Возраст социализации

Ромео — 17 лет, Джульетта — 14

(«Капулетти:

Я повторю, что я уже сказал:

Ведь дочь моя совсем еще ребенок,

Ей нет еще четырнадцати лет.

Еще повремените два годочка,

И мы невестою объявим дочку».)

Владимир Ленский (когда он приехал в деревню) — 18 лет.

(«Он пел поблеклый жизни цвет

Без малого в осьмнадцать лет».)

Наташа Ростова. Первый бал — 18 (1810 г.), грехопадение – 19 (канун войны), замужество — 21.

Наталья Гончарова — замужество 18 лет. (Считалась чуть ли не старой девой)

Евгений Онегин — начало романа 18, убийство Ленского — 26.

(«...украшало кабинет

Философа в осьмнадцать лет»).

(«...без цели, без трудов

До двадцати шести годов»).

Физиологически и психологически человек готов к вступлению в самостоятельную жизнь к 16—18 годам. Однако условия социального развития постиндустриального общества ломают этот ритм.

Осознание физиологической «взрослости» рождает у индивида потребность в признании социума. Но признание совершается только после того, как он получает возможность содержать самого себя и свою собственную семью.

Сегодня человек вступает в трудовую жизнь после 20, получает полную (социальную) самостоятельность лишь к 30.

Хорошо, когда возраст обретения самостоятельности совпадает с социальным признанием. В середине прошлого века это наступало, когда человек начинал «зарабатывать», т.е. в 15—17 лет. Если человек шел в ремесленное училище, трудовая жизнь начиналась в 14 лет (иногда в 13). Окончивший школу и не имевший около двух лет стажа до армии считался тунеядцем. Можно было поступить в институт, но в случае провала — обязательно трудоустройство. В противном случае во второй раз могут не принять документы.

Можно по-разному относится к этому. Но такой порядок совпадал с основными ритмами жизни. Сегодня же образуется разрыв между возрастом самоощущения самостоятельности и социальным признанием. Поэтому потребность в признании собственной значимости остается неудовлетворенной на протяжении 5—10 лет. Между тем известно, что чем дольше неудовлетворенность, тем болезненней она переносится.

Чем дольше длится разрыв, тем острее и конфликтней заместительные формы внешнего признания. Во многом именно это обстоятельство в армии рождает «дедовщину».

Не следует думать, что это уродливое социальное явление свойственно только современной российской армии. Она махровым цветом расцветала и в императорской, причем не только в армейских, но и в таких привилегированных ее подразделениях, как офицерские училища. Кстати, об армейских (флотских) проявлениях хорошо пишет Новиков-Прибой в своей «Цусиме».

Кн. Трубецкой Владимир Сергеевич. О дедовщине. Записки кирасира [209]

В Николаевском училище <...> Каждый юнкер старшего курса имел своего, так называемого «зверя», то есть юнкера-первокурсника, над которым он куражился и измывался, как хотел. Младший не только должен был тянуться перед старшим, оказывая ему чинопочитание — он обязан был исполнять самые нелепые прихоти и приказания старшего. Спали юнкера в общих дортуарах вместе — и старшие, и младшие. Бывало, если ночью старшему хотелось в уборную, он будил своего «зверя» и верхом на нем отправлялся за своей естественной нуждой. Это никого не удивляло и считалось вполне нормальным. Если старшему не спалось, он нередко будил младшего и развлекался, заставляя последнего рассказать похабный анекдот или же говорил ему: «Молодой, пулей назовите имя моей любимой женщины», или «Молодой, пулей назовите полчок, в который я выйду корнетом». Разбуженный «зверь» обыкновенно отвечал на эти вопросы безошибочно, так как обязан был знать назубок, как имена женщин, любимых старшими, так и полки, в которые старшие намеревались поступить. В случае неправильного ответа старший тут же наказывал «зверя», заставляя его приседать на корточках подряд раз тридцать или сорок, приговаривая: «ать — два, ать — два, ать — два». Особенно любили заставлять приседать в сортире у печки. «Молодой, пулей расскажите мне про бессмертие души рябчика», — командовал старший. И молодой, вытянувшись стрункой, рапортовал: «Душа рябчика становится бессмертной, когда попадает в желудок благородного корнета». Старшие, хотя были всего навсего только юнкерами, однако требовали, чтобы младшие называли их «Господин корнет». Иной раз старшему приходила в голову и такая фантазия: «Молодой! — приказывал он, — ходите за мной и вопите белугой!» И молодой «вопил белугой», неотступно следуя за старшим, куда бы он ни пошел, пока старший не командовал: «Отс-ста-вить!». Бывало, что старшие задавали младшим писать сочинения на самые невероятные темы, например, «Влияние луны на бараний хвост». И молодые беспрекословно исполняли всю эту чепуху, так как ослушаться приказания старшего юнкера не позволяла традиция.

<...>

Своим беспощадным цуком старшие закаливали младших, страшно дисциплинировали их, вырабатывая совсем особую бравую выправку, по которой чуть не за версту всегда можно было узнать николаевца. Училищное начальство и вообще офицерский состав училища относились к цуку скорее одобрительно и, если прямо его и не поощряли, то в лучшем случае смотрели на это сквозь пальцы, ибо сами в большинстве были питомцами этого замечательного училища, из стен которого, как это ни странно, в свое время вышел корнетом знаменитый поэт Лермонтов.

<...>

Как это ни кажется странным, но Николаевские юнкера чрезвычайно любили, даже обожали свое училище, и всякий офицер, выпущенный из его стен, потом еще долгие годы любил смаковать в товарищеской среде свои училищные воспоминания, которые всегда сглаживались тем, что всякий цукаемый первокурсник, на второй год превращался из цукаемого в цукающего. Да, в училище была особая публика — неунывающая, веселая, лихая, а главное — дружно сплоченная.

