Жан-Марк Руйян: революционер и писатель

Фрагменты воспоминаний о революционной деятельности Руйяна изложены абсолютно во всех его книгах за исключением двух художественных романов: не только в недавно вышедших трехчастных мемуарах (2009-2011), охватывающих период с 1970 по 1974 год, но и в самой первой его книге «Je hais les matins» («Я ненавижу утра», 2001), представляющей собой один из лучших образцов «тюремной» прозы, где на описание нечеловеческих условий заключения Жан-Марка и его сокамерников — тотальная изоляция, нескончаемые унижения и издевательства вроде публичных ректальных осмотров, регулярные запугивания и угрозы насилия, тщательные обыски камер с последующим уничтожением рукописей и дорогих сердцу предметов и т.п. — наслаиваются лучшие памятные моменты борьбы против системы, не говоря уже о «Бесконечном настоящем» («Infinitif présent», 2010), где он пишет уже непосредственно о периоде деятельности АД.

Прежде чем мы остановимся на самых ключевых моментах его жизни, сыгравших огромную роль в формировании его революционного сознания, имеет смысл рассказать о ее тюремной (и писательской) части — о периоде его последнего, лишь в 2012 году условно приостановленного (с возможностью жить вне тюремных стен и без браслета с системой электронного наблюдения) заключения, продлившегося 24 года, так как он ничуть не менее важен, чем его революционная деятельность.

Для всех заключенных лидеров AД тюрьма стала своеобразным испытанием на прочность: достаточно сказать, что в 2006 году Жоэлль Оброн умерла от рака легких и мозга; за время тотальной изоляции (эта кара настигла всех осужденных членов AД: несколько лет для каждого из них отдельно держали пустым целый этаж в тюрьме строгого режима) Жорж Сиприани заработал себе шизофрению; Натали Менигон стала тяжело больной; Режи Шлейер, как уже было сказано, «сломался» и раскаялся.

Что же помогло выжить и не сдаться Руйяну?

Глубокое убеждение в том, что он должен что-то противопоставить потокам лжи и брани, извергаемым трусливой буржуазией и предателями, боящимися возмездия. Уверенность в том, что кроме него никто не сможет прорвать информационную блокаду и рассказать правду. И, в огромной степени — долг перед умершими, погибшими и находящимися в подполье товарищами. Не только перед соратниками по антифранкистской борьбе и боевыми товарищами из AД, но и перед французскими маоистами и «автономами», итальянцами из герильи «Прима линеа» (Prima Linea — «Передовая линия») и «Красных бригад», каталонцами и басками, выжившими немцами из РАФ (с ними он отдельно согласовывал свои воспоминания из ««Infinitif présent»), ливанцами из «Ливанских революционных вооружённых фракций» (в числе которых его друг и соратник, томившийся во французской тюрьме до самого недавнего времени в течение 28 лет — Жорж Ибрагим Абдалла), армянскими и турецкими революционерами, с которыми приходилось дружить и сотрудничать, а также перед умершей в страшных муках Жоэлль Оброн, которой он за считанные дни до кончины обещал «обо всем написать и рассказать». «Нужно оставить вневременное свидетельство.. Слово, которое не станет простым отражением сегодняшнего всеобщего пораженчества. И которое действительно будет иметь прямое отношение к тому, чем мы были и что мы сделали.<....>Наши действия считались составной частью сопротивления, расширявшего общий фронт борьбы с другими боевыми реальностями в Европе. С выдвинутым нами лозунгом «вернем войну сюда!» пролетарии «третьего мира» должны были убедиться в том, что в метрополиях существуют не только откормленные «левые» и бесчувственные, беспомощные перед лицом массовой бойни люди, поставки тонн оружия и поддержка разрушительных войн. Вся важность именно в создании этой связи. Вот это и есть самое существенное, и именно это нужно показать миру». Но, разумеется, в тюрьме Руйян не оставался лишь писателем, безучастным к судьбам товарищей по несчастью. Совсем напротив: как революционер, он бешено боролся с глубочайшей несправедливостью французской судебной системы, отправляющей в тюрьму сотни невинных бедных людей и создающей все условия для их гибели, всегда щадящей богачей, поддерживающей расистов и ультраправых (многие вертухаи зачастую не скрывали своей принадлежности к Национальному фронту и свободно выражали свою ненависть к мигрантам и «левым террористам» словами и делами). Он не молчал, когда за его дверью надсмотрщики насмерть забивали африканца для забавы, когда незнакомого человека оставили умирать на холодном полу в коридоре после побоев и пыток (несмотря на запрет приближаться, Жан-Марк попытался помочь ему подняться и отдал ему свой обед — за что его немедленно и очень жестоко покарали, переселив в камеру, где ранее жил сумасшедший, изгадивший помещение так, что там просто нельзя было дышать), когда смерти «неугодных» выдавали за самоубийства.

