Солдат всегда запирают в теплушки, чтобы, неровен час, не увидел кто.

— А ну как понос прихватит, тут ведь и уборной нет.
— Ладно, пока же в штаны не наложил.
— Что делать? Каждый Праздник весны сто миллионов с хвостиком лезут в поезда...
Слушал в темноте эти реплики. И утихомиривалась душа Юэ Чжифэна. Ведь в самом деле, тут когда-то ни железной дороги не было, ни шоссе, ни даже дорожки для велосипеда. Кто побогаче, тащился верхом на осле, кто победнее — на своих двоих. Крестьяне, взвалив на плечи корзины с сотнями яиц, пускались в путь затемно и лишь в сумерки, миновав несчетное число речных долин и могильных курганов, добирались до города N.О, моя дорогая земля, прекрасная, но оскудевшая! Неужели и к тебе придет изобилие? Как дым, как туман, рассеются горькие воспоминания. Не все, не все — всё не должно уйти из памяти! Но история — историей, действительность — действительностью, мечты — мечтами. Би-би, пшш-пшш... Трах-тарарах... Скоростная магистраль вдоль Рейна. Виноградники по склонам. Темнозеленый ток воды. Стремительное коловращенье мира.
Не франкфуртская ли это ребятня? Мальчишки и девчонки — глазенки карие, голубые — носятся друг за другом, бегают, прыгают, визжат от восторга. Птичек прикармливают, цветы рвут, в трубы трубят, флажками машут. Звуки радостного бытия. Волнующие кличи дружбы. Розы — красные, розовые, белые. Левкои, голубые незабудки.
Нет, это не Франкфурт. Это мое родное северо-западное плато. На серой черепице крыши расцвел огромный куст сирени. Словно снег, словно яшма, словно вспененная волна. Сорвать изумрудный листок ивы, свернуть в трубочку и, подняв голову к белым тучкам на синем небе, дунуть в эту пронзительную свистульку. Вспугнуть двух крохотулек — желтеньких иволг. Увязаться за старшей сестрой собирать в корзиночку пропыленные овощи. Швырять камни, гоняться за зайцами, подбирать яркие, пестрые яйца перепелок. Забавляться всем — и щенком, и котенком, и теленком, и жеребенком. Плясать с каждой былинкой.
Нет, это не северо-западное плато. Это Бэйпин Старое название Пекина. до освобождения до 1949 года. Студком, подведомственный отделу по работе в городах Бюро ЦК по Северному Китаю, где начальник — товарищ Лю Жэнь Впоследствии стал вторым секретарем горкома Пекина, погиб в годы «культурной революции»., устроил широкую встречу студентов Бэйпина и Тяньцзиня. Вечер у костра. Песня за песней рвутся из молодых сердец: «Солнце за гору спустилось, завтра утром встанет вновь. По весне вернутся птицы... А моя весна вернется?»; «Кому обработать пустырь на горе? Кому посадить цветы на земле?» Кончилось это, к вящему ужасу гоминьдановского шпика, мощным возгласом: «В единении сила... Долой все недемократические системы!» Убежденность и счастье всегда идут рука об руку.
Нет, это не Бэйпин, ушедший в невозвратные дали. Это уже освобожденная столица, осененная государственным пятизвездным красным знаменем. Это первая любовь юности, это ветерок, своим мягким дуновением впервые пронявший его до самого сердца. Только отшумел Праздник весны, как вдруг ему показалось, что ветер уже не столь свиреп, не так пронизывает. Февральский ветер принес надежду на тепло, дыхание ранней весны. Он помчался в парк Бэйхай. Лед еще не подтаял, в парке никто не гулял. Но он сорвал шапку, расстегнул верхнюю пуговицу. Что вы говорите, еще зима? Ну, конечно, еще зима. Но уже смыкающаяся с весной, мостик между зимой и весной. Ветер — вот доказательство, ветер уже не такой холодный! И еще будет теплеть и теплеть, я словно захмелел, я словно сомлел... Пусть другие мерзнут, он не возражает, он даже приветствует, но сам он, ликуя, нашептывал этому «весеннему» ветру имя девушки, которую тайно любил.
Это, это... Что же это такое в конце концов? Золотые рыбки и улитки? Болотница и земляника? Камышевка на яйцах? Горный ручей, орешек вяза, свежие всходы, спарившиеся ласточки? Надо взять себя в руки. Это весна, это жизнь, это пора юности. Разве сила весны, голос весны — не всюду: в нашем бытии, в каждом сердце человеческом, в созвездии Ориона, в созвездии Кассиопеи, в любом ядре атома, протоне, нейтроне, мезоне?
Он взял себя в руки, протер глаза. И ему стало ясно: это же поют франкфуртские ребятишки, ну, конечно, немецкий язык. Бодрому детскому хору тихо, с каким-то затаенным упорством подпевал женский голос.
Он взял себя в руки, снова протер глаза, и ему стало еще яснее: это теплушка поезда N — X. Сквозь тьму, сквозь шум летит к нему детский хор, поющий по-немецки, и вторит ему чуть слышный, неумелый, но очень старательный женский голос.
Что?! Магнитофон? В этаком-то месте — магнитофон! Песня, еще одна и еще одна, уже взрослая. Когда прокрутились три песни, раздался — трак! — щелчок клавиши, и песни начались сначала. И вновь возник чуть слышный, неумелый, но упорный женский голос. Эти звуки перекрыли все вагонные шумы.
