Глава 19. Вьетнам, Мьянма и Камбоджа: возвращение в современный мир

29 октября 1977 года старый вьетнамский самолет «ДС‑3 Дакота» (DC‑3 Dakota), выполняя рейс по маршруту внутри страны, был угнан и приземлился в Сингапуре. Мы не могли предотвратить его приземления на авиабазе Селетар и разрешили Вьетнаму прислать новый экипаж, чтобы вместе со старым экипажем и пассажирами, находившимися на борту, забрать самолет обратно во Вьетнам. Мы заправили самолет топливом, провели необходимое обслуживание. Угонщики были преданы суду и приговорены к 14 годам тюремного заключения.

Вьетнам так и не рассчитался за топливо и обслуживание. Вместо этого на нас обрушился бесконечный поток требований вернуть угонщиков и предупреждений о возможных последствиях в случае, если мы откажемся это сделать. Мы заняли твердую позицию и не позволили запугать себя, иначе подобным проблемам не было бы конца. Отношения Сингапура с Вьетнамом, который объединился в 1975 году, начались с противостояния.

Вьетнамцы ловко эксплуатировали опасения стран АСЕАН и их желание поддерживать дружеские отношения с Вьетнамом. Тон их радиопередач и газетных публикаций был угрожающим. Их лидеры казались мне невыносимыми людьми, – они были полны чувства собственной значимости и сравнивали себя с «пруссаками Юго‑Восточной Азии». Действительно, они пережили много страданий, вынеся на себе все ужасы, причиненные американской военной машиной, и, проявив огромную выносливость и замечательную изобретательность в использовании американских средств массовой информации в пропагандистских целях, победили американцев. Вьетнамцы были уверены, что смогут победить любую страну в мире, которая напала бы на них, даже Китай. К нам, маленьким государствам Юго‑Восточной Азии, они не испытывали иных чувств, кроме презрения. Вьетнам заявил, что установит дипломатические отношения с каждой страной АСЕАН в отдельности, и отказался иметь дело с организацией в целом. Вьетнамские газеты критиковали Филиппины и в Таиланд за наличие там военных баз США и говорили о существовании сговора в отношениях между Китаем и Сингапуром.

К 1976 году все более углублявшиеся разногласия в отношениях с Китаем вынудили вьетнамцев послать дипломатические миссии в страны АСЕАН. Во время поездки по странам региона министр иностранных дел Фан Хиен (Phan Hien) говорил о мире. Первоначально он исключил посещение Сингапура из программы своей поездки, но затем изменил свои планы и прибыл к нам в июле 1976 года. Он сказал, что Вьетнам не вмешивался во внутренние дела других стран, но провел различие между народом и правительством Социалистической Республики Вьетнам. По его словам, народ Вьетнама поддерживал справедливое дело народов Юго‑Восточной Азии, боровшихся за независимость (под этим он подразумевал коммунистические мятежи); а правительство Вьетнама хотело установить двусторонние отношения с этими странами. Я ответил, что эта дипломатическая казуистика не позволяла нам избавиться от впечатления, что такой двойной подход представлял собой вмешательство во внутренние дела других государств. Говоря о советской помощи Вьетнаму, я заметил, что великие державы знали, что непосредственно воевать друг с другом было опасно, так что они использовали третьи страны для расширения своего влияния. Разногласия же между странами АСЕАН разрешались внутри этой организации, так что ни Советский Союз, ни Соединенные Штаты не могли использовать их в своих целях.

Год спустя премьер‑министр Фам Ван Донг (Pham Van Dong) также первоначально не включил Сингапур в план своего визита по странам региона, вероятно, чтобы припугнуть нас. Мы не испугались, – вьетнамцы пока что не могли причинить нам никакого вреда. Он прибыл 16 октября 1978 года и показался мне высокомерным и недоброжелательным человеком. Вьетнамцы были прекрасными режиссерами. Первым к нам приехал Фан Хиен, чтобы показать нам слащавое, улыбчивое лицо коммунистического Вьетнама. Теперь Фам Ван Донг, пожилой человек в возрасте 72 лет, приехал показать нам, что они были тверды, как сталь. Во время дискуссии, продолжавшейся 2.5 часа, мы расточали любезности и говорили иносказательно, а откровенный и прямой разговор между нами начался в машине по дороге из аэропорта.

Я начал с комплиментов по поводу желания Вьетнама работать вместе с нами для укрепления мира, стабильности и процветания. Тем не менее, прослушивание передач «Радио Ханоя» и чтение газеты «Нян зан» (Nhan Dan) порождало у меня некоторые сомнения: их тон был недружественным, даже угрожающим. Фам Ван Донг ответил, что Вьетнам – социалистическая страна, а он – коммунист, исповедующий марксизм‑ленинизм. Он приехал в Сингапур, чтобы вести переговоры в качестве премьер‑министра Социалистической Республики Вьетнам. Вьетнам внес свой вклад в дело революции и мира в Юго‑Восточной Азии и во всем мире. По его словам, это не должно было беспокоить Сингапур. Вьетнам – страна с населением в 50 миллионов человек; это мужественные и образованные люди; страна богата природными ресурсами. И США, и Япония говорили вьетнамцам, что их страна станет экономически сильной, а потому и США, и Япония будут нуждаться в развитии торговых и экономических отношений с Вьетнамом.

После такого уверенного вступления, отвечая на мои вопросы, он заявил, что Пекин подстрекал 140–150 тысяч этнических китайцев, проживавших на севере Вьетнама, покинуть Вьетнам и вернуться в Китай. Он сказал, что вьетнамцы не понимали, почему Китай делал это. Причиной возникновения этих проблем было отношение Китая к Вьетнаму после победы Вьетнама над Америкой. Он сказал, что Китай продолжал свою экспансионистскую политику в отношении Вьетнама. Пекин использовал «красных кхмеров» для организации нападений на территорию Вьетнама и совершения ужасных преступлений. Кампания, развернутая китайским посольством в Ханое, привела к массовому отъезду из Вьетнама людей народности хоа, которые затем получали в Китае специальную подготовку с целью возвращения на вьетнамскую территорию. Китайцы зарубежья всегда чувствовали приверженность к своей родине, – это искреннее и достойное уважение чувство, но Пекин играл на этих чувствах.

Я спросил его, станет ли Пекин проводить подобную политику в отношении Сингапура, если откроет в городе свое посольство. Фам Ван Донг ответил, что он так не думает, ибо в планы Китая не входило возвращение на родину всех китайцев, живших за рубежом. Китай предпочитал оставить их там, где они жили и использовать в качестве инструмента своей политики. Многозначительно посмотрев на меня, он сказал, что проживающие за рубежом китайцы всегда будут поддерживать Китай, так же как проживающие за рубежом вьетнамцы всегда будут поддерживать Вьетнам.

