ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ 5 страница

— Она мыслит вполне здраво, — успел вставить Ватсон,

— А там, внизу, рядом с вами, стоял Витек Злобин. И, если уж хотите знать мое личное мнение, то у человека, который носит такие трусы, мало шансов найти себе достойную подругу. Что? Я не права?

— В магазине других не было, — раздался из-за двери голос Витька. — Я забыл взять с собой белье, пришлось покупать прямо здесь...

— Не подслушивай! — прикрикнул на Злобина Ватсон. — Иди спать!

Из коридора донеслось обиженное бормотание и потом — удаляющееся шлепанье босых ног.

— Я все помню, — продолжала Лайза. — Даже то, что мы живем в бывшем особняке купца Митрофанова... — Она замолчала. Повисла долгая пауза. — Единственное, чего не помню — так это почему я оказалась на первом этаже?!

Лайза отвернулась, зарылась лицом в подушку и тихо заплакала.

Белов вскочил с кровати и намеревался броситься к ней, но Ватсон поймал его за руку и силой усадил на место.

— Ничего, — мягко сказал он. Интонация Станислава Марковича напомнила Белову другого доктора — Якова Наршака. — Реактивное состояние после психической травмы. Это пройдет. Знаете, как говорят? «Утро вечера мудренее». Ей просто надо выспаться. Сейчас я... — Ватсон нагнулся и принялся рыться в своем чемоданчике. Лайза насторожилась. — Сейчас я сделаю ей укольчик...

Лайза вдруг села на кровати и натянула на себя одеяло.

— Нет! — воскликнула она. — Никаких укольчиков!

Ватсон, похоже, не ожидал такого поворота событий. За последнее время он привык иметь дело с нервными барышнями, но все они свято верили в чудодейственную силу транквилизаторов. Здесь же был обратный случай.

Опасаясь, что Лайза начнет нервничать и ей станет только хуже, Ватсон поспешно защелкнул никелированные замочки.

— Хорошо-хорошо... — Он поднял руки и показал, что они пусты. — Не буду. Ни за что не буду. Ты только постарайся уснуть.

Лайза сверлила Ватсона недоверчивым взглядом.

— Ну? — сказала она. — Уходите. Тогда я спокойно усну.

Доктор встал, огляделся и увидел бутыль с питьевой водой. Он налил воды в пластиковый стакан и, поколебавшись немного, снова открыл чемоданчик.

— Я же сказала — ничего не надо, — повторила Лайза.

Ватсон досадливо махнул рукой.

— Да Господь, с тобой, голубушка. Это я не тебе, а себе. — Он достал флакончик с экстрактом валерианы и щедро накапал в стакан. По всей спальне разнесся сладковатый запах, способный свести с ума любого кота.

Станислав Маркович одним залпом опрокинул стаканчик, поморщился, затем вытер и подкрутил усы.

— Ну и ночка! — ни к кому не обращаясь, сказал он. — Один храпит, другой кричит, третья разгуливает во сне... Четвертый носится по всему дому в антигуманных трусах, а я, представьте, всего лишь навсего потерял тапочек! Какой напрашивается вывод? Из вас из всех я — самый нормальный. Вот только надолго ли? Буэнос нучас, бамбини, — непонятно зачем сказал он и вышел в коридор.

Ватсон, как всегда, очень кратко и точно обрисовал сложившуюся ситуацию. Он не учел одного — ночь не закончилась. За те несколько часов, что остались до рассвета, произошло еще кое-что.

Белов терпеливо ждал, когда Лайза уснет. Свечение, виденное им в комнате, и непонятный узор на стене, пробивающийся сквозь штукатурку, никак не давали покоя.

Лайза ворочалась с боку на бок и все время что-то шептала. Саше показалось, что он услышал слово «призрак». Белов переспросил:

— Что?

Но Лайза вдруг затихла, вытянулась и через несколько секунд глубоко засопела. Белов выждал еще десять минут и потом тихо позвал:

— Лайза!

