VII. Ангел Азраил 8 страница

Мирза Саид, усталый и грязный, был в состоянии глубокой фрустрации из-за неудачи убедить более чем горстку паломников, что лучше доверять разуму, чем чудесам. Чудеса сделали много хорошего для них, отмечали титлипурские крестьяне вполне разумно.

— Эти сволочи бабочки, — ругался Саид, обращаясь к сарпанчу. — Без них у нас был бы шанс.

— Но они были с нами с самого начала, — пожимал плечами сарпанч.

Мишала Ахтар явственно приблизилась к порогу смерти; она пахла смертью, и лицо её, ставшее мелово-белым, ужаснуло Саида. Но Мишала не позволяла ему даже приближаться к ней. Она подвергла остракизму[1365] и свою мать, а когда отец бросил свои банковские дела, чтобы навестить её в первую ночь пребывания паломников в городской мечети, она велела ему сгинуть.

— Всё пришло к точке, — провозгласила она, — в которой лишь чистый может оставаться в чистоте.

Услышав интонации Айши-пророчицы из уст жены, Мирза Саид потерял последний проблеск надежды.

Наступила пятница, и Айша согласилась, что шествие может остановиться на день, чтобы принять участие в пятничном молении. Мирза Саид, забывший почти всё арабские стихи, некогда вызубренные им наизусть, и едва ли способный вспомнить, когда держал ладони сложенными, словно книгу, когда преклонял колена, когда прижимал лоб к земле, споткнулся о церемонию с растущим самоотвращением. В конце молитвы, однако, случилось нечто, что остановило продвижение хаджа Айши.

Когда пилигримы заметили конгрегацию, покидающую внутренний двор мечети, за главными воротами началось волнение. Мирза Саид отправился на разведку.

— Что за шум-гам? — поинтересовался он, пробираясь через толпу на подступах к мечети; затем он увидел корзину, стоящую на нижней ступени.

И услышал раздающийся из корзины детский плач.

Подкидыш был, наверное, недель двух от роду, явно незаконнорождённый, и было столь же ясно, что его жизненные возможности ограничены. Толпа была в нерешительности, смущении. Затем Имам[1366] мечети появился на вершине лестничного пролёта, и рядом с ним была Айша-провидица, чья слава разнеслась по всему городу. Толпа расступилась подобно морю, и Айша с Имамом склонились к корзине. Имам коротко изучил дитя; поднялся; и обратился к толпе.

— Этот ребёнок рождён во грехе, — молвил он. — Это ребёнок Хозяина Грехов[1367].

Он был молод.

Настроение толпы склонилось к озлобленности. Мирза Саид Ахтар выкрикнул:

— Ты, Айша, кахин. Что скажешь ты?

— Всё спросится с нас, — ответила она.

Толпа, не нуждающаяся в более ясном приглашении, забила младенца камнями до смерти.

*

После этого пилигримы Айши отказались двигаться дальше. Смерть подкидыша создала атмосферу мятежа среди утомлённых сельских жителей, из которых ни один не поднял и не бросил камня. Мишала, теперь белоснежная, была слишком ослаблена болезнью, чтобы сплотить путников; Айша, как всегда, отказалась вступать в дискуссию.

— Если вы повернётесь спиной к Богу, — предупредила она крестьян, — не удивляйтесь, если он сделает то же самое с вами.

Паломники присели все вместе на корточки в углу большой мечети, окрашенной желтовато-зелёным снаружи и ярко-синим изнутри и освещаемой при необходимости многоцветными неоновыми «световыми трубками». После предупреждения Айши они обратили к ней спины и сгрудились поближе друг к дружке, хотя погода была тёплой и достаточно влажной. Мирза Саид, воспользовавшись возможностью, снова бросил решительный вызов Айше.

— Скажи мне, — спросил он елейно, — как именно ангел даёт тебе всю эту информацию? Ты никогда не сообщаешь нам его точные слова, только свои интерпретации. Откуда такая уклончивость? Почему не передать всё прямо?

— Он говорит со мною, — отвечала Айша, — в ясных и незабываемых формах.