После этого он перешел к экономическим взаимоотношениям, удивив меня заявлением, что Сингапур мог бы внести вклад в восстановление Вьетнама. Когда я мягко возразил, что мы должны получать что‑то взамен за наши товары и услуги, он прямо сказал, что экономика Вьетнама была слаборазвитой, а возможности для торговли – ограниченными. В тот же вечер, когда мы прохаживались перед ужином, он снова сказал, что Вьетнаму было нечем торговать, но он нуждался в помощи. Поскольку Сингапур извлекал выгоду из войны во Вьетнаме, продавая американцам военные материалы и сырье, то нашим долгом было помочь Вьетнаму. Я был ошеломлен этим высокомерным и воинственным отношением.

Когда на следующий день мы ехали в машине по набережной, он увидел множество кораблей, стоявших в порту. Он снова подчеркнул, что мы извлекли огромную выгоду из войны во Вьетнаме и развивали Сингапур за их счет, так что нашим долгом было помочь им. Я не верил своим ушам и не мог понять, почему мы должны были помогать им, – только ли потому, что они обнищали в результате войны, которую мы не развязывали и в которой не участвовали? Я сказал, что основными военными материалами, которые мы поставляли американским войскам, были ГСМ (горюче‑смазочные материалы), продававшиеся американскими и британскими нефтяными компаниями. Прибыль, получаемая Сингапуром от этой торговли, была ничтожна. Он посмотрел на меня скептически. Я сказал, что мы были готовы торговать, а не предоставлять безвозмездную помощь. Это ему не понравилось, и мы расстались вежливо, но холодно.

12 лет спустя, в 1990 году, на Всемирном экономическом форуме в Давосе, заместитель председателя правительства Вьетнама Во Ван Киет (Vo Van Kiet) попросил о встрече со мной. Он хотел оставить в стороне разногласия между нами и приступить к сотрудничеству. Я посетовал на то, что, начиная с декабря 1978 года, из‑за вьетнамской оккупации Камбоджи, было упущено столько времени. Я подчеркнул, что до тех тор, пока этот конфликт не будет разрешен, какие‑либо межправительственные связи были невозможны. Киет сказал, что Вьетнам – страна огромных возможностей, и что правительство выдало более 100 инвестиционных лицензий зарубежным компаниям. Я ответил, что, независимо от того, выдадут ли вьетнамцы 100 или 1000 лицензий, вьетнамская экономика не начнет бурно развиваться до тех пор, пока США не одобрят выделение Мировым банком льготных кредитов на восстановление Вьетнама, а крупные американские банки не сочтут, что риск, связанный с инвестициями во Вьетнаме, является приемлемым. Тем не менее, как только Вьетнам выведет свои войска из Камбоджи, мы снова начнем с того же самого места, где мы остановились в 1978 году.

В октябре 1991 года Вьетнам и все заинтересованные стороны подписали в Париже соглашение о всеобъемлющем политическом урегулировании в Камбодже. Через неделю Во Ван Киет, теперь уже в качестве премьер‑министра, посетил Сингапур. Хотя я уже не был премьер‑министром, мы встретились на обеде, который дал в его честь мой преемник, премьер‑министр Го Чок Тонг. Когда обед подходил к концу, Во Ван Киет поднялся, подошел ко мне и, пожав мои руки в типичном партийном рукопожатии, спросил, смогу ли я помочь Вьетнаму. Я поинтересовался, чем я могу помочь. Он сказал, что хотел бы предложить мне стать их экономическим советником. Я потерял дар речи. Я был мишенью их язвительных нападок с момента начала вьетнамской оккупации Камбоджи. Придя в себя от изумления, я сказал, что мой опыт был ограничен рамками государства‑города, и что у меня не было опыта управления такой большой страной как Вьетнам, с населением 60 миллионов человек. К тому же страна была разрушена войной, в ней сохранялась коммунистическая система, которую следовало трансформировать в рыночную. Он продолжал настаивать на своем и прислал мне два письма, в которых повторил свою просьбу.

После обмена письмами я согласился приехать во Вьетнам, но не в качестве советника, а только для участия в дискуссии и обмене взглядами о путях перехода Вьетнама к рыночной экономике. Когда я посетил Ханой в апреле 1992 года, отношения между нами полностью изменились. Заседания проводились в украшенном орнаментом зале, в центре которого стоял бюст Хо Ши Мина (Ho Chi Minh). Я провел целый день с Во Ван Киетом и командой его министров и официальных лиц. У них было пять основных вопросов, начиная с того, на производстве каких товаров следовало сосредоточиться Вьетнаму в ходе своей модернизации, с какими партнерами и на каких рынках работать. Я ответил им, что в самом вопросе отражался образ мышления, воспитанный долгими годами централизованного планирования, ибо они исходили из того, что какие‑то определенные товары, рынки или торговые партнеры приведут к трансформации их экономки. Я предложил им изучить опыт Тайваня и Южной Кореи, которые сами преобразовали себя из аграрных государств в новые индустриальные страны. Я сказал, что хорошей стратегией было бы использование Южного Вьетнама, особенно Хо Ши Мина (бывший Сайгон) в качестве двигателя экономического роста для всей страны. Коммунистическая система существовала на севере на протяжении 40 лет, а на юге – только 16 лет. Люди на юге Вьетнама были знакомы с рыночной экономикой и могли легко вернуться к старой системе. Наилучшим катализатором развития были бы их эмигранты – вьетнамские беженцы, покинувшие страну после 1975 года, которые успешно занимались бизнесом в Америке, Западной Европе, Австралии и Азии. Я посоветовал пригласить их вернуться и запустить процесс экономического развития на юге Вьетнама, ибо они наверняка захотели бы помочь своим родственникам и друзьям.

Мне показалось, что мое предложение понравилось Киету. Он был выходцем с юга, но другие, более высокопоставленные лидеры, хотели, чтобы развитие экономики шло равномерно, – как на юге, так и на севере страны. Невысказанными оставались опасения по поводу того, что эмигранты принесли бы с собой подрывные идеи, а также могли бы оказаться связанными с иностранными спецслужбами, например, с ЦРУ. После десятилетий партизанской войны они подозревали каждого.

Киет прилетел в Хо Ши Мин из Ханоя для заключительной встречи со мной. Он попросил меня приезжать ежегодно, сказав, что я оказался настоящим другом, ибо давал искренние и честные советы, как ни больно было подчас их выслушивать. Я пообещал приехать через два года. В течение этого периода времени я пообещал прислать команду специалистов для изучения недостатков развития их инфраструктуры и подготовки рекомендаций по подготовке морских портов, аэропорта, дорог, мостов, средств связи и электростанций.