Девушка не откликалась и даже не пошевелилась. Она спала, и только тело под покрывалом легко колыхалось в такт дыханию.

Белов осторожно встал с кровати. Рядом с бутылью, откуда Ватсон наливал воду, лежал фонарик. Саша прихватил его, вышел из комнаты и стал осторожно спускаться на первый этаж.

Он прошел в центральный зал, поворотом рубильника выключил свет во всей анфиладе и зажег фонарик.

В эту минуту Белов постарался забыть, кто он такой, и поставить себя на место купца Митрофанова. Может, так он сумеет разгадать загадку таинственной анфилады, где все двери имеют только один засов — с внутренней стороны?

Александр вышел из центрального зала и закрыл за собой тяжелую дверь. Дальше он двигался в сторону угловой комнаты, где находилась винтовая лестница. Оказавшись там, Белов некоторое время смотрел на длинную череду помещений, уходящую словно в бесконечность. Луч фонарика не доставал до дальней стены той комнаты, где анфилада поворачивала еще раз. Уменьшенные перспективой дверные проемы накладывались друг на друга, рождая ощущение, что он смотрит в бездонную дыру.

Белов почувствовал, как между лопатками побежали мурашки. Он подумал, что было бы правильнее исследовать особняк не в одиночку, а, скажем, с Ватсоном. Недаром же он утверждал, что самый нормальный из всех них?

Непонятный страх, природу которого Александр так и не мог объяснить, закрался в сердце.

«Да ладно! Чего я медлю? Неужели боюсь привидений?» — бодрился Белов, но в глубине души он не исключал такую возможность.

Первым, кто сказал про призрака, был Федор. Лайза только посмеялась над Лукиным, а через несколько часов произошло нечто, испугавшее ее настолько, что у девушки случился нервный срыв, и память сама вытеснила страшное воспоминание.

Получается, что призрака видели уже двое? Могло ли это быть простым совпадением?

«Конечно, нет, — решил Белов. — Это вовсе не совпадение. Наоборот, россказни Федора отложились у Лайзы в подсознании.

Она устала, измоталась, плюс еще эта сцена в аэропорту, потом и сам Лукин, побитый и возбужденный. Вот Лайза и убедила себя в том, что видела призрака. Все просто...»

Конечно, вроде бы все сходилось. Но Белов поймал себя на мысли, что скорее не Лайза убедила себя в реальности призрака, а он сам старается убедить себя в его отсутствии.

Ведь он явственно слышал вой, о котором упоминал Лукин. Вой и еще... Эти светящиеся линии на стене. Неужели они ему померещились?

«Да нет же. Они действительно были и складывались в какой-то рисунок. Но в какой?».

Дальше медлить было нельзя. Белов вдруг осознал, что если он не выяснит это прямо сейчас, то потом уже не решится никогда.

Он выключил фонарик. Анфилада погрузилась во тьму. Перед глазами еще несколько секунд бегали разноцветные огоньки, но потом они исчезли, и Белов на ощупь медленно пошел вперед.

«Alone in the dark». «Один в темноте» — так называлась знаменитая «страшилка», одна из любимых компьютерных игр Ивана. Саша никогда не мог понять, что может быть интересного, а уж тем более — страшного, в обыкновенной темноте?

Темнота всегда была для него чем-то сродни пустоте. Но сейчас он чувствовал совершенно другое. Этот густой мрак, заполнявший первый этаж митрофановского особняка, таил в себе нечто зловещее.

VII

— Ах! — Ольга тихонько вскрикнула и открыла глаза.

На стуле рядом с кроватью сидел Шмидт и читал толстую книгу в красном переплете. Увидев, что Ольга проснулась, он улыбнулся и захлопнул книгу.

— Доброе утро! — сказал он, взглянул на часы и поправился. — Точнее, день. Ну, если еще точнее — вечер. Сейчас шесть часов.

Ольга смотрела на него так, словно никак не могла взять в толк, что он тут делает.

