Часть вторая 2 страница

Мне тогда непонятной еще была та простая истина, что настоящие герои никогда не колют другим глаза своим геройством и что бахвалятся боями, кровью и лишениями только мальчишки.

Но вот через три года, в ста пятидесяти километрах от Карпатских гор, где немцы, может быть, добивают Ковпака, опять по пятам за мной бродит угрюмый человек, бродит все с тем же вопросом: "А ты был в Петсамо?"

Мне надоело один на один вести этот допрос совести, и накануне прихода Матющенки я поделился со своим новым комиссаром сомнениями насчет нашего "курорта" в Черном лесу.

Облегченно вздохнув, Мыкола Москаленко сказал мне, устало улыбаясь:

— Выручить товарища на войне — это не доблесть, это долг.

— А тем более командира.

— Правильно, Петрович!

Оказалось, нет ничего удивительного в том, что мы с Мыколой приняли такое решение. Начштаба Вася понял нас с двух слов. Он был умный начштаба и настоящий солдат.

Вызвав все диверсионные группы и разведчиков, мы дали им приказ и радостно вздохнули. Приказ был простой: сжечь мосты вокруг Черного леса.

Сжечь в одну ночь все мосты!

— А кому нужно это? Ведь речушки все обмелели, и мосты эти никому никакого вреда не принесут? — ворчали командиры, пожимая плечами.

Но ничего более целесообразного с военной точки зрения мы не смогли придумать. А действовать надо было быстро и с максимальным шумом.

В ротах подымал бузу Аксенов, подводя "тактическую базу" под сомнение в целесообразности этого дела, военную нелепость которого мы понимали не менее других.

Но хлопцы пошли выполнять "несурьезный" приказ. С двумя группами пошли Войцехович и я. По дороге я отозвал Аксенова и показал ему свой парабеллум.

— Слушай, майор, кажется, в этой машинке девять граммов припасено для тебя.

— За что? — глухо сказал он.

— За то, что ты бросил в горах командира. Но меня ты уже не бросишь. Даю возможность смыть позор... Ты пойдешь вперед и будешь жечь мост с боем или без боя — как твое счастье. Только при таком условии мы потерпим тебя в отряде.

— Слушаюсь, — прошептал он в ответ.

И я не услышал в его голосе ни злобы, ни страха.

Аксенов сжег самый крупный мост на реке. Там не было охраны, и рвал он его почти без боя. Только издали постреливали полицаи.

Но это уже было его "личное" счастье.

В полночь в десятках мест запылали пожары. Мы с нетерпением ждали "агентуры" доктора Циммера. Во второй половине дня она принесла радостную весть: с гор через Станислав проследовало не меньше четырехсот машин с войсками. Разведка доносила: намечена облава в Черном лесу.

— Облава!

Вот они, фашисты! Эх, напрасно пришел ты, Матющенко, в Черный лес в этот день.

Но мы не виноваты. Мы не для Федота Даниловича устраивали этот "концерт", а для себя. Успеем ли? И поймет ли старик? Сумеет ли использовать передышку? Все попытки связаться по радио с Ковпаком ни к чему не привели.

Вот они, фашисты! Недолго пришлось нам с Васей и с Павловским отдохнуть в Черном лесу... Правда, дороги еще не перекрыты противником, еще можно уйти. Но это-то как раз и не входило в наши планы.

Я проходил по лагерю, вглядывался в глаза бойцов. Многие из них уже знали от разведчиков о появлении крупных сил немцев в Станиславе, Отряд мой увеличился вдвое: с Павловским пришли 8-я и 9-я роты, часть главразведки и 2-я рота автоматчиков. С ними подошли минер Виктор Островский и Горкунов. Занимались обычным делом: варили пищу, чистили оружие, штопали и чинили белье, сушили его после стирки. Вражеских самолетов давно не было над нашими головами. Уже разрешалось жечь костры (только из сухого валежника).