Наши сотрудники считали, что вьетнамцы хотели наладить контакты со мной, чтобы развивать более близкие отношения со странами АСЕАН и чувствовать себя в большей безопасности по отношению к Китаю. Сингапур был самым ярым оппонентом Вьетнама, так что если бы им удалось нормализовать отношения с нами, то зарубежные инвесторы относились бы к Вьетнаму с большим доверием. Мы решили оставить прошлое позади и помочь им приспособиться к рыночной экономике и стать более подходящими партнерами для стран АСЕАН.

В Ханое я попросил о встрече с Фам Ван Донгом. Хотя он уже ушел в отставку, мы встретились с ним в правительственном здании, – каменном особняке постройки 1920‑ых годов, – который когда‑то был резиденцией французских губернаторов. Он встретил меня у дверей на самом верхнем пролете лестницы. Он был очень слаб, стоять прямо ему давалось с большим трудом, а к креслу, стоявшему поодаль, он подошел неуверенной походкой. Кондиционеры были выключены, так как он не мог переносить холода. Он был очень дряхлым, но говорил твердо и с глубоким убеждением. Он напомнил о нашей встрече в Сингапуре и сказал, что прошлое осталось позади, Вьетнам открывал новую страницу в своей истории. Он поблагодарил меня за дружеское отношение и согласие приехать, чтобы помочь Вьетнаму. В его голосе звучали горе и ожесточенность. Я вспомнил того высокомерного и надменного лидера, который приезжал в Сингапур в 1978 году. Видя, каким твердым он оставался, потерпев поражение, я почувствовал благодарность к Дэн Сяопину, который наказал вьетнамцев.[20]В качестве победоносных «пруссаков Юго‑Восточной Азии» вьетнамцы были бы просто невыносимы.

Вьетнамские лидеры впечатляли. Киет был мягким на вид человеком, но его внешность была обманчива, ибо в прошлом он был бойцом коммунистического подполья. Они были серьезными противниками, решительными и сильными духом людьми. В своей докладной записке правительству я описал то ужасное состояние, в котором находился Вьетнам, несмотря на то, что прошло уже 6 лет после того, как они открыли экономику страны. В 1975 году город Хо Ши Мин мог поспорить с Бангкоком, теперь же (в 1992 году) он отставал более чем на 20 лет. Я чувствовал, что народ утратил веру в своих лидеров, а лидеры утратили веру в свою систему. Тем не менее, они были энергичными и образованными людьми, конфуцианцами до мозга костей. Я верил, что в течение 20–30 лет они смогут поправить дела. Каждая встреча начиналась и заканчивалась в точно назначенное время, – вьетнамские лидеры были серьезными людьми.

И Киет, и бывший Генеральный секретарь Коммунистической партии Вьетнама Нгуен Ван Линь (Nguen Van Lihn), которого я встретил в Хо Ши Мине, независимо друг от друга сказали мне, что им следовало переобучить свои кадры для работы в условиях рыночной экономки и освободиться от неверных марксистских идей. Один иностранный банкир в Хо Ши Мине сказал мне, что из‑за серьезной «утечки умов» они испытывали недостаток подготовленных, обученных людей. Они рассматривали всех иностранцев как потенциальных врагов, о чьей деятельности вьетнамские служащие должны были доносить. Он верил, что вьетнамцы готовились к следующей войне.

Их подходы во многом все еще оставались коммунистическими. Например, после дискуссии, состоявшейся в первый день утром и после обеда, Киет вел себя уклончиво. Сразу после этих двух встреч меня отвезли на встречу с Генеральным секретарем Коммунистической партии Вьетнама До Мыой (Do Moui). В течение тех двадцати минут, которые прошли с тех пор как я расстался с премьер‑министром, его проинформировали о содержании наших дискуссий. Видимо, после моей встречи с До Мыой Киет получил знак одобрения, ибо в тот же вечер, в своей речи за ужином, он упомянул о сделанном мною предложении, от ответа на которое он ранее уклонялся. Оно состояло в том, что Вьетнаму не следовало иметь слишком много международных аэропортов и морских портов, но необходимо было сконцентрироваться на строительстве одного большого международного аэропорта и большого международного морского порта, которые могли бы войти в мировую сеть аэропортов и портов.

Мы обсудили проблему убыточных государственных предприятий. Они хотели приватизировать их или продать рабочим и другим лицам. Я объяснил им, что такой метод приватизации не дал бы им того, в чем они нуждались больше всего – эффективного управления. Государство владело 100 % акций «Сингапур эйрлайнз», но она являлась эффективной и прибыльной компанией, потому что ей приходилось конкурировать с международными авиакомпаниями. Мы не субсидировали компанию, – если бы она не являлась прибыльной, нам пришлось бы ее закрыть. Я порекомендовал им, чтобы они приватизировали свои государственные предприятия путем привлечения иностранных компаний, чтобы заполучить знания в области управления и иностранный капитал для внедрения новых технологий. Изменения в системе управления было жизненно необходимы, вьетнамцы должны были работать рука об руку с иностранцами, чтобы учиться в процессе работы. Приватизация предприятий внутри страны, путем продажи их акций собственным гражданам, ничего бы этого не дала.

Мы направили команду специалистов, подготовившую отчет о развитии инфраструктуры, который был принят правительством Вьетнама. Мы создали Фонд помощи Индокитаю (Indochina Assistance Fund) в размере 10 миллионов долларов для технической подготовки их должностных лиц.

До Мыой посетил Сингапур в октябре 1993 года. Он был поражен высоким качеством зданий и инфраструктуры. Когда он посетил универмаг НКПС «Фэйрпрайс», то был впечатлен, как и премьер‑министр СССР Николай Рыжков в 1990 году, разнообразием и изобилием потребительских товаров, доступных нашим рабочим. Когда месяц спустя я нанес ответный визит, то узнал от вьетнамских официальных лиц, что их ведомствам были даны указания учиться у Сингапура и везде, где только было возможно, отдавать предпочтение проектам, предложенным сингапурскими инвесторами. Тем не менее, несмотря на то, что было подписано немало соглашений, наши инвесторы вскоре убедились в том, что они не выполнялись. Нижестоящие официальные лица использовали эти соглашения для того, чтобы заполучить еще лучшие предложения от других бизнесменов.