Неудивительно, что за свою бескорыстную помощь нуждающимся и горячую жажду справедливости в тюрьме он завоевал всеобщее уважение и симпатию (даже со стороны «блатных») — и именно как революционер-коммунист.

Столь же закономерен тот факт, что его боялись и ненавидели представители тюремной администрации (особенно страшно им стало после того, как увидели свет его первые книги). Об их животном страхе (впрочем, довольно обоснованном, как мы увидим далее) свидетельствует уникальная процедура перевода из тюрьмы в тюрьму, изобретенная специально для «особо опасного» лидера AД и действовавшая даже после первых 10 лет его содержания в тотальной изоляции, которые, якобы, должны были его «перевоспитать». Его транспортировали всегда в кандалах в наглухо закрытом фургоне без окон, в клетке, которая находилась внутри другой запертой клетки. Кортеж составляли несколько мотоциклистов и полицейских машин. Когда же однажды, во время длительной перевозки из конца в конец Франции, для конвоиров и заключенного была предусмотрена остановка и обед в одной из тюрем, то ее директор наотрез отказался впускать столь опасного человека на свою территорию, и разубедить его не помогли даже увещевания начальства из Парижа!

Итак, вкратце коснемся основных этапов его революционной биографии.

Начать нужно, безусловно, с мая 1968 года. Для Жан-Марка Руйяна это время определило все его революционные обязательства, заложило основы для всей последующей борьбы, внушило ему бешеную ненависть к буржуазному обществу и осознание необходимости радикальных перемен. В отличие от большинства участников бунтарского молодежного движения тех лет, для которых «Красный май» впоследствии послужил ступенью к политической или гражданской карьере (вроде Кон-Бендита и десятков ему подобных), Руйян воспринял его именно как начало своего революционного пути, с которого более не сворачивал. И в этом смысле его можно назвать истинным наследником того времени: то, что для многих было лишь аттракционом, опасной забавой, а впоследствии (для сытых буржуа) стало поводом для приятных воспоминаний о шальной юности, для него стало первым опытом настоящего противостояния системе — именно тогда он изготовил и опробовал первый «коктейль Молотова», вступил в первый бой с полицией, завязал первые знакомства с рабочими активистами; отметим здесь на всякий случай, что в 1968 году другой будущий лидер AД, Жорж Сиприани, устроился рабочим-токарем на завод «Рено» в Бийянкуре. Как раз тот факт, что Руйян не предал революционные идеалы своей юности ради уютного мещанского счастья подобно большинству левых интеллектуалов и активистов тех лет, позволяет ему писать столь горькие слова о «Красном мае»:

«Огромное большинство наших бывших товарищей ограничилось лишь маем 68-го и несколькими последующими месяцами, некоторые — более отважные — продержались до 77-78 года, до времени “автономной революции”. Совсем редки те, кто посмел пойти еще дальше. Большинство предпочитает скрывать свои былые революционные идеалы, словно бы речь шла о позорной болезни, подцепленной в злачных предместьях при контакте с плебеями и бедняками.<...> В голове вульгарного обывателя то было благословенное время, время истоков всего сущего, первого боя, первого собрания [речь непосредственно о событиях мая 68-го — П.Т.], а потом это все оказалось испорчено! Более или менее быстро. Почему? Они не объясняют. Начало для них было “потерянным раем” (каким еще раем? где они потеряли невинность, что ли?), а девиз “продолжаем борьбу” означал преступное отклонение от нормы (какое? вырваться или попытаться вырваться за пределы отчужденного существования?). Бывшие «леваки» почти ничего не говорят по поводу своего осуждения и едва скрываемой ненависти по отношению к тем, кого в отличие от них не сумели заставить сдаться. Но вот по поводу мая 68-го их треп неистощим. <...> Они часами точат лясы о вечерах «весеннего бунта», о творческой спонтанности, о своих первых выступлениях на митингах, о зловонной атмосфере улиц с миазмами хлора. Тут они все одинаковы — даже главный судья по специальным трибуналам! Я даже не был удивлен, прочитав в одном интервью, что он, оказывается, сражался на баррикадах и считал себя причастным к освободительному движению! Он, душегуб, который впоследствии подписал приказ о тотальной изоляции, призванной уничтожить всех нераскаявшихся политических заключенных.<...> Во все последующие годы буржуазия была крайне озабочена подавлением всех тех, кто не понял, что звонок уже прозвенел и следовало по-хорошему вернуться к своим папочкам и мамочкам вместо того чтобы погибать во цвете лет в костюмах от Kenzo или Armani». После мая 68-го Руйян начинает тесно общаться со старыми испанскими республиканцами, живущими в изгнании в Тулузе, и продолжающими хранить идеалы своей юности времен Испанской революции и гражданской войны. Незадолго до этого франкистами было жестоко подавлено созревшее в 60-х годах партизанское движение испанской молодежи — республиканцев второго поколения, совершавших вылазки на территорию своей родины со стороны восточных Пиренеев; почти все были они убиты или казнены. Поначалу деморализованные провалом республиканцы Тулузы (не только старые рабочие и крестьяне — бывшие солдаты республиканской армии, но и, например, бывший офицер штаба колонны Дуррути, во Франции ставший сапожником), тем не менее, собрались с силами и попытались еще основательнее подготовить молодых добровольцев, среди которых теперь были и французы. И неудивительно, что к тому моменту боготворивший героев Испанской революции Жан-Марк Руйян вместе с каталонскими товарищами влился в деятельность по подготовке новой волны сопротивления.

