Левый берег

Кудашин Алексей

Все события, описанные в этом романе, от первого и до последнего слова — плод фантазии автора.

Любые совпадения с именами реально существующих людей, наименованиями организаций

и географических объектов являются случайными

"Некоторые думают, что у них доброе сердце,

хотя на самом деле у них всего лишь слабые нервы".

Мария Эбнер-Эшенбах, австрийская писательница

24.09.2008. Россия, г. Анапа. ул. Горького. 08:43

"Вот интересно… Когда нет кризиса и банки приносят доходы, эти самые доходы забирают владельцы банков. А когда наступает кризис, и банки начинают сыпаться, то их спасают за счет бюджетных средств, то есть, за счет налогов, то есть, за счет денег, которые платят государству обычные работяги-налогоплательщики! Это же нонсенс какой-то!

Или вот еще. На планете Земля сейчас живут пять миллиардов людей. Ну, примерно… Общеизвестно, что восемьдесят процентов мирового ВВП потребляет так называемый "золотой миллиард". Западная Европа, Америка, Канада, Австралия там всякая. Спускаемся на уровень начальной школы, для простоты, и берем сто процентов мирового ВВП за сто апельсинов. Для удобства понимания. Это значит, что "золотой миллиард", условно говоря, съедает восемьдесят апельсинов, а остальные четыре миллиарда бедолаг — всего двадцать.

Так вот: предположим фантастический вариант. В ближайшие тридцать лет население Земли не увеличивается и не уменьшается, а мировой ВВП будет непрерывно расти каждый год на три процента. Такое невозможно, ясное дело. Но — предположим. Это значит, что в 2039 году он удвоится по сравнению с сегодняшней цифрой. Ну, грубо. Округляем. Таким образом, у нас — уже не сто апельсинов, а двести. Так? Так.

А теперь предполагаем еще более фантастический вариант. Этот самый золотой миллиард, набравшись совести, "кричит, что есть мочи": "Люди добрые. Мы и так зажрались! Не нужно нам больше ничего, кроме того, что у нас есть. Нам хватает своих восьмидесяти апельсинов. Мы не будем больше наращивать объем потребления". Что получается, я Вас спрашиваю?

А получается, батенька, что даже при самом лучшем варианте для объединенного человечества, через тридцать лет при сохранении той экономической модели, которая существует сейчас, "золотой миллиард" будет потреблять восемьдесят апельсинов, а остальные четыре — сто двадцать. Значит на каждый "не золотой миллиард" будет приходиться по тридцать апельсинов. Вот такая вот арифметика! А означает она то, что при наилучшем из наилучших вариантов экономического развития, подавляющее большинство людей, которые сейчас только появляются на свет, и к 2029 году достигнут полной зрелости, все равно будут жить почти в три раза хуже, чем "золотой миллиард"".

Андрей неспешно шел по улице Горького по направлению к центру. В этот утренний час людей в городе было немного. Да что говорить… "В утренний час…". Их в Анапе вообще было немного. Это в курортный сезон город разрастался чуть ли не до миллиона "жителей". А так, в межсезонье — деревня деревней, положа руку на сердце. Сорок тысяч населения, что ли… Андрей не помнил. Но именно такой город больше всего и нравился ему. Пустой, неспешный, отдыхающий после долгих летних трудовых будней. Извечное проклятие морских жителей: когда у других — отпуск, у них самая "пахота".

Впрочем, сейчас — не совсем межсезонье. "Бархатный сезон". Но все равно — не лето, конечно, когда город превращался в кишащий улей, а по улицам разгуливали пузатые тетки в купальниках с кричащими и непрерывно снующим туда-сюда маленькими детьми. Не менее пузатые неулыбчивые мужики с пляжными полотенцами на обгоревших плечах лениво пили разливное пиво из пол-литровых пластиковых стаканов и поглощали шашлык, готовившийся буквально на каждом углу, в немереных количествах. По городу разноцветными змеями ползли пионерские отряды, возглавляемые молоденькими, заторможенными от постоянных пьянок и регулярного недосыпа, вожатыми.

Сейчас отдыхающих было мало, город постепенно настраивался на осенне-зимне-весенний лад, "впадал в спячку".

"Странно, что люди не обращают внимания на такие очевидные вещи, — продолжал размышлять Андрей. — Как там говорил мой преподаватель по Мировой художественной культуре? "Мир на самом деле гораздо эфемернее, чем думают люди. Просто-напросто человеку удобно верить в то, что жизнь подчиняется твердым, незыблемым законам". Наверное, он был прав. Человек не может без закона, без правил игры. Закон нужен ему как воздух, как хлеб, как вода. На Законе строится вся его недолгая жизнь. И иногда не так важно, кто и зачем установил этот самый закон. Главное — чтобы он был. Почему народ десятилетиями не свергает кровавых диктаторов? Потому что они опираются на армию, полицию, тайные службы? Чушь! Диктатор дает людям твердый Закон, правила, по которым нужно жить. И это — немало. Это очень даже много.

Дает… И силой, порой невероятной жестокостью, заставляет этот Закон выполнять. И люди знают: не они одни живут по этому Закону, а все вокруг. А если это делают все — значит это правильно. Значит так должно быть. И точка. И закрой рот! Стадное чувство? Ну да, оно самое. А что поделать? Как там у Булгакова: "Самый страшный грех — это трусость?" Истинная правда. Ничего не попишешь: человек слаб. И очень и очень немногие способны заходить за рамки, кричать во весь голос: это преступление! Это блуд! Ты — убийца и вор! И пусть в твоей власти меня растоптать, стереть в "лагерную пыль" — все равно ты… Очччень немногие".

Андрей перешел улицу Гребенскую, пропустив парочку такси. Почти половина кафе в центре города уже закрылась, оставшиеся были почти пусты и, по-видимому, тоже собирались "впасть в спячку". Кое-где была слышна музыка, смертельно надоевшая всем местным жителям за летний сезон.

"Вот так и здесь. — Андрей закурил. Он бросал. И снова начинал. А потом еще раз бросал, чтобы опять начать. В конце концов, после долгих внутренних дискуссий, компромисс со своей совестью был найден: три сигареты в день. — Людям сказали: надо помогать банковской системе. А то, что помощь эта — из их собственных карманов, как-то скромно умалчивают. Или вещают с экранов телевизоров о всеобщей пользе глобализации и международного разделения труда, забывая известить "дорогого телезрителя", что это самое "международное разделение труда" и "открытая экономика", как бы это сказать, весьма своеобразно понимаются в развитых странах.

Как понимаются? А примерно так: Вы нам — природные ресурсы, причем, необработанные. Не бензин и керосин, а сырую нефть. Не мебель и сборные дома, а "кругляк". Не машины и трубы, а железную руду. Не кольца и серьги, а золотой песок и неграненые алмазы. Почему? Ну, господа, что за глупые вопросы? Ведь у нас цивилизованные люди живут, а им работа нужна. Заводы нужны, фабрики, где бы они это сырье обрабатывали и делали мебель, бензин, машины, компьютеры. А куда мы их денем? Да как же куда? Вам, конечно! Не купите? А куда Вы на хрен денетесь? Сами-то производить не можете? Вот… А что Вы хотели? Сказано же Вам было русским языком: "глобализация" и "международное разделение труда". Не слыхали? Эх, Вы… Деревня… Учить Вас еще рыночной экономике и учить…

Андрей всегда размышлял на политические темы, когда шел на работу. Нет, ни к его жизни, ни к его работе политика не имела ровно никакого отношения. Просто он давно приметил, что, думая о политике, как-то незаметно проходит время. Это раз. А во-вторых, мозг работает. Не застаивается. Вот другие, к примеру, плеер слушают. Воткнут себе в уши две "пластмасски" — и все. Нирвана! Андрей такого не признавал. Музыку он любил больше чем женщин. Нет: также, как женщин. Он не наслаждался музыкой, он ел ее, он ею питался, заряжался, как телефон от розетки. В свое время окончил музыкальную школу по классу гитары, и сейчас, бывало, поигрывал. Но такого "плеерноого фастфуда" категорически не принимал.

