Bingo! Epic Win! Congratulations!

На обратной дороге я слегка заблудился в этой сельской глухомани Соцгорода, но, то было неважно – я был опьянён радостью от нахождения того, что искал и такие мелочи меня больше не волновали.
В конце концов, я снова был на трамвайной остановке и снова стал ждать трамвая. И опять Двойка заставила себя ждать, и опять я объедался мороженным и упивался соком из ближайшего ларька.
Наконец Двойка подошла к остановке, я сел в неё и она неспешно повезла меня в обратном направлении.
Словно катафалк, отвозящий в последний путь последнего жителя города-призрака.

Призраки из прошлого.

На площади Освободителей я сошёл с трамвая и направился в сторону старого доброго проспекта Ленина. Мимо меня шагали, бегали и стояли прохожие, в основной своей массе разговаривавшие по русски, но среди них в этой пёстрой толпе горожан нет-нет да и мелькнёт узнаваемый и весёлый суржик, с лихвой выдающий сельское происхождение его носителя.
В такой атмосфере я прошагал вниз по проспекту, завернул в арку серо-голубого цвета и подошёл к белокаменному двухэтажному зданию детского садика. Второго и последнего, в котором я побывал прежде, чем пошёл в школу и стал первоклашкой.
‘Хорошо, что здание ещё новое – подумалось мне – ни время, ни что-либо иное ещё долго не сравняет этот сад с землёй’.
И с этими мыслями поплёл я по дворам вниз в сторону улицы Долматова. Но чем дальше я спускался вниз, тем безрадостней оказывалась картина окружающего меня мира – всё больше домов покрывалось от старости трещинами, всё больше детских площадок мутировало в пустыри. Старый добрый Дрезден-Сити медленно умирал прямо на моих глазах.
Наконец, я сворачиваю на Долматова и направляюсь в сторону двора.
- Саша, это ты? – окликает меня сверху знакомый женский голос, когда я оказываюсь во дворе.
Я смотрю наверх и узнаю женщину, звавшую меня. Это мама Вовки Михальчука, Светлана Анатольевна, тётя Света. Время совсем не изменило её – лишь морщин на красивом, черноволосом лице прибавилось.
- Тётя Света? Вы? – переспрашиваю я.
- Не узнаёшь, Саша? – переспрашивает меня она.
- Да как же не узнать вас? Вы же мама Вовки Михальчука! А он сейчас дома?
- Да ты шо не знаешь, Саш? Он давно уже не живёт у нас, в милиции работает.
- А где конкретно в милиции работает, не в курсе?
- В гхруппе захвата он!
Впрочем, от своего брата я и так знал, что Вова давно работает в ментуре и даже был рад тому, что нам не пересечься. Представляю какой бы когнитивный диссонанс испытал бы Володя хотя бы из-за того, что в качестве мелодии на моём мобильном стоит песня missis Garrison с красноречивым названием: ‘Мусора *** друг друга в ***’, а в качестве гудка у меня и вовсе песня группы Азъ ‘Убей мента’, а по настроению могу и вообще ACAB от 4-Skins врубить. Ну не питаю особой любви к людям в форме, ну что я тут сделаю.
Тем не менее, я продолжаю разговор.
- Жаль, а давно он уже не живёт с вами?
- Та давно уже. Тем более у него своя семья, жена красивая, дочка-красавица подрастает.
‘Повезло пацану – подумал я – почти у всех в нашем дворе девушки и жёны, один я уже забыл, когда вообще целовал любимую женщину в последний раз и даже детей не сделал. Обидно, блин!’.
- А ты давно в нашем гхороде остановился? – спрашивает тётя Света – Чем хоть заняться планируешь?
- Да вот уже дня три тут у Вадика обитаю. Хочу повидать друзей со двора и одноклассников хочу ещё увидеть.
- Ладно, пошла я сейчас стирать. Рада шо ты приехал!
- Привет Вове от меня! – кричу я.
Тётя Света ушла с балкона и скрылась в глубине своей квартиры, а я направился домой.
Вечером Вадик организовал мне встречу с Гариком Смурым. Невзирая на занятия пауэрлифтингом, Гарик абсолютно не выглядел совсем изменившимся – лицо его было таким же солнечным, как и в детстве, голос таким же каким был и в подростковом возрасте. И только наличие бицухи и молодой жены, которая была рядом – крашенной рыжей девчонки, одетой в чёрное – говорило о том, что детство кончилось.
Мы поперетирали с Игорьком в вечерних сумерках наше прошлое, наши теперешние работы (он работал в Днепре в одном местном Конструкторском Бюро), но дальше этого разговоры уже не клеились. Нам просто нечего было сказать друг другу теперь, да и Гарик разговоров на отвлечённые темы явно не любил.
Но тут провидению видимо было суждено раскрасить этот унылый вечер совсем уж яркими красками и ниспослать мне зашедшую с улицы Черняховского длинноволосую фигуру с ног до головы разодетой в джинсы и шагавшую по асфальту в остроносых ботинках. Фигура, которую сопровождала к тому же какая-то дредастая девица, воскликнула:
- Кого я вииииижу!
- Какие люди в Голливуде! – на радостях подпрыгнул я и быстрым шагом подошёл к фигуре.
Фигурой этой был Дима Телепченко, который любил, правда, иногда себя называть Джим Тэлл. Последний хиппи Дрезден-Сити, казалось он был подобно Остину Пауэрсу заморожен в самый разгар Вудстока, чтоб потом его, предварительно отучив от английского и обучив русскому с украинским акцентом, отморозили в нашем городе суровых и злых пролетариев, до сих пор порой готовых набить морду за хаер и другие атрибуты неформала.
