Глава 14 Наказание

С этого момента у нас начался типичный период романтических отношений. По молчаливому согласию мы не говорили об этом, возможно потому, что подсознательно понимали, что волшебство может рассеяться, как утренний туман. Но мы хорошо проводили время. Мы каждый день общались по телефону или электронной почте, писали смс. Мы ходили в кино, гуляли у реки, болтали за бокалом вина с сыром в баре и занимались всем тем, что вполне бы подошло для влюбленных героев мелодрамы. За исключением того, что в конце, придя домой ко мне или к нему, мы трахались, занимались оральным сексом, кусались и развлекались до полного изнеможения, синяков и визга.

Нет-нет, мы не уподобились сиамским близнецам. Я виделась с Эллой и Томасом, вырвалась домой на день рождения папы и провела пару выходных за рабочим столом. Но в то время как я пыталась убедить себя, что речь не идет о новых отношениях, я думала о Джеймсе днями напролет, как влюбленная девочка. Дошло до того, что, когда мне хотелось поговорить о том, как прошел день, или поделиться новостями, моей первой мыслью было позвонить ему. Шесть недель мы были почти неразлучны и могли поговорить в любой момент. А затем пришлось возвращаться на работу.

Сразу после завершения Большого-проекта-который-чудом-не-стал-большой-катастрофой меня командировали на неделю в другой город помогать с подобным проектом. Это означало, что работать придется день и ночь и у меня не будет ни места, ни времени поговорить с Джеймсом. Мне не хватало его – и речь шла не только о сексе, хотя мои дни были такими напряженными, что его отсутствие сделало меня особенно изобретательной по ночам, когда я наконец могла помечтать. Но я не могла с ним долго разговаривать, и, конечно же, у меня не было возможности описать все мои недвусмысленные фантазии… Честно говоря, прогорбатившись десять часов у компьютера, ко времени возвращения в отель – непременно после нескольких бокалов красного вина, разборок и сплетен с коллегами – я была уже не в состоянии писать что-либо сексуальное. И в последнюю ночь я решила, что достаточно будет короткой встречи, которая освежит наши чувства, тем более что, спросив об этом пару раз по телефону и в сообщениях, он больше к этому вопросу не возвращался.

Он позвонил вскоре после того, как я вернулась из паба и, приняв душ, свернулась клубком в постели с выпуском «Ньюснайт». Я ответила с радостью, которая несколько поубавилась, когда я услышала его голос. Отвечая на мои вопросы и рассказывая о последних подвигах котов, расспрашивая о ланче, он был довольно резок, что послужило поводом для смутного беспокойства.

И вскоре я выяснила почему.

Обычно молчание нас не тяготило, но, ожидая, пока он что-то скажет, я не могла думать о чем-то другом, чтобы заполнить пустоту. Сам факт его звонка говорил о том, что он звонил с определенной целью, но ожидание начала разговора было мучительным. За несколько долгих секунд у меня засосало под ложечкой. Я понимала, насколько важное место он занял в моей жизни, и думала, смогу ли справиться с потерей этих отношений, если он вел дело к этому. Хотя как он мог их прекратить? Мы даже еще не определили толком, что это было, черт возьми.

И вот наконец…

– Ты не хочешь мне ничего сказать?

Я застыла и вдруг поняла, что испытываю чувство вины. Знаю, это смешно. Я не сделала ничего дурного, но все же беспокоилась. Какого ответа он ждал? Что я сделала? Я была самым скучным человеком из всех, кого знала. Самым большим моим секретом были отношения Господина и подчиненной, но он знал все об этой стороне моей жизни. Виски у меня ломило, и я не имела ни малейшего представления о том, какого ответа от меня ждали, и это незнание делало меня совершенно беспомощной, но это была не та ситуация, в которой это чувство заставляло мое сердце биться сильнее.

Самым большим моим секретом были отношения Господина и подчиненной.