"Это все равно, что поедать какое-нибудь шикарное блюдо их французского ресторана на ходу", — думал он.

Справа показался спуск к парку "Родина", тоже почти пустому. А чего ему работать? В парке — качели-карусели. А дети-то поразъехались почти все. Работала только пара кафешек возле центрального входа на пляж, где висело большое электронное табло. Андрей иногда ужинал в одной из них. Жены-то нет, готовить некому… Кефиры, бутерброды, йогурты, макарончики с сыром, — это, конечно, хорошо. Но жидкие блюда кушать тоже иногда надо. А борщ там готовили отменно.

08.09.2006. Россия, г. Москва. Перекресток ул. Пречистенка и Чистого пер. 20:08

— А почему не попробовать?

Перед человеком в черном тонком свитере стояла белая чашка кофе, в руке дымилась длинная зеленая сигарета, которая никак не гармонировала с его обликом простого русского мужика-работяги, знающего себе цену и отнюдь не склонного к "понтам".

Маленькое кафе, настолько маленькое, что оно вмещало всего шесть столиков, пустовало. Вопрос о том, почему посетители не баловали это заведение своим вниманием, должно быть, интересовал на всей планете только трех человек: двух посетителей, сидевших друг напротив друга в дальнем от входной двери углу и давным-давно облюбовавших это кафе для своих редких дружеских встреч, и хозяина, который в минуты пьяной тоски клялся закрыть его ко всем чертям, но, трезвея и попадая под пресс огромного количества дел, ежедневно сваливающихся на любого московского бизнесмена средней руки, забывал о своем обещании до следующего запоя.

На столике, за которым беседовали друзья, лежало несколько скомканных салфеток, не замеченных официантом, а расположение посуды и кухонных приборов не оставляло сомнения в том, что посетители только что поужинали. Кроме них в кафе присутствовал еще молодой человек, с отвлеченным видом жевавший что-то за столиком, стоящим у входа в заведение.

— Наши вечные приятели из ничего ведь сделали этих сопляков! Бурекию, Коськива и этого, как его, студента бешеного, серба, ну напомни! Вот, блин старость — не радость! Ну, ты понял! Который Молошевича скинул…

— Да не помню я!

Его собеседник, высокий мужчина лет пятидесяти в светлом дорогом костюме пригубил виски. В свете настольной лампы тускло блеснул камень в массивном золотом перстне на правой руке.

— Да и фиг с ним. Не в этом дело. За три копейки три страны к своим ногам положили! Что, не так что ли? И всего только что и усилий-то приложили, что натаскали щенков, как полагается, да раздули врожденный комплекс мессии, вождя и революционера.

— Ну, я бы не сказал, что мало усилий приложили, это ты не прав… Мне-то поболее тебя известно. Но то, что окупилось с лихвой… Тут мне тебе возразить нечего! К тому же, там и объективные причины были…

— Да брось ты! Объективные причины… Тебе напомнить весенние деньки в гетто? Как мы в девяноста втором в Анжелесе эти самые объективные причины за полгода создали, а они эти причины фронтовыми бомбардировщиками раскатали?

— Да. Нервы мы им тогда потрепали. Жаль, страны уже не было, не дали завершить. А дело перспективное было… При должном усердии и везении, весь регион взбаламутить можно было. Ты, кстати, оказался прав. Я-то думал, что у них кишка тонка. Демократы, что с них возьмешь? А оказалось, все у них с пищеварительным трактом в порядке. Ну а что до того, что щенки эти дел натворили, так ведь мы тоже сложа руки не сидели. И многое сделали. Билорусь и Каргистан то отбили!

— Да я не сомневаюсь, что сделали. Мы ведь тоже не пальцем деланные. Но ведь согласись, что мы защищались, и только. А победить можно, только если атаковать. А преимущества наступления очевидны сами по себе, и состоят они, прежде всего, в том, что наступающий сам выбирает место и время для атаки, а значит, инициатива по определению уже находится в его руках. Так?

— Так-то оно так, конечно…

— То-то. К тому же, я и не говорю, что с кондачка все решать будем. Конечно, потратиться придется. Но это же копейки, ты же понимаешь.

— А чего это ты так радеешь за это дело? Я ведь знаю тебя, Иван, давно знаю… Ты в своем роде человек уникальный. Не то, чтобы таких как ты в природе не встречается… Встречаются, конечно, но крайне редко. Тебе на бабки плевать. Тебе при Союзе на них плевать было, при демократах. И сейчас тоже. Ты Ваня, не просто любишь свою работу, ты ей живешь. Ну скажи: что, зацепило? Неужто так понравилась концепция?

— Понравилась. — Человек в черном свитере устало снял очки в металлической оправе, медленно положил их на стол и задумчиво посмотрел в дальний верхний угол темного помещения. Его лицо, лицо человека, много повидавшего на своем веку, человека, которого уже практически невозможно чем-либо удивить, приняло задумчиво-отстраненное выражение. — Понравилась, Олег… И знаешь, что? Даже не сама концепция больше понравилась, хотя наработки неплохие в целом. А вот то, что он сам это все! Понимаешь, сам! — Его глаза блеснули и уставились на собеседника как два дула охотничьего ружья. — Ты ведь сам знаешь, Олег, не мне тебя учить! Ты знаешь, как это важно, когда человек сам рождает проект и сам разрабатывает все его детали.

Рука с перстнем неспешно крутила стакан с виски вокруг своей оси, не поднимая его со стола. Мужчина будто бы нехотя отвел взгляд от своего собеседника и уставился в окно.

— Я думаю, лишним будет говорить о том, что прежде чем докладывать тебе я очень тщательно все обдумал, — продолжал человек в черном свитере. Его голос вновь стал спокойным и ровным, в нем уже не чувствовалось прежнего азарта. — И я тебе говорю — это стоящее дело. Нюхом чую, будет из этого прок.

За столом повисла пауза, возникающая в тех случаях, когда одному из собеседников требуется время для того, чтобы обдумать сказанное и принять решение.

— Ты, наверное, уже и название придумал? — дорогой костюм улыбнулся уголком рта.

— Естественно, Олег. Проект "Троя". Хорошее название. В точку, — обыденно и просто ответил черный свитер.

— Кто еще в курсе? — после еще более долгой паузы спросил дорогой костюм.

— В том то и прелесть, что пока только трое. Ты, я и еще один товарищ. Он проводил первичную работу с документацией, ну ты понимаешь…

Собеседник коротко кивнул.

— Я с ним после этого беседовал, — человек в черном свитере потушил сигарету, — он глуп. В дело толком не вникал, просто передал по принадлежности. Он ничего не вспомнит, а если и вспомнит, то доказать не сможет. Все забрал я, а с журналами учета можно будет поработать.

Из дверного проема, располагавшегося рядом с барной стойкой, вышел бармен, который исполнял также и обязанности официанта, бросил беглый взгляд на пустой зал и вальяжно удалился обратно.

— Ты ведь понимаешь, Иван, — голос человека в дорогом костюме стал жестким, отдавая ледяными нотками. Он выговаривал каждое слово, будто боясь, что собеседник неправильно или не совсем правильно уловит смысл его слов, — то, о чем ты говоришь, это очень большая и серьезная работа. Дело тут даже не в затраченных средствах. Ты прав, они не такие уж и великие. Дело в том, что в таких делах провалы недопустимы. Понимаешь, просто недопустимы. В таких делах допустимы неудачи, но не провалы. Если проект окажется неудачным, я просто получу по шее. Мне не привыкать. Но если твои работники провалятся, спишут не только их. Спишут всех нас. Уж больно высокие ставки.

— Я все понимаю, Олег. Я же не пацан. Если бы я не был уверен в том, что дело стоящее, я бы не стал тратить свое и, что еще более неприятно, твое время.

Дорогой костюм подался вперед и, положив массивные предплечья на стол, негромко произнес:

— Кроме того, ты же знаешь, такие вопросы решает только Хозяин. Лично.

