Не является ли идея Бога просто исполнением желания?

Правда ли Бог есть? Или поиск сверхъестественного существа, свойственный всем когда-либо исследовавшимся культурам, представляет собой универсальное, но беспочвенное влечение к чему-то вне нас, помогающее придать смысл бессмысленной жизни и убрать жалящую мысль о смерти?

Современная жизнь так насыщена, что поиски Бога оказались несколько оттеснены в ней на второй план, и все же он остается одним из наиболее универсальных человеческих устремлений. К.С. Льюис описывает это явление в своей замечательной автобиографической книге «Настигнут радостью». Радостью он называет особое чувство, описываемое им как «неудовлетворенное желание, которое само по себе желаннее любого удовлетворения». Радость, говорит Льюис, способна возникнуть под впечатлением чего-либо совсем простого, такого как несколько стихотворных строк; сам я тоже могу воскресить в памяти несколько подобных моментов, когда меня охватывало острое ощущение наслаждения и печали разом, и я удивлялся, откуда оно взялось, и думал, как бы его вернуть.

Мальчиком я часто испытывал это чувство, когда глядел в телескоп, установленный астрономом-любителем на нашем поле (оно находилось на возвышенном месте); видя кратеры Луны и волшебный прозрачный свет Плеяд, я ощущал огромность Вселенной. Вспоминается сочельник – мне в то время было пятнадцать лет: хор поет особенно красивый рождественский хорал, звонкий дискант выводит верхнюю партию, поднимающуюся высоко над основной мелодией, и эта музыка наполняет меня неожиданным благоговением и влечением к чему-то, чего я не могу назвать. Много позже, уже в аспирантуре, я, атеист, с удивлением ощутил в себе то же самое благоговение и влечение, на этот раз смешанное с глубокой скорбью, при звуках второй части Третьей симфонии Бетховена – «Героической». Мир оплакивал гибель спортсменов израильской команды, убитых террористами во время открытия Олимпийских игр 1972 г., и мощные пассажи до-минорного траурного марша в исполнении оркестра Берлинской филармонии звучали над стадионом, соединяя благородство и трагедию, жизнь и смерть. На несколько мгновений я воспарил над своим материализмом в некое не поддающееся описанию духовное измерение; это было ни с чем не сравнимое переживание.

В зрелые годы мне стала доступна специфическая радость озарения, знакомая ученым – людям, которым время от времени даруется привилегия узнавать вещи, доселе неизвестные человечеству. Поймав отблеск научной истины, я испытываю и удовлетворение, и желание понять Истину более высокого порядка. В такой момент наука превращается в нечто большее, чем процесс открытия, и эмоции ученого не имеют чисто натуралистического объяснения.

Какой же вывод следует отсюда сделать? Что это за влечение к чему-то большему, чем мы? Является ли оно всего-навсего комбинацией нейромедиаторов, попавших точно на нужные рецепторы, которые, в свою очередь, передали электрический импульс в определенный отдел нашего мозга? Или оно, как Нравственный закон, описанный в предыдущей главе, – помещенный внутрь нас намек на что-то, находящееся вне нас и высшее по сравнению с нами?

По мнению атеистов, такого рода влечения нельзя принимать за свидетельства сверхъестественного: переводя свое чувство благоговения в веру в Бога, мы просто выдаем желаемое за действительное, придумываем тот ответ, который хотели бы получить. Эта точка зрения получила распространение главным образом благодаря работам Зигмунда Фрейда, выводившего религиозное чувство из впечатлений раннего детства. Так, в книге «Тотем и табу» он писал: «Психоаналитическое исследование показывает с особенной ясностью, что каждый создает бога по образу своего отца, что личное отношение к богу зависит от отношения к телесному отцу и вместе с ним претерпевает колебания и превращения, и что бог, в сущности, является не чем иным, как превознесенным отцом».

Проблема с теорией исполнения желания в том, что она не согласуется с характером Бога в основных религиях мира. В своей недавней прекрасной книге «Вопрос о Боге» гарвардский профессор Арманд Николи, имеющий психоаналитическую подготовку, сравнивает позиции Фрейда и Льюиса. По Льюису, исполнением желания был бы Бог, совершенно не похожий на описанного в Библии. Если мы хотим, чтобы нас баловали и снисходительно прощали, то в Библии такого не найти. Наоборот, осознав существование Нравственного закона и свою неспособность жить в соответствии с ним, мы попадаем в серьезную беду, так как понимаем, что потенциально навеки отделены от его Автора. Далее, разве ребенок, вырастая, не испытывает по отношению к родителям двойственных чувств, среди которых есть и стремление освободиться? Так почему у нас возникает именно желание, чтобы Бог был, а не чтобы Бога не было?

Наконец, чисто логически из того, что Бог – это нечто, чего люди могли бы пожелать, совершенно не следует, что Бога на самом деле нет. Тот факт, что я когда-то пожелал себе любящей жены, не делает ее сейчас воображаемой. И если фермер хотел, чтобы пошел дождь, он не станет по этой причине ставить под вопрос реальность настоящего ливня.

В действительности аргумент «желаемое за действительное» можно перевернуть. Почему существует такой всеобщий, но присущий лишь человеку голод? Не в связи ли с некоторой возможностью утоления? Здесь опять уместно процитировать Льюиса: «Ничто живое не рождается на свет с такими желаниями, которые невозможно удовлетворить. Ребенок испытывает голод, но на то и пища, чтобы насытить его. Утенок хочет плавать: что ж, в его распоряжении вода. Люди испытывают влечение к противоположному полу; для этого существует половая близость. И если я нахожу в себе такое желание, которое ничто в мире не способно удовлетворить, это, вероятнее всего, можно объяснить тем, что я был создан для другого мира».

Быть может, влечение к священному, универсальный и загадочный аспект человеческого опыта, представляет собой не исполнение желания, а указатель на что-то вне нас? Для чего предназначена «пустота в форме Бога» в наших сердцах и умах, если не для заполнения?

В нашем современном материалистическом мире это чувство легко утерять. В своей замечательной книге эссе, озаглавленной «Как научить камень говорить?», Энни Диллард так пишет о растущей пустоте: «Теперь мы больше не примитивны. Теперь весь мир не кажется нам святым…Мы, люди, перешли от пантеизма к пан-атеизму…Нелегко исправить тот вред, который мы сами себе причинили, и призвать обратно то, что мы просили уйти. Трудно осквернить рощу, а потом передумать. Мы потушили неопалимую купину и не можем зажечь ее вновь. Напрасно мы чиркаем спичкой под каждым зеленым деревом. Воистину ли было, что ветер плакал, а холмы возглашали хвалу? Сейчас пропала речь у безжизненных вещей нашего мира, а живые говорят очень мало, и то лишь немногим…И все же могло быть так, что где движение, там и звук, будто кит разрывает воду и бьет хвостом, а где спокойствие, там и тихий голос. Это Бог говорит из вихря, это старые песни и танцы природы, театр, изгнанный нами из городов…Чем мы занимались на протяжении веков, если не попытками призвать Бога обратно на гору или, когда это не удавалось, поймать взглядом отблеск чего-то, что не является нами? В чем разница между собором и физической лабораторией? Разве и тот, и другая не говорят «Здравствуй!»?

Дата добавления: 2015-07-16