежность ко мне, что в ее улыбке, про ее любовь и тепло, которые в ее руках, в ее красоте и во всей окружающей роскоши теплого блистающего мира, наполненного полным доверием, миром и горячей радостью.

Кожа после такого купания делается словно нежнейший, тончайший бархат, волосы становятся густыми и толстыми, завиваются дикими непокорными прядями... Я намыта с искреннейшей любовью и заново рождена в добрый мир...

Другое захватывающее приключение и действительно нарциссическое дело, это плавать от бухты к бухте, каждый раз все дальше, не выходя на берег, и добавлять в коллекцию, в свое ожерелье, еще одно драгоценное впечатление. Через короткое время, когда мы с волнами привыкаем друг к другу, плавание для меня превращается в настоящую медитацию. Не знаю, как море меняется из-за меня, но от ритмичных, одинаковых, множество раз повторяющихся движений руками и ногами, от плеска волн и медленной, как в кино, последовательной смены видов, я впадаю в состояние слегка измененного сознания.

Настоящим открытием для меня стало то, что каждый мыс, которым заканчивается полукружье любой бухты, возле своего самого острого угла, что рассекает море, имеет несколько невидимых подводных камней – черепах, больших и плоских, покрытых темно - вишневым ковром растений с коротким ворсом. Я поняла это, когда рискнула приблизиться к скалистому берегу, который выдвигался в море. Камни гостеприимно подставляют свои пушистые спины утомленному пловцу, и искателю приключений предоставляется чудесная возможность передохнуть.

Если море немного взволновано, на коленной глубине черепах перекатываются веселые бурные волны. И это еще одно удовольствие - пружинить ногами, наслаждаться игрой с пенными валами и, одновременно, не давать волнам сбить себя с ног или столкнуть со спины черепахи на глубину или слишком близко к опасным береговым камням. Это наслаждение другим ритмом, другими усилиями в противоположность медитативному плаванию, а тогда снова – вперед, в море, в глубокую воду, туда, где волны подгоняют ветер, к новым другим берегам.

Плавать, и вобщем-то жить здесь, я люблю голая, как в раю, разве что в украшениях. Однажды вот так, в серьгах, бусах и браслетах, я подалась морем к дальней бухте, которую про себя называю браконьерской, хотя она просто рыбачья, там, вытащенная на берег, стоит лодка без весел. Как-то на рассвете, с холма, я видела эту лодку в деле, на море, а в ней двух рыбаков. Когда они причалили к берегу, лодка по края была полна серебристой рыбой. Тогда один из рыбаков чем-то зачерпывал из рыбной кучи и быстро наполнял большие мешки, а другой взваливал их себе на плечи и относил через гору в деревню.

Друзья еще переиначили это мое название и зовут теперь бухту пиратской. Может, и правда, в один прекрасный день, я встречу там «Черную Жемчужину» и меня поприветствует с корабля сам капитан Депп, Воробей. Пока же, когда я доплыла к бухте, там не было никого, даже моих бакланов. Я вдоволь належалась на песке, в волнах, на большом камне, отдохнула, даже уже и заскучала, засобиралась плыть назад, домой, и вдруг увидела издалека какого-то парня, который шел, имея за спиной странный удлиненный предмет. Всердцах я подумала, что это кто-то приперся с ружьем, развлечения ради, пострелять бакланов, и быстро отправилась в море. Когда уже отплыла довольно далеко, сквозь шум живого разговора ветра и волн услышала удивительные звуки, но не выстрелы. То была характерная и пронзительная музыка волынки.

Парень зашел так далеко только для того, чтобы уединиться, прямо как я, и сыграть морю и ветру свои мелодии. Я повернула назад, в бухту, вышла и вежливо спросила, можно ли мне послушать. Он даже бровью не повел, как будто для него это совершенно обычное дело- играть сольный концерт на диком берегу для обнаженной панянки, которая вдруг появилась прямо из воды.

Играл он долго, иногда останавливаясь передохнуть, и мы немного беседовали. Было невероятно, слышать эту музыку среди камней грота, смотреть на почти штормовое бурное море. На волны с белыми гребнями, которые раз за разом выталкивались на песок с такой силой, как будто хотели остаться на берегу навсегда, и в отчаянье, не имея мочи сопротивляться огромной водяной массе, что властно тянула их к себе, все - таки откатывались назад.

Неизвестно откуда, на песке вдруг материализовалась большая змея. Казалась, еще немного, и к берегу подойдет корабль с черными парусами, а ветер мне донесет: «Останься с командой, будь с кораблем!..»

Земля

Этой сказочной земли немного, всего-то с десяток километров побережья, а может, даже и меньше. Официально, она выглядит с дороги как желтая ровная степь, наполненная снулыми до следующей весны травами, теперь сухими и все равно цветущими и роскошными. Возле берега земля, вместе с дорогой и многими ее разветвлениями, неожиданно обрывается в крохотные разнообразные бухточки. Вот там-то, спрятанные от посторонних глаз, живут чудеса, неразгаданные тайны и легенды.

Чего стоят одни только сказочные гроты, на которых, как дома на подвалах, стоят берега! Целые анфилады чудесных комнат - гротов, что превращаются и переходят одна в другую, в которых танцуют, шумят и пенятся неспокойные и неутомимые волны. Если у какого берега и нет собственных гротов, то у него обязательно есть толстенная лапа-колонна, которой он всей своею громадою упирается в море, сопротивляется ему и опирается на него.