Но Шмидта это не смутило. Слова доктора Наршака произвели на него сильное впечатление. «Недостаток внимания и тепла, — на все лады повторял про себя Шмидт. — Кажется, я старею — становлюсь излишне сентиментальным». Самоирония была лишь маскировкой — на самом деле Шмидт был твердо уверен, что все делает правильно. Он, как и Белов, не хотел повторять прежние ошибки.

Шмидт достал из кармана большой клетчатый платок и вытер испарину, выступившую на лбу Ольги. Получилось не очень ловко, зато искренне.

— Хочешь воды? — участливо спросил он.

Ольга спала беспокойно, металась и что-то говорила, но Шмидт не мог разобрать, что именно. На ее губах запеклись белесые корки, волосы спутались, но были и положительные признаки, на которые указал доктор Наршак: дыхание постепенно очищалось от алкогольных паров, а на щеках появился румянец.

«Значит, все будет хорошо, — загадал Шмидт. — Она выкарабкается, и я ей помогу».

— Воды? — Ольга нахмурилась. Она словно силилась что-то вспомнить и не могла. — Да, пожалуй.

Шмидт наполнил пластиковый стаканчик.

— На, — сказал он. — Пей понемножку, не торопись.

Два дня назад они привезли Ольгу сюда. Затем Белов улетел, а Шмидт помчался на поиски картины, переворачивая один художественный салон за другим. За три часа он умудрился поднять на ноги всю Москву. Среди столичных живописцев мгновенно разлетелась весть о том, что какой-то полоумный «новый русский» ищет репродукцию «Похищения Европы». Шмидт везде оставлял номер своего мобильного, и вскоре ему стали поступать разнообразные звонки.

Копию «Девочки с персиками» предлагали пять или шесть раз, «Петра I» — трижды; один и тот же живописец, икая и с трудом подбирая слова, пытался всучить ему рисунок, изображающий Анну Павлову в балете «Сильфида»; наконец, с интервалом менее чем в минуту, Шмидту предложили «Бабу с лошадью» и «Одиссея и Навзикаю», однако «Похищения Европы» нигде не было.

Дмитрий уже всерьез подумывал о том, чтобы ограбить Третьяковку, и прикидывал, как бы половчее это сделать, но вдруг раздался еще один звонок, и писклявая старушка сообщила, что у нее имеется копия «Похищения Европы», сделанная «покойным папа» примерно тогда же, что и оригинал.

— Беру! — проревел в трубку Шмидт и попросил назвать адрес.

— Но вы должны учитывать, мон шер, — не смутившись, продолжала старушка, — что произведения искусства нынче в большой цене. Особенно, произведения дореволюционного искусства.

— Сколько? — спросил Шмидт.

— Три тысячи серебряных долларов, и ни сантимом меньше, — загадочно ответила старушка.

Дмитрий не стал торговаться. Он посулил еще и большой шоколадный торт в придачу, а также букет алых роз, за что был назван «душкой» и «блестящим кавалергардом».

— Мне не терпится поскорее вас увидеть, мон шер, — сказала хозяйка картины, тщетно пытаясь придать голосу интонацию давно забытого девичьего смущения. — Я жду, мон петит поручик! — последнее слово она произнесла, отчаянно грассируя.

Шмидт задал боевому коню овса (попросту говоря, заправил «мерседес» 98-м бензином) и всадил шпоры в его крутые черные бока. По пути на Верхнюю Масловку, где и проживала означенная прелестница, Дмитрий успел заскочить в «Сити-банк» и снять со счета требуемую сумму. С цветами и тортом он тоже не обманул.

Так у него оказалась копия знаменитой картины Серова, удивительно похожая на оригинал. Впрочем, об этом он мог судить только со слов предыдущей хозяйки, поскольку сам никогда раньше картину не видел.

