Глава 5 2 страница. Взгляд Цири явно говорил, что она не поверит, пока не убедится лично.

Взгляд Цири явно говорил, что она не поверит, пока не убедится лично.

– Если даже каким-то чудом ты выйдешь за Барьер, – Эредин не спускал с нее глаз, – то знай, это приведет к твоей гибели. Наш мир только выглядит красиво. Но несет смерть, в особенности несведущим. Раны, нанесенные рогом единорога, не залечивает даже магия. Знай также, – продолжал он, не дождавшись комментариев, – что тебе никак не поможет твой стихийный дар. Ты не выскочишь, даже не пытайся. А если тебе все же как-то удастся, знай: мои Dearg Ruadhri, Красные Всадники, сумеют догнать тебя даже в бездне времени и пространства.

Она не очень поняла, что он имеет в виду. Но ее насторожило то, что Аваллак’х вдруг нахмурился и поморщился, явно недовольный речью Эредина. Так, словно Эредин сказал слишком много.

– Идем, – бросил он. – Следуй за мной. Сейчас мы отдадим тебя в руки дам. Надо, чтобы ты выглядела привлекательно. Первое впечатление важнее всего.

***

Сердце било молотом, кровь шумела в висках, руки слегка дрожали. Она сдержала дрожь, сжав кулаки. Успокоилась, сделав несколько глубоких вдохов и медленных выдохов. Расслабила плечи, пошевелила занемевшей от волнения шеей.

Еще раз осмотрела себя в огромном зеркале. Картинка ей понравилась. Еще влажные после купания волосы были подстрижены и зачесаны так, чтобы хоть немного прикрыть шрам. Макияж удачно подчеркивал глаза и губы, неплохо смотрелись разрезанная до середины бедра серебристо-серая юбка, черный жилетик и тоненькая блузка из жемчужного крепа. Картину завершал фуляр на шее.

Цири поправила и выровняла фуляровый платок, сунула руку меж ляжек, поправляя и там все, что требовалось. А под юбкой у нее были действительно поразительные вещи – трусики, тонкие как паутинка, и доходившие почти до трусиков чулочки, совершенно непостижимым образом державшиеся без подвязок.

Она потянулась к ручке двери. С опаской, так, словно это была не ручка, а спящая кобра.

«Pest, – подумала она невольно по-эльфьи, – я выдерживала и мужиков с мечами. Выдержу и одного с…»

Она прикрыла глаза. И вошла в комнату.

Пусто. На малахитовом столике книга, бокал. На стенах странные рельефы и барельефы, драпри, яркие гобелены. В углу – статуя.

А в другом углу – ложе с балдахином. Сердце у Цири снова забилось сильнее. Она сглотнула.

Краешком глаза заметила движение. Не в комнате. На террасе. Он сидел там, полуобернувшись к ней.

Хотя уже немного понимая, что у эльфов все выглядит не так, как она привыкла думать и видеть, Цири тем не менее испытала легкий шок. Всякий раз, когда речь заходила о короле, ей, неведомо почему, чудился Эрвилл из Вердэна, невесткой которого она чуть было не стала. Думая о короле, она видела неповоротливого, заплывшего жиром, пропахшего луком и пивом толстяка с красным носом и налитыми кровью глазами, неопрятного бородатого старика со скипетром и державой в опухших, покрытых печеночными бляшками руках.

Но у балюстрады стоял совсем другой король. Он был очень худощав и – это было видно – очень высок. Его длинные, ниспадающие на плечи и спину волосы были пепельные, как у нее, сильно прореженные седыми прядками. На нем был черный бархатный жилет. На ногах типичные эльфьи высокие сапоги с многочисленными застежками по всей голени. Кисти рук – узкие, белые, с длинными пальцами.

И занимался он тем, что пускал мыльные пузыри, то и дело макая соломинку в блюдечко с мыльной водой. Переливающиеся всеми цветами радуги пузырики плыли вниз, к реке. Она тихо кашлянула.

Король Ольх повернул голову. Цири не могла сдержать вздоха. У него были необыкновенные глаза. Светлые, как расплавленный свинец, бездонные. И полные невероятной тоски.