Даже сейчас он себе не изменил. Всё тот же хаер, всё те же хипповские феньки, та же мода 1960-х на нём, родившемся в середине 80-х. И девушка рядом под стать ему – дрэдастая, в каком-то адовом цветастом платье и явно перегоревшая на солнце. Такая вот типичная хиппи-растаманка, наверняка живущая аском и автостопом, такие как она порой вечно трутся в Питере вокруг уличных музыкантов и ненавязчиво подают себя прохожим так, что они сами готовы положить любые бабки в шапку, лишь бы хоть на миг насладиться их глазами и улыбкой.
В таком облике они стояли перед Вадиком и мной, Дима поведал, как сюда добирался, как чуть не получил люлей от местной гопоты, а потом я сам с ним заговорил.
- Ты то сам как, Димон? – спрашиваю я.
- Да вот учусь в ДэГхэУ на педагхогха, сам знаешь ещё гхруппу опять собрать пытаюсь.
Под своей группой Дима подразумевал кавер-бэнд имени себя (он же Jim Tell band), где он играл и пел преимущественно каверы на забытые блюзы и рок-н-ролл эры детей цветов. Глядя на бесконечные проблемы с составом, а так же на репертуар его группы, я слабо верил в её будущее. Да и в наших краях кто бы захотел играть кавера на Хендрикса, Боба Дилана и Jefferson Airplane?
- А стихи писать продолжаешь? – продолжил интересоваться я.
- Та нє! Не пишется мне пока ничего.
- Жаль! Обидно, что ничего не пишешь. Я ведь так, Дима, обожал твои стихи!
- Ну, шо тут поделать – жизнь такая штука! А ты, я слышал в гхруппе игхраешь?
- Та да! – признаюсь я – стучу себе, как дятел по берёзе, гитарист наш, правда, удрал, опойник хренов, но мы пока не сдаёмся.
- Ну, здОрово! Правда вокалист у вас какой-то странный, вечно негхатив один распространяет.
- Так это ты меня из-за него в контакте забанил, Мицгол? Ну ты и чудик, Димон!
- Ну, вот оно так! – смутился Дима и тут же радостно улыбнулся – Но всё равно слушай, я вот реально рад, шо ты приехал, даже не ожидал. И слушай, Саня, ты по ходу вообще никак не поменялся. Даже и не скажешь по тебе шо ты из Питера.
- Что ты имеешь в виду, Дим?
- Да ты всё такой же наш – Дрезденский, по-прежнему наш, это даже по речи твоей заметно!
- Да ладно! – усмехнулся я – откуда у вас вообще эти дурацкие стереотипы про ‘Питер – город интеллигентов’ берутся?
Дима с Вадиком засмеялись.
- Да и вообще – продолжил я – что-то я давно забыл, как в последний раз шокал и гхэкал!
- Всё равно слышно! – парировал Дима.
- Да не обязательно, как ты гховорошь ‘шокать’ и ‘гхэкать’, для этого – вставил свои 5 копеек Вадик.
- Ну-у тогда спорить не буду – улыбнулся уже я – Самому уже приятно с того, как я отлично сохранился!
И сам же, как дурачок засмеялся над своей же плоской остротой.
- Ладно, ребят! – сказал Дима – Нам с Юлей пора. Рад я, Саня, шо снова тебя увидел! До встречи!
Дима и его девушка пожали мне руку и стали уходить.
- Удачи вам, ребята! – крикнул я им вслед.
- Заходите ещё! – крикнул Вадик
Мгновение и силуэт Джима Тэлла и его верной космической подруги скрылся где-то в направлении тропинки, идущей к Республиканской улице в сумраке поры, когда-то именовавшейся порой между собакой и волком.
Игорёк с женой тоже исчезли и мы с Вадиком, видя такой расклад, тоже засобирались домой.
- Вот так встреча! – говорю я Вадику – Даже не ожидал, что сам Дима материализуется у нас во дворе. Думал я он в Днепре остался. Обидно, что стихов больше не пишет.
- Ну да, согхласен! – говорит Вадик – Слушай, а ты сам то ещё пишешь?
- Да так – говорю я – пока творческий кризис.
- А ведь ты, я помню, многхо писал когхда-то. Вот скажи честно – сколько ты написал за свою жизнь рассказов? Полсотни? Или больше?
- Ой, Вадик! Не считал я их даже! Да и вообще – половину этого навоза давно хочу отправить в топку, так как всё написанное там – такой наивняк!
- Нуу, это хорошо! – заключил Вадик – значит, ты взрослеешь. По другхому на многхие вещи смотришь теперь.
- Вот уж действительно взрослею. Только мечту свою бросать я не намерен, а вот не пишется всё равно.
- Ну, знаешь ли, Сань, писать надо тогхда, когхда тебе есть что сказать. А когхда нечего – лучше и не берись.
- Что, правда, то правда Вадик!
На том и пришли к консенсусу.
В конце концов, мы зашли домой, поглазели на видео с музыкой на Ютьюбе, поужинали под аккомпанемент вечерних новостей и легли спать каждый по своим комнатам.
Перед сном я сунул в карман своих бриджей бабулин список лекарств, который до того момента лежал в моей дорожной сумке, и с которым я намеревался пройтись по Дрезденским аптечкам на следующий день.
И когда я закрыл глаза, во дворе тут же зажёгся Большой Фонарь и тихие свречки вкупе с индустриальными шумами поездов, заводов и даже летящих в сторону Днепропетровска самолётов, мигавших нашему двору и землянам в частности красными огнями, окончательно отправили меня в объятия к Морфею.