До закрытия салонов оставалось всего ничего, но Шмидт все же успел подобрать подходящую раму — массивную, с яркой позолотой. За раму и работу взяли всего четыреста долларов, и Дмитрий остался очень доволен — по его мнению, рама выглядела на всю тысячу; весила, как пудовая гиря, и вообще смотрелась куда лучше заключенного в ней холста.

Приехав в клинику, Шмидт понял, что мог бы и не торопиться. Ольга спала и, как сказал Наршак, в течение ближайших суток не должна была просыпаться ни на минуту.

— Хорошо. Я подожду, — заявил Шмидт и устроился на стуле рядом с кроватью.

Все попытки Наршака выгнать Дмитрия из клиники успехом не увенчались, и в конце концов доктор махнул на него рукой. Шмидт остался в Ольгиной палате на ночь.

Наутро врач и сестры, дежурившие в ту смену, бросились жаловаться патрону на докучливого посетителя. Оказывается, Шмидт то и дело прибегал на пост и, размахивая руками, кричал громким шепотом:

— Скорее! Посмотрите! Что с ней? Почему она так шумно дышит? Мне кажется, у нее сейчас капельница вывалится из вены! Она слишком долго лежит на одном боку — не будет ли пролежней?

Наршак выслушал жалобы и пригласил Шмидта в кабинет.

— Ваше пребывание в клинике, — сказал он, — напрямую зависит от вашего поведения. Пожалуйста, не терроризируйте медперсонал, иначе я отправлю вас домой.

Дмитрий с мольбой посмотрел на врача.

— Ну не могу же я сидеть сложа руки!

Наршак согласно кивнул.

— Я вас понимаю. — Он ненадолго задумался, а потом поднял вверх указательный палец. В глазах доктора мелькнули лукавые искорки, но Шмидт, охваченный комплексом «курицы-наседки», этого не заметил. — Хочу доверить вам одно серьезное поручение. Видите ли, мы проводим дезинтоксикационную и регидратационную терапию. Вследствие употребления алкоголя вода выходит из кровеносного русла и оседает в подлежащих тканях. Отсюда — отеки...

Шмидт понимающе покачал головой.

— Да, доктор, отеки... Еще какие отеки...

— Сейчас работа почек, — продолжал Наршак, — постепенно нормализуется, и излишки жидкости начинают выводиться через фильтрационную систему. Скажите, — врач стал подчеркнуто серьезен, — могу я доверить вам контроль диуреза?

— Конечно, можете, — горячо заверил Шмидт и после паузы переспросил: — Простите, контроль чего?

Наршак вынул из ящика письменного стола планшет, прикрепил к нему чистый лист бумаги и достал из пластиковой подставки шариковую авторучку.

— Мы поставили пациентке катетер, теперь моча собирается в приемник — специальный пластиковый мешок с делениями. Он подвешен на крючке под кроватью. Ваша задача — каждый час записывать объем скопившейся жидкости.

— Вас понял! — Шмидт схватил планшет и поднялся со стула.

— Да, и еще одно, — остановил его доктор. — «Записывать каждый час» вовсе не означает — «докладывать каждый час». Достаточно будет двух раз в сутки. А пока — сходите в нашу столовую, я распоряжусь, и вас покормят.

Шмидт так и сделал. Пациенты клиники Наршака приняли его тепло и радушно, но Дмитрию не удалось ни с кем пообщаться — возложенная ответственность давила на него тяжким грузом. Шмидт, поглядывая на часы, наскоро заглотал омлет, съел пару тостов и выпил стакан сока. Стрелки на его часах показывали без пяти десять пора было делать первую запись.

С тех пор он сделал тридцать одну запись, честно отмечая уровень жидкости в пластиковом приемнике. Четыре отметки назад он доложил лично Наршаку, что мешок уже полон.

— Отличный результат! Значит, функция почек полностью восстановилась, — веско сказал Наршак, и Дмитрий просиял, словно это была целиком era заслуга.— Продолжайте наблюдение!

Сейчас было три часа дня — время снимать очередные показания. После двух суток, проведенных в клинике, Ольга наконец проснулась.