Разведка — и агентурная и наша — работала на славу. Но самое удивительное, что немцы сами предупредили о своем намерении.

21 августа в селах, расположенных по кромке Черного леса, появилась легковая машина. Офицер, приехавший на ней, говорил по-польски и по-украински. Он ходил по хатам, хозяева которых были заподозрены в сочувствии к партизанам. При солдатах, сопровождавших его, он, явно для вида, строго допрашивал хозяев. Затем, уловив удобную минуту, говорил внушительно и членораздельно: "23 августа много войск придет окружать партизан. Мы их всех разобьем". Его видели в нескольких селах. Разведчики сразу напали на его след и принесли эту весть из нескольких мест. Сомнений не было: человек в лагере врага сочувствовал нам, говорил он все это для того, чтобы нас предупредить. Наверняка предупредить.

— Бывает же такое. Именно тогда, когда мы совсем не нуждаемся в этой помощи, она и появляется! — улыбаясь, сказал начштаба Вася. — Чудак немец! Где ты был на горе Поляничка, на Шевке или на Синичке!

— Да. Почему не предупредил он нас о резервном полке, двигавшемся на Делятин из Коломыи? А сейчас ведь, двадцать третьего августа, эти войска придут и окружат Черный лес потому, что мы так хотим. Правда, Вася?

— Так точно, — ответил начштаба Вася. — Матющенко явился для переговоров.

Побыв немного в Черном лесу, Федот Данилович пришел в себя после Карпат.

— Матющенко форсит, — сказал Войцехович.

Мы с Мыколой видели по всему: Матющенко рвется в бой.

— Если он начнет, не поддержать его — это уже будет свинством.

— Поговори с ним начистоту, Петрович!

22 августа я сказал Матющенке, пришедшему к нам с разведчиками:

— Давай, Федот Данилович, по душам поговорим. В бой вступать мы не будем. А тебе советуем уходить сегодня же из Черного леса.

— Хо-хо! Хлопцы у меня сейчас, как звери!

Ну, что было ему сказать? Мы выложили ему все данные, рассказали о немцах, назвали дату — 23 августа. Он внимательно слушал. Затем, хитро прищурившись, спросил:

— А почему сам не уходишь? Эге?! Хитрюга!

— Ну, как хочешь. Только имей в виду — боя мы принимать не будем.

И все же Федот Данилович перехитрил нас. Когда, точно по расписанию, 23 августа появились вблизи его лагеря немцы, Матющенко подсунул нам всех своих раненых, чем еще больше утяжелил наш маневр. А маневр по лесу — это было пока единственное оружие нашей группы. Мы поставили задачу приковать хоть на два-три дня группировку Кригера к себе. Не может быть, чтобы этой передышкой не воспользовался Ковпак. Если только он еще жив.

А Матющенко путал и путал наши карты. Он все-таки дал короткий бой. Затем оторвался от противника и ушел на север. Но Черный лес уже был в кольце.

В партизанском деле соотношение сил не всегда такое, как на фронте. Там оно тоже колеблется, но никогда не бывает столь разительным. Полторы дивизии, более десяти тысяч войск, не считая их тылов, навалилось на нашу группу численностью в четыреста человек, из которых семьдесят было ранено.

После боя, данного Матющенко немцам, я послал разведку. Получив ясную картину о силах и огне немцев, мы поняли: нам не выдержать и получасовой перепалки.

Гораздо позже, когда я после войны изучал документы противника, часто на ум приходила именно эта необычная "операция", в которой мы не произвели ни одного выстрела. Во всех инструкциях и наставлениях немцы жалуются: "Партизаны не принимают открытого боя" (Браухич); "Надо заставить врага принять открытый бой с нашими превосходящими силами" (Йодль); "Большевики воюют не по правилам", — обижался Геринг. Но где, в каком военном законе написано, что мы обязаны делать то, что хочется врагу? Война давно перестала походить на рыцарские турниры. А Кригеру ведь очень хотелось навязать нам бой. Но естественно ли, что в нашу задачу входило как раз обратное — уклониться от него? И мы готовили этот маневр как самую сложную и самую боевую операцию.

