Глава 6. Он не писал, не чувствовал, не уставал, ничем не интересовался

Он не писал, не чувствовал, не уставал, ничем не интересовался. Он отсутствовал. И это было единственным занятием в последнее время.

Он встречал новый день, просыпаясь утром, болтался в поисках Музы по узким улицам и подворотням без надежды ее найти. Скользил по лицам устало и небрежно. Смотрел новости музыкального канала, безынтересно и по привычке, ложась ровно в десять и засыпая к утру с Мисима на русском, и снова встречая похожий на вчерашний и завтрашний день.

Его безветрие закончилось телефонным звонком. Сколько времени уже прошло... Неделя? Месяц?

- Кирилл...

Сколько ударов сердца? Вздохов питерского сырого ветра?

- Кирилл? Алло!

Он почти забыл его голос, жадно впитывая теперь.

- Кирилл! Только не бросай трубку... Алло?

- Да, - выдавил Эраити. Голос охрип до беззвучного скрипа. - Да.

- Это Сергей.

- Я понял.

- Прости меня. Я знаю, что ты не делал этого....

- Я смотрю новости.

- Я был в Москве, потому не мог с тобой встретиться. Мне нужно тебя увидеть, очень.

Сергей говорил непривычно быстро.

- Уже не важно. Все нормально, - ровный голос звучал тяжело.

Молчание. Эраити казалось, что слышно, как отчаянно бьет его сердце; сильнее любого ответа.

- … Сегодня?

- Я приду.

***

Он сидел на гранитном канте Невы. За спиной — ширь реки и заходящее Солнце, в лицо — ветер, треплющий тонкие черные волосы. В угасающей заре — лишь силуэт и профиль его лица. Глаза закрыты, он шумно вбирает в легкие холодный воздух близкого моря.

- Здравствуй.

На секунду повисло молчание. Сергей стоял слишком близко. Парень, отодвинувшись, протянул ключи.

- Спасибо.

- Нет! Не надо. Я просто хочу извиниться.

- Возьми ключи. Я все равно больше не вернусь туда.

- Кирилл, я не могу.

- Ты не понимаешь? Я не вернусь, - его голос дрогнул, Сергей поймал это.

- Прости.

- Мне не за что тебя прощать. И это всего лишь ключи.

Сергей все же протянул руку, в которую они тихо звякнули, прощально и осуждающе. Хотелось провалиться сквозь землю и курить.

- Сергей, все правильно. Я много доставил тебе хлопот и искренне благодарен за все, но это должно было кончиться.

- И что ты собираешься делать?

Эраити пожал плечами.

- Я сбежал в Россию, чтобы доказать отцу свою значимость и самостоятельность, и, думаю, пришло время вернуться: я понял что-то более важное.

- Что же?

- Я доказал себе, что могу. Этого мне достаточно. Я приму дела и только этим смогу стать не «Ивановым», а... членом Семьи.

- Дела «Семьи»? В смысле?

- Оно тебе ни к чему. И мне потом спокойнее.

- Ты считаешь, что я гоняюсь за таким дешевым пиаром?

- Нет. Лишь потому, что для меня наши отношения зашли намного дальше того, что успело случиться у озера. И потому что такой конец — это хороший конец и этим отношениям, и моему творчеству.

- Откуда такие мысли?! - Сергей не верил ни слову.

- У меня было время подумать.

- Ты так просто не можешь сдаться. Не может быть, что из-за моих слов все, что было так важно для тебя, перестанет иметь значение.

- Я не говорил этого,... - «но без тебя, действительно, многое теряет значение». - А рисование... я всегда был художником. Я живу рисунком, но для доказательства отцу, чего я стою, надо играть на его поле.

- И отказаться от всего, стольким уже пожертвовав, столького добившись! Свернуть на полпути? Ты не думал, что твой отец оценит только твое поражение?

- Мой отец так же не заметит и моих побед... Сергей, это не только для него... Мое «Я» сидит во мне: я не принадлежу твоему миру. Я не принадлежу самому себе... потом будет хуже. Я не могу... нет: не имею права! подчиняться своим желаниям... да, наверное, и не умею. В последний раз — сам видишь, что вышло.

Эраити развел руками, переводя дух.

- Кому тогда ты принадлежишь? Ты живешь один раз! Ты так часто думаешь о других, все время записывая себя в эгоисты.... тебе нравится самобичевание?… Ты хоть раз сказал себе: «стоп, а теперь я поживу для себя»?