— Пей понемножку, не торопись, — сказал Шмидт, протягивая стаканчик с водой. — Тебе надо пить.

Он отклонился назад и заглянул под кровать.

— До четырехсот осталось совсем немного, — сообщил он и снова взглянул на Ольгу.

Шмидт был поражен переменой, произошедшей в ее лице. Ольга, не отрываясь, смотрела куда-то ему за спину.

— Что там? — поглощенный наблюдениями, Дмитрий уже успел забыть о картине. Ежечасный контроль диуреза представлялся куда более важным занятием.

— Картина... — сказала Ольга.

— Картина? Ах, да... — Шмидт махнул рукой, будто речь шла о каком-то пустяке. — Эта... Ничего. И, по-моему, рама довольно удачная. Как думаешь?

— Картина, — повторила Ольга, и на лбу ее запульсировала тонкая синяя жилка.

Это было странное чувство, похожее на нежданный визит давнего прошлого. «Кажется, врачи называют это "дежавю"», — подумала Ольга.

В московской квартире, где они когда-то жили с Беловым, стояло несколько телефонных аппаратов, и один из них был с определителем. И каждый раз, когда кто-нибудь звонил, сначала раздавался короткий писк... нежный мелодичный звук, который могла расслышать только Ольга с ее тонким музыкальным слухом; этот звук издавал телефон; висевший на стене в кухне, а потом уже, спустя несколько секунд, механический голос определителя безошибочно называл номер звонившего.

И сейчас она тоже слышала этот нежный мелодичный звук — как предвестник нового, более яркого воспоминания. Она знала, что вскоре оно придет и, быть может, окажется не слишком приятным.

«Похищение Европы»... В левом верхнем углу — дельфин, выпрыгнувший из воды и изогнувший в полете спину. Правее и под ним — огромный рыжий бык с длинными и острыми рогами, сходящимися кверху наподобие лиры. На его спине, подобрав ноги, сидит хрупкая черноволосая девушка в простом темном платье — Европа, дочь финикийского царя Агенора.

Классический сюжет — всемогущий Зевс, пораженный красотой девушки, обратился в быка и украл ее. Унес через море на своей широкой спине.

Полотно, висевшее на стене больничной палаты, в точности повторяло оригинал, написанный Серовым, но Ольгу не покидало ощущение, что она где-то видела и другой вариант. И там все было далеко не так спокойно и безмятежно.

Нет, сама Европа оставалась такой же — грустной и задумчивой. Ее можно понять: любовь богов имеет и оборотную сторону — зависть богинь. А вот сам Зевс... То есть — бык... У Серова он не выражал никаких эмоций — оставался покорным тягловым животным.

А тот бык, чье изображение намертво въелось в сетчатку Ольгиных глаз, был злым. Он недобро ухмылялся, будто хотел сказать: «Ну-ну... посмотрим, чем это все обернется! И если ты думаешь, что будешь счастлива, то зря, девочка... Зря!»

И дельфин, хищно ощерив зубастую пасть, вторил ему: «Зря, девочка! Зря!»

И внезапно оно нахлынуло — видение, явившееся ей во сне. Белов шел по длинному коридору, один, в полной темноте. Он делал шаги на ощупь, выставив перед собой вытянутые руки. В одной Александр сжимал фонарик, но не включал его. Наверное, ему зачем-то нужна была темнота.

Коридор только казался бесконечным; внезапно он повернул под прямым углом, и Белов очутился в следующей комнате. Саша замер; он будто пытался что-то уловить. Во мраке проступили тонкие голубоватые линии; они светились и словно висели в сгустившемся воздухе. Линии обрисовывались все четче и четче; они сложились в изображение дельфина, выпрыгнувшего из воды и выгнувшего спину.

Но дельфин этот не был тем жизнерадостным обитателем морских просторов, каким его привыкли видеть зрители «Подводной одиссеи команды Кусто». Напротив, он хищно ощерился, и пасть его была полна острых, как бритва, зубов.