– И?

Я не думала, что его голос мог прозвучать еще более раздраженно, но это определенно было так.

Я сделала глубокий вздох и хотела ответить, но, если честно, не знала, что говорить. Я выдохнула и постаралась, чтобы мой голос по крайней мере был спокойным.

– О чем ты? Все в порядке?

Прошло несколько секунд.

– Ты думаешь, что все в порядке, Софи?

Черт. Что значит «все»? Все во всем мире? Все в наших отношениях, которые и на отношения не были похожи? Все, о чем мы говорили сегодня? Мне нужна была зацепка, хоть какая-то, чтобы я перестала чувствовать себя подопытным кроликом.

– Думаю, да. А в чем дело? Ты думаешь по-другому? Что-то случилось?

– Нет, Софи, ничего, я бы так сказал.

Думаю, что в обычный день, когда у меня не шумело бы в голове от пары бокалов вина и возрастающего беспокойства из-за того, что он дважды назвал меня по имени – а это свидетельствовало о надвигающихся неприятностях, – я бы выкрутилась. Но не в этот раз, что привело к окончательному провалу.

– Что ты имеешь в виду?

– А ты как думаешь, Софи?

Три «Софи» подряд. Плохой знак. И по-прежнему никакой зацепки!

Я старалась скрыть свое беспокойство, так как знала, что это только ухудшит ситуацию и положение было рискованным. Я выдавливала из себя слова – я чувствовала себя такой бесправной, что мне хотелось послать его подальше.

– Я не знаю и поэтому спрашиваю.

Он вздохнул, и я почувствовала укор совести, хотя он так меня достал, что я жалела, что ответила на его звонок и не сказала позже, что уже спала.

– Что ты должна была сделать на этой неделе, Софи?

Вот мерзавец. Он не забыл. Конечно же, не забыл.

– Отправить тебе письмо… Извини, у меня просто руки не дошли, столько работы, и Интернет в отеле барахлит. Я не очень была в настроении и, знаешь, так уставала…

Я замолкла. Мой голос казался плаксивым даже мне самой.

Он заговорил так тихо, что мне пришлось заткнуть пальцем другое ухо, чтобы услышать его:

– Я просил тебя только об одном, Софи. Ты это сделала?

У меня защемило сердце. Я бы так хотела дать ему другой ответ. Это была не игра, и мне было совсем не весело. Я чувствовала себя ужасно, поскольку ничем не доказала, что думаю о нем во время моего отсутствия и подчиняюсь ему должным образом. Это было странно. Глупо, но я испытывала сильное чувство вины.

Я тихо ответила:

– Нет, не сделала, прости.

На линии были слышны только помехи, и, пока я их слушала, ощущение того, что я виновата и подвела его, овладело мной полностью.

– Я кое-что положил в боковой карман твоей сумки с вещами. Пойди возьми.

Не знаю, что я ожидала увидеть, открывая коричневый бумажный пакет, но моя тревога исчезла, когда я вытащила четыре пары палочек для еды – как в любом китайском ресторанчике.

– Ну что, ты достала?

Я не могла скрыть изумления:

– Палочки. Хватит, чтобы устроить вечеринку.

Он фыркнул, и на секунду я почувствовала, что это вновь был мой Джеймс, и даже мысль о том, что он раздражен, стала беспокоить меня меньше.

– Тебе понадобятся три пары и резинки.

Резинки? Я вытащила их со дна сумки. Н-да.

– Плотно обвяжи резинками оба конца каждой пары. Плотно.

Я начала их обвязывать, раздумывая, для чего это нужно.

– Когда закончишь, разденься.

Ох.

Его голос был спокоен. В нем уже не было ни раздражения, ни обиды. Он говорил решительно и невозмутимо. То, что должно было произойти, было неизбежно. Может, это и не доставило бы ему удовольствия, но программа была обязательной, и я должна была получить урок. Я знала об этом еще до того, как услышала его объяснения того, как я себя накажу.

