Никто не знает про Л.

Лина шла по залитой солнцем улице и гоняла от щеки к щеке обломки яблочного леденца. Постепенно кусочки лишались остроты, но звук, рождаемый их столкновением, шелестящее барахтанье, всё ещё напоминал встречу подошвы с бутылочными осколками.

Лина шла и играла стёклышками как прибой галькой. Она смотрела на дома, на людей, на редкие травинки газонов так, будто видела всё это впервые.

Вокруг был центр, такой безмятежный, каким он может быть только пару часов после начала рабочего дня.. И солнечная улица почти без людей, и стены домов, как будто только что из кондитерской – капучино-бисквит, имбирный, а вот и парочка пастельно-кремовых макарони… И так хорошо было идти, и так хотелось жить полно, и так неотступно уже пахло наступающим летом – прогретой пылью, тёплыми листьями сирени и предвкушением. Лина шла теперь почти вприпрыжку, не обращая внимания на развязавшийся шнурок левого кеда, а стороны улицы, чётная и нечётная, заигрывали друг с другом солнечными бликами стёкол.

Улица была хорошо знакома. Это был единственный маршрут, по которому родители отпускали её без водителя или сопровождения. Почти год, с прошлого сентября, Лина ходила этим путём на занятия, почти год, с прошлого сентября, они упорно называли встречи дочери с психотерапевтом занятиями.

Сегодня Лина шла на экзамен. Не подумайте только, что это был один из тех важных экзаменов, накануне которых наглатываются таблеток нагловатые прогульщицы. Этот был для Лины гораздо важнее, но в отличие от школьных, совсем её не тревожил.

Вот только когда языку стало нечего перекатывать по ребристому своду, девочка услышала как почти вслух задаёт себе вопросы:

- А что, если мой расчёт окажется неверным? Что если он всё это время он знал? И что, если ждал именно последней встречи, чтобы всё выложить и отрезать мне все пути?

Она не могла показаться у профессора даже чуть встревоженной. Взглянула на запястье - часы с фотографией сложили стрелки в районе левого глаза. Время есть – и она свернула в подворотню. Прошла насквозь двор, потом налево, ещё один и оказалась на месте – там, где никто не догадывался её искать. В заложенном пролёте подворотни курили студенты архитектурного. Она любила приходить сюда до или после встреч с доктором, смотреть, как они нервничают, как ругаясь или с облегчением обсуждают проекты, любила вдыхать их дым и читать их надписи на стенах. На левой, оштукатуренной к началу года стене, сентябрьским днём она процарапала буквы. Царапать пришлось бы долго, но помог дождь, размочивший стену и вредные вещества в её голове, усиливавшие нажим.

L+D.

Каждый раз, когда она приходила, надписей становилось больше. Маркер, баллончик, стикеры с размашистыми надписями, красящие составы необъяснимой природы.. Но никто больше не крошил извёстку шариковой ручкой. Наверное, времени не было. Время и вправду исчезало здесь, замирало, будто обколотое лидокаином.

Сейчас она найдёт свой застывший крик, прикоснётся к шершавым рубцам и вернёт себе уверенность.

- Только бы не закрасили, только бы… – шептала мантру. Нашла. Не закрасили. Но вместо выверенного L+D уродливо извивалось трёхбуквенное LSD с жирной чёрной эс-как-доллар по середине. Лидокаин тут же перестал действовать. Лина дёрнулась всем телом.
Спустя шесть минут она стояла перед дверью с видеозвонком, а через одиннадцать слушала бархатистый голос профессора, полулёжа в тёмно-зелёном кожаном кресле. Немного растягивая гласные он сказал: «Вам нет необходимости слушать то, что я говорю», и она медленно стала слушать себя. Прохлада спинки и подлокотников.. шашечки рельефа стяжки.. нога немного болтается… ей удобно так висеть.. профессор смотрит в записи.. сигнализация за окном.. одежда гладкая.. глазам под веками тепло..

- Сеанс окончен, дорогая, - негромко, но настойчиво сказал голос. - Полежите ещё немного, если хотите.

- Теперь всё позади? – Лина слышала свой голос как-будто из глубины ватного бокса

- Верно, дорогая. Это было трудно, но мы справились. Вы – справились, - профессор ударил «вы».

- А мы ещё увидимся? – с ожиданием спросила она.

- О, несомненно, - ответил он с уверенностью.

- Но когда же теперь? – встрепенулась Лина.

- Как и договаривались с вашими родителями – осенью. После вашего возвращения с Побережья, - мурлыкал голос.

- Но доктор, ведь это ещё очень не скоро, - Лина протянула «о», подчёркивая нежелание ждать.