Ольга вскрикнула. Шмидт перевел взгляд с бывшей жены на картину, но, как ни старался, не мог увидеть в ней ничего пугающего.

— Где Белов? — спросила Ольга.

Дмитрий пожал плечами.

— На Камчатке. — Он сказал это таким тоном, будто подразумевал: «Где же ему еще быть?».

— Который час? — снова спросила Ольга.

— Восемнадцать ноль шесть, — по-военному четко ответил Шмидт.

— Значит, на Камчатке четвертый час ночи... Дима, позвони Александру. У меня нехорошее предчувствие. Мне кажется, ему грозит опасность.

Белов прошел всю длинную цепочку из шести комнат, но нигде не обнаружил светящихся линий. Это не означало, что их не было вовсе — слой штукатурки мог быть неравномерным, где-то тоньше, где-то толще. Может, линии проступили потому, что их плохо замазали? Белов не мог исключить такую возможность.

Он дошел до поворота и, немного помедлив, двинулся дальше, в сторону гигантской печи. И на том же самом месте, что и в первый раз, краем глаза уловил голубоватое свечение.

Белов осторожно повернулся налево. На стене, на уровне лица, вырисовывались дугообразные линии. Саша не видел их полностью — линии прерывались, словно были намечены пунктиром. Поначалу они никак не хотели складываться в цельную картинку, и Белов терпеливо ждал. Прошло несколько минут, прежде чем глаза полностью привыкли к странному свету, и вдруг... Рисунок будто вспыхнул перед ним, предстал во всей своей простоте и лаконичности.

Дельфин, выпрыгнувший из воды и в полете выгнувший дугой спину. Правда, он выглядел не совсем обычно. Наверное, потому, что неизвестный художник сделал его... злым, что ли?

Несмотря на подчеркнутую примитивность рисунка, Белов чувствовал, что он выполнен рукой настоящего профессионала. Нет, скорее — Мастера. Именно так, с большой буквы. Иначе как объяснить поразительную чистоту и четкость линий?

Саша вспомнил легенду о знаменитом Джотто. Когда римский папа выбирал среди множества претендентов самого достойного, Джотто сразил его убийственным аргументом: подошел к холсту и, не отрывая руки, одним взмахом начертил идеально ровную окружность. И сколько потом ни прикладывали к ней циркуль, но так и не смогли найти ни единого изъяна.

Божественное заключается в простом. Пустоту не скроешь надуманной сложностью.

Белов глядел на дельфина; казалось, глаза сами скользили по совершенным дугам — без напряжения и какого-либо неприятия, но все же... с этим рисунком было что-то не так.

Он производил глубокое, сильное и неоднозначное впечатление — будто художник с высоты дарованного ему небом таланта осмелился заглянуть в бурлящую адову бездну.

Белов затруднился бы описать свои чувства; он не хотел больше смотреть на рисунок и вместе с тем не мог оторвать от него глаз.

— Надо проверить, нет ли чего-нибудь похожего, — вслух сказал Александр; он словно побуждал себя отвернуться от стены и пойти дальше.

Впереди были две комнаты: в первой из них Белов обнаружил еще один рисунок — силуэт девушки. Она сидела печальная, подобрав под себя ноги. Длинные волосы закрывали грудь, глаза опущены. В ее фигуре угадывалась обреченность — предчувствие чего-то печального и... неизбежного.

Александр, не желая быть очарованным инфернальной магией неизвестного рисовальщика, не стал задерживаться. Он быстро прошел мимо и оказался в последней комнате, где располагалась гигантская печь.

Белов уже откуда-то знал, что и здесь обязательно будет рисунок. Он встал в центре и медленно поворачивался в надежде, что сейчас ему откроется третья часть этого загадочного триптиха.

К его удивлению, стены оказались чисты. Третьей части нигде не было. Саша уже хотел вернуться в спальню, но внезапно какой-то необъяснимый толчок заставил его подойти к печи, стоявшей в углу.