Мирза Саид, полный ожесточённой энергией своего желания обладать ею, и болью отвержения своей умирающей женой, и памятью о несчастьях этого шествия, почуял в её умалчивании слабину, которую искал.

— Точнее, будь так любезна, — настаивал он. — Иначе почему кто-то должен верить? Что это за формы?

— Архангел поёт мне, — призналась она, — мелодии популярных шлягеров.

Мирза Саид Ахтар восторженно хлопнул себя по бокам и разразился громким, раскатистым смехом отмщения, и Осман, воловий парень, присоединился к нему, колотя в свой дхолки и гарцуя вокруг сидящих крестьян, распевая последние филми-гана [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] и строя глазки, как юная дэвадаси [1368].

— Хо джи! — кривлялся он. — Вот как говорит Джабраил, хо джи! Хо джи![1369]

И, один за другим, пилигрим за пилигримом поднимались и присоединялись к танцу кружащегося барабанщика, вытанцовывая своё разочарование и отвращение на внутреннем дворике мечети, пока примчавшийся Имам не завопил о безбожности их деяний.

*

Пала ночь. Сельские жители Титлипура собрались вокруг своего сарпанча, Мухаммед-дина, и приступили к серьёзным переговорам о возвращении в родную деревню. Возможно, некоторую часть урожая удастся спасти. Мишала Ахтар была при смерти, положив голову на колени матери, измученная болью, с одинокой слезой, появившейся из угла левого глаза. А в отдалении, у гостевого входа во внутренний дворик зелёно-синей мечети, техногенно освещаемой разноцветными трубками, провидица и заминдар сидели одни и беседовали. Луна — молодая, рогатая, холодная — сияла в небе.

— Вы умный человек, — сказала Айша. — Вы знали, как использовать свой шанс.

И тогда Мирза Саид предложил компромисс.

— Моя жена умирает, — произнёс он. — И она очень хочет идти в Мекку-Шариф. Так что у нас общие интересы, у тебя и у меня.

Айша слушала. Саид продолжил:

— Айша, я не такой уж и плохой человек. Позволь мне сказать тебе, я был чертовски увлечён многим из того, что происходило на этой прогулке; чертовски увлечён. Ты дала этим людям глубокий духовный опыт, без вопросов. Не думай, что нам, людям современного типа, не хватает духовного измерения.

— Люди оставили меня, — призналась Айша.

— Люди смущены, — ответил Саид. — Теперь, если ты в самом деле возьмёшь их к морю, а потом ничего не случится, боже мой, они действительно могут повернуться против тебя. Так что вот такие дела. Я позвонил папе Мишалы, и он согласился оплатить половину стоимости. Мы предлагаем тебе и Мишале — и, скажем, десяти — двенадцати![1370] — крестьянам — лететь в Мекку в ближайшие же сорок восемь часов, самим. Резервирование возможно. Мы оставляем на твоё усмотрение отобрать тех, кто более всего достоин поездки. Тогда, конечно же, ты совершишь чудо для некоторых, вместо того, чтобы не совершить его ни для кого. И, на мой взгляд, само паломничество было чудом, в пути. Так что ты уже сделала очень много.

Он перевёл дух.

— Мне надо подумать, — сказала Айша.

— Подумай, подумай, — довольный, закивал Саид. — Спроси своего архангела. Если он согласится, так тому и быть.

*

Мирза Саид Ахтар знал, что, если Айша объявит, что архангел Джабраил принял его предложение, её власть будет разрушена навсегда, потому что крестьяне почувствуют её мошенничество, как и её отчаяние. — Но как ей выкрутиться? — Есть ли у неё на самом деле выбор? «Месть сладка», — сказал он себе. Когда девушка будет дискредитирована, он, конечно же, возьмёт Мишалу в Мекку, если на то по-прежнему будет её воля.

Бабочки Титлипура не пересекли порога мечети. Они облепили её внешние стены и луковицу купола, зеленовато мерцая в темноте.

Айша ночью: преследуемая тенями, ложащимися, поднимающимися, чтобы снова продолжить рыскать. Неуверенность кружила рядом с нею; затем пришла медлительность, и провидица, казалось, растворилась в тени мечети. Она вернулась на рассвете.