– Ласточка, – проговорил он. – Зиреаэль. Благодарю за то, что пожелала прийти.

Она сглотнула, не зная, что сказать. Ауберон Муиркетах поднес соломинку к губам и послал в пространство очередной пузырь. Чтобы сдержать дрожь в руках, она сплела их, выламывая пальцы. Потом нервно прошлась по волосам. Эльф, казалось, всецело поглощен мыльными пузырями.

– Ты нервничаешь?

– Нет, – солгала она. – Нет…

– Куда-нибудь спешишь?

– Конечно!

Пожалуй, она вложила в голос чуть лишку развязности, почувствовала, что балансирует на грани приличия. Однако эльф не обратил на это внимания. Выдул на конце соломинки огромный пузырь, покачивая, придал ему форму огурца. Долго любовался своим произведением.

– Я не покажусь тебе слишком назойливым, если спрошу, куда ты так спешишь?

– Домой! – фыркнула она, но тут же поправилась, добавив спокойным тоном: – В свой мир.

– Куда-куда?

– В свой мир!

– Ах так? Прости. Я мог бы поклясться, что ты сказала: к своим причудам. И очень удивился, поверь. Ты говоришь на нашем языке превосходно, но над произношением следует еще поработать.

– Так ли уж важно, как я произношу слова? Ведь я тебе потребна не для разговоров.

– Ничто не должно стоять на пути к совершенству.

На конце соломинки вырос очередной пузырь, оторвался, поплыл и лопнул, натолкнувшись на ветку ивы. Цири вздохнула.

– Стало быть, ты спешишь в твой мир, – проговорил, помолчав, король Ауберон Муиркетах. – «Твой». Действительно, вы, люди, не страдаете избытком скромности.

Он поболтал соломинкой в блюдечке, беззаботным, казалось, дуновением окружил себя роем радужных шариков.

– Человек, – сказал он. – Твой косматый предок по мечу появился на свет гораздо позже, чем курица. А я никогда не слышал, чтобы у какой-либо курицы были претензии к миру… Почему ты крутишься и топчешься на месте, словно обезьянка? То, что я говорю, должно тебя заинтересовать. Ведь это история. Ах, прости, догадываюсь, история тебя ничуть не интересует, а лишь нагоняет тоску.

Большой искрящийся пузырь поплыл к реке. Цири молчала, покусывая губы.

– Твой косматый предок, – продолжал эльф, помешивая соломинкой в блюдечке, – быстро научился пользоваться оттопыренным большим пальцем и зачатками интеллекта. С их помощью он проделывал разные фокусы, как правило, столь же смешные, сколь и страшные. То есть я хотел сказать, что если б проделываемые им фокусы не были столь страшными, то были бы смешны.

Очередной пузырь. Сразу после него второй и третий.

– Нас, Aen Elle, в принципе мало интересовало, что вытворяет твой предок. Мы, в противоположность Aen Seidhe, нашим собратьям, уже давно ушли из «твоего» мира. Мы избрали себе иной, более любопытный универсум. Ибо в те времена – тебя удивит то, что я скажу, – можно было достаточно свободно перемещаться между мирами. При толике дара и ловкости, разумеется. Ты, несомненно, понимаешь, что я имею в виду.

Цири закипала от любопытства, но упорно молчала, сознавая, что эльф слегка подсмеивается над ней. И не хотела облегчать ему задачу.

Ауберон Муиркетах улыбнулся. Повернулся. На шее у него висел золотой альшбанд, знак власти, носящий на Старшей Речи название torc’h.

– Mire, luned.

Он легко дунул, медленно вращая соломинку. У отверстия вместо одного, как раньше, большого пузыря повисло несколько.