До Мыой был самым влиятельным человеком во Вьетнаме. Крепкого сложения, с большим лицом, широким носом, темной кожей и прямыми волосами, зачесанными на пробор, он выглядел опрятно и аккуратно. В отличие от Киета, который носил пиджачные пары, он носил вьетнамскую версию костюма в стиле Мао. Он не был столь реформистки настроен как Киет, но не был и столь консервативен как президент, генерал Ле Дук Ан (Le Duc Ahn). Он был арбитром, человеком, поддерживавшим равновесие между двумя крыльями партии.

Он сказал мне, что ему дали две мои книги, когда он был в Сингапуре. У него была книга моих речей, переведенная с китайского языка на вьетнамский. Он прочитал их все, подчеркнул главные части, касавшиеся экономики, и разослал всем своим министрам и высокопоставленным руководителям для изучения. Он мало спал, – с полуночи до трех часов утра, – потом полчаса занимался зарядкой и читал до половины восьмого утра, до начала работы. Сотрудники нашего посольства сообщили, что книга моих речей была переведена на вьетнамский язык и продавалась. Об авторских правах вьетнамцы не слышали.

Когда он спросил меня, как можно было бы увеличить объем инвестиций, я посоветовал ему отказаться от партизанских привычек. Проекты, осуществлявшиеся на юге Вьетнама, которые были одобрены властями Хо Ши Мина, затем подлежали одобрению официальными лицами в Ханое, которые мало что знали о местных условиях. Это была пустая трата времени. Затем проекты, одобренные правительством в Ханое, часто блокировались местными властями, исходя из унаследованного со времен партизанской войны принципа, согласно которому верховной властью обладал командир, находившийся на месте.

Он с болью говорил о тяжелом прошлом Вьетнама: тысяча лет войны с Китаем, затем еще 100 лет борьбы с французским колониализмом и империализмом, затем война за независимость после Второй мировой войны. Им пришлось воевать с японцами, французами, американцами, а позднее – еще и с кликой Пол Пота. Он не упомянул о нападении Китая в 1979 году. На протяжении 140 лет вьетнамцы успешно воевали за освобождение своей страны. Нанесенные войной раны были глубокими, промышленность – слабой, технология – отсталой, а инфраструктура – в прискорбном состоянии. Я отнесся к его словам с симпатией, сказав, что война была трагедией и для США, и для Вьетнама. Он вздохнул и сказал, что, не будь войны, Вьетнам был бы развитым, современным государством, как и Сингапур.

Я заверил его, что, в конечном счете, Вьетнам мог добиться большего, чем Сингапур. Не существовало каких‑либо причин, по которым мир и стабильность в регионе не могли продолжаться на протяжении длительного времени. В течение последних 40 лет Восточная Азия на горьком опыте убедилась, что воевать не имело смысла. В войнах в Корее, во Вьетнаме, в партизанской войне в Камбодже не было победителей, – одни жертвы. До Мыой с грустью согласился.

Фактически, Вьетнам добился прогресса. В результате расширившихся контактов с иностранцами, лучшей информированности о работе рыночной экономики, министры и официальные лица стали лучше разбираться в том, как работает свободный рынок. Увеличилась активность на улицах, стало больше магазинов, появились иностранные бизнесмены и гостиницы, – все эти признаки процветания в Хо Ши Мине и Ханое были налицо.

Во время другого визита, в марте 1995 года, первый заместитель премьер‑министра Вьетнама Фан Ван Кхай (Phan Van Khai) провел обмен мнениями по проблемам экономической реформы. Он обладал репутацией реформатора. Наши инвесторы сталкивались с бесчисленными проблемами. Я сказал Фан Ван Кхаю, что, если Вьетнам хотел привлечь инвесторов, то было необходимо создать наиболее благоприятные условия для тех из них, кто пришел раньше других. Им следовало помогать добиться успеха тем инвесторам, которые уже имели недвижимость и оборудование во Вьетнаме. Относиться к таким инвесторам как к заложникам, было вернейшим способом отпугнуть других инвесторов. Их официальные лица вели дела с инвесторами так, как они вели себя с американскими солдатами, то есть рассматривали их как врагов, которых следовало заманить в засаду и уничтожить. Вместо этого к инвесторам следовало относиться как к ценным друзьям, которые нуждались в помощи, чтобы пробираться через лабиринты их бюрократии, начиненные минами и другими ловушками.

Я привел ему некоторые примеры трудностей, с которыми столкнулись наши инвесторы. Один предприниматель, работавший в сфере недвижимости, строил гостиницу в Ханое. Примерно 30 домовладельцев, живших вокруг стройплощадки, жаловались на шум и вибрацию. Он согласился платить каждому домовладельцу компенсацию в размере 48 долларов в месяц. Стоило ему согласиться на это, как еще 200 домовладельцев потребовали компенсации. Предприниматель решил использовать оборудование, позволявшее забивать сваи без шума и вибрации. Ему не разрешили этого сделать, поскольку он имел лицензию на использование старого оборудования.

Другая компания, «Сингапур телеком» (Singapore Telecom), подписала соглашение о создании совместного предприятия по развитию системы пейджинговой связи с почтовой и телефонной компанией Хо Ши Мина (Ho Chi Mihn Post and Telecoms). Первоначально договор был заключен на срок один год, после чего они могли обратиться за лицензией на 10 лет. После того как компания «Сингапур телеком» израсходовала миллион долларов, и система заработала, вьетнамская компания предложила купить ее. Я сказал премьер‑министру Во Ван Киету, что речь шла не о миллионе долларов, а о принципе. Если вьетнамцы не будут выполнять условий контрактов, то они потеряют доверие сингапурских инвесторов. Проект был осуществлен, но, опять‑таки, не без дополнительных изменений в тексте первоначального договора, а некоторые проблемы так и не удалось разрешить.

Отзывы некоторых иностранных инвесторов показывали, что мои слова дошли до вьетнамских официальных лиц, которые стали лучше относиться к инвесторам. Управляющий одной крупной немецкой компании, посетивший Сингапур после визита во Вьетнам, сказал мне, что вьетнамцы дали ему гида. Я довольно улыбнулся.

Напуганные социальными последствиями «политики открытых дверей» по отношению к внешнему миру, опасаясь потерять политический контроль над обществом, высшее руководство Вьетнама продолжало тормозить либерализацию. В отличие от Китая, в котором большинство мэров и руководителей провинций были молодыми людьми с высшим образованием, высшие руководители вьетнамских городов и провинций, все как один, были бывшими партизанскими командирами. Они были ошеломлены тем, что случилось в Москве и в Советском Союзе, и не одобряли тех социальных зол, которые поразили китайские прибрежные города. Это было не то, за что они воевали.