Честно говоря, я была далеко не уверена в том, как все пройдет, поскольку я ужасно трушу, когда дело доходит до того, чтобы причинить себе боль. Я не выдергиваю брови, потому что это очень больно. Но все же насколько это может быть тяжело? Боль, которую я причиню себе сама, будет значительно легче, чем то, что сделал бы сам Джеймс. Верно? Я его недооценила. После его объяснений, что сделать с сосками при помощи зажимов из палочек, я поняла, что все было не так просто, как я думала.

Долю секунды до того, как резинки, соединяющие палочки, оказались на месте, я думала, что все будет хорошо. Еще одно доказательство, если таковые нужны, того, какая я идиотка. Было больно. Очень. Я втянула воздух через нос, пытаясь справиться с болью и дышать глубоко, подавить ее в отчаянном ожидании того, что боль притупится, когда соски онемеют. К тому времени, когда это произошло, мое дыхание было прерывистым и я чуть не рыдала.

Наконец я была в состоянии говорить.

– Я надела.

– Правда? Не знал, что ты обладаешь телепатическими способностями. Ты что, черт, мысли читаешь, Софи?

– Что?

Я просто не могла сконцентрироваться на том, что он говорил, настолько острой была боль.

– Ты спросила меня, как надеть зажим?

Черт возьми.

– Нет, не спросила.

– Глупая, глупая девчонка. И как ты его надела?

Я понимала, к чему он клонит, и испытывала смешанное чувство тревоги и ярости. Я ответила с вызовом, поскольку знала, что, как бы я его ни надела, это будет неправильно:

– Горизонтально, поперек груди.

Он громко зацокал языком, и я была рада, что его нет рядом, так как знала, что не смогла бы не бросить в его сторону сердитый взгляд, что навлекло бы на меня еще большие неприятности.

– Ах, дорогая, тебе следовало сначала спросить. Я бы хотел, чтобы это было по диагонали, в направлении твоего плеча. Переверни. Сейчас же.

Тоненький голосок в моем подсознании, который всегда отпускал комментарии во время моего подчинения, спрашивал меня, что именно заставляет меня соглашаться на эти страдания, в то время как Джеймс был так далеко и даже не мог меня видеть. Но большая часть меня хотела услужить ему, исправиться, быть храброй, дать повод гордиться мной. И я собиралась исполнить все в точности, как только у меня перестанут трястись руки.

Большая часть меня хотела услужить ему, исправиться, быть храброй, дать повод гордиться мной.

Мне пришлось на секунду раздвинуть палочки, прежде чем я смогла перекрутить зажим. Это вызвало прилив мучительной боли. Я не смогла сдержать крики, даже когда зажим был на месте.

Раздался приглушенный звук одобрения:

– Умница. Теперь надень второй.

– Как ты хочешь, чтобы я это сделала?

Я не могла сдержать резкость.

Он благодарно засмеялся, не обращая внимания на мой тон.

– Хороший вопрос. Симметрично первому. Сделай все правильно, и тебе не придется исправлять.

Я взяла второй набор палочек и раздвинула их, готовясь испытать боль.

Я лежала на кровати обнаженная, не двигаясь, минут десять, пока он снова не заговорил. Надеть вторую пару, а затем третью – это все, что я могла сделать для того, чтобы тихо лежать на кровати, держа телефон и слушая его дыхание за сотни миль от меня. Мое дыхание в отличие от его было учащенным. На этот раз я не закричала, сосредоточив все силы на том, чтобы справиться с болью, наблюдая, как палочки поднимались и опускались с каждым вздохом.

Надеть вторые палочки было еще мучительней, поскольку я знала, насколько это будет больно. Соски распухли и покраснели, в них пульсировала боль, накатывающая волнами. Мой клитор, получив третий и последний набор, набух и пылал болью, плотно зажатый между раздвинутых ног.