– Пузырек при пузырьке, при пузырьке пузыречек, – замурлыкал он. – Эх, так было, так было… Мы говорили, какая разница, побудем немного здесь, немного там, ну и что из того, что Dh’oine захотели во что бы то ни стало уничтожить свой мир вместе с собой? Пойдем куда-нибудь еще… В другой пузырек…

Обжигаемая его палящим взглядом, Цири кивнула, облизнула губы. Эльф снова улыбнулся, стряхнул пузырьки, дунул еще раз, теперь уже так, что на конце соломинки образовалась огромная гроздь из множества маленьких, слепившихся меж собой пузырьков.

– Наступила Конъюнкция. – Эльф поднял увешанную пузырьками соломинку. – Миров стало еще больше. Но двери захлопнулись. Они закрыты для всех, кроме горстки избранных. А время уходит. Двери надобно отворить. Срочно. Это императив. Ты понимаешь это слово?

– Я не дура.

– Конечно, нет. – Он повернул голову. – Просто не можешь быть дурой. Ведь ты – Aen Hen Ichaer, Старшая Кровь. Подойди ближе.

Когда он протянул к ней руку, она невольно стиснула зубы. Но коснулся он только ее предплечья, а потом запястья. Она почувствовала, как по руке пробежали приятные мурашки. Отважилась глянуть в его необыкновенные глаза.

– Я не верил, когда говорили, – шепнул он. – Но это правда. У тебя глаза Шиадаль. Глаза Лары.

Она потупилась. Чувствовала себя неуверенно и глуповато. Король Ольх оперся локтем о перила балюстрады, а подбородок положил на ладонь. Несколько минут, казалось, его интересовали исключительно плавающие по реке лебеди.

– Благодарю тебя за то, что ты пришла, – сказал он наконец, не поворачивая головы. – А теперь иди и оставь меня одного.

***

Она отыскала Аваллак’ха на террасе у реки в тот момент, когда он садился в лодку в обществе прекраснейшей эльфки с волосами цвета соломы. На губах у эльфки была помада фисташкового цвета, а на щеках и висках золотились переливающиеся пылинки.

Цири собиралась повернуться и уйти, но тут Аваллак’х сначала остановил ее жестом, а потом пригласил в лодку. Она замялась. Не хотела разговаривать при свидетеле. Аваллак’х что-то быстро сказал эльфке и послал ей воздушный поцелуй. Эльфка пожала плечами и ушла. Только один раз обернулась, чтобы показать Цири глазами, что о ней думает.

– Если можешь, воздержись от замечаний, – сказал Аваллак’х, когда она присела на ближайшую к носу скамеечку. Сам он тоже сел, вынул флейту, заиграл, нисколько не интересуясь лодкой. Цири беспокойно обернулась, но лодка плыла точно по середине реки, не отклоняясь ни на дюйм в сторону спускающихся к воде ступеней, столбов и колонн. Странная это была лодка. Цири таких не видела никогда, даже на Скеллиге, где насмотрелась на все, что в состоянии держаться на воде. У лодки был высокий изящный нос в виде ключа с бородкой, сама лодка была очень узкой и неустойчивой. Действительно, только эльф мог сидеть в такой штуковине и наигрывать на флейте, вместо того чтобы держаться за руль и весла.

Аваллак’х перестал играть.

– Что тебя тяготит?

Он выслушал, поглядывая на нее и непонятно чему улыбаясь.

– Ты обманута, – отметил он, а не спросил. – Обманута, разочарована, а прежде всего возмущена.

– Вовсе нет. Не возмущена!

– И правильно, – посерьезнел эльф. – Ауберон отнесся к тебе с уважением, как благородный Aen Elle. Не забывай, мы, Народ Ольх, никогда не торопимся. У нас достаточно времени…

– Он сказал мне совсем другое.

– Я знаю, что он тебе сказал.

– И в чем тут дело, ты тоже знаешь?

– Конечно.

Она уже научилась многому. Даже вздохом, даже дрожью век не выдала нетерпения и злости, когда он опять взялся за флейту и заиграл. Мелодично, грустно. Долго.

Лодка плыла. Цири считала проплывающие над их головами мосты.