- Сергей, я всегда жил для себя. Как много ты не знаешь.

- Так расскажи!

- Святые отцы! - Эраити потер виски. - Почему и эта встреча превращается в выяснение отношений?... Я рисовал — назло отцу, ради себя. Я в пятнадцать лет практически своими руками убил человека, который любил меня.... Ради кого?

- Что сделал?!

- Я?

- И он...

- Он.... он был моим сенсеем. Учителем, телохранителем, другом..., а потом, он сделал со мной то, чего из-за своего эгоизма и злобы я не смог забыть.

Сергей опешил:

- Это то, о чем я думаю?

Эраити кивнул.

- И я отомстил. Я не знаю, что случилось с ним, но я знаю своего отца...

- Ты рассказал отцу?

- Нет. Есть много способов избавиться от человека, будучи сыном моего отца.

- Я бы убил его собственными руками!

- Нет, ты бы понял. И простил. Я сам был виноват и сыпал поводами, не понимая их смысла. Для меня и тогда это были «просто поцелуи», «просто нежность» и просто дружба. А потом сам же предал единственного человека, которому не был безразличен, который любил меня. Я — циничная скотина, да? Не смог заслужить уважение отца, не простил учителя, не стал сыном матери. И никогда не был ни другом, ни братом, ни возлюбленным.

- Не говори так!

- Это уж мне судить. Сенсей был единственный, кому я доверял. Единственный, понимаешь? Вообще, во всем мире. Когда я понял, что наделал — было поздно. Он и сейчас во мне... А когда я приехал в Россию? Моя мать была смертельно больна, а я даже не заметил, понимаешь, не заметил! Я был окрылен свободой, и одновременно разочарован... Сам не свой. Сергей, я ездил в Москву, чтобы узнать о ней хоть что-нибудь. Целый день листал ее фотографии.... Ты знаешь, она мне письма писала, - ком встал в горле, он задохнулся, охрипнув, - ни одного не отослала, но писала, у нее столько моих фотографий! Она жила только мной! Скольких еще так мучить? А Амая? Мы с пяти лет помолвлены, а я ее не удостоил и словом. Девчонка влюблена. Примет меня как мужа, но могу ли я стать отцом ее детей? А потом знать, что они так же не будут принадлежать себе, как и я? Думать об этом каждый день? - Эраити сам был поражен своей откровенностью, глубоко дыша, ища в глазах Сергея понимания.

- Кирилл, ты не слишком ли глубоко копаешь?...

- Хочешь не «глубоко»? Тогда, на озере.... о ком я думал? О рабочих? Отце? О матери или будущей жене? Или о тебе?

- Было бы лестно, конечно.

- Нет, - он мотнул головой, - если бы я думал о тебе, то ушел бы еще в тот день, когда подрался с Виктором.

- Кирилл, мне не нравится, все, что ты говоришь. Ты столько вытерпел, за что теперь еще страдать? В пятнадцать лет ты был ребенком. О матери ты ничего не знал. Свою жену ты не можешь заставить себя любить... или добиться уважения отца, вернувшись с понурой головой, мол, вот он я, папа, ничего у меня не вышло, давай теперь, уважай. Так, что ли?

- Ты просто меня оправдываешь. Я и в десять лет уже не был ребенком.

- Да, с таким отцом вообще трудно представить детство, но это не дает права так казнить себя. Отказываться от того, чего хочешь ты. Я даже не буду пытаться узнать, кто ты и что ты. Я просто прошу, сейчас, на этот момент, пока ты еще Кирилл Иванов, поступай по совести, живи за себя. Здесь никого нет: ни обязанностей, ни «дел Семьи». Я оправдываю тебя? Может быть, но лишь для того, чтобы ты освободился, пусть на время, пусть не со мной, если не сможешь простить. Я думал, что это так сложно. Сложно не видеть тебя, не чувствовать рядом, но знать, что ты бросил все... Кир, лучше сделать и пожалеть, чем жалеть о том, чего не сделал. Я просто прошу тебя: подумай.

Эраити замялся, не зная, что ответить. «Лучше сделать и пожалеть?» Ответа и не требовалось. Он наклонил его к себе, осторожно касаясь его губ.

- Я не могу вернуться, но тоже не знаю, как без тебя...