Судя по выражению лица, на человека в черном свитере эти слова не произвели того эффекта, на который рассчитывал собеседник. Спокойным и ровным голосом, не озаботившись снижением громкости звука, он ответил:

— Мне это известно. Однако давай будем точными. Хозяин решает вопрос о начале исполнения мероприятий. Но дать команду на открытие проекта может и директор. У него для этого есть и полномочия, и средства.

Он открыл лежащую на столе квадратную пачку сигарет, достал одну и, воспользовавшись обычными спичками, закурил.

"Странно, — подумал дорогой костюм, — сколько его знаю, всегда прикуривал спичками. Ни разу не видел зажигалки в его руках. И всю жизнь забываю спросить, с чего бы это. А ведь нарушает, сучонок, одну из главных заповедей, которую вбивают в голову еще на первом курсе школы: не иметь никаких особенных привычек, по которым тебя можно вычислить. Не сжимать фильтры сигарет, не иметь словечек-паразитов, не носить с собой любимых вещичек всяких…".

— Будет ли он советоваться с хозяином — это его проблемы, — продолжал черный свитер, — посоветуется — хорошо. А не посоветуется, так он особо ничем и не рискует. При самом худшем варианте, максимум, получит по шапке за то, что израсходовал средства впустую. Но, не мне тебе объяснять, для работника его уровня — это не тот проступок, за который можно отгрести по полной программе. А выгода его очевидная: при случае предоставит Хозяину заряженное и смазанное ружье. А стрелять из него или нет — будет решать уже сам Хозяин. Если мы все сядем в лужу, достанется и ему, это без вопросов. Но тут уже виноваты будут все: и Хозяин, и он, и мы. А тебе известен вечный принцип: когда виноваты все — не виноват никто. Если дело начнет принимать опасный оборот — начнут рубить концы. Может и мы с тобой в список этих "концов" попадем, это в зависимости от размера шухера. Но ведь нам с тобой не привыкать. Вся наша жизнь из этого состоит. Нас столько раз могли пустить в расход и свои и чужие, что постоянное ожидание конца уже стало частью нашей жизни.

Лицо человека в дорогом костюме не выражало никаких эмоций, но в глазах проскользнула искорка, уловить которую был способен только человек близкий и знающий.

— Давай сыграем, Олег. — Глаза человека в черном свитере вдруг стали добрыми, голос смягчился. Он смотрел на своего собеседника так, как смотрят друг на друга закадычные друзья, которые уже давно все сказали друг другу, и им не нужно слов для достижения полного взаимопонимания. — Ей Богу, мы с тобой уже свое отбоялись…

Дорогой костюм долго смотрел в глаза собеседника, будто пытаясь загипнотизировать его, затем откинулся на мягкую спинку стула, залпом опрокинул в себя оставшийся на донышке стакана напиток, и бодро произнес:

— Ладно, пришли мне материалы, я посмотрю. И если соглашусь с тобой, доложу директору.

— Спасибо Олег. Я знал, что ты учуешь дичь. Мы ведь с тобой одной крови.

— Да, ты прав. А знаешь, я тут недавно вспоминал школу, какие мы были тогда восторженные щенки. Нам казалось, что весь мир в наших руках, что весь мир — шахматная доска, наша шахматная доска!

— Но ведь мы с тобой и проиграли неслабо! Помнишь как тогда, в Камбодже…

— Как не помнить. Но ведь и соперники у нас были сильные.

— Это точно. Сильные. Помнишь, как Степаныч говаривал: "хочешь научиться хорошо играть — играть только с сильными соперниками".

— Умный мужик был, царствие ему небесное. Таких офицеров нынче и не осталось почти.

— Да…

Собеседники улыбнулись, глядя друг на друга. За окном кафе прошла шумная стайка молодых людей, одетых как на карнавал в Венеции.

— Как Аня? — спросил человек в черном свитере дружеским домашним голосом, как бы подводя черту и давая понять, что обсуждение дел закончено.

— В порядке, спасибо, — ответил дорогой костюм, его голубые с серым оттенком глаза потеплели. — Сын балбесом растет. Все ему на тарелочке подносишь, а он как должное воспринимает, каплю усилий приложить не хочет. Эх, Ваня, избаловала их Москва, размягчила. Раньше уверен был, а сейчас еще больше уверился: нельзя детей в Москве растить. Ни мужиков нормальных не выходит, ни баб. Нечто среднее к двадцати годам образуется…

— Да мне можешь не рассказывать. У меня с дочками такая же тема. Знаешь, смотрю на них и поражаюсь. Не умеют они простым вещам радоваться. Куску хлеба радоваться не умеют. Не знают они, как этот хлеб доставаться может. А мы с тобой знаем. Не потом, кровью добывать его иногда приходится людям.

— Эх, надо было мне своего к себе на родину, на Поморье… Там бы мужиком вырос.

— Ага, — хохотнул собеседник, — тебя бы твоя Аня рядом с твоей родовой избой и закопала.

— Это точно, — поддержал дорогой костюм. — Да чего там говорить, она его и воспитала, я ведь домой-то только ночевать приходил.

Оба грустно помолчали.

— На выходные к нам на дачу приедете?

— Давай, почему нет. Давно семьями не встречались.

По мостовой лениво застучали капли теплого сентябрьского дождя. Серый асфальт постепенно приобретал темный земляной оттенок. Проезжающие изредка автомобили, казалось, плыли по узкому московскому переулку подобно небольшим прогулочным лодкам, плавно покачивая дворниками. Собеседники, повернув головы к окну, долго молча смотрели в пустоту. Если бы какой-нибудь знаток человеческих душ в этот момент посмотрел в глаза этим двум зрелым мужчинам, то он увидел бы там покой. Не тот покой, который приходит к человеку, мирно отдыхающему на раскаленном пляже или у себя в саду жарким днем, а чувство, которое известно только тем людям, которые всю жизнь по глупости своей его не имели и иметь не хотели. Такое чувство приходит к человеку неожиданно, как дар сверху. Человек знает, что скоро снова придется бежать и драться, что покой скоро, очень скоро покинет его, и поэтому наслаждается им так, как наслаждается знаток прекрасным коньяком, смакуя его и получая несказанное удовольствие от каждого глотка. Наслаждается и надеется на то, что когда-нибудь, пусть и не в этой жизни, ему удастся закончить все дела и обрести полное равновесие и согласие с собой и с миром.

— Ладно, засиделись мы с тобой, Все мозги ты мне высушил своим проектом. Три часа, почитай, расклады раскладывал. Но не зря время потратили… Ты прав, я добычу учуял. — Человек в дорогом костюме поднялся и протянул руку на прощанье своему собеседнику. — В случае успеха уйдешь на пенсию генералом. Хотя… — он по-доброму усмехнулся — тебе ведь и на это плевать…

Уверенной походкой, не оглядываясь, он прошел к выходу. Крепкий молодой человек, поставив чашку с каким-то горячим напитком на стол, быстро, но не теряя собственного достоинства, поднялся, открыл ему дверь и вышел, оставляя человека в черном свитере в одиночестве.

05.09.2007. Россия, г. Пенза. ул. К. Маркса. 11:46

У Дениса было отличное настроение. Никаких видимых причин для этого не было. Он не получал хороших новостей и не выигрывал в лотерею. Однако на душе определенно было как-то хорошо. Может быть, влияла чудесная солнечная сентябрьская погода. А может — общение со студенчеством. Сегодня он прочел свою первую лекцию. Раньше "старшие товарищи" доверяли молодому аспиранту лишь семинарские занятия. Но сегодня профессор Капцугов, уважаемый "ученый муж" и научный руководитель аспиранта Кириллова, приболел. И, учитывая в целом положительные характеристики молодого ученого, а также тот факт, что Денис переходил на третий заключительный курс и активно готовился к защите диссертации, заведующий кафедрой поручил ему временно заменить профессора на первом курсе исторического факультета.