– У нас есть, – заговорил он, как только они проплыли под четвертым мостом, – более чем серьезные основания предполагать, что твоему миру грозит гибель. Климатическая катастрофа колоссального масштаба. Ты – эрудитка и, несомненно, сталкивалась с Aen Ithlinnespeath, Пророчеством Итлины. В этом пророчестве сказано о Белом Хладе. Мы считаем, что в виду имеется гигантское оледенение. А поскольку так сложилось, что девяносто процентов льдов твоего мира скопилось на северном полушарии, постольку оледенение может угрожать существованию большинства живых… объектов. Они попросту вымрут от холода. Те, что выживут, погрязнут в варварстве, уничтожат друг друга в безжалостных войнах за пищу, станут добычей спятивших от голода хищников. Вспомни слова Пророчества: Час Презрения, Час Топора, Час Волчьей Пурги.

Цири не перебивала, опасаясь, как бы он снова не взялся за флейту.

– Столь необходимый нам ребенок, – продолжал Аваллак’х, поигрывая флейтой, как палочкой, – потомок и носитель гена Лары Доррен, того гена, который мы специально создали, может спасти обитателей тамошнего мира. У нас есть основания предполагать, что потомок Лары – и твой, конечно, – будет обладать способностями, тысячекратно более сильными, нежели те, которыми обладаем мы, ведуны. И которыми в зачаточной форме обладаешь ты. Ты ведь знаешь, о чем я говорю? Верно?

Цири уже успела привыкнуть к тому, что такие риторические построения, внешне имеющие форму вопроса, фактически не только не требовали, но совсем наоборот – запрещали давать ответы.

– Короче говоря, – продолжал Аваллак’х, – речь идет о возможности перемещения между мирами не только твоей собственной, как ни говори, не очень-то значительной особы. Речь идет о раскрытии Ard Gaeth, гигантских и устойчивых Врат, сквозь которые прошли бы все. До Конъюнкции нам это удавалось. Мы хотим добиться этого и теперь. Мы эвакуируем из погибающего мира обитающих там Aen Seidhe. Наших собратьев, которым мы обязаны помочь. Мы не могли бы жить с мыслью, что сделали для их спасения не все, что-то упустили. Можешь поверить, мы не упустим ничего. И спасем, эвакуируем из того мира всех, кому угрожает гибель. Всех, Зиреаэль. Людей тоже.

– Да ну? – не выдержала она. – Dh’oine тоже?

– Тоже. Теперь ты сама видишь, сколь необходима, как многое от тебя зависит. Как важно, чтобы ты набралась терпения. Как важно, чтобы сегодня вечером пошла к Ауберону и осталась у него на всю ночь. Поверь, его поведение не было демонстрацией неприязни. Он знает, что для тебя все очень непросто, знает, что настойчивой поспешностью может задеть тебя и обидеть. Он знает многое, Ласточка. Не сомневаюсь, что ты это заметила.

– Заметила, – фыркнула она. – Заметила также, что течение относит нас далеко от Тир на Лиа. Пора взяться за весла. Которых, впрочем, я что-то не вижу.

– Потому что их нет. – Аваллак’х поднял руку, покрутил кистью, щелкнул пальцами. Лодка остановилась. Некоторое время стояла на месте, потом поплыла против течения.

Эльф уселся поудобнее, поднес к губам флейту и всецело погрузился в музыку.

***

Вечером Король Ольх пригласил ее отужинать. Когда она вошла, шурша шелками, он жестом предложил ей место за столом. Слуг не было. Ухаживал за ней он сам.

Ужин состоял из нескольких видов овощей. Были также грибы – вареные, жареные, тушенные в соусе. Таких грибов Цири никогда не едала. Были грибы белые и тоненькие будто нитки, с нежным и мягким вкусом, были коричневые и черные, мясистые и ароматные.

Ауберон не жалел розового вина. На первый вкус легкое, оно ударяло в голову, расслабляло, развязывало язык. Не успела Цири оглянуться, как уже повествовала ему о вещах, о которых никогда б не подумала, что кому-нибудь скажет.

Он слушал. Терпеливо. А она неожиданно вспомнила, зачем пришла, нахмурилась и умолкла.