В 1971 году они перешли испанскую границу и основали городскую герилью в Каталонии в составе МИЛ (MIL, Movimiento Ibérico de Liberación — «Иберийское движение за освобождение»).

Не вдаваясь в подробности, скажем, что подрывная, диверсионная, пропагандистская и организационная деятельность (грабежи банков, работа в нелегальной типографии, распространение листовок среди рабочих, запрещенная законом социалистическая агитация) в составе группы МИЛ была крайне опасной для ее участников. В книге «Je hais les matins» Руйян признается, что во время ночевок на конспиративной квартире в Барселоне они всегда оставляли на пороге связку готовых к детонации гранат на случай вторжения франкистской политической полиции — с тем, чтобы погибли все находящиеся в помещении (квартира была не на первом этаже, так что возможность бегства исключалась). Секрет довольно прост: франкистские палачи развили до уровня искусства умение проводить допросы политических преступников, и их пытки неминуемо приводили практически любого к «сотрудничеству со следствием», так что иного способа застраховать себя от провала помимо самоубийства не было.

Для Руйяна и его товарищей два с небольшим года, проведенные в Барселоне, стали великолепной практикой партизанской борьбы в городе, и полученные ими в это время навыки впоследствии довольно сильно помогут при формировании AД. В идеологическом отношении молодые участники МИЛ были все еще довольно незрелыми, что не мешало им, однако, с оружием в руках бороться за республиканские идеалы 36-го года, в то время как остальные политические силы во Франции и Испании по факту лишь продолжали рассуждать о различных возможностях перехода к буржуазной демократии или же ожидали наступления «революционной ситуации» (за исключением, быть может, троцкистов из Революционной коммунистической лиги, пытавшихся вести подпольную пропагандистско-агитационную деятельность). Они прекрасно понимали, что фашистская сущность режима Франко никак не изменилась от того, что с ним сотрудничали все европейские страны, и что Испания была принята в НАТО; они считали, что долг всех левых Испании и Франции — продолжать борьбу с франкистами за республику времен Народного фронта. Лучше всего охарактеризовать их юношескую горячность может сам Руйян:

«В составе МИЛ мы ощущали в себе [дословный перевод: несли в себе — П.Т.] третью потерянную советскую революцию, дух революционной Германии 20-х годов и баррикад в Барселоне в июле 36-го и мае 37-го. И (уже) ностальгию по маю 68-го. Мы были коммунистами Советов, анархистами, геваристами, бунтовщиками, приверженцами перманентной революции, пролетаристами, волюнтаристами, авантюристами.