Он вспомнил, что так толком и не осмотрел ее. Днем, пораженный исполинскими размерами, он бросил лишь один быстрый взгляд и покачал головой от восхищения. Но сейчас, в свете («точнее, в свечении», — усмехнулся про себя Белов) того, что он увидел, печь, безусловно, заслуживала более пристального внимания.

Касаясь ладонями холодных изразцов, Белов принялся обходить печь. И снова — никаких рисунков. Ни малейших намеков на голубоватые линии.

Саша был раздосадован. Он дошел до угла и отправился обратно с твердым намерением завершить на этом свои изыскания. Он ускорил шаг и в темноте больно ударился об ручку, закрывавшую печную заслонку. Белов нагнулся, чтобы потереть ушибленное место, и... замер.

На массивной чугунной плите сочными светящимися линиями проступала морда огромного быка с длинными рогами, сходившимися кверху наподобие лиры.

— Дельфин, девушка и бык, — пробормотал Белов. — Милая компания. Но почему у меня такое чувство, будто я это уже где-то встречал?

Можно было включить фонарик. Саша так и поступил. Рисунки мгновенно исчезли, словно их и не было. Но он-то точно знал, что они — здесь. Рядом, на стенах.

Теперь Александр нисколько не сомневался, что рисунки — настоящее произведение искусства. Ему не давала покоя мысль об их авторе. Художник облек в Божественную форму заведомо бесовское, демоническое содержание. Использовал дар Всевышнего для восхваления нечистого. И это было непростительной ошибкой.

Белов возвращался в спальню, сильно озадаченный тем, что увидел в дальнем конце анфилады.

Пытаясь разрешить одну загадку — с засовами, сделанными только с одной стороны, — он наткнулся на другую, не менее сложную.

Спору нет, Митрофанов был неординарной личностью. Или — просто ненормальным? Ведь сумасшествие тоже нельзя сбрасывать со счетов? Однако Белов прекрасно знал: мало быть сумасшедшим, надо еще уметь выгодно продать свое сумасшествие.

Судя по стоимости особняка и отрывочным рассказам Витька, Митрофанов был богатым человеком. Нет, не так. Он был не богатым, а очень богатым человеком.

Откуда на него свалилось колоссальное состояние? Каким образом он сумел его сколотить? Возможно, ключ к тайне кроется в биографии купца? Как бы то ни было, Белов понимал, что должен узнать про Митрофанова как можно больше.

Завтра (точнее, сегодня) с утра уже не получится. — Александр летел в поселок Ильпырский на Праздник лета. Ему предстояла встреча с чабаном Иваном Пиновичем Рультетегиным.

«Не чабаном, а оленеводом, — поправил себя Белов. — Чабаны пасут овец. Хотя — какая разница? Сейчас меня не интересует ни чабан, ни оленевод — только купец Митрофанов и его зашифрованное послание».

В том, что это было именно послание, Белов не сомневался. Он не допускал даже мысли, что рисунки сделаны просто так„без всякого умысла.

Гипотезу о неслучайности рисунков косвенно подтверждал, как ни странно, вой. Тот самый «ужасный» звук, который напугал Федора, а потом Лайзу. Да и Белову, если признаться честно, он попортил немало нервов.

К счастью, это оказалась самая легкая часть головоломки, предложенной купцом Митрофановым. А помогли ее решить сэр Артур Конан Дойль и сведения о местном климате, почерпнутые из географического справочника.

Когда Белов погасил фонарик и в кромешной темноте отправился на поиски таинственных знаков, начертанных на стене, то обратил внимание, что вой утих; а когда он дошел до последнего поворота анфилады, исчез совсем.

В своей жизни Саше приходилось сталкиваться с мистическими явлениями — такими, как, например, Алатырь-камень, к которому они ходили вместе с боксером Степанцовым. И тем не менее Белов оставался человеком советской закалки; прежде всего он пытался найти рациональное объяснение.

