Глава двадцать вторая. И вот настал понедельник

И вот настал понедельник. Настал день выписки Веры Сахаровой.

Виталий писал эпикриз, коротко объяснял, что случилось с Верой до больницы и уже здесь, описывал проделанное лечение, обосновывал официальный диагноз, в который сам больше не верил; благополучный ревматический психоз. То-то подивится его наивности следующий врач, если Вера снова попадет на Пряжку. Да, следующий врач, потому что Виталий твердо решил сбежать в биохимию, в генетику, туда, где делается настоящая наука.

Он писал и знал, что сейчас Вера зайдет прощаться. Он знал гораздо больше: она верит, что прощается только с больницей — не с ним.

А как бы хорошо сказать ей:

«Ну, зайду завтра или послезавтра, посмотрю, как ты дома!»

А она бы в ответ кивнула, молча и благодарно. Нет, молча и счастливо.

Да, она ждет, что он так скажет, ждет, что отныне он будет управлять ее жизнью: «Вера, тебе пора сходить в театр, испытать, как ты перенесешь трагедию… Вера, тебе пора поехать в горы, испытать, как перенесешь мощное горное солнце… Вера, тебе пора полюбить…» И он все время будет рядом, все время страховать на случай срыва. Да-да, все время рядом, все время с нею. Ведь что такое любовь, если не взаимная страховка от жизненных ударов?

Вера верит, что так и будет.

Виталий вышел в тамбур.

— Виталий Сергеевич, благодетель наш! Мы нам так благодарны! — Родители. — Верочка была ужасно больная, я это сразу почувствовала сердцем. Коля не верил и не чувствовал, а я — сразу! Вы ее спасли, вы нас спасли! Верочка вас так полюбила, слышать не хотела ни о каких профессорах, ни о каких других больницах!

«Верочка вас так полюбила», — он был почти уверен, что так оно и есть, но в устах ее матери прекрасные слова почему-то прозвучали невыносимо пошло. Теща… От тещи можно отделаться, видеть ее три раза в год, но как отделаться от ее генов, которые она передала дочке, от крови Горянских?..

— Коля, что ты стоишь? Дай же!

Явился огромный букет роз, в котором желтела коробочка, как бы плывущая на листьях, как на зеленых волнах. Этого не хватало! Виталий вынул коробочку, протянул безропотному Коле, сказал резко:

— Это не нужно!

— Да что вы, Виталий Сергеевич, мы от чистого сердца. Сувенир, знак внимания, запонки!

— Уберите или я совсем рассержусь. А за цветы спасибо. Сейчас Вера выйдет.

Виталий взял букет, как веник, и понес в ординаторскую. Там и Капитолина, и Люда — не поговорить с Верой без свидетелей. И хорошо, что не поговорить. Вера вошла в сопровождении Маргариты Львовны. Уже в городском платье.

— Вот она какая, наша Верочка, — приговаривала Маргарита Львовна. — Совсем здоровая!

Вера молчала и смотрела на Виталия, только на Виталия.

— Ну вот, Верочка, — вступила Капитолина, — все будет хорошо. Учись, живи. А если что, ты сразу к врачу. Не откладывай, не стесняйся. Поняла?

Вера молча кивнула. Смотрела она на Виталия.

«Мы же не можем расстаться, ты же придешь ко мне, правда?»

— Я очень рад, Вера, что все так хорошо у тебя.

Еще немного, и он бы не выдержал, заговорил бы не как врач! Как удачно, что здесь Капитолина, здесь Люда.

— Желаю тебе всего хорошего, от всей души желаю!

Вера молчала и смотрела на него.

«Но ведь не может быть, чтобы ты больше ничего не сказал! Давай выйдем отсюда, выйдем, где никого. Снова в ту чудесную оранжерею!»

— Счастливо тебе, Вера. Я очень рад, что ты так хорошо поправилась.

«Но ведь не может быть…»

Наконец она выговорила вслух, почти по складам:

— Большое спасибо, Виталий Сергеевич, большое спасибо, Капитолина Харитоновна.

И вышла.

Виталий заставил себя сидеть. Заставил себя вспомнить того несчастного родича Мержеевской, у которого чудовищный ребенок. Глупая сестра Мержеевской не виновата, она хотела устроить как лучше, она ничего не понимает в психиатрии, но Виталий был бы виноват, он-то понимает!..

— А девочка, кажется, в тебя втюрилась, — бестактно сказала Люда.

Виталий еще посидел. Вера уже спустилась по лестнице… уже вышла за проходную…

Он встал. Хотел объяснить, куда идет, но не смог ничего придумать И вышел молча. Оказался в той самой оранжерее, куда только что звала его Вера — звала молча, но так понятно. В оранжерее, где они сидели так недавно вдвоем. Надо было тогда обнять ее и целовать, целовать, а не разглагольствовать!..