Сергей отвел прядь с его лица. Прижал к груди; такого хрупкого, теплого. Кажется сейчас, в эту самую секунду он был счастлив. Просто так. Ничего не происходило. В вакууме безветрия пыль деревьев безмятежно плыла к земле, на набережной – ни прохожих, ни одной, даже случайной, машины. Шум города где-то там, доноситься слабым голосом, эхом отражается от стен домов и музеев, укрытых рыжим светом фонарей. И, кажется, что нечего больше и желать, когда он, наконец-то, в твоих объятиях.

***

Удовольствия ночи дали о себе знать, еще до того, как сон отпустил его. Он перевернулся на спину, лучи ударили по глазам. Эраити окончательно проснулся, почти застонав. Он улыбнулся вчерашним воспоминаниям, с трудом поднялся, отправился в ванную, решив, что "встречать вместе рассвет" будет излишним, и постарался уйти до того, как Сергей проснется.

Эта ночь не была решением остаться. Всего лишь толчком для размышлений. Как бы важен не был этот человек для Эраити — он всегда считал рассудок и способность мыслить сильнейшей стороной человека.

***

Колесников звал Эраити, когда хотел его тела. Эраити же черпал в их коротких встречах вдохновение и силы. Они были зависимы и свободны одновременно. Сергея это устраивало.

В его глазах каждую ночь растворялось питерское небо. Город поглощал. В кувшине тряслась вода, кувшин звенел о стаканы – пробегал трамвай. В дверь стучала горничная - «уборка номера» - так часто встающий квартирный вопрос он решил уютной семейной гостиницей. Стук разбудил его в сумраке. Он долго лежал в блуждании мыслей неясных, и размеренных. Небо уже блестело редкими звездами, фонари сеяли тепло. Он встал и вышел в ночь. Поздние прогулки уже сложились в ритуал, способ подумать. Сентябрьское небо накрапывало. Эраити поднял воротник.

Он надолго бросил писать, терзаясь в муках творчества и выжидания, чтобы быть готовым для чего-то большего, чем похвалы хозяйки «ART-soul», псевдобогемного общества художников улиц и редкого, но желанного внимания Выснеславской. Как Сергей когда-то и рассчитывал — она позвонила Эраити, подарив надежду. Ее привлекало многое в японце Иванове. Он был молод, амбициозен и решителен. Он хотел взлететь в художественную высь ярко и высоко. Теперь Эрай писал сутками, самозабвенно и жадно, без малейшего колебания уничтожая то, что имело - по его мнению - хоть малейший изъян. Свет видели немного картин, но они были достойны любой галереи. «Свое дело ты должен делать лучше всех». Он и делал.

Но его работы не были столь популярны, как он смел надеяться и мог предполагать. Часть считала его гением; другая негативно высказывала, что смешение стилей, разнообразие сюжетов и образов картин, которые не позволяли идентифицировать в них одного художника, выдает дешевое желание выделиться; третья же, не найдя в его фамилии ничего известного, проявляла искреннее равнодушие. Цена на его творчество значительно возросла, но замечать Иванова, как выдающегося художника, никто не собирался. Разве что маловесные выставочные залы, которые приседали в глубоком реверансе перед всеми выставляющимися у них.

Этого было мало. Эраити бился; зубами вырывая места на выставках; снимая свои картины с продаж, если за них давали меньше запрошенного. Он был и привлекательным, и отрицательным, когда этого требовали обстоятельства. Но в столь стойком выбивании желаемого, впервые был так схож с отцом в гордости, наглости и жесткости не столько к людям, сколько к себе. До боли, изнеможения.

К тому моменту, когда он поднимал воротник куртки от осенней мороси, о нем уже говорили. И не важно, как о гении или выскочке. Его творчество имело успех, но тот ли, который ожидал сам Эраити?

Это терзает и приносит еще больше мук, когда разбиваешься о скалы полувнимания на границе «это мило» и «как необычно». Кричишь в агонии, изводишь близких и знакомых, сам себя, не спишь ночами. И все равно творишь.

Жизнь начинала устраиваться. И больше всего ему нравилось, что Сергей занимал в ней меньше мыслей и времени, чем они могли бы позволить. Эраити держал его намеренно далеко, сам мучаясь от этого расстояния и нехватки чувств. И радуясь, что Сергей никак не касался его истерик.

Морось усилилась, превратившись в дождь. Через пару кварталов он повернул обратно, но в парадную не вошел, оставшись под козырьком.