Успех партизанских действий основывается на великом преимущество хладнокровия над растерянностью, на впечатлении, вызванном неожиданностью появления партизан там, где их не ожидает враг. Нравственная сила армии — великая сила.

Вначале подпортив нам маневр, Матющенко затем спас его. Немцы начали прочесывать лес в 8 часов утра. До вечера мы кочевали. Но не в гущу леса — там шла двойная, может быть, тройная немецкая цепь. Наоборот, поближе к врагу, в кустарник, подходивший почти к самому городу Станиславу.

— Там наверняка не будут шукать нас. Не будут же партизаны скрываться в небольшом кустарнике рядом с огромным лесом. Правда, Васютка? — шутил комиссар Мыкола.

Войцехович понял нас с полуслова, и к 12 часам дня мы сидели в кустах, слушали трескотню автоматов, чесавших Черный лес, и звон колоколов, и лай собак в областном городе Станиславе. До вечера нам удалось оставаться незамеченными.

Ночью Матющенко нарвался на засаду врага в селе Майдан. Отряд его был потрепан... Часть из его группы (в том числе и радисты) прибилась к нам. Разведка, посланная утром, узнала у населения, что среди убитых был человек, похожий на Матющенко или Горкунова. Но все это были пока догадки.

Маневрировать по лесу было трудно. Прочес немцы приостановили, но блокада не была снята. Мы решили не выдавать пока своего присутствия.

— Петрович, подождем, пока немцы не начнут снимать блокаду? — спрашивал Войцехович.

— Конечно. Но тогда я снова привлеку внимание врага к Черному лесу. И снова ускользну от него.

— Понятно! Заставить еще раз чесать уже пустые массивы. Так.

— Ну конечно!

Мы улыбались друг другу, как двое мальчишек, легко объегоривших хлопца с другой улицы во время игры в палочку-стукалочку.

К концу второго дня к нам прибился партизан Мирошниченко из группы Матющенки. Он шел в голове колонны, когда батальон Матющенки напоролся на засаду. Противник подпустил их близко. Осветив колонну ракетами, сразу нанес нам потери. Люди шарахнулись в стороны, и рядом с Мирошниченко оказались Швайка и еще два бойца. Разведчик был ранен навылет в оба плеча и совершенно не мог двигать руками. На рассвете они видели, как Швайку живого взяли в плен немцы.

"Теперь генерал Кригер может, наконец, торжествовать, — думал я. — Наконец у него есть пленный. Вероятно, в этот час он уже любуется им. Но вряд ли Швайка что-нибудь скажет".

Швайку в 3-м батальоне шутя звали "немецким старостой". В последнее время, когда он стал командиром разведки, при бойцах не употребляли этого оскорбительного названия. Но меж собой ветераны батальона изредка говорили: "Поручим Швайке. Немецкий староста зробыть". Швайка не обижался. Я спросил однажды у Матющенки, в чем дело.

— А отчего же ему обижаться, когда оно чистая правда, — сказал Матющенко.

— Как правда?

— А как же? Действительно, всю зиму сорок первого года Швайка служил у немцев старостой, — и тут Матющенко рассказал о нем.

Вспомнив об этом теперь, я подумал: "Нет, не опасно. Это парень с хитрым юмором. Не выдаст он нас. Тем более, он был в подполье. Знает все правила и уловки".

Кандидат партии Швайка, колхозный активист, тракторист, был оставлен в подполье. Задача была: как можно скорее войти в доверие к немцам. Швайка так талантливо играл свою роль, что уже в сентябре сорок первого года был назначен немцами старостой. Отряд Матющенки, тогда только начинавший действовать, держал с ним связь. Швайка вошел в доверие к глуховскому коменданту. Игра эта продолжалась всю зиму. Дело кончилось тем, что те из селян, которые наивно предполагали, что немец "добрый", на собственной спине почувствовали его "доброту". Но кто-то из полицаев донес о двойной игре Швайки.