После утренней молитвы она спросила паломников, может ли она обратиться к ним; и они нехотя согласились.

— Минувшей ночью ангел не пел, — сообщила она. — Вместо этого он говорил мне о сомнении и о том, как Дьявол использует его. Я спросила: но они сомневаются во мне, что я могу сделать? Он ответил: только доказательство способно заглушить сомнение.

Всё внимание обратилось к ней. Тогда она рассказала им, что Мирза Саид предлагал ночью.

— Он велел мне пойти и спросить моего ангела; но я знаю лучше, — воскликнула она. — Как могла я выбирать между вами? Или мы все, или ни одного.

— Почему мы должны идти за тобою, — спросил сарпанч, — после этих смертей, ребёнка и прочего?

— Потому что, когда воды разделятся, вы будете спасены. Вы вступите в Славу Высочайшего.

— Какие воды? — возопил Мирза Саид. — Как они смогут расступиться?

— Следуйте за мною, — закончила Айша, — и судите меня по их разделению.

В его предложении содержался старый вопрос: Какова твоя суть? А она, в свою очередь, предложила ему старый ответ. Я был соблазнён, но исцелился; бескомпромиссен; абсолютен; чист.

*

Был час отлива, когда шествие Айши спустилось по аллее возле Праздничной Гостиницы, чьи окна были полны жёнами кинозвёзд, щёлкающими своими новенькими полароидами, — когда паломники почувствовали, что городской асфальт стал шершавым и смягчился в песок, — когда они засеменили по плотной россыпи гниющих кокосовых орехов брошенных сигаретных пачек лепёшек пони неразлагающихся бутылок фруктовых очистков медуз и бумаги, — к коричневому песку, над которым склонились высокие кокосовые пальмы и балконы роскошных блочных домов с видом на море, — мимо команд молодых людей, мускулы которых были столь рельефны, что казались уродливыми, и которые исполняли гимнастические искривления всех мастей, в унисон, подобно убийственной армии балетных танцоров, — и мимо пляжных парикмахеров, клубменов и семей, пришедших подышать свежим воздухом или совершать деловые контакты или рыться в песке ради мусора себе на пропитание, — и уставились, впервые в жизни, на Аравийское море.

Мирза Саид смотрел на Мишалу, поддерживаемую двумя деревенскими жителями, ибо у неё больше не было сил стоять самостоятельно. Айша находилась возле неё, и Саиду казалось, что пророчица необъяснимым образом проступает сквозь умирающую женщину, что вся яркость Мишалы выпрыгнула из её тела и приняла эту мифологическую форму, оставляя скорлупу умирать. Потом он рассердился на то, что позволил себе тоже заразиться сверхъестественностью Айши.

Жители Титлипура согласились следовать за Айшей после долгого обсуждения, в котором она, по их настоянию, не участвовала. Здравый смысл подсказывал им, что будет глупо поворачивать обратно, когда они уже пришли и первая цель находится у них в поле зрения; но новые сомнения в умах крестьян иссушали их силы. Создавалось впечатление, что неуверенность эта появляется из некой созданной Айшей Шангри-Ла, потому что теперь, когда они просто шагали позади неё скорее, чем следовали за нею в истинном смысле слова, они, казалось, старели и заболевали с каждым сделанным шагом. Когда они увидели море, они были хромой, шатающейся, ревматичной, лихорадочной, красноглазой толпой, и Мирза Саид гадал, многие ли из них пройдут последние ярды до кромки воды.

Бабочки оставались с ними, высоко над головами.

— Что теперь, Айша? — обратился к ней Саид, охваченный ужасной мыслью, что его возлюбленная жена может умереть здесь, под копытами покатушечных пони и взглядами торговцев соком сахарного тростника. — Ты привела нас всех к краю гибели, но вот он, неоспоримый факт: море. Где теперь твой ангел?

С помощью крестьян она поднялась на незанятую тхела [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§] возле киоска с прохладительными напитками и не отвечала Саиду до тех пор, пока не смогла взглянуть на него сверху вниз со своего нового насеста.