Я лежала, стараясь не двигаться, не делать ничего, что могло бы усилить боль, пульсирующую в моем теле. Выдерживая пытку, испытывая странное ощущение, понятное только Джеймсу и мне, что я у него в долгу, пытаясь перенести мучения и полная решимости не подвести его вновь. А затем я чуть не выронила телефон, когда услышала:

– Хорошо. Теперь, думаю, пришло время приступить к твоему наказанию, Софи, а?

Приступить? Черт.

Его голос был полон очарования и спокойствия. В нем не было злости, когда он сказал мне, что знал о том, что у меня не дойдут руки до письменного задания, что я просто канительщица, которая оставляет все дела на последний момент. Он сказал, что положил палочки в боковой карман моей сумки в нашу последнюю ночь, надеясь, что в них не будет нужды. Как он спрашивал о письме в надежде, что я хоть что-то сделала, и все больше разочаровывался, когда стало ясно, что я не только не собиралась этого делать, но и пропустила мимо ушей его вопрос о том, когда я это сделаю. Что это свидетельствовало о неуважении.

Тело мое ныло от боли. Я лежала на кровати, внимательно его слушая и испытывая угрызения совести из-за того, что я его разочаровала, ожидая подходящего момента, чтобы извиниться. Ход моих мыслей был нарушен вопросом о том, насколько сильно я возбуждена. Несмотря на мучения, которые доставляла мне боль в клиторе – я была благодарна за то, что боль в сосках притупилась, – я была возбуждена. Я не знала, что сказать. В конце концов это было наказание. Должна ли я была признаться в этом? Или это могло только усугубить ситуацию? Пока мой затуманенный болью мозг пытался решить эту головоломку – что хуже: соврать или признаться? – я услышала его приглушенный смех.

– Не беспокойся, дорогая, я об этом знаю. Ты не можешь с этим справиться, это от тебя не зависит, так?

Из моего горла вырвался звук, означающий несогласие, а затем, честно говоря, я передумала продолжать в том же духе.

– Опусти палец между ног. Намочи клитор.

Я сделала робкую попытку, боясь сбить один из зажимов на груди. Я ввела палец и начала поглаживать клитор, слегка двигая им между краев зажима, что вызвало боль. Против воли я начала испытывать удовольствие, смешанное с болью. Но когда дыхание мое изменилось, выдавая меня, Джеймс строго приказал мне остановиться. Я сдержала вздох разочарования, думая, что в таких обстоятельствах это будет безопасней, и, как оказалось, была совершенно права.

– За что я тебя наказываю?

– За то, что я не отослала тебе письмо, как обещала. Мне жаль.

– Тебе будет жаль, я обещаю. Но это еще не все. За что еще?

Черт. Что еще? Что еще я сделала? Я честно не могла вспомнить ничего другого, но если бы я сказала и оказалась не права…

Пока я отчаянно пыталась понять, о чем он говорит, он зашипел мне в ухо:

– Ты даже не помнишь, да?

Сердце у меня замерло.

– Ты не только не сделала того, о чем я тебя просил – такой пустяк по сравнению с тем, чем ты занималась последнюю неделю, – но я спрашивал тебя три раза, делаешь ли ты это, и три раза ты говорила мне, что делаешь. Один раз ты снизошла до того, что отослала мне сообщение, выразив свое полное пренебрежение.

Его голос зазвучал скептически при мысли о том, что я могла осмелиться на такое:

– Пренебрежение ко мне: давать понять, что не собираешься делать то, о чем я тебя просил.

Бог мой. Я снова принялась извиняться, но он оборвал меня:

– Ты будешь говорить, когда я тебе позволю. Если честно, то я не верю ни одному слову, слетающему с твоего языка. Так что придется тебя наказать.

Придется? Если б у меня не перехватило дыхание, я бы спросила, что же, черт возьми, было до этого? Потом я была рада, что не сделала этого.