Долгим гудком прокричал паровоз. Замедляют бег и становятся ярче квадратные пятна света на стенке напротив. Пассажиры, превращенные тьмою в тени, обретают объемы и очертания. Раз, другой тряхнуло вагон, вероятно, на стрелке. Опять станция. Громыхнула железная дверь тамбура, сильный свет станционных фонарей залил вагон. ИЮэ Чжифэн разглядел: магнитофон лежит на коленях той самой женщины, что прижимала к себе ребенка. В вагон, из вагона засновали люди. Послушный воле хозяйки, магнитофон щелкнул и замолк.
— Это... какой марки?— спросил Юэ Чжифэн.
— «Три козла». «Козлик», как тут шутят,— взглянув на него, просто объяснила женщина.
Юэ Чжифэну показалось, что он сумел разглядеть ее лицо — молодое и чистое, хоть и отпечатались на нем грозы.
— В Пекине купили?— неизвестно почему заинтересовавшись, продолжил он расспросы. Раньше не распускал так язык.
— Нет, здесь.
Здесь?! В N или каком-нибудь уездном городишке еще помельче? Кто знает? Много таких миновал наш поезд. Он взглянул на марку —«Санъё» Известная японская радиотехническая фирма, в иероглифическом написании состоит из 2 слов – «Три козла»..
— Разучиваете иностранные песни? — вновь спросил Юэ Чжифэн.
Женщина смущенно улыбается:
Нет, учу язык.
Улыбка хоть и скромная, но с чувством собственного достоинства.
— Немецкий?
— Ага. Еще не владею как следует.
— А что это за песни?— поинтересовался молодой человек, сидевший у ног Юэ Чжифэна.
Многие обратили внимание на поток вопросов.
— Это... «Ты вернулась, птичка», «Майский хоровод», «Первоцвет табака»,— объяснила женщина и тихонько забормотала себе под нос: — «Химмель» — небо, «фогель» — птица, «блюмен» — цветы...
Разговор прервался. По вагону носились все те же возгласы: «Не дави!», «Занята скамейка!», «Не толкайте ребенка!», «Да нет же здесь мест!»...
— Все — внимание! — человек в полицейской форме с мегафоном на полупроводниках вошел в вагон и, еще не переведя дыхания, объявил: — В головной вагон только что забрались два прохвоста, воры и хулиганы, любители половить рыбку в мутной воде. Есть такие жулики — шарят по теплушкам. Прохвостов мы взяли. Но, товарищи пассажиры, повысьте бдительность, сплотитесь и встаньте на решительную борьбу с уголовными элементами. Все меня слышали?
— Слышали! — дружно, как школьники, закричали пассажиры.
Довольные полицейский и кондуктор поспешили со своим мегафоном дальше, наверно, в следующий вагон с тем же объявлением.
Юэ Чжифэн машинально проверил свои баулы, ощупал карманы — четыре на пальто и три в брюках. Все было в порядке.
Поезд тронулся. После недолгой суматохи каждый нашел себе местечко, уселся. Кто включился в беседу, кто начал поклевывать носом, кто принялся лузгать семечки или задымил. Вновь зазвучал «козлик» — все те же «Ты вернулась, птичка», «Майский хоровод» да «Первоцвет табака». Все так же продолжала она учить немецкий и шепотом распевала: «химмель» — небо, «фогель» — птица, «блюмен» — цветы.
Кто же она? Молода ли? Ребенок-то ее? Где служит? Научный работник? Поступила на вечерний? Из последних трех выпусков перед «культурной революцией»? Откуда такое рвение к немецкому? Наверстывает упущенное время? Ни минутки лишней? Есть возможность встречаться с немцами? Или съездить в Германию? Может, уже побывала? Из Пекина она или местная? Часто приходится в поездах ездить? Он совсем уж было собрался засыпать ее вопросами...
— Послушайте музыку,— сказала она. Вроде бы обращаясь к нему.
И в самом деле, после трех песен не нажала клавишу. За «Первоцветом табака» шел вальс «Весенние голоса» Иоганна Штрауса. И под эту мелодию весны летела вперед теплушка, чуть покачиваясь и подрагивая, будто хмельная.
Поезд подходил к отчему дому. Полустанок, минута стоянки. Не успеет отзвучать звонок к прибытию, как тут же снова дают звонок — отправление. Подхватив свои два баула, Юэ Чжифэн заспешил к выходу. Ни платформы, ни ступенек у вагона. Просто приставили на мгновение к каждому вагону по примитивной деревянной лесенке. Юэ Чжифэн спустился — и глубоко вздохнул. Махнул той женщине в окошке, и она ответила на его прощальный знак. Расставаться было чуть грустно. Он еще не предъявил билета дежурному на выходе со станции, а поезд уже тронулся. Снаружи на обшарпанных теплушках облупилась краска, в пятне станционного фонаря мелькали то белые, то рябые полосы.
А впереди — локомотив, лишь теперь, покинув вагон, Юэ Чжифэн увидел его. Не так уж он и плох, этот чистенький, элегантный, современный тепловоз. Зеленовато-голубых тонов. Пожалуй, в уаттовские времена тепловозов не было. Он летел вперед, увлекая за собой вереницу теплушек.
Взошла луна. Станция со всех сторон была заметена снежком. Небо и снег одинаково отсвечивали синими тонами. Среди далеких могильников виднелись черные сосны, так никогда и не вырастающие в высокие деревья. Поддувал ветерок. Юэ Чжифэн шел по ухабистой земле детства. Повернул голову, чтобы кинуть последний взгляд на теплушку, на время вместившую в себя птичку, май, цветенье табака и волшебные весенние голоса Иоганна Штрауса. Ему казалось, что таких проникновенных песен он никогда раньше не слышал.
Да, подумал он, и в заброшенных уголках жизнь сегодня повернулась. И так все это интересно, исполнено таких надежд, что никогда не сможет уйти из памяти. Какая же это великая ценность — мелодия весны, таинство жизни!

Дата добавления: 2015-07-26