- Что ж, моя милая, зато у вашего глубинного я будет достаточно времени, чтобы усвоить терапию. Дадим нашим трудам принести плоды. А после, если вашим родителям и вам всё ещё будет необходимо – мы обязательно продолжим наши встречи.

- Родителям? – кажется, Лина по-настоящему удивилась. - Но доктор, причём здесь они?..

- Позволю себе напомнить, юная леди, что до тех пор, пока вам не исполнится восемнадцать, все решения, связанные с вашим здоровьем и жизнью принимают именно они, - настаивал голос с щетиной.

- Решения о моей жизни... принимают они? - Лина ударила «моей» и «они». - А впрочем, да, вы как всегда правы…Но разве об этом речь? – она сорвалась с покладистости прилежной ученицы почти на крик. - Доктор! Теперь, когда курс лечения окончен, нет больше рамок! Между нами нет больше рамок доктор-пациент, вы понимаете, что это значит?

Профессор сделал вид, что не придал значения этой перемене.

- Конечно-конечно, милая, вы абсолютно правы, - размеренно мурлыкал он. - Вы, без сомнений, сможете обратиться ко мне в любой момент за дружеской консультацией. В любой - он ударил «любой» - абсолютно любой момент, слышите?

- Но доктор…, - Лина всё ещё пыталась отложить момент расставания.

- А сейчас, юная леди, вам лучше всего отправится домой и немного порисовать. Это поднимет вам настроение и поможет настроиться на каникулы у моря.

- Значит, я еду? – переспросила Лина, боясь поверить в услышанное.

- Вне всяких сомнений.

На мгновенье всё как будто замерло. Потом предметы резко взлетели вверх, а тишина больно ударила Лину, отпружинив от барабанных перепонок.

Как очутилась в своей комнате, Лина не помнила. И рядом не было никого, кто мог бы ответить. В тишине собственных мыслей она отчётливо слышала шорох профессорского голоса – нужно немного порисовать.

Она подошла к письменному столу и достала из нижнего ящика деревянный пенал с выдвигающейся плоской крышкой. Щетинистые кисти с забрызганными длинными ручками, пучок смотанных как хворост жёлтых карандашей, рифлёная деревянная стружка и волнующий запах растворителя, пропитавшего отрез клетчатой ткани.

Ни холст, ни картон она доставать не стала. Вместо этого Лина отодвинула стул, села вплотную к столу и приосанилась. Вдох-выдох. Нагнулась и со всей силы потянула на себя нижний ящик. Там, в глубине, должны были найтись листы акварельной бумаги. Высыпала их на стол, разложила по гладкой стеклянной поверхности, стала перебирать, перетряхивать, неотступно контролируя результаты поиска глазами.

Вот он! Среди вороха шероховатых выбеленных листов – гладкий узкий прямоугольник бледно-жёлтого цвета.

Ручек в доме не держали, карандашом писать не хотелось, и латницу она принялась выводить акварельной кисточкой. Она не торопится, держит спину и с удовольствием проштриховывает наклонные линии, обводя изгибы по нескольку раз.

Здравствуй, любимый!

После нашей встречи прошлым летом прошло уже так много времени, а ты всё ещё не написал мне. Эти девять месяцев мне пришлось таскаться к светилу психотерапии и изобразить влюблённость в него. Всё для того, дорогой, чтобы родители и этот умник поверили, что лечение сработало. Сработало, и значит, можно без опасений отпустить меня на каникулы к морю. Как в прошлом году, дорогой. Ты ведь тоже вспоминаешь его, правда? Просто у тебя совсем-совсем нет времени написать мне.

Знаю, ты сейчас в туре, и в этом году, у тебя другой состав городов. Но я уверена, дорогой, тебе удастся выкроить пару дней и прилететь ко мне. Соври что-нибудь менеджеру. Я знаю - у тебя получится! Я видела сотню твоих интервью.

Нам снова будет так же хорошо, как в прошлом году. Помнишь, как мы случайно столкнулись за сценой? Я попросила просто сфотографировать нас, а ты нежно обнял меня? Это было совсем не так, как ты обнимаешь фанаток. Потом ты подмигнул мне и достал из заднего кармана твой узких джинсов клочок бумаги. На нём вместо автографа я попросила написать твой адрес.

Воздух замер, тишина уплотнилась, лидокаин снова работал.

Торопясь, она свернула лист и вложила его в конверт с давно выведенными буквами: 340 S Cloverdale Ave 201, Los Angeles, CA 90036

Jared J. Leto.

Дата добавления: 2015-07-18