Тот их разговор возымел действие, но не только в его отношении к себе. Сергей оказался ближе: понимал то, о чем Эраити молчал, не осуждал то, о чем говорил. Думал вместе с ним. «Смотрел в ту же сторону»? Пожалуй. Их чувства стали честнее и тверже.

Но эта игра чувств была схожа с игрой в тетрис: сколь азартно и изощренно не играешь, результат один — она заканчивается проигрышем. В его случае – необходимостью возврата. Потому, оставаясь лишь гостем в постели объекта, о большем Эраити и не мыслил, коллекционируя воспоминания их ночных встреч и редких дней. Но хотел ли? Возможно, и нет.

«С сегодняшнего дня прошу считать меня недействительным, весьма сомнительным…»*1, - заорал мобильный голосом Васильева.

- Ну что, боец невидимого фронта, уже затмил славу Словинского?

- Почти. У меня новая выставка. А ты где?

Сергей теперь чаще бывал в столице.

- Еду.

- В Петербург?

- Нет. За тобой. В надежде, что удостоишь мою скромную персону своим вниманием…

Эраити рассмеялся:

- Я подумаю и сверю расписание.

- Ну, рассказывай, что за выставка? – спросил Сергей уже в машине. Хит-парад «Нашего» выдавал композиции в порядке рейтинга. Уличные фонари играли в его волосах янтарем.

- А? Да, выставка… - он на секунду отвлекся, следя за отсветами, - вот, - он достал флайер, - официальное приглашение.

Сергей присвистнул.

- Круто. Да, ты просто Мамай и его набеги! Меня, кстати, уже спрашивали, не ты ли тот самый мой ассистент.

- И?

- Ответил, что уже бывший.

Подмигнул и закурил.

Из динамиков хлынула до оскомины знакомая песня.

- Сделай-ка громче… Голос... другой?

- Что, так заметно? – Сергей на момент приобрел серьезность.

- Нет, не заметно, но у меня хороший слух... Он слова перестал так тянуть.

- Это и не он. У «ТН» новый солист…. - продюсер кивнул, - в бардачке.

Эраити достал тонкую папку личного дела.

Мальчик, похожий по голосу, внешности, росту, биографии.

- А где Виктор?

- На вольных хлебах.

- На каких хлебах?

Сергей рассмеялся:

- На вольных! Кирилл, мы разорвали контракт, – Эраити покачал головой, не понимая. – Думаешь, никто не задался вопросом, кто нам такую свинью подложил?

- Столько времени уже прошло.… Так это был он?

- Нет, Карлосон, который курит на крыше. Его … как бы это приличнее сказать... «чрезмерное внимание» не составило труда сделать выводы.

- Мне жаль.

- Ты еще извинись!

- А разве нет?

- Сейчас начнется…. «Я доставил много хлопот», «это я его спровоцировал» и так далее... безусловно, это самое оно, что я хотел услышать, не видя тебя уже неделю!

- Ладно. Не буду.

Эраити обезоруживающе улыбнулся, разводя руками. Сергей выкинул сигарету, останавливаясь у «Schwarz Fogel».

На входе у клуба выкинул и пачку. Бросал в третий раз за год.

Ночью мир снова взрывался яркими красками, купая в сполохах реальности, забрале волос и глубокого лунного света. У их ночей были липкие простыни и сладковатый вкус.

Утром виновник спал, обняв подушку. Его лицо, усыпанное мелкими блондинистыми кудряшками подволоска, казалось детским и почти беззащитным. Исчезали все маски и лютого продюсера, и развязного парня, который кутил ночами и любил горячий секс. Такой Сергей Эраити нравился больше всего.

У них уже завелось, что надо уйти раньше, чем придет «экономка» Галина Афанасьевна. Он встал, собрал вещи, одел джинсы. Но скрыться не успел.

Его поймали за руку, повалив на кровать.

На утренний секс времени уже не осталось.

- Нет-нет-нет. Не сейчас...

Сергей навис над ним, запуская пальцы в тонкие волосы. Но желания в глазах не читалось:

- Останься.

- Что?

- Останься. Насовсем.

И он не смог уйти.

Дом Сергея наполнился жизнью, звуками, картинами и теплом. У Кирилла оказался пресквернейший характер. Он часто замыкался в себе при творческом кризисе, его логика и поступки выходили за рамки русского восприятия. Он ложился рано, и читал до рассвета. Уходил на улицу в ночь, чтобы «подумать». Занимал ванну по полтора часа с утра и предпочитал исключительно японскую кухню. Галина Афанасьевна была очарована этим маленьким господином, потому бегала за ним на цыпочках и кормила его кота, который имел привычку орать, аки недокастрированный, по утрам и точить когти о кожаные диваны вечерами…

И за столько лет сердце Сергея наконец-таки билось в полную силу.