Мы были изолированной герильей, ибо нам было вообще наплевать на “линию масс” и другие оправдания для того чтобы ничего не делать перед лицом диктатуры, наплевать на это всеобщее молчаливое одобрение режима, которое вдруг закончилось со смертью диктатора. Когда он умер, все как один заговорили: “Вот видите, а мы-то вам говорили! Как мы были правы”. Без уточнения, что они несли такую же чепуху с момента их предательства партизанского движения в 49-м. На протяжении более чем 25 лет они рекомендовали лишь проявлять терпение, и это их покорное воздержание потом продолжится в период “демократического перехода”». Весь этот романтически счастливый и дьявольски опасный период прямой борьбы с диктатурой закончился, когда политическая полиция поймала одного из бойцов МИЛ Сальвадора Пуча Антика. Франкисты долго истязали его, выведывая все явки, пароли и адреса, а затем приговорили к гарроте — нечеловеческой по своей жестокости казни через удушение и слом шейного позвонка с помощью приспособления для пыток, заимствованного напрямую из Средневековья. Умного, отзывчивого, веселого и красивого парня, которого так любили его сестры, отец и друзья, душили гарротой почти 18 минут, прежде чем тюремный врач зафиксировал его смерть. Разумеется, эта чудовищная казнь потрясла всю мировую общественность, а не только Руйяна, для которого Сальвадор был одним из самых близких друзей; но, наверное, никто не будет помнить его так долго, как его родственники и Жан-Марк. Он был не первым убитым бойцом новой волны сопротивления, но его смерть была самой трагической. Руйян пишет о том, что ему до сих пор снятся цветные сны (после которых он просыпается в слезах), где он встречает живого и молодого Пуча Антика, который радостно рассказывает, как ему чудом удалось выжить, бежать, и даже как у него получилось не постареть за это время. Памяти Сальвадора посвящен второй том мемуаров революционера, красноречиво названный: «Траур по невинности». И, действительно, даже застарелый непримиримый оппонент AД в целом и Жан-Марка Руйяна в частности, марксистский философ и левый активист Даниэль Бенсаид (два революционера смогли нормально встретиться и поговорить друг с другом лишь незадолго до смерти Бенсаида), чья политическая деятельность в молодости также протекала в Тулузе, в рецензии на вторую книгу мемуаров Руйяна искренне доказывал, что юноша был абсолютно ни в чем не виновен, а произошедшее с ним являлось настоящей трагедией — причем, читая эту сочувственную статью, напрочь забываешь о том, что Бенсаид в то время (как и другие французские троцкисты) горячо осуждал вооруженную борьбу с диктатурой Франко. Заметим, что испанский судебный трибунал в 2007 году отклонил заявление родственников Сальвадора на обжалование несправедливого приговора, что обнажает корни нынешней испанской «демократии», напрямую выросшей из фашистской диктатуры и даже сохранившей посты практически всем палачам и убийцам за исключением самых известных.

Еще до этой казни Жан-Марк Руйян совместно с другими членами MИЛ был заочно приговорен к смерти, а сведения, что Сальвадор выдал франкистам под пытками, не позволяли им оставаться в Испании, и он вместе с товарищами возвращается в Тулузу. Наступает короткий период деятельности ГАРИ (GARI, Groupes d'action révolutionnaire internationalistes — «Интернационалистические группы революционного действия») – первой подпольной группы во Франции, взявшейся за оружие со времен Алжирской войны, и объединившей выживших членов МИЛ c новыми французскими бойцами. Новая организация продолжала борьбу с франкистским режимом, только теперь на европейской территории — атакуя и похищая (без убийств) франкистских чиновников и буржуа, грабя их банки, срывая и саботируя их мероприятия. И важно отметить, что именно в ГАРИ начали завязываться те связи с другими боевыми группами (на тот момент, прежде всего, с баскскими и каталонскими организациями, итальянскими революционерами, близкими к «Красным бригадам», а также, возможно, с французскими маоистами из «Интернациональных бригад»), которые затем получат огромное развитие в AД. В 1974 году Руйян и еще двое ключевых участников ГАРИ были пойманы в Париже, в их машине полиция обнаружила большое количество оружия, взрывчатки и поддельных документов. По результатам прошедшего в Париже судебного процесса в январе 1975 года все трое были приговорены к тюремному заключению, которое продлится до 1977 года. Отметим, что это не первое заключение Жан-Марка — первый раз он попал в тюрьму в Англии в 1970 году, еще до периода МИЛ; этот недолгий период пребывания в Винчестере до сих пор как следует нигде не освещен. Итак, теперь, для того чтобы понять, за что именно с Жан-Марком Руйяном и тремя его товарищами обращались и продолжают обращаться как с самыми опасными преступниками во Франции, нам следует рассказать о деятельности Руйяна и его соратников в AД — и о доселе запретном и почти полностью замалчиваемом опыте их боевой группы.

Дата добавления: 2015-07-26