— Джабраил говорит, что море подобно нашим душам. Когда мы открываем их, мы можем двигаться сквозь них к мудрости. Если мы можем открыть свои сердца, мы можем открыть и море.

— Разделение было настоящим бедствием здесь, на земле[1371], — хмыкнул он. — Довольно много парней умерло, тебе стоило бы помнить. Думаешь, в воде будет иначе?

— Шш, — Айша внезапно приложила палец к губам. — Ангел уже рядом.

Было, в общем-то, удивительно, что, после привлечения к себе такого внимания, марш собрал на пляже толпу, которую можно было назвать в лучшем случае умеренной; но власти приняли много мер предосторожности, закрывая дороги, перенаправляя движение; поэтому на берегу находилась едва ли пара сотен зевак. Не о чем волноваться.

Что на самом деле было странно — что очевидцы не видели бабочек или того, что они сделали дальше. Но Мирза Саид явственно наблюдал, как огромное пылающее облако пролетает над морем; пауза; парение; и неясные формы принимают облик колоссального существа, сияющего гиганта, целиком построенного из крошечных бьющихся крылышек, протянувшихся от горизонта до горизонта, заполоняя небо.

— Ангел! — воззвала Айша к паломникам. — Теперь вы видите! Он был с нами всегда. Теперь вы верите мне?

Мирза Саид созерцал возвращение к пилигримам абсолютной веры.

— Да, — рыдали они, прося у неё прощения. — Джабраил! Джабраил! Йа-Аллах.

Мирза Саид предпринял последнее усилие.

— Облака принимают множество форм, — кричал он. — Слоны, кинозвёзды, что угодно. Смотрите, оно изменяется даже теперь.

Но никто не обращал на него внимания; они взирали, исполненные изумления, ибо бабочки нырнули в море.

Крестьяне голосили и танцевали от радости.

— Разделение! Разделение! — орали они.

Кто-то из зрителей поинтересовался у Мирзы Саида:

— Эй, господин, из-за чего они так распалились? Мы ничего не видим.

Айша двинулась к воде, и вслед за нею — Мишала, влекомая двумя помощниками. Саид подбежал к ней и попытался отбить её у селян.

— Отпустите мою жену. Немедленно! Будьте прокляты! Я — ваш заминдар. Пустите её; уберите ваши грязные руки!

Но Мишала шепнула:

— Они не сделают этого. Уходи, Саид. Ты закрыт. Море открывается только тем, кто открыт.

— Мишала! — вопил он, но ноги её уже были мокры.

Едва Айша ступила в воду, крестьяне бросились бежать. Те, кто не мог, запрыгивали на спины тех, кто мог. Держа на руках младенцев, титлипурские матери мчались вглубь моря; внуки поднимали бабушек на плечи и спешили навстречу волнам. Не прошло и минуты, как вся деревня окунулась в прибой, плескаясь, опрокидываясь, поднимаясь, неуклонно двигаясь вперёд, к горизонту, ни разу не обернувшись назад, к берегу. Мирза Саид тоже вошёл в воду.

— Вернись, — умолял он жену. — Ничего не происходит, вернись.

У края воды стояли госпожа Курейши, Осман, сарпанч, Шри Шринивас. Мать Мишалы опереточно рыдала:

— О дитя моё, дитя моё. Что же будет?

Осман ответил:

— Когда станет ясно, что чудес не случится, они повернут обратно.

— А бабочки? — проворчал Шринивас. — Чем были они? Нелепой случайностью?

И тут до них дошло, что крестьяне не вернутся.

— Они почти все уже прошли свою глубину, — молвил сарпанч.

— Сколько из них умеет плавать? — спросила, всхлипнув, госпожа Курейши.

— Плавать? — вскричал Шринивас. — С каких это пор деревенщины умеют плавать?

Они кричали, словно находились в миле друг от друга, прыгали с ноги на ногу, их тела рвались войти в воду, сделать хоть что-нибудь. Казалось, что они танцуют в огне[1372]. Командир полицейской бригады, отправленной вниз для управления толпой, подошёл, когда Саид выбрался из воды.

— Что происходит? — полюбопытствовал офицер. — Что за волнения?