В 1993 году я предложил Во Ван Киету и его команде назначить ветеранов партизанской войны на важные должности советников и позволить молодым людям, предпочтительно имевшим опыт общения с Западом, заняться текущим руководством. Они нуждались в людях, которые понимали рыночную экономику и могли работать с иностранными инвесторами. Тем не менее, ветераны, которые воевали и победили в войне, находились во главе страны и хотели вести страну по своему пути. Я верю, что когда власть перейдет к молодому поколению руководителей, вьетнамская экономика станет развиваться быстрее. Важные перемены в руководстве произошли в сентябре 1997 года, когда вице‑премьер Фан Ван Кхай стал премьер‑министром, а вице‑премьер Чан Дык Лыонг (Tran Duc Luong) сменил генерала Ле Дук Ана на посту президента. Это были шаги по передачи власти представителям молодого поколения руководителей, которые больше путешествовали и соприкасались с внешним миром, и слишком хорошо знают, как далеко отстал Вьетнам от своих соседей.

В ноябре 1997 года я посетил Хо Ши Мин, где встретился с мэром города и секретарем городского комитета партии Труон Тан Саном (Truong Tan Sang), который становился все более влиятельным. Страна находилась в подвешенном состоянии. Наши инвесторы в Хо Ши Мине и иностранные банкиры были ошеломлены введенным незадолго до того запретом на конвертацию вьетнамских донгов в иностранную валюту. Каким образом они должны были уплачивать свои долги в зарубежных банках, кредиты по текущим счетам, процентные платежи по кредитам, которые они получили в зарубежных банках, чтобы инвестировать во Вьетнаме? Как продолжать бизнес? Министерство торговли и промышленности решительно возражало против этой меры, которая, как они знали, должна была обескуражить инвесторов, но ничего не могло поделать. Центральный банк Вьетнама и министерство финансов были встревожены валютным кризисом в регионе и беспокоились из‑за своих незначительных валютных резервов.

В Ханое я пояснил Фан Ван Кхаю, что такие неожиданные изменения наносят серьезный ущерб стране. Да и многие другие проекты пошли не так. Компания «Сингапур телеком» уладила проблемы с пейджинговым проектом только для того, чтобы столкнуться с неприятностями в реализации проекта по созданию мобильной телефонной связи. Вьетнамцы не хотели давать обещанную ранее лицензию, они хотели управлять предприятием сами. Я указал, что Сингапуру пришлось, вслед за более развитыми странами, приватизировать свои телекоммуникации, чтобы сделать их более конкурентоспособными на международной арене. Единственным способом справиться с жесточайшей конкуренцией было превращение «Сингапур телеком» в частную компанию, работавшую с иностранными партнерами, внедрявшими самую современную технологию. Он понял меня, как и Чан Дык Лыонг, с которым я обсудил тот же круг вопросов.

Мне снова устроили встречу с До Мыой. Как и во время предыдущих встреч у нас состоялась хорошая дискуссия, но я боялся, что ее влияние снова будет ограниченным. Вьетнамцам потребуется некоторое время, чтобы сбросить с себя коммунистическую смирительную рубашку и начать двигаться свободно и гибко. Но я не сомневаюсь, что, как только это произойдет, вьетнамцы покажут, на что они способны. То умение, с которым они использовали советское оружие, изобретательность, с которой они преодолевали нехватку всего необходимого во время войны, и достижения вьетнамских беженцев в Америке и во Франции являются напоминаниями об их значительных достоинствах.

Я впервые посетил Рангун (Rangoon) (ныне Янгон – Yangon) в апреле 1962 года. Премьер‑министр Бирмы (после 1989 года страна стала называться Мьянмой (Myanmar)) У Ну (U Nu) попросил генерала У Не Вина (Ne Win) встать во главе государства в 1958 году, потому что демократически избранное правительство не могло подавить мятежи и восстания многих национальных меньшинств. После 18 месяцев военного правления были проведены всеобщие выборы. Когда партия У Ну победила на выборах, У Не Вин вернул им бразды правления. Но вскоре У Ну вновь столкнулся с трудностями, и У Не Вин захватил власть в марте 1962 года, как раз накануне моего визита.

В отличие от Коломбо, который я посетил в 1956 году, Рангун казался обветшалым и пришедшим в упадок городом. Он находился под японской оккупацией, и хотя худшего при освобождении города британцами, наступавшими из Бенгалии, удалось избежать, разрушения все же были значительными. У Не Вин тепло принимал Чу и меня в своем доме. Я был смущен, увидев, что дом был окружен танками и орудиями. Было очевидно, что У Не Вин не рисковал. Мой визит должен был призван развеять пропагандистские заявления президента Индонезии Сукарно о том, что образование Малайзии было заговором неоколониалистов. За обедом У Не Вин слушал мои объяснения, но не слишком внимательно. Он был озабочен поддержанием законности и порядка, подавлением восстаний и сохранением целостности Бирмы.

У Не Вин жил в пригороде, в бунгало средних размеров. Он был дружелюбным человеком, как и его жена Кин Мэй Тан (Khin May Than) (Китти) – весьма оживленная женщина, бывшая до того медсестрой. Они были образованными, умными людьми и говорили по‑английски. Бирма была одной из наиболее обеспеченных стран Юго‑Восточной Азии, до войны страна экспортировала рис и продовольствие. Тем не менее, демократическая система правления в стране не работала. Народы Бирмы принадлежали к различным расам и говорили на разных языках. Англичане свели в одно государство множество различных народов, живших в разных частях этой страны.

Лозунгом, который У Не Вин выдвинул в качестве идеологической основы Социалистической Республики Бирманский Союз (Socialist Republic of the Union of Burma) был «Бирманский путь к социализму». Его политика была простой: добиться самообеспечения и избавиться от индусов и китайцев, прибывших в Бирму вместе с англичанами. Китайцы начали покидать страну еще при У Ну, многие из них осели в Таиланде и Сингапуре. Индийцы, которых англичане набирали на государственную службу, были многочисленны, но и их потихоньку вытесняли.

Мое следующее посещение Рангуна состоялось в мае 1965 года, после участия в конференции азиатских социалистов в Бомбее. У Не Вину понравилась та часть моей речи, в которой я сказал: «Если мы будем смотреть на азиатские проблемы бедности и отсталости через розовые очки западноевропейских социалистов, то мы наверняка потерпим неудачу». Тогда я еще не знал, насколько решительно он был настроен добиться самодостаточности Бирмы, чтобы как можно меньше общаться с окружающим миром и вернуться к тому романтическому, идиллическому прошлому, когда Бирма была богатой и ни в ком не нуждалась.