Как-то ночью Швайка прибежал в лес и сообщил Матющенке, что завтра в 9 часов утра районная жандармерия приедет забирать его. Матющенко слушал его молча. На подпольном языке это называется "провал". В таком случае провалившегося подпольщика надо забирать к себе в отряд. Но в селе оставалась семья Швайки. Как спасти ее? Старика отца, детей и беременную жену Швайки брать в отряд было нельзя. А даже если и возьмешь, фашисты отомстят более дальним родичам, а то и всему селу. И тут два хитрых украинца придумали такую штуку. Немцы приехали в 9 часов утра, а за три часа до их приезда к Швайке, преспокойно "спавшему" всю ночь дома, ворвались партизаны. В хате были выбиты все окна, в черепки превращена посуда, распороты подушки и пух из них выпущен на улицу. Тихонько, извиняясь, сам Матющенко насажал старику — отцу Швайки — фонарей под глазами. Затем Швайку связали, с угрозами повели через все село в лес "на расстрел".

Приехавший через час немец-комендант клюнул на партизанскую удочку: он велел арестовать доносчика-полицая, а "пострадавшему" Швайкину отцу немцы приказали выстроить новую хату. И вот сейчас Швайка попал в плен к немцам...

Через два дня начался второй прочес, а еще через день — третий.

— Вот этот третий уж совсем не входит в наши расчеты, — ворчал Вася Войцехович, выводя через буреломы по азимуту отряд к спасительному кустарнику под Станислав.

— Кажется, можно було б немцам остановиться и на двух, — подхватил комиссар Мыкола.

— Тем более, что если жив Ковпак, то он уже успел проскочить, — поделился я сокровенной мыслью со своим "штабом".

— Проскочил дед. Надо и нам сматывать удочки, — сразу уточнил наши мысли Усач.

— А может быть, и окапался где-нибудь в горах? — охладил его пыл комиссар Мыкола.

Усач замолчал.

Мы подошли к спасительному кустарнику на рассвете.

— Третья облава совсем нам ни к чему, — ворчали командиры.

Хлопцы, видно, всерьез начали привыкать к тому, что немцы действуют по нашему заказу. Ползком, на животе, продираясь сквозь кустарник, приблизился радист Соколов. Он протянул мне бумажку.

— Большая земля обещала самолеты. И один самолет вылетал к нам как раз в ту ночь, когда Матющенко напросился на засаду, — доложил он хриплым шепотом.

— Но мы же не могли принять его, Коленька! — словно оправдываясь перед радистом, сказал начштаба Вася.

— Да. Трудное дело сейчас принять самолет! В таком положении... — опять намекнул на выход из Черного леса Усач.

С гор, из-под Ланчина, вернулась разведка Володи Лапина. Где-то в душе у каждого из нас все еще теплилась надежда: жив комиссар Руднев. Володя Лапин раздул эту искру. Дня четыре-пять назад через Ланчин, почти по нашему маршруту, проходила группа в десять-пятнадцать человек. Жители рассказывали, что эти люди несли на носилках раненого командира. Командир был усатый, в армейской форме, при орденах.

— Черные усы, ей-богу! — бил себя кулаком в грудь Лапин.

— А как же они ночью видели — черные усы или нет? — спросил я у Лапина.

— Это-то обстоятельство и вызывает у меня сомнение, — шепнул мне начштаба Вася.

Рядовые бойцы в отряде не хотели верить, что комиссар погиб. Мне припомнились рассказы ветеранов отряда о том, как зимой 1941/42 года раненного в горло Семена Васильевича перевозили в Брянские леса. На ухабах, поворотах бойцы подхватывали сани на руки и переносили их вместе с раненым через опасное место.