Тут все живое, чувствующее, все разговаривает и отзывается. Эти берега и камни точно такие же живые, как люди или звери, просто они много медленнее, а тела у них твердые и огромные, потому так долго сдвигаются, сползают, выветриваются, вымываются и превращаются. Так долго с человеческой точки зрения. Вот бабочка, например, живет только один день, человек уже немного больше-несколько десятилетий, некоторые деревья даже несколько сотен лет, а скалы, камни, может и несколько сотен тысяч.

А мы, люди, с их точки зрения, наверное, просто однодневные суетливые насекомые? Или нет? Интересно, они нас вообще-то хотя бы замечают? Мне кажется, да, замечают. Я много наблюдала и разговаривала с ними, знаю, что они любят. Они любят, когда к ним относятся с уважением, разговаривают, когда с ними здороваются, смотрят на них с любовью, молча ими любуются.

Они, как настоящие дети, любят всякие сладости, там печеньку, шоколад, мармелад и хорошее красное вино. Они или их духи тоже любят, когда их угощают, как добрых соседей или нагрянувших гостей, чтобы тепло и весело было жить вместе и граничить, а совсем не для того, чтобы делать из них своих слуг. Они любят, когда для них поют песни о любви и путешествиях. Они, правда, любят, когда звучит голос, когда молишься вголос, и когда голос наполнен любовью, просто любовью, к ним или к кому-нибудь.

Каждый земляной изгиб или выступ, все эти сложные и неповторимые глинистые и каменные линии складываются и сплетаются в уникальные образы. Тут каждый берег имеет свое единственное неповторимое лицо, свои лица, которые он ревниво прячет от степных пришельцев и открывает только морю. И еще тем, кто возьмет себе за смелость и труд посмотреть в эти странноватые первобытные личины, заплыв в море, преодолев свой страх, встречный ветер и волны. Возвратное движение водяной массы, которая сначала страстно вылизывает гроты и камни циклопическими пенными языками, и потом отбивается вон от скал.

Когда я насмотрелась и наудивлялась на все эти каменные лики, мне вдруг подумалось, что очень давно, еще когда и людей не было на свете, какой-то колоссальный малыш, дитя неизвестного прадавнего бога, игрался глиной, сидя невинной попкой в соленой луже, на небольшом возвышении, даже не островке, зачерпывая огромными ручками куски полугустого ила. Оно лепило себе что-то, будто из гавнеца или пластилина, раздирало, злилось, разбрасывало куски вокруг, опять подбирало и соединяло, целую вечность наслаждалось самим бесконечным процессом, так, как это умеют только маленькие дети в своем кастрюльном периоде.

Это скручивалась, вырывалась и превращалась сама прадавняя энергия, когда огромное дитя пыталось вылепить, воплотить из земляных обломков то, что вокруг себя видело: разных уродцев, ужасных и грубых, совершенно фантастических существ для современного зрителя. Не потому уродливых, что они вырождались и вымирали, а потому, что это были самые первые, опытные, экспериментальные образцы, в которых грубая первобытная энергия искала выхода и возможности себя воплотить в такой же грубой материи.

Когда же дитя, в конце концов, утратило интерес к лепке и воплощению своих впечатлений и фантазий, эти удивительные, далеко не совершенные, формы начали жить своей отдельной жизнью. Постепенно застывали в объятиях адских солнечных лучей и остались тут навечно, создав то, что мы теперь называем и воспринимаем как берега.

Теперь у одного из берегов вместо лица несколько пар великанских чрезмерных губ и носов, которыми он жадно внюхивается и ненасытно втягивает, причмокивая, пьянящий напиток из соленого ветра и моря, что всегда тот же самый и всегда иной. Другой весь вылеплен из зародышей, только головы и хвосты, он будто старается воплотить и выродить самого себя и замирает, застывает от сверхъестественного напряжения. Иной выбрал для себя животное подобие и рассыпал, разложил себя берегом целым каменным зверинцем: крокодилами и бегемотами, тюленями или морскими котиками и, само собой, огромными жабами.

Его дальний сосед тоже выбрал и нацепил на себя звериные личины. Он изображает встречу орлиного птенца со львенком, носом к носу, игру двух малышей на детской площадке зоопарка. А следующий выбрал себе вместо профиля лицо молодого грустного дракона или, может, какого - нибудь хитроумного эльфа? С загнутым, грустно опущенным клювом и острыми прижатыми ушами да глубокими ямами внимательных глаз, зрачки которых уже, кажется, видели все на свете.

Основной среди них, безусловно, является колоссальная уродливая прарыба, которая то ли играет с круглым камнем, толкая его ртом, то ли догоняет его, чтобы проглотить. Может, она претендует и на само солнце, которое каждый вечер невероятным переспелым яблоком закатывается в море, совсем близко от ее ненасытной каменной пасти? По крайней мере, до сих пор, этой огромной рыбине еще не удалось проглотить светило.

Но кто знает, будет ли так всегда?

июль-август 2009,

Азов-Киев-Кобрин-Азов

Дата добавления: 2015-08-05