Прогулки за лекарствами по проспекту Ленина.

Отоспавшись, плотно перекусив и удостоверившись в наличии списка лекарств для бабушки в своих бриджах, я отправился в турне по аптекам проспекта Ленина.
На проспекте Ленина царила обычная будничная суета. Трамваи медленно ползли вниз и намного быстрее ехали вверх, машины, автобусы и маршрутки катились вниз на средней передаче и поднимались вверх на передней. И лишь прохожие ходили по проспекту с одинаковой скоростью и каждый с разными целями – гулять, ходить за покупками, домой и в гости. Но оглядываясь на здания проспекта, я замечал, что и до них добирается разруха – то и дело попадались моему взору корявые граффити и трещины на стенах сталинских домов.
Спустился вниз к проспекту Аношкина, а там, на рекламном щите встретил меня ещё один призрак из прошлого. Призрак был волосат, одет в кричаще безвкусные гавайскую рубашку и шорты. И конечно вовсю имитировал видок в стиле: ‘Розслабся, хлопче, всьо чотко!’. А рекламный щит представлял призрака из прошлого, как ди-джея Кузьму Скрябина и сообщал, что тот даст сет где-то в Новомосковске.
Глядя на щит, я брезгливо поморщился. Я когда-то слишком хорошо следил за творчеством этого волосатого персонажа и ничего, кроме стыда оно у меня теперь не вызывало. Теперь.
А когда-то… Когда-то было время, когда Кузьма Скрябин был ещё Андреем Кузьменко, а Скрябин был хорошей синти-поп-группой из передачи Територія А, которую я смотрел перед школой и после неё каждый день. Слушая маленьким их тогда ещё серьёзные и смурные песни, я при звуках синтезатора Шуры Геры, бас-гитары Роя Домишевского и голоса собственно Кузьмы представлял себе живо осеннюю автостраду, ведущую меня в волшебный мир, куда иным дорога была заказана. И глядя на по телевизору их клип на песню ‘Той прикрий світ’, я больше всего жаждал умчать по єтой автотрассе на той же крутой ретротачке из клипа.
Но в конце концов Кузьма сам разломал и разрушил былую магию группы. Сначала понабирал откуда-то каких-то мутных лабухов, лояльных ему, а старых друзей, с которыми когда-то создавал группу, отодвинул куда-то на задний план, а позже повыгонял. И стал потом петь какой-то тошнотворный кабак с претензиями на юмор, который был так же смешон впрочем, как и очередная шутка от Петросяна, а мотивчик: ‘Хламур-мур-мур! Кохання від кутюр!’ не раз вызывал желание взять и разломать надвое монитор моего компьютера. И самое ужасное – он не только не сменил вывеску вместе со стилем (как и полагается любому кто меняет музыку), но ещё и сделал название группы своим псевдонимом. Да что там псевдонимом – фамилией. А теперь Кузьма в ди-джеи подался. Весело.

