Глава 18. Никто не заметил, как около полуночи в замке Лаенфельс приоткрылось окно

Никто не заметил, как около полуночи в замке Лаенфельс приоткрылось окно. Из щели показался стальной наконечник стрелы. Она была направлена на соседнее здание. Стрела просвистела почти беззвучно, тускло блеснув в бледном лунном свете. Через долю секунды она попала в какое-то маленькое существо, сидевшее на вершине водосточной трубы. Оно издало предсмертный писк и упало на булыжную мостовую, пролетев три этажа. После этого вновь наступила тишина.

Спустя десять минут гематолог Ульф Груна и исследователь клеток доктор Дулацек вышли во двор замка через узкую стрельчатую дверь. У Дулацека была темная продолговатая ботанизирка тридцати сантиметров в длину и десяти в поперечнике.

– Я и не предполагал, что вы так хорошо стреляете из лука, – пробормотал Дулацек, всматриваясь в темноту двора.

– Еще пару лет назад, – шепотом ответил Груна, – когда я учился в Англии, я был членом спортивного клуба. Мы тренировались два раза в неделю. С тех пор я никогда не переставал заниматься стрельбой.

– Стрела – опасная штука!

– Конечно. В большей степени все зависит не от стрелы, а от лука. С помощью точного лука с хорошо натянутой тетивой можно убить человека с расстояния в двести метров.

– И абсолютно бесшумно!

– Конечно, если сравнивать с огнестрельным оружием, – тихо произнес Груна и указал рукой в угол двора. – Там!

Стрела Груны попала в голубя, который ночевал в водосточном желобе.

Дулацек вынул из коробки обернутую в белое полотенце стеклянную пипетку и скальпель и передал пустую ботанизирку Груне. Тот поднял стрелу с голубем и бросил птицу в коробку.

– Нам нужно торопиться, – прошептал Ульф Груна, который оставался на удивление спокойным.

Дулацек кивнул.

Освещая путь фонариком, они поднялись по винтовой лестнице в лабораторию. Во второй комнате находился гематологический кабинет. Груна все подготовил. Он затемнил единственное окно, которое выходило во двор замка, и включил свет. На короткое время яркий неоновый свет ослепил его. Доктор Дулацек отрезал голову голубя скальпелем. Потом Груна набрал в пипетку сочившуюся кровь. Едва пипетка наполнилась кровью, как кровотечение остановилось.

– Нам этого должно хватить, – довольно сказал Груна и снова бросил голову и тело голубя в ботанизирку. Потом он погасил свет и убрал светомаскировку.

Дулацек схватил Груну за руку:

– Кажется, я слышал шаги.

– В это время?

– Вы же знаете, что Эрик ван де Беек и Аницет работают по ночам. Но я никогда не видел, чтобы в это время горел свет.

Оба напряглись, вслушиваясь в темноту. Через какое-то время Дулацек покачал головой и сказал:

– Пойдемте, у нас все равно мало времени.

Пляшущий луч фонарика указывал им дорогу к лаборатории профессора Мьюрата. Эта комната была больше, чем все остальные, и располагалась в конце ряда лабораторий. Тут было три окна, из которых, в отличие от других лабораторий, открывался прекрасный вид на долину Рейна.

Груна закрыл за собой дверь и включил свет.

На длинном белом столе, накрытом матовым стеклом, стояли приборы для опытов, с помощью которых ученый хотел «перевернуть мир». Так сам Мьюрат говорил о своем открытии, которое подвигло братство Fideles Fidei Flagrantes на охоту за предполагаемым оригиналом Туринской плащаницы.

Четыре дня назад первые результаты исследования Мьюрата оказались провальными, поэтому братство раскололось на две части, что происходило уже не в первый раз. Одни за глаза называли его авантюристом, жаждущим денег, в то время как другие были убеждены, что Мьюрат – главный в проекте и ему просто необходимо время, чтобы получить окончательное подтверждение своей гипотезы.