– Насколько я понял, – он подложил ей совершенно новых грибов, зеленоватых и пахнущих шалотом,^[29] – ты считаешь, что с неким Геральтом тебя связывает Предназначение?

– Именно так. – Она подняла фужер, уже носящий многочисленные следы ее губной помады. – Предназначение. Он, то есть Геральт, предназначен мне, а я ему. Наши судьбы связаны. Так что лучше бы мне отсюда уйти. Сейчас же. Ты понимаешь?

– Признаться, не очень.

– Предназначение, – она отхлебнула из фужера, – сила, которой лучше не вставать на пути. Поэтому я думаю… Нет-нет, благодарю, пожалуйста, не подкладывай больше, я наелась так, что вот-вот лопну.

– Ты сказала, что думаешь…

– Я думаю, было ошибкой притащить меня сюда. И принудить к… Ну, ты знаешь, о чем я. Мне надо отсюда уйти, поспешить ему на помощь… Ибо мое Предназначение…

– Предназначение, – прервал король, поднимая фужер. – Предопределение. Нечто неизбежное. Механизм, который ведет к тому, что практически бесконечное множество событий, которые невозможно предвидеть, должно завершиться только так, а не иначе. Так, да?

– Именно!

– Независимо от обстоятельств и условий результат должен оказаться вполне определенным. Что предназначено, должно свершиться. Так? Нет?

– Так!

– Тогда куда и зачем ты намерена идти? Пей вино, радуйся мгновению, радуйся жизни. Чему суждено, то случится, коли это неизбежно.

– Аккурат! Все вовсе не так уж хорошо!

– Ты противоречишь самой себе.

– Неправда.

– Ты противоречишь противоречию, а это уже порочный круг.

– Нет, – тряхнула она головой. – У тебя получается, что сиди себе у озерка и жди погоды! А что суждено – случится! Нет! Само по себе ничего случиться не может!

– Софизм.

– Нельзя впустую транжирить время. Этак можно прозевать нужный момент! Тот единственный нужный, соответствующий, неповторимый. Ибо время не возвращается никогда!

– Послушай, – прервал он. – Взгляни-ка сюда.

На стене, на которую он указал, размещался рельеф, изображающий огромного чешуйчатого змея. Гад, свернувшийся восьмеркой, вгрызался в собственный хвост. Цири уже видела нечто подобное, но не помнила где.

– Это, – сказал эльф, – древнейший змей Уроборос. Он символизирует бесконечность и сам является бесконечностью. Он – вечный уход и вечное возвращение. Он есть то, что не имеет ни начала, ни конца. Время – как древнейший Уроборос. Время – уходящие мгновения, песчинки, пересыпающиеся в песочных часах. Время – моменты и события, которыми мы так охотно пытаемся его измерять. Но древнейший Уроборос напоминает нам: в любом моменте, в любом мгновении, в любом событии содержатся прошлое, настоящее и будущее. В любом мгновении сокрыта вечность. Каждый уход это одновременно и возвращение, каждое прощание – встреча, каждое возвращение – расставание. Все одновременно суть и начало, и конец.

И ты тоже, – сказал он, больше не глядя на нее, – суть одновременно начало и конец. А поскольку мы ведем речь о Предназначении, знай, что это как раз и есть твое Предназначение. Быть началом и концом. Понимаешь?

Она на мгновение заколебалась. Но его пылающий взгляд заставил ее ответить.

– Понимаю.

– Раздевайся.

Он проговорил это так беззаботно, так равнодушно, что она чуть не вскрикнула от ярости. Дрожащими руками начала расстегивать жилет.

Пальцы не слушались, крючочки, пуговицы и тесемочки были неудобными и тугими. Хоть Цири и спешила как могла, желая поскорее покончить со всем, разоблачение тянулось раздражающе долго. Но эльф, казалось, не торопится. Словно в его распоряжении и правда вечность.

«Как знать, – подумала она, – а может, оно и верно так?» Уже совершенно нагая, он переступала с ноги на ногу, паркет холодил ступни. Он заметил это и молча указал на ложе.