Этот вой, конечно же, не принадлежал никакому призраку. Его сила и тональность зависели от силы и скорости ветра за окном. В одном из рассказов о Шерлоке Холмсе тот же самый эффект достигался с помощью горлышка от разбитой бутылки, вставленного в каминный дымоход.

В особняке купца Митрофанова, как догадывался Белов, инженерная система, издающая звук, была значительно сложнее, чем обыкновенное горлышко от бутылки. Скорее всего, ее сконструировал сам архитектор, построивший особняк. Наверняка, таким образом владелец рассчитывал отпугнуть не в меру любопытную прислугу. Что еще нужно, чтобы навести страх на темных и безграмотных людей? Жуткого воя вполне достаточно, тем более что ветер здесь дул постоянно, поскольку особняк стоял на холме.

Море и земля нагреваются солнцем неравномерно; днем давление над землей меньше, поэтому ветер дует с моря. Вечером же все наоборот; он дует с суши. Проще говоря, он дует почти всегда, но особенно сильно — по утрам и на закате.

После того, как грозовой фронт прошел, наступило временное затишье. Пока Белов смотрел на рисунки, в анфиладе было тихо. Стоило появиться небольшому ветерку, и все началось сначала.

Но теперь Белов не прислушивался к завываниям. Они не отвлекали его от главной задачи. Изображения дельфина, девушки и быка! Вот что было самым интересным.

Александр вернулся к лестнице и поднялся на второй этаж. Он открыл дверь спальни и на цыпочках прокрался в комнату.

Лайза мирно спала. Она больше не вскрикивала во сне; дыхание ее было ровным и размеренным. Каштановые пряди разметались по подушке, из-под покрывала виднелось круглое белое плечо.

Белов поправил покрывало и некоторое время стоял, глядя на девушку. «Интересно, как она отреагирует на мое открытие?» — подумал Саша. Ему хотелось поведать обо всем любимой, но потом Белов решил, что прежде надо посоветоваться с Ватсоном — вдруг известие о загадочных рисунках вызовет у Лайзы новый нервный срыв?

До утра оставалось всего ничего, и Белов мечтал немного поспать — хотя бы пару часов. Однако поспать той ночью ему так и не удалось.

Он стал раздеваться, но в этот момент зазвонил мобильный телефон. Саша сжал аппарат в ладони, чтобы как-то уменьшить громкость сигнала, и выскочил в коридор.

Звонил Шмидт из Москвы. Он задал, по мнению Белова, самый дурацкий из всех возможных вопросов:

— Саша! Ты не спишь?

— Нет, я сплю, — шепотом ответил Белов, — и вижу сон, будто бы я уснул, и мне снится, что кто-то звонит. А я не могу понять, кому это я потребовался в четвертом часу ночи?

Шмидт замолчал — видимо, ответ Белова сильно впечатлил его.

— Саша, — сказал он после паузы. — С тобой все в порядке?

— Да, вполне, — заверил Белов. В самом деле, не рассказывать же обо всем, что случилось? Этак недолго прослыть сумасшедшим. — А у вас?

В голосе Шмидта звучала искренняя радость.

— Она пришла в себя, Саша, — в трубке послышался какой-то шум, потом Шмидт добавил: — Передает привет. Только почему-то очень волнуется. Говорит, будто тебе угрожает опасность.

Белов улыбнулся.

— Успокой ее. Скажи, что все хорошо...

— Эта картина, Саша... — продолжал Шмидт. — Она действует на нее... как-то странно. А чего здесь такого? Море, рыбы и девушка верхом на корове. Без седла.

Белов вдруг почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Все вокруг закружилось и поплыло. Это длилось какую-то долю секунды и прекратилось так же быстро, как и началось.

— Что ты сказал? — спросил Александр. — Дельфин, девушка и бык?

Шмидт не был уверен, что сказал именно так. Он замолчал — видимо, разглядывал картину.

Дата добавления: 2015-07-26