– Сними зажим с клитора. Сейчас.

Услышав его приказ, я испытала облегчение. Что бы ни произошло дальше, это, по крайней мере, не будет связано с нестерпимой болью в клиторе. Я с нетерпением протянула руки и, тяжело дыша, сняла зажим. Я хранила молчание, пока восстанавливалось кровообращение в моем истерзанном клиторе, корчась от нарастающей боли.

То, как изменилось мое дыхание, не прошло незамеченным.

– Хорошая девочка.

Меня согрела его похвала даже в середине наказания, и меня охватило ложное чувство безопасности.

– А теперь возьми зажим и надень на язык.

Чувство безопасности улетучилось, и я не могла промолчать.

– Что?

– Ты меня слышала. Твой насмешливый язычок довел тебя до беды и получит по заслугам. Высунь язык и надень на него зажим. Высунь его как можно больше. Сейчас же. И я хочу, чтобы ты его прищемила.

У меня тряслись руки. Я была в ярости. Сбита с толку. Чувствовала себя виноватой. Боялась. Удивлялась, какого черта я позволяю ему это делать, но знала, что позволю и это будет моей карой. Я не знала, насколько это будет больно, и меня поташнивало от страха, но я была у него в долгу, и он надеялся, что я смогу это сделать. Да, это будет выглядеть глупо, но меня никто не увидит. И Джеймс не сможет меня услышать. Все обойдется. Я думала, что смогу это сделать. Смогу.

И сделала.

Первое, что я почувствовала, когда это подобие зажима защелкнулось у меня на языке, был привкус моей смазки. Долей секунды позже, когда вернулась способность чувствовать, я испытала прилив боли. Я взвыла и, говоря честно, не смогла бы сказать, какое чувство приносило мне больше разочарования, – я вообще не могла говорить. Я попыталась слегка перекатить палочки языком, чтобы поудобней расположить их между зубами, немного напоминая своенравную лошадь.

– Надела?

Глупо, но я закивала головой, прежде чем выдавить из себя что-то утвердительное.

– Сдается мне, ты ощутила свой вкус, да?

Я знала, что он ждет ответа, но во второй раз мой шепот прозвучал еще тише и, если шепот может звучать таким образом, стыдливо.

Он засмеялся:

– Давай, Софи. Ты знаешь правила. Отвечай как следует.

Я пришла в ярость. Я сомкнула губы вокруг палочек как только могла, с высунутым языком.

– Ты можешь говорить с таким зажимом, Софи, и ты будешь говорить. У меня впереди целая ночь, а ты только напрашиваешься на неприятности.

Я молчала.

– Хорошо. Шлепни себя между ног. Три раза. Чтобы я слышал. Если не услышу, я заставлю тебя делать это снова, пока не сделаю сам.

Я не думала о том, чтобы оказать непослушание, но чувствовала, как нарастает паника, испытывая страх от мысли о том, что с каждой минутой ситуация становится все хуже.

Я сжимала голову руками, но собралась с духом, чтобы нанести первый удар. Я шлепнула себя сильнее, чем собиралась, и задела клитор. Случайно я прикусила язык, пытаясь сдержать стон. Второй удар был лучше – если к жестокому самоистязанию можно применить это слово, – но третий отозвался мучительной болью, поскольку я умудрилась задеть зажим вокруг левого соска, опуская руку. Я не могла сдержать крик и услышала в ответ цоканье языком. Эти звуки выводили меня из себя, несмотря на мои попытки покориться ему.

– Ты груба сегодня вечером, Софи, и непослушна. Ты знаешь, что должна благодарить меня за каждый удар, который я тебе наношу.

Я не могла говорить. Я не хотела говорить. А затем он произнес то, что наполнило меня ужасом, справиться с которым я не могла.