Кириллов и не думал отбрыкиваться. Никаких особенных планов на этот день, да и на ближайший месяц, у него не было. Диссертация была, в общем и целом, закончена. Денис "торжественно вручил" черновой вариант текста и автореферата научному руководителю еще в августе, и теперь ожидал вердикта. В свое время он потратил немало времени на то, чтобы убедить Капцугова взять над ним научное руководство. Дело было в том, что сам профессор, как и большинство работников кафедры, специализировался на изучении политического движения на Урале в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков.

А выпускник истфака Кириллов интересовался историей немецких военнопленных в Союзе в послевоенный период. Он увлекся этой темой еще на третьем курсе, во время похождения обязательной для всех студентов архивной практики. В областном архиве он наткнулся на фонд, в котором хранилась документация одного из крупных лагерей военнопленных, располагавшемся во второй половине сороковых под Пензой. Убедившись, что материалы еще не введены в научный оборот, студент Кириллов принялся за работу и написал весьма приличную курсовую, а затем и дипломную работу по этой теме.

Кафедра единодушно похвалила усердного студента и рекомендовала ему поступать в аспирантуру. К слову сказать, его дипломный проект смотрелся исключительно выгодно на фоне того, что готовили другие его сокурсники. Рассматривая очередное такое художество, беззастенчиво скачанное из Интернета, на предзащите, один из профессоров, у которого, видимо, просто лопнуло терпение, взбесился и потребовал отклонить дипломный проект и оставить нерадивого "студиозуса" без диплома. В конечном итоге, парня пожалели. Все свои же, все-таки…

Об аспирантуре Денис особо никогда не задумывался. Но и в армию идти ему, положа руку на сердце, особо не улыбалось. Нет, он не боялся "дедовщины", холодов или плохого питания. "Многие отслужили и вернулись. И я отслужу. Не слиняю", — спокойно говорил он сам себе. Проблема лежала совсем в иной плоскости. Дело было в том, что все друзья и знакомые Дениса, отслужившие в армии, при всем том, что у каждого из них остались разные впечатления от службы, в один голос выносили единственный безапелляционный вердикт: потеря времени.

"Просто потеря времени". Именно так и говорили они. Все как один. И у Дениса не было основания им не верить. Никаким военным специальностям солдат не обучали. А если и обучали, то "спустя рукава". Патологическое безделье и "черные работы" на каких-нибудь объектах, зачастую не имеющих к Вооруженным силам ни малейшего отношения, — вот и весь солдатский быт. А учитывая старую армейскую истину о том, что солдат без дела — потенциальный преступник, эта самая преступность во всех ее проявлениях и распространялась в частях, как чума. "Дедовщина", граничащая с банальной "уголовщиной", воровство, наркомания… Весь "набор джентльмена".

Одним словом, терять время, да еще и таким самым что ни на есть глупым образом, Денису жутко не хотелось. Он не считал себя умнее всех, но почему-то был уверен в том, что данное "время препровождение" к святому делу защиты Родины имеет весьма отдаленное отношение. Однако он твердо для себя решил, что и "косить не будет". Скорее, предстоящая служба воспринималась Денисом как неизбежное зло.

Но тут появилась альтернатива. Студент долго не раздумывал. Получив благословение у родителей, он собрал нужные документы и сдал их в отдел аспирантуры и докторантуры. Успешно прошел вступительные экзамены, немного попотев над английским языком, и был принят. Примерный студент-"краснодипломник", спортсмен, выступающий в баскетбольной команде факультета и шахматной команде университета, молодой исследователь, четко представляющий себе направление своей будущей работы, — что еще надо? Ситуация упростилась, благодаря тому, что конкурса при поступлении почти не было. Отказать пришлось только одному соискателю места.

Начался новый этап жизни. Сразу после окончания университета Денис, при помощи родителей и несмотря на протесты все тех же родителей, снял недорогую однокомнатную квартиру в соседнем доме и стал жить отдельно. Поставив перед собой цель как можно быстрее "защититься", он уверенно к ней шел. Легко сдал все три "кандидатских минимума" уже через год. Просиживал днями в архиве, где его уже все знали. Копил материал. Постоянной работы у Кириллова не было. "Деньгу рубил" по-разному. Писал "курсовики", дипломные для обленившихся студентов, а то и просто короткие доклады. Подрабатывал, где придется. Родители помогали продуктами. Денис не стеснялся, брал. "Вроде как еще учащийся пока", — оправдывал он себя.

Семьей пока не обзаводился. Молодой, высокий спортивный парень пользовался успехом у девушек еще с подросткового возраста. Трудно было сказать, что именно привлекало противоположный пол. Некоторые говорили Денису, что у него красивые и "бездонные" голубые глаза. Другим нравились густые и прямые русые волосы. Третьим особенно импонировала интеллигентная манера общения. Парень, в отличие от многих своих сверстников, при девушках старался матом не ругаться, обращался с ними приблизительно по-джентльменски.

Тут, должно быть сказывалось воспитание. Как ни крути, с семьей Денису решительно повезло. Все его детство прошло в двухкомнатной достаточно просторной квартире на проспекте Победы, весьма престижном районе. Ее окна выходили прямо на крупную автодорожную круговую развязку, в центре которой на небольшом возвышении стоял памятник в честь Победы из темного камня. Из какого именно — парень никогда не интересовался.

Мать Дениса, окончив в свое время все тот же Пензенский пединститут, работала учителем географии. Школа, в которой она трудилась и которую закончили и Денис, и его младшая сестренка Алена, находилась в десяти минутах ходьбы от дома. Надежда Александровна Кириллова была очень интеллигентной женщиной, ну очень… И образованной, к тому же. Иногда это раздражало Дениса, но чаще он все-таки гордился такой мамой… Никто и никогда не смел ей хамить. Даже отец. Она так "несла себя по жизни", что у любого наглеца отнимался язык, как только ему на ум приходила мысль сказать этой аккуратной, вежливой и слегка надменной женщине какую-нибудь гадость. Надежда Александровна пользовалась заслуженным уважением окружающих: и коллег по работе, и учеников, и соседей, и членов семьи.

А батя был, как бы это лучше выразиться, "попроще", что ли… Может быть, поэтому Денис любил отца немножко больше. Не чувствовал такого "мировоззренческого разрыва", как в общении с матерью. Простой деревенский парень Вячеслав Федорович Кириллов, можно сказать, сам "пробился в жизни". Окончив сельскую школу, а затем ПТУ в райцентре, и получив профессию каменщика, он, как и подавляющее большинство молодых людей в то время, был призван в армию. Попал в Пограничные войска, в Забайкалье, и честно "оттрубил" там срочную службу. Но, в отличие от, опять же, подавляющего большинства своих сослуживцев, в родную деревню возвращаться не стал, а прямо из части подал документы в Высшее пограничное командное училище имени Дзержинского.

Кто знает, может быть, старший сержант Кириллов был действительно хорошо подготовлен во всех смыслах. А может быть, сказались отличные характеристики с места прохождения срочной службы. Денису кто-то когда-то говорил, что к абитуриентам, поступающим в военные учебные заведения прямо из регулярных воинских частей, в советское время было особенно благосклонное отношение. Считалось, что для будущего офицера опыт прохождения службы в качестве "нижнего чина" весьма полезен. Так или иначе, Вячеслав Федорович поступил в ВПКУ и успешно его окончил. Каких усилий это ему стоило, Денис догадывался, но папу не расспрашивал. Отец был не особенно разговорчивым человеком.

Получив звание лейтенанта, Кириллов был направлен опять же в Забайкалье. Прослужив там "энное" количество времени, был переведен в Среднюю Азию. А затем, по каким-то неведомым Денису причинам, вообще уволился из Пограничных войск КГБ, приехал в Пензу и устроился в милицию. Что, к слову сказать, тоже было необычно, потому как две "конкурирующих фирмы" не особенно жаловали друг друга, и на работу к себе представителей "другой касты" старались не принимать.