Во время этого визита у меня состоялся незабываемый разговор с дворецким в гостинице «Стрэнд» (Strand Hotel), – пожилым индусом в возрасте около 60 лет, с седеющими волосами и бородой. Он принес мне завтрак и с несчастным и удрученным видом сказал по‑английски: «Сэр, сегодня – мой последний день, завтра меня здесь уже не будет». Он сомневался, сможет ли его помощник‑бирманец подать мне такой же завтрак: английский чай с молоком и сахаром, поджаренный хлеб и омлет. Я спросил его, почему он хотел уехать. Он ответил мне: «Я вынужден уехать. Я родился в Бирме и прожил здесь всю свою жизнь, но правительство хочет, чтобы все индусы уехали. Я не могу взять с собой ничего, кроме небольшой суммы денег и личных вещей». Я спросил его, куда он ехал. «В Индию», – ответил он. Я поинтересовался, были ли у него там родственники, он ответил, что не было. Его бабушки и дедушки были привезены в Бирму англичанами, а теперь правительство хотело отослать его обратно в Индию. Относительно моего завтрака он оказался прав, – на следующий день поднос уже не был таким чистым, а тосты не хрустели.

В тот же день, после обеда, мы играли с У Не Вином в гольф в бывшем британском гольф клубе Рангуна. Это было необыкновенная игра. По обе стороны каждой площадки, а также вокруг нас, четырех игроков, стояли солдаты с дулами автоматов, направленными наружу. В те моменты, когда была не его очередь бить по мячу, У Не Вин носил стальную каску. Не без колебаний я поинтересовался, почему он так делал, и один из его министров, участвовавших в игре, что‑то пробормотал об угрозе покушения.

Когда У Не Вин посетил Сингапур в 1968 году, мы снова играли в гольф, но он не заботился о безопасности и играл без стальной каски. Когда он снова приехал с визитом в 1974 году, я предложил ему скоординировать нашу политику и договориться с Соединенными Штатами, Советским Союзом и Китаем об их присутствии в регионе, чтобы создать в нем некий баланс сил. Его это совершенно не интересовало, – он предпочитал оставить решение этих вопросов сверхдержавам.

В последний раз я посетил Рангун в январе 1986 года. У У Не Вина была новая жена, доктор, хорошо образованная и намного моложе Китти, которая умерла. У Не Вин прекрасно помнил события, случившиеся 15 и 30 лет назад. За обедом я понял, что, несмотря на 20 лет застоя в экономике Бирмы, он по‑прежнему не доверял иностранным государствам. Он говорил о том, что страна была втянута в борьбу «против тех элементов за пределами Бирмы, которые хотели поживиться за счет страны, насколько это было возможно».

Было грустно видеть, что со времени моего последнего визита в 1965 году Рангун стал выглядеть еще хуже. Новых дорог или зданий не было, все было в очень плохом состоянии, а на главных дорогах были выбоины. Те немногие автомобили, которые ездили по городу, были 50‑ых‑60‑ых годов выпуска. Его министры ничего не могли изменить в рамках проводимой им политики. Выходившая на английском языке газета представляла собой одну полосу, сложенную вчетверо, бирманская газета была несколько толще. Одежда служащих, находившихся у знаменитой пагоды Шве Дагон (Shwe Dagon), была бедной и поношенной. Насколько я смог разглядеть из окна своего автомобиля, полки магазинов были пусты.

Когда премьер‑министр Бирмы Маунг Маунг Ка (Maung Maung Kha) посетил Сингапур в сентябре 1986 года, я постарался привлечь его внимание к развитию туризма. Я привел в качестве примера статью, опубликованную в «Сингапур америкэн» (Singapore American), – газете, издававшейся американской общиной Сингапура, в которой два учителя американской школы описывали свой визит в Рангун, Мандалай (Mandalay) и Паган (Pagan). Часть пути они проехали на попутных машинах и отзывались о поездке, как о замечательном приключении. Я предложил ему открыть Бирму, построить гостиницы и наладить безопасное авиасообщение между Рангуном, Мандалаем и Паганом. Это привлекло бы значительное количество туристов и принесло бы Бирме хорошие доходы. Он внимательно выслушал, но ничего не сказал. Из этого ничего не получилось: У Не Вин не хотел, чтобы иностранцы приезжали в Бирму.

Только в 1993 году, когда генерал‑лейтенант Кин Ньюнт (Khin Nyunt), который был одной из ключевых фигур в бирманском руководстве, встретился со мной в Сингапуре, я обнаружил в нем отзывчивого лидера. Видимо, к этому времени У Не Вин изменил свою позицию. Очевидно, У Не Вин отрекомендовал меня как старого друга, потому что Кин Ньюнт спокойно слушал мои объяснения относительно того, что Мьянме следовало приспособиться к изменившимся международным условиям после окончания «холодной войны». Им следовало открыть свою экономику и заняться развитием всей страны. Я привел в качестве примера Китай и Вьетнам, которые были в прошлом закрытыми государствами, а теперь развивали туризм и приглашали зарубежных инвесторов с целью создания рабочих мест и повышения благосостояния страны.

Кин Ньюнт являлся тогда руководителем разведки и одной из ключевых фигур военной хунты, носившей название Государственный совет по восстановлению законности и порядка (ГСВЗП – State Law and Order Restoration Council). Я предложил ему изменить политику по отношению к Аун Сан Су Ки (Ong San Suu Kyi), дочери национального героя и первого премьера‑министра Бирмы. Она вышла замуж за англичанина, но вернулась в Бирму, чтобы возглавить борьбу с военным правительством. Они не могли вечно удерживать ее под домашним арестом, иначе она бы постоянно создавала проблемы для их правительства.

Мьянма нуждалась в улучшении жизни своих людей, необходимо было ввести в состав правительства способных людей, имевших опыт работы заграницей. Правительство, состоящее из военных, никогда не сможет добиться успешного развития экономики. Я предложил ему обеспечить условия для оказания Сингапуром экономической помощи Мьянме. Если бы эти отношения и помощь были направлены не на поддержание существующей системы, а на возврат Мьянмы к нормальной жизни, это позволило бы Сингапуру оправдать отношения с Мьянмой перед международным сообществом. Мой секретарь, присутствовавший на встрече, чиновник министерства иностранных дел, отвечавший за отношения с Мьянмой, опасался негативной реакции со стороны моего собеседника, и был приятно удивлен, когда тот поблагодарил меня за высказанное мной «ценное мнение».

Когда генерал премьер‑министр Мьянмы, председатель ГСВЗП Тан Шве (Than Shwe), посетил Сингапур в июле 1995 года, я посоветовал ему посетить Индонезию, чтобы изучить опыт перехода страны от правления военных, во главе с генералом Сухарто, к системе выборной президентской власти. Конституция Индонезии предоставляла армии возможность непосредственно оказывать влияние на правительство через своих представителей в Законодательном собрании в рамках так называемой двуфункциональной системы. Конституционная роль армии заключалась также в обеспечении безопасности и территориальной целостности страны. Выборы президента и депутатов Законодательного собрания проводились каждые пять лет. Если Мьянма хотела стать похожей на другие страны Юго‑Восточной Азии, она должна была двигаться в том же направлении.