– Мы можем заниматься этим всю ночь. Теперь ты ударишь себя шесть раз. И если ты не будешь отсчитывать удары и благодарить меня каждый раз, я удвою их количество, а затем еще раз удвою, и мы будем продолжать, пока ты не дашь мне того, что я хочу. Так что все зависит только от тебя. Я с удовольствием пролежу здесь всю ночь, слушая твое хныканье. На самом деле это весьма занятно. Но так или иначе, ты свое получишь. И ты будешь разговаривать со мной.

Ты знаешь, что должна благодарить меня за каждый удар, который я тебе наношу.

Я его ненавидела. Проблема была не в том, что мне было сложно подчиниться, достичь возбуждения или возбудить его. Он не заставлял меня покидать мою зону комфорта и не унижал меня ради взаимного удовольствия. Но он унижал меня так, как никогда раньше. Я действительно испытывала ненависть, но это чувство было пропитано смятением и ощущением вины. Я открыла рот в надежде заговорить, пытаясь выговорить слова онемевшим языком и сглотнуть слюну, собравшуюся в уголках губ. Я словно стояла на краю пропасти. Я знала, чего он хотел. Знала, что выбор за мной. Знала, что не хочу этого делать, и каждая частичка моей души кричала, призывая остановиться. Но я хотела исправить ситуацию. Хотела взять планку, которую он установил так высоко, но не подвести его и не подвести себя. Выбор был за мной. В некотором смысле я не была этому рада, поскольку это обостряло ощущение подчинения и унижения, делая его еще более мучительным. Выбор был за мной, и я предпочла принять наказание и унижение. Он знал об этом, как и о том, насколько мне ненавистна каждая секунда.

Я нанесла удар. Достаточно сильный, чтобы у меня перехватило дыхание. А затем с трудом, голосом, полным слез, мне удалось сказать:

– Один. Благодарю тебя.

Но это было не так. То, что я сказала, звучало глухо и невнятно – верным было лишь количество слогов. Возможно. Я испытала прилив стыда и унижения и, пытаясь его игнорировать, ударила себя вновь. Услышать себя во второй раз было еще хуже, чем в первый, – не знаю почему. Я все еще разговаривала как идиотка и, услышав, как жалко прозвучал мой голос, заплакала, отчего моя речь стала еще неразборчивей. Я продолжала наносить удары, считать и благодарить (хотя я не была уверена в том, в какой мере я испытывала благодарность), и к шестому удару я задыхалась от рыданий, надеясь, что это немыслимое унижение вскоре кончится.

Наказания – забавная вещь. Многое в отношениях Господина и подчиненной связано с болью – с тем, чтобы ее причинить и… выдержать. Наказание ударами или тростью по некоторым сомнительным правилам игры доставляет мне удовольствие и возбуждает меня, но в этот раз… Я испытывала угрызения совести из-за того, что разочаровала его. Меня угнетала мысль о том, что он счел это настолько неизбежным, что продумал наказание заранее. И внезапно, лежа на кровати в отеле вдалеке от дома, с пылающими от боли сосками и израненным языком, после того, как меня заставили проделать нечто ужасное и унизительное, я почувствовала себя невыносимо одиноко.

Да, я понимаю, что именно это должно быть результатом наказания. Я просто не думала, что шесть палочек и полдюжины резинок сделают свою работу так хорошо.

Немного успокоившись, я попыталась вытереть слезы, не задевая палочки. Рыдания превратились во всхлипывания, и наконец раздался его голос.

– Ты поняла, почему я наказал тебя подобным образом?

Я сглотнула через палочки, прежде чем прошипеть «да», закрыв глаза от звука собственного голоса.

– Я наказал тебя так, потому что ты – маленькая глупая девчонка, и именно так наказывают маленьких глупышек.

Будь я в обычном расположении духа, я бы что-нибудь сказала, хотя бы закатила глаза, услышав «девчонка». Но сейчас я лежала молча, испытывая чувство стыда, пытаясь не пустить слюни, и мой язык горел от боли.