И глядя на самодовольную тушку новоиспечённого ди-джея Кузьмы Скрябина, я мгновенно преисполнился гнева и до конца не изжитого юношеского максимализма.
- Предатель! – заорал я во всю глотку прямо в лицо бывшему кумиру и со всей дури ударил ему ногой в лицо.
Этого мне показалось мало, и я ударил Кузьме со щита кулаком прямо в глаз, после чего скорчился от сильной боли. Как-никак я бил по рекламному щиту, а не по живому человеку. И в конце концов я закончил первобытный ритуал наказания божества, не оправдавшего ожиданий тем, что просто плюнул ему в лицо и пошёл дальше под недоумёнными взглядами прохожих и прошипел про себя: ‘Гнида! Сволочь! Продажная падаль!’.
Иду я себе по проспекту в тени каштанов, на свежей площадке по среди проспекта играют дети и вот на пути первая аптека. Заглядываю туда, говорю молоденькой аптекарше, глядя в список:
- Здравствуйте! Мне пожалуйста 40 таблеток аспирина, 30 таблеток анальгина, 50 пачек корвалола…
- Простите, но у нас этого нет!
- Извините!
Выхожу из аптеки, иду дальше. Вот и вторая аптека, так уже продавщица постарше. Сценарий тот же:
- Простите, мне пожалуйста 40 таблеток аспирина, 30 таблеток анальгина, 50 корвалола…
- Молодой человек, у нас такого нет!
- Прошу прощения!
Подхожу к бывшему универмагу Радуга, заглядываю туда, удивляюсь превращению универмага в гипермаркет, покупаю там йогурт за 10 гривен и снова в поход по проспекту Ленина за лекарствами. И снова всё то же самое:
- Мне пожалуйста 40 таблеток аспирина, 30 таблеток анальгина, 50 корвалола…
- Та вы шо – всю аптеку решили скупить, мужчина? Мало у нас такого!
- Ну ладно!
И вышел я оттуда с заметно поугасшим энтузиазмом.
Наконец я дошёл до площади Ленина. Всё там было, как и всегда – трамваи, машины и даже трактора ехали прямо, направо и налево, бронзовый Ильич указывал путь к коммунизму в сторону вокзала, светлели сталинские дома и зеленели деревья за Ильичом.
Вот только Дом со Шпилем, с которым я рядом стоял очень сильно изменился. И без того овеянный инфернальной аурой он сам почернел ещё больше, став похожим на петербургское адмиралтейство из преисподней. Как тут было по этому случаю не вспомнить одну мрачную легенду о Доме со Шпилем, которую аборигена Дрезден-Сити рассказывали из поколения в поколение детям, внукам и правнукам, не говоря уже о гостях города не раз вызывая у тех суеверный ужас и дюжину ночных кошмаров.

Легенда о призраках Дома со Шпилем.