К слову, существует она и в армиях других стран.

Впрочем, явление «дедовщины» куда более фундаментально и многосторонне, чем это кажется на первый взгляд. Она существовала во все времена; в частности, процветала во всех закрытых учебных заведениях (кстати, и в женских). Всем странам известно явление дворового (уличного) хулиганства, когда старшие подростки обижают младших. И так далее. Все это тоже разновидность «дедовщины», и все эти разновидности порождены одним – органической потребностью в статусе. Просто эта потребность в разных сферах жизни молодого человека принимает разные формы. В глаза же обществу бросаются только самые безобразные, о других оно часто не подозревает.

Но и самую безобразную «дедовщину» сводить только к армейским отношениям неправильно. Заметим, явление «дедовщины» свойственно только молодому человеку. Это кардинальная особенность психологии, которая, главным образом, проявляется в подростковом возрасте, в возрасте так называемого тинэйджера». Но есть основания полагать, что здесь мы имеем дело с фундаментальной потребностью психики не только человека, но стадных животных вообще; именно благодаря ей «социальная организация» стада упорядочивается и кристаллизуется. Человек же наследует многие инстинкты, свойственные его предшественнику. Велика роль такого наследования и здесь. Со временем сама психика входящего в социальный мир подростка начинает требовать статуса, человек начинает испытывать настоятельную потребность в том, чтобы занять высокую рейтинговую позицию, но достичь ее до поры можно только одним путем, а именно: возрастным (а отсюда и физическим) превосходством.

В современном обществе возможность удовлетворить потребность в статусе часто не реализуется и до 30 (иногда и позже). Но в более зрелом возрасте негативные следствия неудовлетворенности принимают другие формы. Не в последнюю очередь именно эта потребность толкает подростка к бандитам: ведь это сразу дает ему известную власть над сверстниками, все они оказываются вынужденными заискивать перед ним, бояться его. Она же – в уже более зрелом возрасте – проявляется в бандитских повадках милиции. К слову, не только российской: скандалы, связанные с внутритюремными отношениями в американской тюрьме для пленных иракцев, – это именно их разновидность. Она же проявляется и в том самом «административном восторге», о котором говорил Достоевский и с проявлениями которого знаком каждый из нас.

Таким образом, межстатусные отношения, к каким относится и «дедовщина», еще требуют своего анализа. Сводить все только к личной распущенности и к каким-то «болезням» социума неправильно. Тем более неправильно видеть здесь следы национальных, расовых особенностей.

Проблемы «потребности в статусе» не исчерпываются только этой панорамой межстатусных отношений, которая развертывается как бы «по горизонтали» социальной жизни. Существует и «вертикальное» измерение, которое прослеживается в историко-культурных особенностях.

Так, например, бытует мнение, что западной цивилизации, в отличие от Востока, не свойствен деспотизм. Вернее свойствен, но в значительно меньшей степени, чем «нецивилизованным» народам. Многие склонны видеть здесь отличительные особенности не только национальных культур, но и «органики» самих наций, т.е. принципиальные, заложенные чуть ли не в генотипе, отличия человека Востока от европейца. Все это чушь. Если бы это было так, то теории, проповедующие превосходство одних наций, рас над другими, даже не претендуя на избыточную достоверность, имели бы под собой известные основания.

Скорее всего, та же склонность к деспотии свойственна и Западу. Просто Запад прошел принципиально иной исторический путь. Греция и Рим, оказались единственными, кто тесно сожительствовал с этнически чуждым элементом. Ни одна цивилизация в мире на протяжении тысячелетий не практиковала тех форм порабощения огромных чужеплеменных контингентов, которые, начиная с Греции и Рима, были органичны Европе.

Раньше мы говорили о том, что стремление к власти свойственно любому человеку вообще – это свойство его природы, проявление его потребности в творчестве. Ведь преобразование всего того, что его окружает, проявляется прежде всего в преобразовании социальной действительности, преобразовании самого человека. А значит, получая власть над другими, мы обретаем какие-то дополнительные возможности. Таким образом, в природе этого стремления нет ничего плохого, напротив, без этого инстинкта творческий потенциал человека едва ли сумел бы раскрыться в полной мере.

Разгадка деспотизма лежит здесь же – в творческих интенциях человека. Разумеется, он свойствен всем и свойствен в одинаковой мере. Просто западноевропейские народы, которые унаследовали культуру Греции и Рима, имели возможность отчасти удовлетворять потребность к власти за счет порабощения других народов, с которыми сожительствовали на одной территории. Гражданин греческого полиса, как и гражданин Рима на протяжении долгих столетий воспитывался как человек совершенно особого статуса, как человек, которому обязаны подчиняться все другие народы. Поэтому крайние формы проявления инстинкта власти по отношению к своим соплеменникам в эпоху античности не могли не смягчаться этим обстоятельством. Общая «сумма» тиранических наклонностей оставалась одной и той же, пусть и разбиваясь на два разных «пакета», оставалась неизменной. Что же касается Востока, то там господствовали другие условия социального общежития, и эти наклонности могли реализоваться лишь в одном «пакете» – только по отношению к своим. Столетия же накопления культурных традиций не могли не сказаться. Но фокусировать взгляд исключительно на достоинствах межстатусных отношений одной разновидности и не замечать пороков другой, значит, не видеть самой сути явлений.

Особенности процесса социализации, которые связаны:

– с инстинктивной потребностью в статусе и одновременно

– с невозможностью удовлетворить,

а также их влияние на развитие общественных институтов, рассмотрим отдельно.

---

Дата добавления: 2015-07-20