Я встретился с У Не Вином годом ранее, в 1994 году, когда он приехал в Сингапур на лечение. Он говорил со мной о покое и ясности ума, которого он добился путем медитации. На протяжении двух лет после ухода из правительства в 1988 году он пребывал в мучениях, беспокоясь и переживая о том, что происходило в стране. Затем, в 1990 году, он начал читать о медитации. Теперь он медитировал по много часов в день: утром, после обеда и вечером. Он определенно выглядел намного лучше, чем тот болезненный человек, с которым я встречался в Рангуне в 1986 году. Он снова приехал в Сингапур в 1997 году, чтобы встретиться со своими докторами. В возрасте 86 лет он выглядел даже лучше, чем во время своего последнего визита. В этот раз он говорил только о медитации, давая мне советы по поводу улучшения моей практики медитации. Я спросил его, не волнуется ли он о болезнях своих близких, детей и внуков. Он ответил, что волнуется, но теперь он мог контролировать, уменьшить и забыть эти страдания путем медитации. Я поинтересовался, не переживает ли он, когда старые генералы спрашивают его совета. У Не Вин ответил отрицательно, добавив, что когда генералы пытались это делать, он сказал им никогда больше не говорить с ним о своих делах, ибо он удалился от мирских проблем. Тем не менее, дипломаты говорили мне, что он пользовался уважением и авторитетом среди военных и все еще мог оказывать влияние на события.

Страны Запада, особенно США, считали, что экономические санкции заставят военных передать власть Аун Сан Су Ки, которая получила Нобелевскую премию мира за 1991 год. Я считал это маловероятным. Правительство являлось единственным источником власти в Бирме с тех тор, как У Не Вин захватил власть в 1962 году. Военных лидеров можно было бы убедить разделить власть с гражданскими лицами и постепенно сделать правительство гражданским. Тем не менее, если США или ООН не готовы послать вооруженные силы, чтобы сохранить целостность страны, как они это делают в Боснии, управлять Мьянмой без армии будет невозможно. Страны Запада проявляют недоумение по поводу конструктивного подхода стран АСЕАН и были озадачены, когда Бирма была принята в члены организации в июле 1997 года. Только есть ли у нас лучший путь для того, чтобы помочь этой стране развиваться, открыться и постепенно измениться? Силы ООН, наблюдавшие за проведением выборов в Камбодже, не смогли добиться передачи власти победителю, потому что фактическое правительство под руководством Хун Сена (Hun Sen) контролировало армию, полицию и администрацию.

Генералы, в конечном итоге, будут вынуждены приспособиться и изменить форму правления, сделав ее более похожей на правительства своих соседей по АСЕАН. Это произойдет скорее, если их контакты с международным сообществом расширятся.

Я предпочитаю вспоминать о Камбодже как об оазисе мира и процветания в растерзанном войной Индокитае 60‑ых годов. Чу и я впервые посетил столицу Камбоджи Пномпень в 1962 году. Принц Нородом Сианук лично приветствовал нас в аэропорту. Когда мы шли к автомобилям после осмотра почетного караула, танцовщицы в национальных костюмах разбрасывали лепестки цветов по красному ковру. Пномпень был похож на тихий, мирный провинциальный французский город. К обсаженным деревьями широким бульварам, напоминавшим Елисейские поля (Champs Elysees) в Париже, примыкали тенистые улицы. В центре города, на главном перекрестке, площади Независимости, была даже построена монументальная арка, некая кхмерская версия Триумфальной арки (Arc de Triomphe) в Париже. Мы остановились во Дворце Правительства (Palais du Gouvernement), который ранее являлся резиденцией французского генерал‑губернатора. Дворец стоял на берегу реки Меконг (Mekong). Сам Сианук жил в старом дворце. Он устроил в нашу честь пышный ужин, а затем мы полетели на его личном самолете советского производства осматривать Ангкор Ват (Angkor Wat).

Сианук был необыкновенным человеком, – исключительно образованным, жизнерадостным и полным энергии. Он обладал манерами образованного французского джентльмена, со всеми сопутствующими жестами и манерами и говорил по‑английски с французским акцентом. Он был среднего роста, несколько полным, у него было широкое лицо с ноздрями, напоминавшими каменные изваяния в храмах вокруг Ангкор Вата. Он был прекрасным, гостеприимным хозяином, который превращал каждый визит в запоминавшееся и приятное событие. На банкетах, которые он устраивал, подавались прекрасные блюда французской кухни, а сервировка стола и лучшие французские вина были под стать им. Я вспоминаю о своей поездке в его дворец в столице провинции Баттамбанг (Batambang). Когда мы подъехали к высокому крыльцу, типичному для французских шато, невысокие охранники‑камбоджийцы, которых черные, сверкавшие высокие наполеоновские ботфорты и шлемы делали похожими на карликов, отсалютовали нам сверкающими мечами. В роскошно обставленной гостиной и банкетном зале работал кондиционер, играли европейский и камбоджийский оркестр, присутствовали зарубежные дипломаты. Это был поистине королевский прием.

Принц отличался переменчивостью нрава и чрезмерной чувствительностью к критике. Он отвечал на каждую статью в прессе, в которой содержались любые критические замечания в его адрес. Политика для него сводилась к прессе и общественному мнению. Когда в 1970 году Сианук был свергнут с престола в ходе переворота, он искал убежища в Пекине, ибо, по его словам, опасался за свою жизнь. Я полагаю, что, вернись он тогда в Камбоджу, ни один солдат не посмел бы выстрелить в него в аэропорту. Он был их королем‑богом. Он сохранял Камбоджу в качестве оазиса мира и изобилия в неспокойном, разоренном войной Индокитае, поддерживая сомнительный баланс сил между коммунистами и Западом. Принц пытался наладить дружественные отношения с Китаем, найти там защиту и, в то же время, поддерживал связи с Западом при посредничестве Франции. Когда он, вместо того, чтобы вернуться и бросить вызов совершившим переворот мятежникам, остался в Пекине, старая Камбоджа была разрушена.