Постель была из норок. Мягчайших, теплых, ласкающих тело. Он лег рядом, в одежде, даже в сапогах. Когда он коснулся ее, она невольно напряглась, немного злая на себя, потому что намеревалась до последней минуты разыгрывать из себя гордую и неприступную. Зубы, что уж долго говорить, у нее стучали, однако его электризующее прикосновение, как ни странно, успокаивало, а пальцы учили и приказывали. Указывали. В тот момент, когда она начала понимать указания верно и даже с опережением, она прикрыла глаза и представила себе, что это Мистле. Но ничего не получилось: очень уж он отличался от Мистле.

Он рукой поучал, что надо сделать. Она послушалась, даже с желанием выполнила. Торопливо.

Он же не спешил вообще. Добился того, что под его ласками она размякла, словно шелковая тряпочка. Довел ее до того, что она начала постанывать. Грызть губы. До резких, сотрясающих все естество, спазм.

Того, что он сделал потом, она никак не ожидала: встал и ушел, оставив ее распластанной, нервно дышащей и дрожащей.

И даже не обернулся.

Кровь ударила Цири в виски. Она свернулась калачиком на норковых простынях. И начала ругаться. От ярости, стыда и унижения.

***

Утром она отыскала Аваллак’ха в перистиле за дворцом, среди скульптур. Скульптуры – странное дело – изображали эльфьих детей. В основном капризничающих. Особенно интересен был тот, около которого стоял эльф: малыш с искаженной злостью мордашкой, стиснутыми кулачками, стоящий на одной ножке.

Цири долго не могла оторвать взгляда от скульптурки, а под животом чувствовала тупую боль. Лишь когда Аваллак’х поторопил ее, она рассказала обо всем. Уклончиво и заикаясь.

– Он, – серьезно сказал Аваллак’х, когда она закончила, – более шестисот пятидесяти раз видел дымы Саовины. Поверь мне, Ласточка, это много даже для Народа Ольх.

– А мне-то что? – проворчала она. – Мы договорились. Вы, я думаю, научились у краснолюдов, ваших побратимов, что такое контракт? Я свое сделала! Отдалась! Какое мне дело, что он не может или не хочет? Мне без разницы, что это – старческая немощь или я его не привлекаю. Может, он брезгует Dh’oine? Может, как Эредин, видит во мне только самородок в куче перегноя?

– Надеюсь, – лицо Аваллак’ха, небывалое дело, изменилось и сморщилось, – надеюсь, ты не сказала ему ничего подобного?

– Не сказала. Хоть и очень хотелось.

– Остерегайся. Ты не знаешь, чем рискуешь.

– Мне все едино. Я заключила контракт. Или выполняйте условия, или разрываем уговор и я становлюсь свободной.

– Берегись, Зиреаэль, – повторил он, указывая на статуэтку капризничающего малыша. – Не будь такой, как этот мальчик. Следи за своими словами. Старайся понять. А если чего-то не понимаешь, ни в коем случае не действуй опрометчиво. Помни: время не играет никакой роли.

– Неправда!

– Не будь, пожалуйста, строптивым ребенком. Повторяю еще раз: наберись терпения. Потому что это твой единственный шанс получить свободу.

– Да неужто? – чуть не закричала она. – Начинаю сомневаться! Начинаю подозревать, что ты обманул меня! Что все вы меня обманули…

– Я обещал тебе, – лицо Аваллак’ха оставалось таким же мертвым, как камень статуй, – что ты вернешься в свой мир. Я дал слово. Подвергать слово сомнению – тяжкая обида для Aen Elle. Чтобы от нее уберечься, я предлагаю окончить разговор.

Он хотел уйти, но она преградила ему путь. Его аквамариновые глаза превратились в щелочки, и Цири поняла, что имеет дело с очень опасным эльфом. Но отступать было поздно.

– Очень уж это по-эльфьему, – прошипела она, – оскорбить и не давать возможности отыграться.

– Берегись, Ласточка.

– Послушай! – Она гордо вскинула голову. – Ваш Король Ольх с задачей не справился. Это более чем ясно. Не имеет значения, в нем ли причина, или во мне. Но я желаю выполнить договор и покончить с этим раз и навсегда. Так пусть того ребенка, который вам так необходим, заделает мне кто-нибудь другой.