– Ты маленькая глупая девчонка, верно?

О, нет, подумала я, только не это. Если меня называли хорошей девочкой, в крайнем случае я испытывала подозрительные приливы радости, но это… Я ощутила, как сжимаю палочки губами и моим торчащим языком в молчаливом протесте.

– Ударь себя еще раз.

Еще до того, как мне пришла мысль о неповиновении, моя рука уже двигалась, выполняя его желание. Я поблагодарила его.

– Скажи это.

Я вздохнула. Открыла рот. Закрыла. Попыталась снова.

Внезапно палочки уперлись мне в зубы, когда я попыталась заговорить, хотя еще несколько секунд назад все было иначе. Позор был очевиден, хотя слова из-за обездвиженного языка прозвучали невнятно:

– Я маленькаяглупаядевчонка.

– Маленькие глупые девчонки плюют на других, верно?

Я заскулила, выражая согласие со всем, что он говорил, со всем, что могло прекратить это, поскольку боль и унижение были нестерпимы.

– А сейчас ты можешь сказать, что плюешь на меня?

Я издавала нечленораздельные звуки, которые не говорили ни о чем, кроме моего отчаяния.

– Нет, не могу.

– Так попытайся! – прошипел он.

Давай, Софи, это скоро кончится. Хуже уже быть не может. Слезы ручьями лились по моему лицу, когда я попыталась это сделать – безнадежно, вновь и вновь пытаясь выдохнуть и заставить губы слушаться, в отчаянии ожидая, когда муки кончатся и я смогу закрыть рот, сведенный судорогами боли.

А затем, конечно, все стало хуже.

– Положи руку между ног. Что ты чувствуешь?

Я вспыхнула. Я знала, что я буду чувствовать, несмотря ни на что. Я была совершенно мокрой. Удары ладонью становились все более влажными, что выдавало меня с головой, даже без тех доказательств, которые оставались у меня на пальцах.

– Стесняешься сказать? Прижми пальцы к своему высунутому языку. Попробуй себя на вкус. Скажи, что ты чувствуешь.

Я протянула руку к горящему от боли рту и ощутила вкус того, как мое тело предало мой разум, своим дрожащим языком. Сжав зубы, я сказала ему то, что он уже знал:

– Я мокрая.

– Что?

В этот момент моя ненависть к Джеймсу была столь же велика, как и желание повиноваться ему. Я хотела превзойти его в своем подчинении. Для меня это было состязанием, и я могла выиграть, только не проявив малодушия. Бредовая идея? Возможно. Вероятно, причиной мог быть мой онемевший язык. Я выдавила сквозь зубы:

– Я мокрая.

– Хорошая девочка.

Чувство ненависти исчезло, и я испытала прилив гордости наряду с легким приступом паники от ощущения того, насколько управляемой я становлюсь.

– А теперь доведи себя до оргазма. Когда я услышу, как ты кончишь, ты сможешь снять зажимы.

Я действительно не знаю, спасло ли ситуацию, если бы я кончила легко при таком отношении с его стороны. Стоило постараться, но язык так болел и я с таким трудом сглатывала слюну, что наряду с глубоким чувством унижения и раскаяния это отвлекало меня, и я не могла достичь оргазма быстро. К тому времени как я молила его дать мне возможность кончить, голос мой срывался, был полон отчаяния и неразборчив, а тело ломило от боли, и я чувствовала себя совершенно обезоруженной. Я была полностью в его власти и, так или иначе, больше никогда не допустила бы подобной ошибки.

Мне было так стыдно – из-за того, что я разочаровала его и сделала столько унизительного.

Когда я вернулась на землю, осторожно снимая зажимы с груди и языка и испытывая дикую боль при приливе крови, я чувствовала себя изможденной и странно расстроенной. Я хотела поговорить с ним, но не знала, что сказать. Мне было так стыдно – из-за того, что я разочаровала его и сделала столько унизительного по его просьбе, – что не могла разговаривать как обычно. Я чувствовала себя более косноязычной, чем с зажимом на языке.