А теперь что ему оставалось? Он снова произносил перед нею монолог — мысленно:

«Это нас рок настиг, Вера, рок, как древнего царя Эдипа. Переживем как-нибудь, обойдемся без театральных эффектов, хотя то, что с нами случилось.… прообраз трагедий будущего, рядом с которыми трагедия Ромео и Джульетты — сентиментальное происшествие. Ну подумаешь, разъединила их вражда семейств. Чепуха. Достаточно убежать в другой город, где никто не знает ни Монтекки, ни Капулетти. А вот трагедия любящих, которые не могут соединиться из-за собственной своей природы — эта трагедия безнадежна, от нее не убежишь никуда. Уже сейчас известна несовместимость по резусу, известна роль шизофренической наследственности — и таких несовместимостей будет становиться больше и больше, появятся аллергии человека на человека!

И этот рок непреодолим, потому что рождать больных, неполноценных детей — страшное преступление! И нельзя его оправдать никакой любовью!.. Ты меня поняла, Вера? Ну скажи, что ты меня поняла!»

Он бы кричал ей это: «Ну скажи, что ты меня поняла!!» — пока она бы не кивнула покорно головой.

Наконец ему почти показалось, что она действительно рядом, действительно кивнула… Нет-нет, не рядом, если бы по-настоящему рядом, можно было бы обнять…

Надо было идти работать.

Виталий встал и пошел в свое отделение, в котором больше не встретишь Веру. В тамбуре он замешкался: может быть, пройтись по палатам без особой надобности, просто поговорить с больными, почувствовать, что он здесь все-таки нужен? Но ведь первой встретилась бы милейшая Ирина Федоровна и закричала бы: «Виталька, забыл, что у нас Витька Лавров, наш тридцатидвухлетний сын? А куда свою красулю девал? Испортил девочку, так женись на ней, сукин сын!»

Виталий свернул в ординаторскую.

Эпилог

И вот прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет!

Виталий работает в Институте биохимии, их лаборатория занимается биохимией эндогенных психозов. Получили кое-какие результаты. Эпохальных открытий за это время сделано не было, но раз много людей во всем мире работают, значит, будут и эпохальные. Конечно, хотелось бы поскорей, хотелось бы самому открыть самое главное, но Виталий смотрел на вещи трезво и не слишком обольщался на этот счет. Но его профессиональная совесть спокойна: он делает в психиатрии именно то, что нужно делать в наше время. А потому вполне заслуженны и личные достижения: защитил кандидатскую, старший научный сотрудник.

Женился на аспирантке из соседней лаборатории. Долго не мог никого себе найти, так что уже начал считаться принципиальным холостяком, к большой печали родителей, но вот все-таки женился. Сыну три года. Отличный мальчишка, начал говорить в десять месяцев! Назвали вопреки семейной традиции не Сергеем, а Виталием, дома только и слышно: «Виталик-большой! Виталик-маленький!» Приятно, когда сын в честь тебя. Правда, и тестя тоже зовут Виталием — Виталий Иванович — так что у них, как сказал однажды отец, сплошной витализм в семье.

И вот теперь, когда купил моторную лодку, снова часто бывает на Пряжке, и каждый раз удивляется, как здесь теперь чисто, какая красивая спортплощадка на месте дровяных складов. В больницу он не заходит. Говорит, там никого и не осталось из тех, с кем он работал: старики повыходили на пенсию, молодые ушли — в одном Бехтеревском сейчас работают человек шесть с Пряжки. Капитолина умерла. Люда защитилась. Обычная описательная тема: неврозоподобные варианты течения шизофрении. Когда Виталий слышит о таких работах, он каждый раз радуется, что занят настоящей наукой.

Ну конечно же, он вспоминал Веру и раньше, не бывая на Пряжке, а уж теперь, когда смотрит с другого берега на больницу — тем более. Вспоминает и никогда не сможет не вспоминать… Недавно сделал о ней запрос в диспансер. От имени своего института, естественно, частным лицам диспансер не отвечает, сохраняя врачебную тайну. Оказалось, у нее все хорошо: за все время ни одного рецидива — удивительное везение! Или так хорошо он ее вылечил?

Виталий вспоминает, и всегда при этом в ушах мелодия из «Онегина»: «Ах, счастье было так возможно, так близко…». И делается грустно. Грустно, но он ни о чем не жалеет: слишком он знает психиатрию, чтобы жалеть.

Он ни о чем не жалеет.

Ни о чем не жалеет.

Не жалеет…

21 сентября 1998 г.

Дата добавления: 2015-07-20