– Ты даже не понимаешь, что говоришь!

– А если причины во мне, – проговорила она с той же интонацией, с тем же выражением лица, – значит, ты ошибся, Аваллак’х. Притащил в свой мир не того, кого надо.

– Ты не понимаешь, что говоришь, Зиреаэль.

– Если же, – крикнула она, – все вы мною брезгуете, то воспользуйтесь методами скотоводов, выращивающих осломулов! Что, не знаешь? Жеребцу показывают кобылу, а потом завязывают глаза и подставляют ослицу!

Он даже не пытался отвечать. Бесцеремонно отвернулся и ушел по аллее.

– А может, ты сам? – рявкнула она. – Хочешь, отдамся тебе? А? Не пожертвуешь ли собой? А? Ведь у меня вроде бы глаза Лары?!

В два прыжка он оказался рядом, его руки змеями протянулись к ее шее и сжали, словно стальные клещи. Она поняла, что стоит ему захотеть, и он удушит ее как цыпленка.

Но он отпустил ее. Наклонился. Заглянул в глаза.

– Кто ты такая, – спросил необыкновенно спокойно, – что осмеливаешься бесчестить ее имя? Кто ты такая, что осмеливаешься осыпать меня оскорблениями? О, я знаю, я вижу, кто ты такая. Ты не дочь Лары. Ты дочь Крегеннана, бездумная, невежественная, самовлюбленная Dh’oine, прямо-таки типичный представитель расы, которая ничего не понимает, но стремится все разрушить и уничтожить, превратить в руины одним прикосновением, измарать и испоганить одной лишь мыслью! Твой предок украл у меня мою любовь, отнял ее у меня, самовлюбленно и невежественно отнял у меня Лару. Но тебе, достойной его дщери, я не позволю отнять у меня память о ней!

Он отвернулся. Цири поборола спазм.

– Аваллак’х…

Взгляд.

– Прости меня. Я вела себя бездумно и низко. Подло. Прости меня, Аваллак’х. И если можешь – забудь.

Он подошел к ней. Обнял.

– Я уже забыл, – тепло проговорил он. – Не будем к этому возвращаться.

Когда вечером она вошла в королевские покои, умытая и причесанная, Ауберон Муиркетах сидел за столом, склонившись над шахматной доской. Он молча приказал ей сесть напротив.

И выиграл за девять ходов.

Следующую партию она играла белыми, а он выиграл за одиннадцать ходов.

Только тогда он поднял глаза – светлые необыкновенные глаза.

– Разденься, пожалуйста.

В одном его нельзя было упрекнуть – он был деликатен и нисколько не торопился.

Когда – как и в прошлый раз – он поднялся с ложа и молча ушел, Цири приняла это безропотно. Но почти до рассвета не могла уснуть.

А когда окна посветлели от зари и она наконец уснула, ей приснился очень странный сон.

***

Высогота, склонившись, отряхивает от росы ловушку на ондатр. Шумят тронутые ветром камыши.

Я чувствую себя виновным, Ласточка. Это я подсказал тебе идею безумной эскапады. Показал путь к той проклятой Башне.

– Не упрекай себя, Старый Ворон. Если б не Башня, меня схватил бы Бонарт. Здесь я по крайней мере в безопасности.

Здесь ты не в безопасности.

Высогота выпрямляется.

За его спиной Цири видит холмы, голые и пологие, выступающие из трав, словно изогнутые хребты затаившихся в засаде чудовищ. На одном из холмов огромный валун. Рядом с валуном две фигуры. Женщина и девочка. Ветер рвет и развевает черные волосы женщины.

Горизонт полыхает молниями.

Хаос протягивает к тебе руки, доченька. Дитя Старшей Крови, девочка, вплетенная в Движение и Перемены, в Гибель и Возрождение. Предназначенная и сама являющаяся Предназначением. Из-за закрытых дверей Хаос протягивает к тебе свои когти, по-прежнему не зная, станешь ли ты его орудием, или помехой в его планах. Не зная, не сыграешь ли ты случайно роль песчинки в шестеренках Часов Судьбы. Хаос боится тебя, Дитя Предназначения. А хочет сделать все, чтобы страх испытывала ты. Поэтому насылает на тебя сны.