Чтобы не оставлять следов, Дулацек надел резиновые перчатки. Затем он осторожно вынул пипетку с кровью, закрывая верхний конец стеклянной трубки указательным пальцем.

– Едва ли вы сможете этим помешать нашему Мозгу, – тихо сказал Груна, задумчиво наблюдая за каждым движением Дулацека.

– Давайте не спорить! – Исследователь клеток бросил беглый взгляд на Ульфа. – Я ни во что не ставлю ученых, которые ведут себя, как Господь Бог. И я говорю это как приверженец агностицизма!

– Если я вас правильно понял, вы считаете теорию Мьюрата мистификацией?

– Мистификацией? Нет, напротив. Я боюсь, что теория Мьюрата найдет подтверждение. Он одержим ею и не прекратит исследований, пока не отыщет доказательство. А потом… Помилуй нас Бог.

– Бог?

– Да, если хотите. Не важно, как называть: Бог или абсолют, добро или дух, разум или свет. Все равно.

Груна наблюдал, как профессор снимает стеклянные крышки с плоских прозрачных чашечек размером с ладонь, и, не удержавшись, сказал:

– А я-то думал, что вы естествоиспытатель, но никак не философ!

– Да? – без намека на иронию переспросил Дулацек. – Может, просто ваша наука, гематология, не пересекается с философией, как моя. Что касается цитологии и молекулярной биологии, то ученые почти каждый день сталкиваются с проблемами религиозной философии. – Дулацек бросил пронзительный взгляд на Ульфа. – Я не знаю, наблюдали ли вы за Мьюратом раньше.

– Наблюдал? Зачем? То, что профессор – странная незаурядная личность, видно невооруженным глазом. И для этого не нужно пристально наблюдать за ним. Это и так известно всем «пылающим» в замке Лаенфельс.

– Я не это имел в виду. Вы не пытались свести его специфические странности в систему, то есть упорядочить их?

Ульф Груна недоуменно посмотрел на профессора.

– По правде говоря, – сказал гематолог, – до теперешнего времени Мьюрат, как личность, меня практически не интересовал. Единственное, что меня привлекало, это его исследования.

Дулацек пинцетом вынул из прозрачной чашки лоскуток материи длиной в два сантиметра. Держа пипетку в правой руке, а лоскуток в левой, он выпустил едва заметную каплю крови голубя на ткань. Точно так же он поступил с маленьким катышком материи и крошечным кусочком льна, не больше ногтя, которые лежали в двух других чашках.

– Но почему все-таки кровь голубя? – спросил Дулацек, хотя и не ожидал услышать ответ.

Груна промолчал, но после короткой паузы все же ответил:

– Дело в том, что кровь голубя быстрее всего окисляется кислородом. Так что потом невозможно установить возраст кровяной пробы. Как я уже говорил, этому пока не нашли объяснения.

Дулацек широко улыбнулся. Это была хамская ухмылка. Наконец он сказал:

– Я надеюсь, Мьюрат вынужден будет прекратить исследование после очередного провала. Вы видели его лицо, когда он сидел перед монитором и оправдывался перед всей командой за неудавшееся исследование?

– Да, конечно. Мне кажется, все получили от этого моральное удовлетворение. Как ученый, он, конечно, светило, но как человек – сволочь.

– Кстати, такое сочетание встречается не так уж редко, – заметил Дулацек.

– Но вы говорили о странностях Мьюрата, за которыми скрывается система.

– Ну да, у каждого в замке Лаенфельс есть свои странности. Иначе нас бы здесь не было. Мы все в какой-то мере страдаем от себя самих. Но к Мьюрату это относится больше, чем к кому бы то ни было. Если вам интересно, я считаю профессора психопатом. Я не знаю, может, вы и не обратили внимания, но он избегает солнечного света. Мьюрат не любит мясо, вино, отказывается от всех видов собственности и физического труда, как манихей или катар.

– Так же, как и Аницет!

Дулацек кивнул.