— Эх, найти бы хоть ниточку, след, а уж мы бы его вынесли! — сокрушались в ротах.

Лапин принес из Ланчина письмо от Кости Стрелюка, адресованное всем нам. Костя поправился и ушел с группой наших партизан всего за два дня до прихода Лапина. С кем? С Ковпаком? Или с комиссаром? В письме об этом не было ни слова. Но все же на душе полегчало. Вспомнилась ночь, когда мы шли "умереть на ровном месте", и мягкий, ласковый голос гуцулки со странной фамилией Иваночко, уговаривающей мужа ничего не брать с нас за спасение раненого. И стало легко на душе. В такие трудные дни особенно важно знать и чувствовать поддержку народа.

Спасибо тебе, гуцулка Иваночко!

Вернулась разведка из глубинных кварталов и диких урочищ Черного леса. Вася мотал головой, как добрый конь, которого замучили слепни.

— Видимо, в третий раз нам так легко от немца не отвязаться, — доложил он нам разведсводку.

— Из агентуры доктора Циммера кто-нибудь работал двойником, — уверенно сказал Мыкола Москаленко.

— И это может быть. А скорее, просто за первые два прочеса Кригер изучил наши повадки, — успокаивал я подозрительного Мыколу.

— Хоть так — хоть этак, а в Черном лесу расположилось лагерем несколько батальонов. — Вася показал на карту с нанесенной дислокацией врага. — По всему видать, это уже не облава. Вот тут батальон, вот — две роты. Снова — батальон.

— Это длительная блокада, Вася! — сказал я Войцеховичу. — Берут за глотку мертвой хваткой.

— Надо уходить! — заключил начштаба свой "доклад-справку".

— Ну что ж, на выход, так на выход, — что-то очень уж быстро согласился комиссар Мыкола.

Мы совещались в кустарнике. Невдалеке перекресток дорог был занят ротой немцев. В хате лесника сейчас у немцев был узел связи и управления.

Заходило солнце. Закончив очередной прочес, немцы пели. Хоровая солдатская песня эхом разносилась по лесу.

Мы готовили свою группу на выход. Я был почти уверен, что мы проскользнем под носом у поющих немцев.

— Да, тигр начал ходить тихо на лапках. Лапки-то мягкие. А острые ли когти? Как думаешь, комиссар? — спросил я у Москаленки.

— Немцы решили взять нас упорством, измором, — ворчит Мыкола, — на это они мастера.

— А как насчет хитрости? Так и не додумались? На это у фрица кишка тонка, — ворчал Усач, похлопывая плеткой по голенищу. С плеткой он не расстался, хотя давно, еще в Карпатах, мы съели его коня.

Выходили мы из Черного леса не по тропам. Там дежурили засады. Через самые глухие переезды трех шоссейных и двух железных дорог тоже не пройдешь. Седьмые сутки водя за нос полторы дивизии немцев и не истратив ни одного патрона, набрались духу. Мы рискнули уйти по шоссе, проскользнуть через окраины города Станислава. Это было единственное безопасное место.

Выход прошел опять без единого выстрела.

Дневали под Галичем, на высотах, обрамленных мелколесьем. Целый день наблюдали бомбежку самолетов, слышали артиллерийскую канонаду. Да, выход был совершен вовремя! На этот день Кригер, видимо, назначил генеральный прочес.

Привязанные к этому могучему лесному массиву, немцы еще несколько дней утюжили и очищали его. А мы спокойно отдыхали за Быстрицей, в тылу немецкой главной группировки. Пока что основным нашим оружием были хитрость и умение скрыться от врага. Оно нам приносило спасение и... больно уязвляло самолюбие...

Когда же мы с Васей и Мыколой, уверенные в победе, сможем навязать врагу первый бой?