— Остановите их, — Мирза Саид, задыхаясь, указал в сторону моря.

— Они злоумышленники? — спросил полисмен.

— Они хотят умереть, — ответил Саид.

Слишком поздно. Крестьяне, чьи головы ещё поплавками покачивались вдали, достигли края шельфа. Практически одновременно, не предпринимая никаких видимых попыток спастись, они погрузились под воду. В единый миг все пилигримы Айши исчезли из виду.

Ни один из них не появился вновь. Ни одна задыхающаяся голова или мечущаяся рука.

Саид, Осман, Шринивас, сарпанч и даже заплывшая жиром госпожа Курейши бросились в воду, вопя:

— Боже милостивый; сюда, кто-нибудь, на помощь!

*

Человеческие существа, столкнувшись с опасностью утонуть, сражаются с водой. Это просто противно человеческой природе — кротко шагать вперёд, пока море не поглотит тебя. Но Айша, Мишала Ахтар и титлипурские крестьяне погрузились в морскую гладь; и никто их больше не видел.

Госпожа Курейши была извлечена полицейскими на берег — с синим лицом, с лёгкими, полными водой, и нуждающаяся в поцелуе жизни. Османа, Шриниваса и сарпанча вытащили чуть позже. И лишь Мирза Саид Ахтар продолжал нырять, всё дальше и дальше в море, всё дольше и дольше оставаясь под водой; пока его тоже не выловили из Аравийского моря, измождённого, больного и ослабевшего. Паломничество закончилось.

Мирза Саид пробудился в больничной палате, чтобы обнаружить мужчину из уголовного розыска рядом со своей койкой. Власти рассматривали возможность задержать оставшихся в живых членов экспедиции Айши в связи с попыткой нелегальной эмиграции, и детективов проинструктировали послушать их истории прежде, чем у них будет шанс посовещаться.

Вот показания титлипурского сарпанча, Мухаммед-дина:

— Когда я совсем выбился из сил и решил, что наверняка погибну в этой воде, я увидел всё собственными глазами; я увидел, что море разделилось, словно волосы под расчёской; и они все были там, далеко, они уходили прочь. Она была там тоже, моя жена, Хадиджа, которую я любил.

Вот что Осман, воловий мальчик, поведал детективам, ужасно смущённым показаниями сарпанча:

— Сперва я очень боялся утонуть. Но я искал-искал, прежде всего её, Айшу, которую знал до того, как она изменилась. И лишь в последний миг я увидел, что она случилась, эта изумительная вещь. Воды открылись, и я увидел, как они идут по дну океана, среди умирающей рыбы.

Шри Шринивас тоже поклялся богиней Лакшми, что видел разделение Аравийского моря; и когда детективы добрались до госпожи Курейши, они были крайне раздосадованы, ибо знали, что эти люди не могли подготовить свою историю сообща. Мать Мишалы, жена большого банкира, рассказала собственными словами ту же повесть.

— Верьте, не верьте, — решительно подытожила она, — но что видели мои глаза, то повторяет мой язык.

Покрываясь гусиной кожей, люди из угро предприняли попытку допроса третьей степени:

— Послушай, сарпанч, не надо срать через рот. Там было много народа, никто не видел ничего подобного. Трупы утопленников уже плывут к берегу, раздувшиеся, как воздушные шары, и смердящие, словно ад. Если ты будешь продолжать отпираться, мы возьмём тебя в оборот и за нос вытащим к правде.

— Делайте со мною всё, что захотите, — ответил следователям сарпанч Мухаммед-дин. — Но я всё равно видел то, что видел.

— А вы? — сотрудники угро собрались возле едва проснувшегося Мирзы Саида Ахтара, чтобы допросить его. — Что вы видели на пляже?

— Как вы можете спрашивать? — возмутился он. — Моя жена утонула. Хватит долбать меня своими вопросами.