Прослужив несколько лет участковым, уже майор Кириллов перешел в Следственное управление, откуда благополучно вышел в отставку пять лет назад. За эти двадцать с хвостиком лет он, естественно, успел обзавестись семьей и детьми. Будучи человеком по натуре добрым, Вячеслав Федорович имел много преданных друзей и просто "море" знакомых по всему городу. Получив от государства "выходное пособие", положенное ему при уходе в отставку, майор Кириллов, добавив скопленных деньжат, прикупил себе новенькую "десятку", и теперь, не особо напрягаясь, потихонечку "таксовал", принося в дом свою трудовую копейку.

Родители Дениса любили друг друга. Денис это знал определенно. Быть может, они и не занимались "щенячьими нежностями", не целовались по поводу и без повода. Но в том, что союз их был построен на любви и взаимном уважении, а, следовательно, прочен как железобетонная конструкция, Денис не сомневался никогда. Они иногда ругались, не без этого… Бывали в семье и трудные времена. Особенно в "лихие девяностые", когда народ не дошел до голода лишь самую малость. Но "ячейка общества", построенная надежно и правильно, пережила все невзгоды и лишения.

Свою младшую сестренку Денис нежно любил. Озорная и везде сующая свой нос, она, бывало, сильно "доставала" его. Но он никогда, ни в детстве, ни позже, не поднял на Аленушку руку. Многим в школе пришлось на себе испытать "силу братской любви", когда они осмеливались словом или делом обидеть сестру. Аленка отвечала ему взаимностью. Она гордилась таким сильным и красивым братом. И, немного повзрослев, злобно шипела на своих подруг, пускающих слюни при виде возвращающегося после какого-нибудь очередного баскетбольного матча статного голубоглазого Дениса.

А сейчас Алене было уже восемнадцать. Встречалась даже с каким то "шнурком". Денис, было, хотел проявить "братские чувства" и поговорить с ухажером по-мужски, на предмет — "ни-ни". Но, поразмыслив, решил, что это — форменный идиотизм и мещанство…

Аспирант вдохнул воздух полной грудью, поправил сумку на плече и лениво побрел по улице Маркса, мимо стадиона "Труд", к главному корпусу. В деканате его попросили забросить какие-то документы в учебно-методическое управление. День выдался удивительно приятный, и Денис не торопился. Он шел прогулочным шагом мимо большим ворот стадиона, окрашенных в цвета государственного флага, белого кирпичного забота с синей черепицей, красно-белого шлагбаума, ограничивающего машинам въезд на территорию Центрального парка культуры и отдыха имени Белинского.

Возле черной чугунной ограды, за которой располагался Ботанический сад, носивший имя профессора Спрыгина и принадлежащий ПГПУ, о чем-то беседовали две знакомые девчонки. Они приветливо помахали проходящему мимо Денису. Аспирант вошел в парк и лениво скользнул взглядом по гранитному памятнику Ленину. Великий вождь и учитель с надеждой смотрел куда-то вдаль, опираясь левой рукой на нечто похожее на кафедру. Прямо за вождем пролетариата располагалось серое деревянное одноэтажное здание с надстройкой в виде башенки на крыше справа. Строение было настолько старым и обветшалым, что напоминало дом с привидениями из дешевого американского фильма ужасов.

"Планетарий. Для Вас работают залы: истории изучения Земли, астрономии, космонавтики", — гласила маленькая табличка на дверях.

Планетарий стоял немым укором Денису. Прожив в Пензе всю жизнь и тысячу раз проходя мимо, он так и не удосужился хотя бы раз зайти внутрь и приобщиться к прекрасному. Каждый раз он был то слишком занят, то не в настроении для таких дел. Как, например, сейчас…

В очередной раз, пообещав себе обязательно зайти внутрь, когда он снова будет здесь проходить, Денис направился дальше.

На коричневых деревянных лавочках слева гнездилась стайка студентов, вопреки всем запретам употребляющих пиво в общественном месте и громко веселившихся. Денис и сам в свое время выпил здесь немало "огненной воды", спасаясь от скуки глупых и никому ненужных, как ему казалось, лекций по философии истории, методике преподавания или какой-нибудь очередной разновидности психологии. Он прошел мимо агрегатов вечно ремонтирующегося подъемника, покрытого толстым слоем медной краски, и свернул налево.

Широкая парковая аллея была практически пуста. Детские аттракционы слева от нее еще работали, но клиентов было немного. Начался учебный год. Дети постарше пошли набираться знаний в школы. Только малыши радостно визжали на вертолетах и лошадках под присмотром своих степенных бабушек и дедушек, которым уже не надо было спешить на работу и искать свое "место под солнцем". С противоположной стороны аллеи женщина-дворник, медленно двигаясь навстречу Денису, махала метлой, сметая с дороги обертки от мороженого и окурки. На длинной низкой и, судя по всему, давно не крашеной лавочке, сгорбившись, сидел пожилой мужчина в сером костюме и шляпе. Он был явно увлечен чтением газеты. Денис, кинув на него короткий взгляд, прошел мимо.

— Прекрасная погодка, Вы не находите, Денис Вячеславович? — вдруг услышал он слева.

Парень остановился. Мужчина, улыбаясь, смотрел на него, сворачивая газету. Денис медленно подошел и уставился на отдыхающего.

— Пожалуй, — согласился он, стараясь вспомнить, должно быть, знакомого человека. — Простите, а мы знакомы?

— О нет, Денис Вячеславович, нет, — улыбаясь, ответил субъект. — Я вижу, Вы пытаетесь меня вспомнить. Не тратьте силы. Мы видимся с Вами первый раз в жизни. Валерий Валерьевич, — отрекомендовался он, протянув Денису руку.

— Денис Вя… — хотел, было, представиться в ответ парень, поживая протянутую ладонь, но, запнулся, — Постойте. Если мы с Вами не знакомы, то откуда Вы знаете мое имя?

— Я знаю о Вас очень многое, Денис Вячеславович, поверьте, — убедительно произнес незнакомец, не переставая улыбаться.

— Не понял, — Денис присел на лавочку.

— Ну, я думаю, было бы странно, если бы Вы поняли, — весело прозвенел мужчина. — В таком случае мне следовало бы застрелиться…

— Послушайте, уважаемый, — Денис поставил сумку на лавочку. — Вы, я так понимаю, хотите со мной о чем-то поговорить…

— Именно так, Денис Вячеславович, — подтвердил незнакомец, засунув газету в карман пиджака. — Я хочу с Вами поговорить.

— Ну что ж, извольте… — парень старался быть вежливым, несмотря на то, что ситуация была в высшей степени странной. — Если конечно это место Вам подходит…

— Как нельзя более подходит.

Денис недоверчиво смотрел на собеседника, все же стараясь его припомнить.

"Может быть, папаша какой-нибудь моей девушки…", — пролетела в голове невесть откуда взявшаяся не слишком умная мысль.

— Я хотел бы предложить Вам работу, Денис Вячеславович, — начал мужчина.

— Работу?

— Да. Работу. А почему Вас это так удивляет?

— Дайте подумать… — Денис театрально положил голову на руку и сделал задумчивую "мину". — Может быть потому, что я Вас впервые вижу? А может быть потому, что Вы подловили меня в парке для того, чтобы сделать мне какое-то предложение? А может потому, что мы, как школьники, сидим на лавочке и обсуждаем кадровые вопросы? Что Вам больше нравится?

Собеседник весело засмеялся.

"Какой, однако, смешливый субъект", — подумал аспирант.

Он поймал себя на мысли, что этот человек определенно начинал ему импонировать.

— А у Вас есть чувство юмора, — констатировал мужчина, отсмеявшись. — Это можно записать в Ваш актив.

— Нельзя ли поконкретнее, — вежливо попросил парень.

— Можно, — спокойно и дружелюбно отреагировал тот. — Я хотел бы предложить Вам службу в ФСБ.

Это было весьма странно, но произнесенные слова почем-то не вызвали у Дениса никаких сильных эмоций. Возможно, смысл предложенного не сразу "всосался в кору мозга". Денис некоторое время смотрел на собеседника. Тот не отводил глаза и лишь весело щурился.

— А Вы, собственно кто? Сотрудник ФСБ? — наконец, нашел, что сказать, парень.

— Да, — спокойно подтвердил тот.