Наладили связь. Мы узнали, что 23 августа ночью к нам вылетал с Большой земли самолет. Он долетел до Черного леса. Не обнаружив костров, вернулся обратно. Еще бы! В эту ночь начался первый прочес. В эту ночь Матющенко напоролся на засаду. Где он теперь, Федот Данилович? Если жив, водит ли за нос немца, или бегает от него?

Радио принесло еще одну радиограмму. Это был приказ. Мне предписывалось действовать самостоятельно. Сообщалось, что с Ковпаком последняя связь была только в начале августа. А сейчас уже 2 сентября... Неужели погиб старик? Неужели Кригер разгадал нашу хитрость? Может быть, он бьет нас по частям? Расчесал в горах Ковпака, затем навалился всей силой на нашу группу!

Я вчитывался в строки радиограммы.

"...Действуйте самостоятельно сообразно обстановке. Случае встречи с Ковпаком передайте ему, что Командование считает задачу Карпатского рейда выполненной. Передайте всем группам приказ выходе базам партизанского края. На явку горы не являться. Возможны засады противника. Вывезем раненых, снабдим боеприпасами..."

На вторые сутки после выхода из Черного леса мы подошли к Днестру. Вода была уже холодная, брод широкий, а спуск к реке крутой. Разведчики не обнаружили врага на той стороне.

В подмытых быстриной глиняных берегах живут птицы с рыбьим названием "щур". Они вылетают при появлении человека быстрыми стайками, как картечь из старинной митральезы. До появления разведки норы были битком набиты птицей.

— Значит, немец по северному берегу не проходил, не окопался... — соображал Сердюк.

— Щурячий выстрел, — смеялись разведчики, не умея скрыть своей радости оттого, что путь за Днестр открыт.

Но командирам не до смеха.

Надо форсировать Днестр! На север тянула непреодолимая сила. Ей поддались и майор Дегтев, и Бакрадзе, и Саша Ленкин! На выход, на выход, туда, в партизанский край. И хотя исполнительный начальник штаба Вася еще помалкивал и "объективно" докладывал мне свои соображения и выводы, но по его глазам я видел, что он стремится туда же. За Днестр! Один лишь Сердюк согласен хоть к черту в зубы, хоть обратно в Карпаты. Ну что за парень этот Сердюк?

А как Мыкола? Мыкола пока тоже помалкивал.

Всю ночь пожары, пылавшие за Днестром, неодолимо притягивали к себе взоры четырех с половиной сотен человек.

Кто же там? Иногда нам даже чудилось фырканье родного ППШ. Пожары на востоке, на севере... Неужели наконец подошли с севера соединения? Кто же? Сабуров или Мельник? Шитов или Грабчик? А может быть, молдавские партизаны Андреева?

На рассвете все ясно услышали воркование автоматов. Сомнений не было. Там, за рекой — и близко! — были наши.

— Наши за Днестром! — уверенно сказал Москаленко.

На рассвете мы дали приказ форсировать Днестр.

Отряд, бредущий через быструю реку с одеждой и оружием в руках, мутил волны реки.

Но северный берег встретил нас лишь стайкой птиц, испуганно проносившихся над головами.

За Днестром быстро разместились в первой рощице, в самом неприспособленном для обороны месте, не думая больше о тактике марша, о маскировке. Скорее бы связаться. Нужно почувствовать "плечо". Была надежда и вера в то, что Сабуров или Андреев пришли на юг.

Но прошло еще два дня, и мы узнали.

Это был Ковпак, раненный, получивший передышку в два-три дня. Перебравшись через Днестр, он сразу дал приказ: жечь хлеб в лигеншафтах [лигеншафт — имение с немцем-администратором во главе].

Ковпак жег скирды в лигеншафтах. Чтобы призвать смертельно уставших бойцов делать это, он ссылался на задание товарища Сталина.

Но нам казалось, что через полмесяца после начала наступления огромных армий, гнавших немцев от Курской дуги к седому Днепру, у Верховного Главнокомандующего хватало дел поважнее.

