Контакт 11 страница

— Простите?

— О чеченском терроризме: мне интересно ваше мнение.

Она опять что‑то пропустила. На нее в упор смотрел сосед по столу — лысый, остатки волос стоят венчиком вокруг головы. Похож на римского императора.

—Ну…

Она пробормотала что‑то в ответ, сжимая свои палочки. К разговору об иранском конфликте она была готова, но что касается распространения исламского терроризма… Ей становилось все больше не по себе. От запаха водорослей и сырой рыбы ее мутило. Она ненавидела суши.

Но во всем этом маразме у нее оставался повод для радости.

Он сидел здесь, на другом конце стола. Марк Дюпейра. Одинокий влюбленный, похитивший ее фотографию именно здесь, месяц тому назад. Он выглядел еще более упрямым, чем обычно, с этими приглаженными волосами и жуткими усами. Он даже не взглянул в ее сторону. Застенчивость? Смущение?

После того, как он украл фотографию, она сочинила целый фильм об этом мужчине, в любимом ею стиле. У нее хранились старые видеокассеты с египетскими музыкальными комедиями, оставшиеся от бабушки, которая в шестидесятых годах играла в них эпизодические роли. Романтические истории, где люди по каждому поводу принимались петь, где любовь всегда побеждала, нищета отступала, мужчины были красивыми, добрыми, с напомаженными волосами…

Похищение снимка могло стать отличным началом для фильма такого рода. Хадиджа представляла себе Марка любующимся ее фотографией, напевающим что‑то у себя дома. Или бродящим вокруг телефона, не решаясь позвонить. Или пытающимся незаметно с перевести на нее тему разговора во время ужина с Венсанома. Когда она шла сюда, ее преследовала смутная надежда увидеть его. Но теперь она наткнулась на стену.

Ужин подходил к концу. Надо было действовать. Она залпом выпила две рюмки саке, потом сосредоточилась на своих воспоминаниях — тень, похищающая ее фотографию. Она уцепилась за этот эпизод, как за парашют, и, пока все гости пытались выбраться из‑за низкого стола, придвинулась к нему:

— Марк, я хотела вам сказать…

Он выпрямился, в его затылке что‑то странно щелкнуло.

— Что?

— Я купила «Сыщик». Посмотреть, что это такое.

— У вас, наверное, много свободного времени.

Опять этот саркастический тон! Он вдруг показался ей таким напряженным, таким гадким. Но отступать было уже поздно.

— Наоборот. Мне это показалось… интересным. С точки зрения социологии…

Он неуверенно покачал головой. Разговор ему явно не нравился. Смешная получалась сцена: она стояла на четвереньках, а он по‑прежнему сидел на полу.

— Я бы хотела поговорить с вами об этом. Знаете, я не только фотографируюсь, — она улыбнулась, — я пишу диссертацию по философии. Работаю над темой инцеста. Вы ведь занимались…

— Увы! В данный момент я не работаю на «Сыщик». Если хотите, могу вам дать координаты одного коллеги.

Хадиджа почувствовала, как в ней закипает злость. Она села по‑турецки и посмотрела ему прямо в глаза:

— Вы работаете на другой журнал?

— Это что, допрос?

— Простите. Наконец он улыбнулся:

— Нет. Это вы меня простите. Я не умею себя вести. — Он пригладил волосы, — Я должен уехать.

— Расследование?

— Вроде того. Мой личный проект.

— Книга?

— Еще рано об этом говорить.

Чем больше он говорил, тем больше закрывался от нее. Теперь Хадиджа испытывала извращенную радость от того, что сумела докопаться до его секрета.

— Вы надолго уезжаете?

— Не знаю.

— А куда?

— Вы действительно любопытны. Извините, но это и в самом деле… очень личное.

Ей захотелось дать ему пощечину.

— Может быть, у нас будет время повидаться до вашего отъезда.

Он резко поднялся с какой‑то странной, кошачьей легкостью.

— Мне было бы очень приятно. Но времени слишком мало.

Он обошел стол и затерялся в дыме и шуме голосов, ни разу не взглянув в ее сторону, не сказав ни слова на прощание. Хадиджа тоже встала. Она словно окаменела. Заполнявшая ее пустота весила тонны, сковывала ее до кончиков пальцев.

Почему он так ведет себя? Ей что, приснилось, будто она видела, как он стащил ее фотографию? Или он взял ее для чего‑то другого? Фетишист? Маньяк? Или он почувствовал, что и она отмечена каким‑то проклятием, таинственным ожогом?

При этой мысли одиночество вспыхнуло в ней ярким пламенем. Сквозь треск огня донесся крик:

— У меня песок в голове! Это твоя вина!

Вот ведь приставучая!

Он быстро шел по улице Сен‑Пер. Господи, да чего хотела эта девчонка? Она его просто извела. А эти вопросы о его поездке! Можно подумать, что она в курсе происходящего…

Марк решил вернуться домой пешком, чтобы успокоить нервы. Но он дошел уже до площади Лувра, а его по‑прежнему трясло от злости. Он перешел эспланаду, упорно глядя под ноги. Ни одного взгляда в сторону сияющей пирамиды. Ни одного взгляда в сторону галереи, чьи арки вырисовывались в синеватом свете.