Он проявлял столь неуместное, но все же столь успокаивающее внимание, спрашивая, как я себя чувствую, не нужно ли мне положить лед на саднящий язык. Смешно, но от его доброты у меня вновь появились слезы на глазах.

При попытках заговорить мой голос звучал сипло, а во рту было сухо.

– Все будет хорошо, спасибо.

Я знала, что со мной все будет в порядке, как и то, что не забуду его урок еще долго и никогда не смогу смотреть на палочки для еды по-прежнему.

– Умница.

Я сглотнула и, не пытаясь скрыть раскаяния, сказала:

– Я виновата, прости.

Его голос звучал тепло и успокаивающе:

– Прощаю. И если хочешь, я дам тебе другое задание, чтобы ты выполнила его так, как я хочу.

Я согласилась еще до того, как он кончил фразу. Он сказал мне открыть внешний карман сумки (я поняла, что должна относиться к содержимому моего багажа с большим вниманием!) – я нашла там мешочек, а в нем маленький вибратор, вставку в анус и баночку со смазкой.

Вид этих предметов на краю постели заставил мое сердце биться быстрее, хотя я не была уверена в том, что после пережитого смогу выдержать еще что-нибудь этой ночью.

Он сказал мне заткнуть зад, вставить вибратор поглубже и описать ощущения, которые я испытывала в каждый унизительный момент наказания, которому я подверглась, вплоть до отчаянного желания кончить. Я не должна была испытать оргазм, пока не допишу до конца и не отправлю ему сочинение по электронке. В сочинении должно было быть не менее двух тысяч слов, но если я кончу раньше – на тысячу больше при каждом «инциденте». И если он не получит его в ближайшие часы до того, как я закончу дела и вернусь домой, я буду наказана снова лично им, возможно, при помощи зажима на языке, поскольку ему известно, насколько это мне пришлось не по нраву, и ему действительно нравилась идея посмотреть, как я буду говорить с зажимом во время порки тростью.

Во рту у меня пересохло, и я в смятении смотрела на вставку, которая выглядела значительно толще, чем что-либо, когда-то побывавшее у меня в заднице. Голос у меня дрожал.

– Она размером почти с меня.

Я представила, как он улыбается.

– Знаю. Мне пора спать, завтра рано на работу. Думаю, тебе лучше начать.

Я протолкнула вставку и, испытывая боль во всем теле, уселась писа́ть. Я писала несколько часов, пытаясь выразить свои чувства, принести извинения и ублажить его. Наконец, написав то, чем была довольна, я смогла поспать…

По пути домой меня не покидало тревожное чувство. С самого начала для меня были неприемлемы отношения, в которых повседневные дела были смешаны с отношениями Господина и подчиненной, при которых проступок в обыденной жизни мог привести к возмездию. Я не думала, что прошлой ночью произошло именно это, но не была уверена. Определенно, это было гораздо ближе, чем я надеялась. Он не ответил и даже не подтвердил получение моего письма. Я не могла избавиться от чувства, что, возможно, пересекла границу. Или пересек он. Я просто не могла себе представить, как все могло вернуться в прежнее, относительно спокойное русло.

А затем я сошла с поезда, покатила сумку сквозь толпу, соображая, как добраться домой и следует ли потом позвонить Джеймсу. Внезапно я увидела его перед собой. На лице его была улыбка, он сгреб меня в объятия и целовал, пока наше желание очутиться в укромном уголке не стало очевидным. Одной рукой подхватив меня, другой сумку, он повел меня к выходу. Моя гнетущая нервозность по поводу возвращения внезапно исчезла, и я испытывала только радость от того, что я была с ним. Ну, и обычное желание…

Дата добавления: 2015-07-26