Так думал кое-кто из нас.

А еще через месяц начальник Украинского партизанского штаба генерал Строкач рассказывал об этих днях, когда нам часто приходилось обрывать связь на половине сеанса или по нескольку дней и вовсе не получать никаких известий с Большой земли.

— Ну и волновались мы за исход вашего рейда. Часто раздавался звонок, и голос товарища Сталина слышался в трубке:

"Доложите, где Ковпак?"; "Как дела у Ковпака?"; "Что нового известно о судьбе Руднева?" И не проходило дня, чтобы не спрашивали доверенные люди: "Верховный Главнокомандующий требует ежедневно давать координаты и донесения рейдирующего на Карпатах отряда..."

Жаль только, что мы не знали тогда об этом. Значительнее, весомее и ответственнее чувствовали бы себя люди, в трудном своем положении, может быть, и недооценивавшие того, что одно только их пребывание за Днестром было подобно ласточке, принесшей в эти края весенние ветры победоносной Красной Армией.

Вспоминая ночь, освещенную пожарами, я думал, что Ковпак, как всегда, был прав. Враг уже кинулся в бегство от Курской дуги. Там наши братья переломили ему хребет. И хоть очень далеко от нас было до тех славных исторических мест и героических деяний могучей Красной Армии, но мы чувствовали: наш долг каждую минуту помнить, что мы ее помощники в глубоком тылу врага. Только в этом единстве цели наша сила.

Ковпак нашел тактический ход в своих партизанских, не писанных пока правилах, как ему действовать за Днестром, за тысячу километров от фронта: жечь, бить, гнать, не давать передышки, сеять панику. И в конце концов он был прав: он жег вражье логово по приказу Родины.

Зарево пожаров властно потянуло нас за Днестр. Оно освещало нам стальные волны реки. После форсирования Днестра группой овладела инерция выхода в партизанский край. Наши уловки хлопцы поняли как отступление. Я соображал: пока мы не дадим боя и не выиграем его, переломить это настроение не удастся.

Вспоминая "партизанскую академию" Ковпака, мы с Мыколой повторяли одно из главных его нравоучений: "В партизанском деле самое главное — выиграть первый бой. Потом может быть с тобой всякое, могут тебя и поколотить — оправишься; может быть и так, как часто бывает на войне: постреляли, постреляли и разошлись — и не поймешь, кто кого побил. Но первый бой ты обязан выиграть!"

Каждую ночь горели лигеншафты. Теперь уже и мы включились в это дело. Пожары удалялись все дальше на север. Но мы упорно вертелись на одном месте. Для того чтобы не дать немцам захватить отряд врасплох, мы каждую ночь совершали небольшие марши: переходили километров двадцать на север, а затем, круто повернувшись, обратно — на юго-восток.

Изредка в лесах слышны были пулеметные очереди; иногда дробным звоном отзывался родной автомат.

Однажды на марше возле шоссе пришлось переждать, пока проходила колонна вражеских автомашин. Посреди колонны было два или три танка. На ожидание ушло более часа; рассвет захватил нас подле небольшого леса.

Нам с Васей очень не понравились ни этот лесок, ни близость шоссе. Но солнце уже взошло, в воздухе стрекотал "костыль", и люди смертельно устали.

Я согласился с доводами начштаба: двигаться дальше рискованно. Раскинули лагерь. Не успели уснуть, как пикетчики принесли несколько головешек, окровавленные бинты и патроны ТТ.

— Ясно, тут стояли наши, — задумчиво рассматривая эти предметы, сказал Войцехович, — которая же из групп?

— В Черном лесу это была не новость, все группы проходили через лес. Но тут... — думал вслух комиссар Мыкола.

— А может, комиссар Семен Васильевич? — настойчиво спросил Лапин.