Присутствие Хадиджи сразу же выбило его из колеи. Он измучился за ужином, чувствуя на себе ее наблюдательный, пронизывающий взгляд. И в довершение всего ей понадобилось с ним заговорить! Теперь выясняется, что она еще и интеллектуалка! Ничего общего со стандартной кандидаткой в манекенщицы, бесцветной и бесхарактерной. Он не понимал поведения этой женщины. В другом месте и в другое время он решил бы, что она к нему клеится.

На площади Пале‑Рояль он немного успокоился, увидев перед собой сверкающее в сумерках здание театра «Комеди Франсез». Два часа утра. Теплый ветер обвевал парижскую ночь, словно хотел выдуть все выхлопные газы, чтобы придать картине чистоту и законченность. Освещенные фонтаны; круги из камней; длинные галереи с серыми колоннами. Подлинные декорации восемнадцатого века, как будто созданные для пьесы Мольера. Не удивишься, если вдруг увидишь, как под фонарями появится Командор, преследующий Дон‑Жуана.

Марк присел на бортик одного из фонтанов, почувствовал идущую от воды свежесть — она обволакивала его, словно в какой‑то феерии. Он закрыл глаза, потом снова открыл, и так несколько раз подряд. С каждым разом свет, идущий из галереи, все четче отпечатывался в его сознании, проникал в него. Словно иголочки для акупунктуры, воткнутые вдоль его позвоночника.

Вместе со спокойствием к нему возвращалась ясность мысли. Он опустил пальцы в ледяную воду, потом провел рукой по лицу и после этого смог взглянуть правде в глаза.

Злился он на самого себя.

Зачем лгать себе? Его влекло к Хадидже. Как влекло бы любого мужчину, увидевшего такую красоту. Но если любой другой попытал бы счастья, то он украл ее фотографию, чтобы послать серийному убийце. Так уж он устроен…

Вот такова была его правда.

Он не любит любовь: он любит смерть.

Образ Софи сразу прогнал эти мысли. Он проклят, он знает это. И горе тому или той, кто подойдет к нему слишком близко. Он уже получил доказательства этого. Дважды. Вот почему ему следовало держаться подальше от любви. И даже от дружбы. Марк Дюпейра, сорок четыре года, ни жены, ни детей. Простой охотник за преступлениями, неспособный существовать рядом с кем бы то ни было.

Он снова двинулся в путь. Злоба уступила место разочарованию. Авеню Опера ничего не изменила. Длинная, широкая, пустынная улица, еще более пустынная от того, что витрины сувенирных лавок закрыты и кажутся принадлежащими к другой цивилизации.

Подходя к Пале‑Гарнье, он решил держаться подальше от вызывающе ярких огней и повернул на улицу Шоссе‑д'Антен, совершенно черную, по которой бродили несколько одиноких проституток, словно заблудившихся в жизни. В конце концов он дошел пешком до холма Девятого округа, возвышавшегося над церковью Святой Троицы.

В его мозгу постепенно формировалась грандиозная черная идея…

Спустя четверть часа он вошел в свою квартиру. Он не сразу зажег свет. Он увидел карты Юго‑Восточной Азии, свою сумку, которую так и не сложил до конца. И главное, свой ноутбук — его открытая крышка поблескивала в полумраке.

Вот он, момент истины. Он не держит зла на Хадиджу.

Как и на самого себя или на свою опасную стратегию.

Он просто раздражен, раздосадован, сражен неудачей.

Он не получил электронного послания от Жака Реверди.

Он ждал уже неделю и уже утратил всякую надежду. Каждый день он проверял свой почтовый ящик в ближайших интернет‑кафе: ни одного письма. Реверди бросил Элизабет. Он отказался от их затеи.

Он словно услышал собственный голос, сказавший Хадидже час назад: «Я должен уехать». Это неправда. Никто его не позвал. Он тысячу раз представлял себе, как уезжает. Но ему не написали. Ни одного знака. Ребенок, которого оставили вместе с чемоданом на перроне вокзала.

По‑прежнему стоя на пороге, он почувствовал, как по его нервам пробежал электрический разряд. Непреодолимое желание проверить почтовый ящик Элизабет. Может быть, сегодня вечером…

Глупости: он уже проверял его по дороге к Венсану, в восемь часов, в интернет‑кафе на бульваре Сен‑Жермен. И с того времени ничего произойти не могло: в Канаре еще только‑только наступало утро. Однако нервозность не проходила, все тело словно горело.

Но куда пойти в такое время? Сейчас три часа утра. Он снова посмотрел на свой компьютер. Он дал себе слово никогда не пользоваться ни своим собственным «Макинтошем», ни своей телефонной линией. Нельзя, чтобы между Марком Дюпейра и Жаком Реверди устанавливалась прямая связь, никогда, ни единого раза.

Но в эту ночь искушение было слишком велико.

Он решился на полумеру: воспользоваться своей телефонной линией и новым ноутбуком — ноутбуком Элизабет.

Всего одна минута, и на экране высветилась приветственная надпись.

Марк вошел в электронную почту и ввел пароль Элизабет. Внезапно кислый привкус тревоги во рту усилился. Он шел на ненужный риск И все из‑за расшалившихся нервов! Он схватился было за мышку, чтобы прервать операцию, пока не установилось соединение, и в этот момент словно получил удар под дых. Он больше не мог дышать.

Он получил письмо.

Неизвестный отправитель «[e-mail]». Вполне понятный код: «sng» — это «sang», кровь. А «кровь» — это Реверди.

Его руки дрожали, пока он открывал письмо. А когда прочел, его бросило в жар.

«Сейчас. Куала‑Лумпур».

Дата добавления: 2015-07-26