Узнав, что он оказался единственным выжившим из хаджа Айши, не засвидетельствовавшим разделения волн (Шри Шринивас рассказал ему то, что видели другие, добавив мрачно: «Именно из-за нашего позора нас не сочли достойными сопровождать её. Перед нами, Сетджи, воды сомкнулись; они захлопнулись перед нашими лицами, словно Райские врата»), Мирза Саид сломался и прорыдал неделю и один день; сухие всхлипы продолжали сотрясать его тело ещё долго после того, как в слёзных каналах исчерпалась соль.

Затем он отправился домой.

*

Моль съела пунка Перистана, а библиотека была сожрана миллиардами голодных червей. Когда он включил кран, змеи потекли вместо воды, и ползучие растения обвивались вокруг кровати с четырьмя гербами, в которой когда-то спали вице-короли. Казалось, что время ускорилось в его отсутствие и столетия невероятным образом потекли вместо месяцев, поэтому, когда он коснулся гигантского персидского ковра, свёрнутого в танцзале, тот распался под его рукой, а ванны были полны лягушек с алыми глазами. Ночью шакалы завывали на ветру. Великое древо было мертво или при смерти, и поля были бесплодны, как пустыня; сады Перистана, в которых когда-то, давным-давно, он видел красивую молодую девочку, теперь давно пожелтели, обернувшись уродством. Стервятники были единственными птицами в небе[1373].

Он вытащил кресло-качалку на веранду, сел и стал мягко покачиваться, чтобы уснуть.

Однажды, только однажды, он посетил древо. Деревня рассыпалась в прах; безземельные крестьяне и грабители пытались захватить брошенную землю, но засуха прогнала их. Здесь не бывало дождей. Мирза Саид вернулся в Перистан и повесил замок на ржавые ворота. Его не интересовала судьба выживших товарищей; он подошёл к телефону и вырвал его из стены.

По прошествии бессчётного количества дней ему пришло в голову, что он истощал до смерти, ибо тело его источало тяжёлый запах средства для удаления маникюрного лака; но, поскольку он не испытывал ни голода, ни жажды, он решил, что нет никакого смысла искать пищу. Для чего? Намного лучше качаться в этом кресле, и не думать, не думать, не думать.

Прошлым вечером он услышал шум, словно гигант вытаптывал лес под ногами, и почуял зловоние, словно от пердения гиганта; и тогда он понял, что древо горит. Он поднялся с кресла и неровным шагом поплёлся к саду, чтобы взглянуть на пожар, пламя которого пожирало истории, воспоминания, генеалогии, очищая землю и приближаясь к нему, чтобы подарить освобождение; — ибо ветер нёс огонь к основанию особняка, и теперь очень скоро, очень скоро настанет его очередь. Он увидел, как древо распалось на тысячу осколков, и ствол разорвался, как сердце; тогда он отвернулся и, пошатываясь, направился в сад — туда, где Айша когда-то поймала его взор; — а затем почувствовал, как медлительность накатывается на него — великая тяжесть[1374], — и присел в пыли увядания. Прежде, чем глаза его сомкнулись, он ощутил что-то, щекочущее его губы, и увидел маленькую стайку бабочек, стремящихся войти к нему в рот. Затем море нахлынуло на него, и он очутился в воде возле Айши, чудесно проступающей из тела его жены...

— Откройся, — плакала он. — Откройся широко!

Щупальца света текли из её пупка, и он рубил их, рубил ребром ладонями.

— Откройся, — кричала она. — Ты прошёл так далеко, теперь заверши начатое.

Как он мог слышать её голос?

Они были под водой, потерявшиеся в рёве моря, но он мог явственно слышать её[1375], все они могли слышать её: этот голос, подобный колоколу.

— Откройся, — сказала она.

Он закрылся.

Он был крепостью с лязгающими воротами.

Он тонул.

Она тонула тоже. Он видел, как вода наполняет её рот, слышал, как она булькает в её лёгких. И тогда что-то в нём воспротивилось этому, сделав другой выбор, и в тот момент, когда самая суть его сердца треснула и распалась, он открылся.

Тело его раскололось от кадыка до чресел, чтобы она смогла достичь его глубин, и тогда она открылась, и все они, и в самый миг их открытия воды разделились, и они пошли в Мекку по ложу Аравийского моря[1376].

Дата добавления: 2015-07-20