— А можно посмотреть на Ваше удостоверение?

— Можно, конечно, — ответил мужчина, но никаких телодвижений для того, чтобы его достать, не предпринял. — Только зачем это Вам?

— Для того чтобы убедиться, что Вы — именно тот, за кого себя выдаете, естественно…

— Ах, молодой человек, как Вы прелестно по-юношески наивны, — вновь широко улыбаясь, проговорил мужчина. — Я могу Вам его показать. Только что это Вам даст? Разве Вы умеете отличать фальшивку?

— Не умею, — признался парень.

— Ну вот. А у меня этих удостоверений только с собой — три штуки, — доверительно поведал собеседник, слегка по-заговорщически наклоняясь к уху Дениса. — Тем более что я — из столицы.

— Из Москвы? — переспросил аспирант.

— Так точно. Из "белокаменной".

— И что? — задал тупой вопрос Денис.

— Видите ли, Денис Вячеславович, — собеседник, казалось, не заметил неуместного и не совсем вежливого вопроса, — когда Вас хотят иметь в своих рядах "местные товарищи", все происходит значительно проще. Они "ведут" Вас еще со старших курсов института, затем вызывают к себе и предлагают работу. После Вы едете на двухгодичное обучение в одну из школ, либо в Москву, либо в Нижний Новгород. Спокойно заканчиваете ее, получаете погоны и приезжаете обратно, к месту службы, где для Вас уже имеется вакантная должность. По крайней мере, должна иметься…

— Но Вы — из Москвы, — констатировал Денис. — И что это значит?

— Это значит то, Денис Вячеславович, что мы хотим предложить Вам не обычную работу?

— Что это значит — "не обычную"?

— Понимаете ли, ФСБ — очень крупная структура, — мужчина положил ногу на ногу и устроился поудобнее, поерзав на лавочке. — И занимается она решением огромного количества вопросов. Однако, вопреки расхожему убеждению, "романтики" и "шпионских страстей" в нашей работе далеко не так много. Во-первых, если не брать в расчет пограничников и различные воинские части и подразделения, поверьте, нас не так много. А во-вторых, девяноста процентов из этих немногих занимаются сугубо бюрократической работой, не имеющей к "шпионским играм" ни малейшего отношения. Как, например, у вас, в Пензе. Да, в общем-то, и в любом провинциальном управлении. Если, конечно, "провинция" спокойная…

— Понимаю, — промычал аспирант.

— Но вот оставшиеся десять процентов, — мужчина поднял палец вверх и сделал небольшую паузу, — занимаются действительно сложной, интересной, и зачастую весьма опасной работой. Есть среди них всякие. Легальные работники и нелегальные, разведчики, диверсанты, специалисты различного рода…

— Киллеры… — зачем-то вставил Денис.

— И такие есть, — спокойно подтвердил собеседник. — Конечно, они не служат в каком-то одном управлении. Такие работники объединены в различного рода группы, отряды и подразделения, подчиняющиеся тем или иным управлениям ФСБ. Некоторые из них, двойного или даже тройного подчинения…

— Как это? — не понял парень.

— Ну, в том смысле, что они могут быть подчинены не только госбезопасности, но и Генштабу, дипломатическому ведомству, администрации Президента. А некоторые группы — так вообще подчинены лично главе государства.

— Понятно…

— Так вот, Денис Вячеславович… — продолжил мужчина. — Данные подразделения зачастую, — он вновь сделал паузу, — далеко не всегда, конечно, но зачастую, предпочитают сами заниматься набором сотрудников для себя. Напрямую, минуя все ступени. Такие группы самостоятельно подыскивают людей и обучают их. А поскольку они все являются секретными, то и статус этих работников, соответственно, тот же. Нет, они, конечно, пользуются общей картотекой потенциальных кандидатов на службу в ФСБ, но вот принимают их на работу, так сказать, лично. Сам факт службы таких людей в госбезопасности является государственной тайной, разглашение которой карается законом.

— Начинаю понимать, — стараясь скрыть волнение, проговорил Денис. — И Вы намекаете, что Вы — из одного такого, как Вы выразились, подразделения?

"Может — розыгрыш чей-то глупый? — думал парень, пытаясь взглядом найти скрытую камеру. — Но сегодня вроде бы — не первое апреля и не мой день рождения. Да и мужик этот — не мальчик уже, чтобы в игрушки играть. Неужели — правда?".

— Почему намекаю? — удивился мужчина. — Я не намекаю. Я прямо говорю Вам. Да, я — именно из такого подразделения. И я предлагаю Вам поступить к нам на службу.

Мимо медленно проплыла низенькая пухлая женщина-дворник, махая огромной метлой из стороны в сторону, сметая мусор на края дорожки. Собеседники проводили ее долгим взглядом.

— Я должен заметить, что все это — весьма неожиданно, — начал Денис. — Если не сказать больше…

— Прекрасно Вас понимаю, — посочувствовал мужчина. — Но я и не прошу Вас принимать решение сию минуту. Обдумайте все хорошенько…

— А что, собственно говоря, обдумывать? — недоуменно спросил аспирант. — Вы еще ничего мне не предложили…

— Да? — удивленно спросил незнакомец. — А мне показалось, что я только что предложил Вам работу…

— Да бросьте Вы, — Денис пододвинулся поближе. — Вы ничего мне не сказали. Если все, что Вы говорите — правда, то продолжайте….

— Продолжать? — не понял тот.

— Нуда, продолжать, — от волнения парень даже слегка повысил голос. — Где я буду служить? В каком отряде? Чем заниматься? В каком регионе или городе? Где и как долго мне придется учиться? В конце концов, сколько я буду получать!

— Получать будете прилично, — спокойно ответил мужчина. — За это не переживайте. Мы своих работников не обижаем. А вот на остальные вопросы, боюсь, я не смогу Вам ответить, пока Вы не дадите своего согласия.

— Послушайте, Валерий Валерьевич, — Денис с трудом вспомнил имя и отчество человека. — Вы же не думайте, что я дам Вам свое согласие вот так…

— Как?

— Вот так вот просто, — терпеливо пояснил парень. — Не зная ничего, прыгая в пустоту…

— Думаю, — все тем же спокойным тоном ответил улыбчивый мужчина. — Именно так я и думаю, Денис Вячеславович. Я думаю, что Вы на это согласитесь.

— Неужели?

— Ну, я, конечно, могу и ошибиться, но чутье меня подводит редко, — убедительно сказал собеседник. — К тому же, выбора у меня все равно нет. Все детали Вашей будущей службы — секретная информация, полным объемом которой не обладаю даже я.

— Вот как, — упавшим голосом пробубнил парень. — Это, знаете ли, даже страшновато как-то…

— Ничего, — мужчина ободряюще покачал головой. — Вы не из трусливых. Не так ли?

— Может и так, — мысли метались в голове одна за другой. — Но послушайте, я ведь — сугубо гражданский человек. Я — историк. Да я даже в армии то не служил.

— О, поверьте, Денис Вячеславович. Это — не проблема, — убедительным тоном заверил незнакомец. — В нашем деле это, в некотором смысле, даже плюс…

Денис замолчал и минуты две сидел, обрабатывая информацию, которой в голове скопилось слишком много для одного обычного буднего дня. Собеседник терпеливо ждал, наблюдая за редкими прохожими и не делая попыток прервать молчание.

— И как же мне действовать? — наконец промолвил парень. — Где я буду служить?

— Это, Денис Вячеславович, как я уже Вам сказал, информация секретная, — спокойно, без тени раздражения, повторил мужчина. — Вы должны меня понять. Но одно могу сказать определенно: Вам придется уехать из родного города с тем расчетом, что Вы долго здесь не появитесь…

— Насколько долго? — встрепенулся аспирант.

— Несколько лет, — спокойно сообщил собеседник. — И не только не появитесь, но и не будете давать о себе ничего знать.