Я снова встретился с ним, когда он приехал в Сингапур в сентябре 1981 года для переговоров о формировании коалиции с «красными кхмерами». Это был уже другой Сианук. Он вернулся в Пномпень и стал пленником «красных кхмеров». Он пережил страшное время, многие его дети и внуки были убиты Пол Потом, и он сам опасался за свою жизнь. Того старого, бодрого Сианука больше не было: его смех, голос, который становился высоким и пронзительным, когда он возбуждался, его жесты, – все стало более приглушенным. Он был живой трагедией, олицетворением того, что случилось с его страной и народом. Китайцы спасли его как раз накануне захвата Пномпеня вьетнамцами в начале 1979 года. Он выступал перед Советом Безопасности ООН против вьетнамского вторжения и стал международным символом кампучийского сопротивления. На протяжении долгого времени он был неумолим и непреклонно выступал против создания коалиционного правительства с «красными кхмерами».

После того как «красные кхмеры» оккупировали Пномпень, камбоджийцы, или кампучийцы как они стали называть себя во время правления режима Пол Пота, не проявляли активности в регионе. Старший министр Иенг Сари (Ieng Sari) нанес мне визит в марте 1977 года. Он был мягким, круглолицым, полным человеком и выглядел добряком, который мог бы нежно заботиться о младенцах. Он был зятем и доверенным лицом печально известного Пол Пота, лидера «красных кхмеров», уничтожившего от одного до двух миллионов человек из семи миллионов жителей страны, включая большинство наиболее образованных и способных кампучийцев. Он ничего не упомянул об этом геноциде, и я не стал расспрашивать его. Он все равно стал бы отрицать сам факт геноцида, как это делало радио «красных кхмеров». Иенг Сари был реалистом, – он хотел наладить бартерную торговлю. Они нуждались в запасных частях для фабрик, насосах для орошения и подвесных моторах для рыбацких лодок. В обмен он предложил рыбу из Тонлесап (Tonle Sap), знаменитого озера в Кампучии, где после ежегодных наводнений ловилась отличная рыба. Эта бартерная торговля не процветала (у них были проблемы с доставкой), так что мы мало торговали и практически не поддерживали никаких других отношений с ними.

В результате пограничных столкновений отношения между Вьетнамом и Камбоджей ухудшились. Вьетнам напал на Камбоджу и захватил ее в январе 1979 года. Начиная с этого момента, Камбоджа существовала в моем сознании только в результате нашей деятельности в ООН, направленной на то, чтобы собрать необходимые голоса и предотвратить захват места Камбоджи в ООН марионеточным вьетнамским правительством. Мы также поддерживали силы камбоджийского сопротивления, действовавшие в районах, прилегавших к границе между Камбоджей и Таиландом.

С 1981 по 1991 год я несколько раз встречался с сыном Сианука – принцем Ранаритом (Ranariddh). Сианук поставил его во главе сил монархистов, базировавшихся у границы Таиланда с Камбоджей. Ранарит напоминал своего отца голосом, манерами, выражением лица и жестами. Он был ниже ростом, его кожа была темнее, он обладал более ровным характером и был менее подвержен минутным колебаниям настроения, но в целом был человеком того же склада. Как и его отец, он бегло говорил по‑французски и изучал право в университете Лиона (Lyon), до тех пор, пока не стал во главе сил монархистов.

Когда в 80‑ых годах я посетил их тренировочный лагерь на северо‑востоке Таиланда, то заметил, что войска были не слишком организованы, а боевой дух отсутствовал. Это было все, чего Ранарит мог добиться, потому что и он, и его офицеры и генералы проводили больше времени в Бангкоке, чем в лагере. Поскольку мы поддерживали их оружием и средствами радиосвязи, я чувствовал себя разочарованным. После подписания соглашения в 1991 году оказание помощи Камбодже взяли на себя крупные доноры. Когда его партия победила на выборах, организованных ООН в 1993 году, Ранарит стал первым премьер‑министром, а Хун Сен – вторым премьер‑министром). Когда мы встретились в Сингапуре в августе того же года, я предупредил его, что коалиция с Хун Сеном была делом сомнительным. Армия, полиция и администрация подчинялись Хун Сену. Если Ранарит хотел выжить, ему необходимо было подчинить себе часть офицеров армии и полиции и некоторых провинциальных губернаторов. В том, чтобы носить титул первого премьер‑министра и назначить своего человека министром обороны, было мало толку, ибо все офицеры и войска были лояльны по отношению к Хун Сену. Он не принял мои слова близко к сердцу, очевидно, полагая, что его королевская кровь гарантирует ему поддержку народа, и что он будет незаменим.

Я встретился с Хун Сеном в Сингапуре в декабре того же года. Это был человек совершенно иного склада, прошедший жестокую школу выживания в условиях режима «красных кхмеров». Он был назначен вьетнамцами премьер‑министром в 80‑ых годах, но оказался достаточно ловким, чтобы дистанцироваться от них и стать приемлемым для американцев и европейцев. Он произвел на меня впечатление человека сильного и безжалостного. Понимание власти Хун Сеном соответствовало знаменитому выражению Мао о том, что «власть происходит из дула винтовки», и он был решительно настроен удержать ее. Когда в 1997 году силы «красных кхмеров» стали таять, а Ранарит не смог больше блокироваться с ними, чтобы противостоять ему, Хун Сен сверг его и взял в свои руки всю полноту власти, номинально оставаясь вторым премьер‑министром. Сианук снова стал королем после выборов 1993 года, но его плохое здоровье и частые отлучки из Камбоджи для прохождения курса лечения от рака в Пекине не позволили ему утвердиться на капитанском мостике, теперь уже полностью занятом Хун Сеном и его армией.

Камбоджа напоминает фарфоровую вазу, которую разбили на мелкие кусочки. Снова склеить ее будет тяжело, это потребует много времени. И как это всегда бывает со склеенным фарфором, она не сможет противостоять давлению. Пол Пот убил 90 % представителей интеллигенции и специалистов; в стране отсутствует согласованная администрация; люди так долго жили в условиях беззакония, что больше не являются законопослушными и боятся только винтовки.

Народ Камбоджи потерпел поражение, страна опустошена, ее экономика разрушена. Вступление Камбоджи в АСЕАН было отложено в связи с переворотом, осуществленным Хун Сеном. В конце концов, Камбоджа была принята в организацию в апреле 1999 года, потому что ни одна страна не хотела израсходовать еще 2 миллиарда долларов для осуществления еще одной операции ООН по проведению честных выборов. После переворота, совершенного Лон Нолом (Lon Nol) в 1970 году, Камбоджа 27 лет находилась в состоянии войны. Ее настоящие лидеры являются продуктом жестокой, бесконечной борьбы, в которой противников или уничтожали, или нейтрализовывали. Это абсолютно безжалостные люди, лишенные гуманных чувств. История жестоко обошлась с камбоджийцами.

Дата добавления: 2015-07-26