Высогота наклоняется. За его спиной небо полыхает заревом пожаров. По равнине галопом мчатся тысячи всадников. Всадников в красных плащах.

Dearg Ruadhri.

Послушай меня внимательно, Ласточка. Старшая Кровь, текущая в твоих жилах, дает тебе огромную власть. Ты – Владычица Мест и Времени. У тебя гигантская Сила. Не позволяй ее у себя отобрать и использовать для подлых целей преступникам и негодяям. Защищайся! Вырвись из их нечистоплотных рук!

– Легко сказать. Они окружили меня здесь каким-то магическим барьером и сделали своей узницей.

Ты – Владычица Мест и Времен. Тебя невозможно запереть.

Высогота выпрямляется. У него за спиной плоскогорье, каменистая равнина, на ней – остовы кораблей. Десятки остовов. А дальше – замок, черный, грозный, оскалившийся зубцами стен, возвышающийся над горным озером.

Они погибнут, если ты не поможешь им, Ласточка. Только ты можешь их спасти.

Губы Йеннифэр, потрескавшиеся и разбитые, шевелятся беззвучно, кровоточат. Фиолетовые глаза блестят, горят на исхудалом, сморщенном, почерневшем от муки лице, прикрытом бурей растрепанных, грязных, черных волос. В углублении пола – вонючая лужа, кругом бегают крысы. Пронизывающий холод каменных стен. Холод кандалов на кистях рук, на щиколотках ног.

Ладони и пальцы Йеннифэр – сплошная масса запекшейся крови.

– Мамочка! Что они с тобой сделали?!

Мраморные ступени, ведущие вниз. Лестница в три этажа.

Va’esse deireadh aep eigean… Что-то кончается… Что?

Ступени. Внизу огонь, горящий в железных корзинах. Пылающие гобелены.

«Пошли, – говорит Геральт. – По ступеням вниз. Мы должны. Так надо. Другой дороги нет. Только эта лестница. Я хочу увидеть небо».

Его губы не шевелятся. Они синие, и на них кровь. Кровь, всюду кровь. Вся лестница в крови…

Другой дороги нет. Нет, Звездоокая.

– Как? – кричит она. – Как я могу им помочь? Я в другом мире! Я заперта здесь. Я бессильна!

Тебя нельзя запереть.

«Все уже описано, – говорит Высогота. – Даже это. Взгляни под ноги».

Цири с ужасом видит, что стоит в море костей. Среди черепов, берцовых костей и поломанных ребер.

Только ты можешь предотвратить это, Звездоокая.

Высогота выпрямляется. У него за спиной зима, снег, метель. Воет и свищет вьюга.

Перед ней, в метели, на коне, Геральт. Цири узнает его, хотя на голове у него меховая шапка, а лицо укутано шерстяным шарфом. За ним маячат другие всадники, их фигуры размыты, так сильно укутаны, что невозможно распознать, кто есть кто.

Геральт смотрит на нее. Но не видит. Снег застит ему глаза.

– Геральт! Это я! Здесь!

Он не видит ее. И не слышит в вое вьюги.

– Гераааальт!!!

«Это муфлон, – говорит Геральт. – Это всего-навсего муфлон. Возвращаемся».

Всадники исчезают, растворяются в пурге.

– Герааааальт! Нет! Нееет!

***

Она проснулась.

***

Утром сразу же пошла в конюшню. Даже не позавтракав. Не хотела встречаться с Аваллак’хом, не желала разговаривать с ним.

Предпочитала избегать настырных, вопрошающих, любопытствующих, липнущих взглядов других эльфов и эльфок. В любом другом случае демонстративно равнодушные, к делам королевского алькова эльфы проявляли интерес, а у стен дворца, Цири не сомневалась, были уши.

Дата добавления: 2015-07-24