Когда-то давно на месте площади Ленина стояла большое сельское кладбище. Много войн, катаклизмов и голодоморов пережило оно, не одна душа была схоронена на этом кладбище.
И так было до времени последней войны, вернее её окончания. Село стало городком, городок – городом и кладбище снесли, предварительно выкопав все могилы. На месте кладбища возник Дом со Шпилем и прогневались на этот дом духи кладбища.
И так случилось, что на самом верхнем этаже этого дома поселилась одна очень интеллигентная семья. Никто не запомнил их фамилию, запомнили лишь то, что главу семейства звали Алексей и был он художником, что его жена по вечерам любила петь печальные оперные арии прекрасным сопрано и росли у них в тот момент прекрасные дети.
Но злой рок неумолимо и коварно преследовал Алексея. Ни одной своей картины он не мог нигде выставить – не нравились они чем-то музейщикам. Пробовал Алексей их продавать на улице – никто их не купил, и в довершение всего милиция согнала его с места. Деньги таяли на глазах, скандалы в доме по этому поводу разгорались всё громче и громче, надежда заработать своим творчеством канула в пучины мрака и безнадёжности, а вдохновение покинуло его окончательно, уступив место отчаянью и злобе на мир, который Алексея не принимал.
В тот роковой день 1956 года, Алексей опять поскандалил со своей женой.
- Сколько это может продолжаться, Лёша? – кричала она – твои дети голодные сидят давно, я забыла, когда в последний раз носила хорошее платье, а ты не можешь толком заработать даже себе на хлеб.
- Дорогая, ну подожди ещё немного, всё наладится! – умоляющим голосом отвечал ей Алексей.
- Наладится? – ещё сильнее впала в отчаянную истерику жена - Сколько раз я слышу это ‘наладится’, а всё становится только хуже, хуже и хуже. Значит так – или ты бросаешь свою мазню и устраиваешься работать или же я забираю детей и ухожу от тебя! НАВСЕГДА!

При слове ‘мазня’ Алексей побагровел от злости и схватился за лежавший на столе нож.
- Мазня, говоришь? – закричал он – Я так и знал. Ты такая же как и все, ты никогда меня не понимала и не хотела понять! УМРИ, ТВАРЬ!

И с этими словами он вонзил в жену нож. Та, взглянув на мужа диким взглядом, задрожала в предсмертных конвульсиях и испустила дух. Отбросив труп от себя, Алексей ворвался в детскую комнату и зарезал их под их собственные вопли.
После той жуткой расправы Алексей, терзаемый угрызениями совести, смастерил на люстре петлю из ремня, и через минуту его тело само болталось там в этой петле в предсмертных конвульсиях, пока недостаток кислорода не сделал своё дело.
С той поры обитатели Дрезден-Сити часто стали видеть мерцающие огоньки в пустой квартире Дома со Шпилем, слышать грохот ставней, женское пение, звук колокольчиков, которые когда-то вешали над колыбельками и детский плач.
‘Семья художника всё никак успокоения не найдёт!’ – говорили суеверные.

И мало, кто решался даже заглядывать туда – не то, что селиться в той проклятой квартире. А те, кто решался, как правило, сходили с ума от ужаса, навеки отпечатывавшегося на лице, а порой и преждевременно седели и старели. Некоторые и вовсе погибали при крайне загадочных обстоятельствах.
Так с тех пор Дом со Шпилем приобрёл в Дрезден-Сити славу мистического и одновременно дурного места, которое лучше всего было обходить стороной.
А картины художника в ту кровавую ночь самовоспламенились и сгорели дотла, и никто никогда не увидел, что же за картины писал Алексей, которые стали причиной его падения и смерти его семьи.

* * *

‘Да ну тебя, Саша – сказал я сам себе – что ты во всякие басни веришь, как дитя малое? Тут уже давно просто бомжи обитают, потому в той квартире всё так запущено’.
И пошёл я дальше по проспекту Ленина аж до самого ДМК. Попалась мне по пути ещё пара аптек, но не нашёл я того, что искал и в них.
Разочарованный своим ‘уловом’, я развернулся и в конце концов пошёл обратно на свою вписку. На пересечении Ленина и Аношкина я снова увидел всё ту же рекламу Кузьмы Скрябина на щите.

- Всё лыбишься, паскуда! – процедил я сквозь зубы и продолжил себе путь домой.

---

Дата добавления: 2015-07-20