– В этом, возможно, и кроется причина, почему они так хорошо понимают друг друга. Вот только… – Профессор на миг замолчал, будто хотел собраться с мыслями. – Все это не имеет ничего общего с их темными планами. Потому что эти планы вынашивают агностики, которые ни во что, кроме себя, не верят…

Груна поднял обе руки, словно защищаясь:

– Постойте, для меня это слишком! С этими вашими манихеями… Вы не могли бы гематологу-недоучке объяснить все по подробнее? Я думал, что мы все – члены братства Fideles Fidei Flagrantes. И правила здесь достаточно строгие. Иногда не очень приятно подстраивать жизнь под требования братства.

Дулацек подготовил все, что хотел, стянул резиновые перчатки и сказал:

– Что касается манихеев, то это невежественная религиозная секта раннего средневековья. Катары пришли из юго-восточной Европы в двенадцатом веке. Они себя называли «чистыми» или «хорошими людьми» и нашли здесь, в долине Рейна, много последователей. Это течение получило распространение и в Англии, и в Южной Франции, и в Северной Италии. Церковь их преследовала как еретиков, потому что они не признавали Ветхий Завет и католическую иерархию. Но самое плохое, что они утверждали, будто у Иисуса не было земного тела, потому что все земное есть зло.

– Могу представить, как все это не нравилось Папе в Риме. А манихеи?

– Манихеизм возник еще в ранний христианский период. Началось все с некоего Манихея из Вавилона, который в третьем веке сделался просветленным. – Его так же, как Иисуса, распяли. Он создал новую религию из смеси христианства и буддизма, в которой царь тьмы, своего рода дьявол, играл немаловажную роль. Его радикальное смешение Востока и Запада привело к тому, что он даже ставил воздержание выше, чем продолжение рода. Иисус для манихеев был только посланником повелителя света. Такие еретические настроения тоже не понравились Церкви, и она в средние века запретила это религиозное течение. Однако, несмотря ни на что, последователи манихеизма возникали снова и снова. Эти организации были тайными, как и «Откровение».

– От них и пошел Богослов!

– Я знаю, – не скрывая иронии, заметил Дулацек. – Я хочу рассказать вам одну тайну: прежде чем стать исследователем клеток, я был монахом бенедиктинского ордена.

– Вы ходили в сутане и с тонзурой?

Дулацек наклонил голову, и Груна увидел седоватые волосы, а на макушке – нежный отросший пушок в форме круга.

– Это остается на всю жизнь, – тихо пробормотал Дулацек.

– Но почему?..

– Вы спрашиваете, почему я снял сутану?

Груна кивнул и внимательно посмотрел на Дулацека.

– Дело в том, что после полугодичного пребывания в ордене бенедиктинских монахов я понял, что избрал неверный путь. Монастырь был подобен громадному магазину с испорченными продуктами, в котором каждый в той или иной степени пытается решить свои психические проблемы. У большинства ничего не выходит. Следуя установленному распорядку дня, ч должен был много времени уделять религиозной философии. И чем больше я занимался этим предметом, тем больше понимал, что христианская вера – это утопия. Религия с псевдонаучной подоплекой, которая не выдерживает проверки. Вот по этому пути я и пришел в естествознание. Моя докторская степень – это не doctor rerum naturalium, все более просто – doctor theologiae. Но об этом здесь никто не догадывается. Вы меня не выдадите?

– Конечно нет! – негодующе воскликнул Груна.

Освещая дорогу фонариком, они спускались вниз по винтовой лестнице. На площадке второго этажа их пути разошлись: комнаты Дулацека и Груны находились в разных концах замка. Груна остановился и шепотом спросил у Дулацека:

– Простите меня за любопытство, какую цель вы преследуете, саботируя исследования Мьюрата? Вы знаете, что я на вашей стороне. Вы можете мне открыть всю правду.

– Правду? – Дулацек ухмыльнулся. – Все очень просто. Я не хочу, чтобы Мьюрат добился успеха. – Голос Дулацека звучал твердо и неумолимо.

Дата добавления: 2015-07-17