Что ему сказать? Дал приказ усилить наблюдение и разведку. Может быть, разведчики и обнаружат своих. Около полудня пикеты обнаружили с трех сторон цепи немцев, залегавшие по бокам. Скоро одна стала продвигаться. Стрельбы еще не было. Но вот-вот начнется бой. Под огнем переходить шоссе бессмысленно. Даже если там нет противника... За шоссе начиналось поле, степь. Машин и танков, замеченных нами на шоссейке, пока не видно было. В цепях только пехота.

— Надо давать бой, — сказал мне Мыкола.

Мрачно смотрят Бакрадзе, Ефремов, Павловский.

Все мы понимали: другого выхода нет.

— Оборона. Держаться в цепи до конца. Командиры, по местам, — проходя по лагерю, скупо ронял слова команды начштаба Вася Войцехович.

Но почему так быстро обнаружил нас враг?

В цепи уже гремели выстрелы. Линия обороны была всего в ста метрах от штаба. Пули, взятые чуть с превышением, били по деревьям, под которыми расположился штаб. Уже убили нескольких лошадей. В санчасть носили раненых. Здесь сидеть было бесполезно, и я побежал в цепь. На полдороге встретил Бакрадзе. У него руки в крови.

— Ранен?

— Нет. Убит! Мой помощник Сухоцкий убит. Полез на офицера. Вот... Я его, этого фрица... — он показал мне планшет.

Щелкали разрывные в ветках...

— Ложись, командир... Хлопцы оправились. Оборону держат твердо. Вот патронов только...

Давать патроны из последнего резерва было еще рано. Машинально полез в планшет, вымазанный кровью врага.

Карта... На карте — занятая нами опушка, шоссе, цепи, залегшие по бокам. Химическим карандашом черточки. Синяя стрелка, проведенная наспех, разрезала наш лагерь пополам, проходили через штаб, санчасть.

По карте видел — наступало не больше роты. По бокам расположены редкие цепи. Пулеметов много. Но они еще молчали.

— Конечно, по своим лупить им расчета нет, — говорил Бакрадзе. Он внимательно следил за моим пальцем.

— Теперь шоссе. Так и есть.

Мы увлеклись разбором немецкой карты.

— Боковые — это невода. Рота хауптмана — это ведь загонялы!

— Понимаешь? — Она должна выгнать нас на шоссе, где рогульками отмечены минометы, станкачи, танки. Им хочется выгнать нас на открытое место. В поле, в степь.

Подполз Мыкола. Показал ему карту. Он понял наши догадки с двух слов.

— Значит, ловушка? Но мы здесь всего полчаса? Это невозможно, чтобы моторизованная часть даже при хорошей разведке так быстро...

Но Бакрадзе не дал мне договорить.

— Тогда эти сети расставлены кому-то другому, кацо!

— Да, да, головешки, патроны, марля... Здесь были наши. Это их окружали.

— Значит, отряд попал в чужую ловушку. Ай, ай! — Мыкола почесал от досады затылок.

— Ложись, командир. Брось шутки! — раздраженно сказал Бакрадзе.

Если бы я вздумал отмечать ход боя по немецкой карте, то в этот момент синяя стрелка нападения сильно изменила бы свое направление. Она загнулась назад. На шоссе — ни звука. Это понятно. Засада не выдаст себя, пока мы не напоремся на нее вплотную. "Загонялы" отползли просто потому, что убит их офицер.

— Час-полтора уйдет на перегруппировку. А затем ударят, и совсем по-другому, — делился я своими соображениями. — За час надо вывести группу, Мыкола дорогой!

— Куда? — с досадой спросил Москаленко.

— Слушай, кацо, — толкнул меня Бакрадзе.

— Что?

— Эх! Задумался. Сзади немцев — наши! Не слышишь?

— Кто? Какие наши?

— Наши автоматы, геноцвале! Пэпэша...

Действительно, позади одного "невода" что-то неладное. Изредка, сберегая патроны, короткими очередями и одиночными постреливали пэпэша...

Дата добавления: 2015-07-26