— Но я скоро должен выходить на защиту…

— Ничего страшного, — уверенно ответил тот. — Если пожелаете — защититесь позднее. Поспособствуем. Да и зачем Вам, собственно, срочно защищаться. Можно подумать, что ученая степень открывает Вам дорогу в жизнь…

— Может и не открывает, но я потратил на это слишком много сил и времени, чтобы все взять и просто бросить, — упрямо пропилил Денис.

— Я все понимаю, — примирительно продолжал мужчина. — Я же сказал, защититесь потом. Это — не проблема.

— Предположим. Но что я скажу родителям, друзьям…

— Родителям Вы скажете правду. Под строгим секретом. Ваш отец — наш человек. Вы ведь знаете, что он в свое время служил в КГБ?

— Знаю…

— Ну вот. А Надежда Александровна — умная женщина, которая, я уверен, все поймет правильно. Алене Вячеславовне, сами понимаете, не слова. Она еще слишком молода для того, чтобы в полной мере осознавать ответственность за свои действия.

— Я и не собирался…

— Я другим Вы скажете следующее… — мужчина поднял глаза вверх и сделал вид, что задумался. — Два года назад Вы в тайне от всех послали в Германию свою работу по немецким военнопленным. Параллельно зубрили немецкий язык. И только сейчас получили предложение о трехгодичном контракте из Мюнхенского университета имени Людвига-Максимилиана. Результатом Вашей работы должна стать монография о том, как военнопленные возвращались в Германию после советского плена и встраивались в мирную жизнь. И покажете им это приглашение.

— Покажу?

— Обижаете, Денис Вячеславович, — укоризненно покачал головой собеседник. — Конечно, покажете…

— Ну а все-таки, ответьте… Это все так странно, как снег на голову… Почему — я? — даже не спросил, взмолился Денис.

— Вы не поверите, сколько раз мне задавали этот вопрос, — со вздохом проговорил мужчина. — Хотите простой ответ?

— Да.

— Вы любите машины, Денис Вячеславович?

— Машины? — переспросил Денис. — Какие машины?

— Ну, какие… Обычные, "о четырех колесах". Какие же еще? "Жигули", "Мерседесы", "Форды", "Тойоты"…

— Да я не знаю… — замешался аспирант. — Ну, люблю, наверное…

— Нет, не любите, — спокойно возразил незнакомец. — Вы и не знаете ничего о них, не так ли? Могу спорить, Вы даже не способны отличить "Фольксваген" от "Шкоды" на близком расстоянии. Да чего там… — он рассмеялся. — Вы, должно быть, и эмблемы-то не все знаете…

Денис никогда об этом не задумывался. Но теперь вынужден был признать правоту собеседника. Хмыкнув, он покачал головой в знак согласия.

— Ну вот видите, — человек с деланной укоризненностью смотрел на аспиранта. — А ведь подавляющему большинству Ваших сверстников это вовсе не свойственно. Их познания в данной области обратно пропорциональны Вашим. Скажу больше: для многих из них покупка дорогого престижного автомобиля является, ни больше, ни меньше, смыслом жизни. А некоторые и Родину за это продадут не глядя…

— Это что — показатель отношения к материальному? — ухмыльнулся парень.

— Это не просто показатель отношения к материальному, — голос мужчины впервые за все время разговора стал абсолютно серьезен. Куда-то исчезла смешливость и расслабленность. — Это отношение к себе, к жизни, к работе, к окружающей действительности во всем ее многообразии.

Собеседник опустил голову вниз и несколько секунд молчал, будто подбирая слова.

— Понимаете ли, Денис Вячеславович, — продолжил он таким же тоном, — большинство людей стремится к вполне материальным целям. Они хотят иметь хорошие дома, машины, занимать высокие должности, зарабатывать много денег, пользоваться влиянием. Это — универсальный показатель успешности человека. Но есть и другие… Такие как Вы и я, и нам подобные…

— И нам подобные… — словно робот повторил Денис.

— Да. Нас очень немного, Денис Вячеславович. Я не знаю, почему так получается. Но факт есть факт. Одни люди такие, другие — не такие. Мы не стремимся зарабатывать много денег, покупать дорогие машины. Нам кажется глупым тратить время, подбирая себе красивую одежду. Мы предпочитаем простоту во всем. Пьем и едим, что дают или что есть в наличии. Носим — что привыкли. Главное для нас — дело…

— Какое дело? — не понял Денис.

— А дело, молодой человек, у каждого свое. Кто-то грабит банки. Не для денег. Так, для удовольствия. Кто-то рыщет по тайге в поисках затерянных цивилизаций, кто-то рисует картины, а кто-то работает у нас…

Мужчина хитро посмотрел на парня.

— Вот я и подбираю таких как Вы, Денис Вячеславович, — он положил ему руку на плечо. — Такие нам нужны, поверьте…

Денис не ответил. Он молча сидел и смотрел в одну точку. Мозг отказывался сразу принимать такое количество информации, требующей отработки, чтобы затем принять, быть может, самое важное в его жизни решение.

— Я не буду Вас более утомлять, Денис Вячеславович, — подытожил мужчина, видимо, оценив состояние парня. — Решайте. Только не долго. Время не ждет. Я думаю, недели Вам хватит. Вот, держите, — он протянул Денису карточку, на которой был отпечатан один-единственный номер мобильного телефона. — Если откажетесь, я пойму. Но если решитесь, позвоните по этому номеру и скажите что Вы — от Валерия Валерьевича. Вам назначат встречу в местном ФСБ. Один раз Вам все-таки придется туда зайти. Что, кстати, и к лучшему. А то подумаете еще, что Вас бандит какой-нибудь вербует… Мое доверенное лицо передаст Вам конверт, в котором будет все необходимое.

Денис повертел в руках визитку и положил ее в нагрудный карман рубашки.

— Ну что ж… Мне пора, — сказал незнакомец, вставая. — Я собираюсь воспользоваться несколькими часами свободного времени и посетить ваш планетарий, — он указал рукой на старинное здание. — Если я не ошибаюсь, перерыв там начинается в час. Так что я еще успею. Не хотите ко мне присоединиться?

— В другой раз, — задумчиво проговорил Денис.

02.10.2006. Россия. Москва. ул. Молодежная. 09:12

"Надо же, в этом году повезло".

Мужчина в сером плаще, старомодной шляпе такого же оттенка и начищенных до блеска, будто бы даже форменных, туфлях, шел по скверу, усыпанному опавшими листьями самых невероятных цветов. Походку его нельзя было назвать прогулочной, но все же очевидно было, что мужчина никуда не торопился. Старожилы восьмиэтажных желтоватых жилых домов, стоящих по обеим сторонам сквера, одинаковых, но в то же время чудом избежавших духа казенности, могли каждый день примерно в одно и то же время лицезреть этого человека, не спеша идущего по скверу. Иногда он пропадал на несколько недель или даже месяцев, но затем вновь появлялся. Так продолжалось последние пару десятков лет.

"Долго не мог привыкнуть, что в Москве иногда не бывает ни осени, ни весны, а только большая зима и большое лето, — думал человек. — А в этом году — на тебе. Настоящая осень. Московская осень".

До конца сквера оставалось метров сто. Этот отрезок своего ежедневного пути человек не любил, потому что с обеих сторон желтоватые дома сменяли советские "хрущевки", пусть и окрашенные в спокойный бело-розовый цвет. Наверное, их нельзя было назвать "хрущевками" в классическом понимании, хотя бы потому, что дома были шестиэтажными, однако человек почему-то сразу окрестил их именно так.

"Гитлер, кажется, называл такие дома казармами для рабочих, — мелькнуло в голове у него. — Весьма точное сравнение. Такое мог подметить только человек, одновременно являющийся и художником, и политиком. Крайне опасное, между прочим, сочетание. Нет ничего хуже, когда художник начинает воплощать свои фантазии, свой придуманный и выстраданный мир, в реальность. Тогда обычно мясо летит во все стороны, причем человеческое. Отходы производства, так сказать".

Справа показалось светлое здание детского музыкального театра, слева Большой цирк. Человек не спеша перешел улицу Коперника и углубился в парк, располагавшийся между этими двумя московскими достопримечательностями эпохи развитого социализма. Парк был пуст практически всегда, поскольку не лежал на "караванных путях". Такую незатейливую шутку человек придумал, в очередной раз проходя через него к проспекту Вернадского. Имелось в виду, что дорога эта не вела ни к метро, ни к крупным транспортным узлам, ни к каким-либо другим важным точкам, куда обычно народ валит толпой в "часы-пик". Может быть, поэтому человек и любил каждый день не спеша проходить этот путь, добираясь до работы. Не то, чтобы он не любил людей, просто в последние годы он стал от них уставать.

"Возраст, наверное", — думал он.

Узкая дорожка через парк, уложенная тротуарной плиткой, видимо, в свое время была задумана как временная. Но, как известно, ничего не бывает более постоянного, чем временное. Человек пропустил мимо себя женщину средних лет в синем спортивном костюме. Черный кожаный поводок у нее в руке заканчивался какой-то мелкой пушистой собачонкой, удивительно быстро бежавшей для своих размеров. Владельцы лучших друзей человека давно облюбовали этот пустынный парк для выгула своих питомцев. Почему-то здесь никогда не гуляли с детьми. Может, потому и не гуляли, что гуляли собаки…

"Вот же блин, всякая чушь в голову лезет по утрам", — с досадой подумал человек.

Он со студенческой скамьи приучил себя к тому, что мозг не должен работать вхолостую.

"Это же глупо, — думал он, — Ведь никому не придет в голову сесть на трактор и без пользы гонять туда-сюда по полю. На трезвую голову, конечно. Это же бессмысленная трата горючего и изнашивание механизмов. На тракторе нужно пахать. Для этого он нужен. В этом его суть и назначение. Так и мозг не должен быть нагружен бесполезной работой, которая никому не нужна".

И это — навсегда. Это — на всю жизнь. Еще будучи молодым человеком, он шокировал своих знакомых тем, что не знал очевидных, казалось бы, вещей. Не знал и не хотел знать. И не считал, что должен знать. Зато уж то, что он считал нужным и важным, он знал наверняка, по серьезному. Вникая во все мельчайшие детали, не оставляя белых пятен. Его мозг практически всегда работал, но работал над тем, над чем ему нужно было работать.

Однако со временем, человек стал замечать, что его "серое вещество" уже не так послушно хозяину, как прежде. Нет, речь шла о том, что он начал сходить с ума. Действительность он воспринимал все так же ясно, как в молодости. Просто, как он сам себе это объяснял, со временем "предохранитель в мозгу" испортился и стал не всегда срабатывать. Это выражалось в том, что человек стал замечать, что его голова, за долгие годы привыкшая к постоянной работе, иногда начинала действовать, что называется, автоматически, без команды хозяина.

И в те моменты, когда думать было, собственно, не о чем и не зачем, мозг автоматически начинал работать: анализировать информацию, поступающую в него через глаза, уши, рот, нос, кожу. Так же, как пожилая женщина, всю жизнь прожившая в деревне, в постоянном труде, не мыслящая себя без этого самого труда, лежа на морском пляже, неосознанно, инстинктивно начинает искать себе какое-нибудь дело, поскольку в труде видит смысл жизни и саму жизнь, так и мозг этого неприметного, пережившего многое на своем веку мужчины, инстинктивно искал работу, жаждал ее, даже тогда, когда этой работы не было. И тогда он начинал раскладывать на составляющие и анализировать тексты каких-то случайно услышанных песен, рекламных слоганов, объявлений на дверях подъезда. Это очень злило хозяина. Он честно пытался бороться со злом, одергивал себя, "отключал мозг". Но, видимо, время, которое подвластно только Всевышнему, брало свое…

Человек остановился, достал из левого кармана плаща черную коробку, вынул зеленую сигарету. Полез, было, в карман за спичками, но тут во внутреннем кармане пиджака заиграла незамысловатая мелодия мобильника. Человек достал трубку, посмотрел на экран, добродушно улыбнулся.

— Рад Вас слышать, Олег Владимирович!

— Здравствуй, здравствуй, Иван Дмитриевич. Как ты там поживаешь?

— Да ничего… Работаем потихонечку.

— Потихонечку — это хорошо. Главное в нашем деле — не перетрудиться!

— Так это в любом деле главное, — человек непринужденно начал питать опавшие листья носком ботинка.

— Хорошие новости для тебя, Иван Дмитриевич, — голос в трубке стал серьезным.

— Ну говори, Олег, не томи.

— То дело, которое мы с тобой обсуждали… — собеседник сделал паузу, — Руководство дало добро.

— Вона как! — человек застыл. На миг, как будто бы растерялся, но затем плотоядно улыбнулся. — Да это же здорово!

— Ну да, ну да… — судя по голосу, собеседник тоже был доволен таким исходом дела, — Так что давай, Иван, начинай работу. Зайди ко мне сегодня, кстати.

— Зайду, естественно. По такому поводу и по "рюмахе" — не грех. За успех, как говорится предприятия.

— Можно и так.

— Ну, бывай, Иван Дмитриевич.

В трубке раздали короткие гудки. Человек громко и как будто бы даже удовлетворенно захлопнул крышку аппарата, улыбнулся, с минуту постоял, задумчиво глядя на кирпичную стену, разрисованную граффити, с надписями ксенофобского содержания, подкурил сигарету и не спеша двинулся далее. Ничего не видя перед собой, он медленно прошел автозаправку и остановился возле проспекта. Почти сразу же к нему подъехал черный автомобиль. Человек продолжал стоять на обочине, о чем-то напряженно размышляя, глядя перед собой. Водительская дверца открылась, и из нее вышел молодой человек среднего роста, с необычно красивым для мужчины лицом.

— Доброе утро, товарищ полковник, — весело произнес он, — а я Вас уже десять минут жду.

Человек, будто бы очнувшись после долгого сна, непонимающе взглянул на возмутителя спокойствия, но уже через секунду его лицо приняло сосредоточенное выражение.

— Славик, я ведь тебе уже говорил, у нас так не принято. Называй меня Иван Дмитриевич.

В его голосе не было строгости или раздражения. Это был голос отца, терпеливо вразумляющего неразумного отпрыска.

"Сосунок еще, — подумал про себя человек, — но при должной шлифовке толк из него будет".

— Хорошо, Иван Дмитриевич.

— Вот видишь, — дружелюбно сказал человек, — уже есть прогресс. А то "так точно" да "есть". Дисциплина, Славик, оно, конечно, хорошо, никто не спорит. По капле выдавливай из себя "особиста", отвыкай. У нас другая работа. Как говорил тот прапорщик, "Это Вам не это". Вкурил?

— Так точно, Иван Дмитриевич! Куда направляемся?

Человек поморщился, как от зубной боли, сделал последнюю затяжку и бросил:

— В управление. Садись давай…

И открывая дверцу переднего пассажирского сидения, словно сам себе тихо проговорил:

— Ну что же, Учитель, теперь поговорим серьезно.

24.09.2008. Россия, г. Анапа. ул. Горького. 08:57

Удивительно, все-таки, сложилась его жизнь. Нет, конечно, нельзя сказать, чтобы она совсем уж сложилась как нечто постоянное или незыблемое. Но, во всяком уж случае, как некая стабильная конструкция — это однозначно.

Тут ведь как дело обстоит? Одно дело — природа. Она устроена удивительно правильно и гармонично. Одни говорят, что так Бог устроил, другие — что это инопланетяне эксперимент проводят, третьи, совсем уж дикие и оторванные, утверждают, что оно само собой так получилось. Взрыв там какой-то был во Вселенной, или что-то такое… Андрей не вчитывался. Над этими вопросами он, ясное дело, как и любой думающий человек, размышлял, но не то, чтобы очень уж усердно. На его взгляд, в мире и так было полно интересного, намного более приземленного и осязаемого. Одно для себя он решил точно: так же, как тайфун не может сложить из стекла, песка и цемента и железной руды небоскреб, так же и мир, настолько грамотно устроенный, не мог сложиться сам по себе. И точка.

Дата добавления: 2015-08-05