***

Их осень стала весной. Не смотря на то, что с Кириллом было безумно тяжело, без него, в конечном счете, становилось вообще не возможно. И когда одиночество и зависимость от их ночей набухли и лопнули — Сергей капитулировал, озвучив это просьбой остаться. И был уверен, что его капитуляцию примут и отнесутся к его добровольному плену благосклонно.

Сергей буквально боготворил Кирилла. Ловил каждую улыбку, каждый взмах ресниц. За несколько месяцев парень так и не перестал быть для него хрустальным, тонким, нервным, как тихий звон на кончиках пальцев. Потому Сергей еще болезненнее относился и к их размолвкам и своей беспричинной ревности к его творчеству, и всем комплексам, которые давно свили гнезда в голове метиса, а теперь мешали жить им обоим. И, отчасти, именно они продолжали класть Сергея в чужие постели...

Как можно быть с любимым человеком, который не принадлежит тебе до конца, который дергается от твоих прикосновений, терпит их, а не наслаждается? Сергей сходил с ума от невозможности любить его с той силой, с которой действительно любил. Кирилл принадлежал ему, жил с ним, они проводили вместе все свободное время, но он оставался далек, как и в первый день их встречи. Удивительно: он был искренен, но искренность его чувств только порождала новую боль – Сергей ненавидел все, что происходило с Кириллом раньше: ненавидел отца, сенсея, людей, которые были рядом; и то, что его художник чувствовал во всем свою вину. Он извинялся за внезапный ливень, за гаптофобию, за невозможность быть таким, каким его хотел бы видеть Сергей. Он погружался в свое творчество и только тогда становился каленым и жестким. Раньше Сергей считал, что все его рисование не более, чем повод уйти от власти отца и тем, что ему навязывалось, но нет — это действительно было его жизнью. Не он – Сергей – а картины. Потому, наверное, он так бился за каждую из них? Задать себе вопрос - а стал бы так Кирилл биться за него - он боялся, понимая, что, выбирая между творчеством и им, Кирилл без колебания бы оставил все «земное». Он действительно не из его мира, мир самого дорогого на свете человека вообще не граничил с реальностью. И что делал он в ней – Сергей и сам не понимал.

- Алё! Есть кто на связи?

Кирилл склонился над ним, пощелкав пальцами.

- На тебя это не похоже.

- Что? – очнулся Сергей.

- Зависаешь. Это моя прерогатива.

- Ах, да, – он кинул последнюю пару носков в чемодан и захлопнул его.

- Ты такой странный в последнее время…. Это из-за поездки? Ты уверен, что хочешь этого?

Сергей прыснул:

- Я не настолько сентиментальный тип. Просто задумался.

Кирилл сел рядом, зажимая ладони между колен.

- Сколько лет прошло? Семь?

- Да. Семь.

- Семь лет без дома… - эхом повторил Кирилл, на секунду погружаясь в себя. – Ну, что? Поехали?

Он вскочил, перекидывая сумку через плечо.

- Куда я денусь с подводной лодки?

Сергей вздохнул, сам не зная, хочет он побывать на малой родине или нет, и кому первому вообще в голову пришла бредовая идея отметить Новый Год вдвоем, да еще и в Пскове. Для Сергея этот праздник никогда не был семейным. Возвращение в Псков казалось неестественным. Ладно, он мог такое представить со Степкой – общие корни, соседние дворы, да и родители его еще живут там, но с Кириллом – это было странно и неуместно, у маленького принца было слишком много тайн, а у Сергея теперь не оставалось ничего своего перед ним…

***

Псков…. Он вздохнул дрожащий воздух предновогоднего утра. Стало страшно. Впервые за столько времени. Вокзал, тот же, с которого он семь лет назад после похорон матери отчалил последний раз. И тогда ему было также страшно. Эраити легко дотронулся до его руки, улыбнулся ясными глазами, такими светлыми сейчас и такими красивыми. Удивительно, как он умел улыбаться только глазами, так что сразу понимаешь – эта улыбка только для тебя. Они поймали такси. Номер не бронировали ни в одном отеле, потому, заблаговременно сдав багаж в камеру хранения, отправились на экскурсию. Таксист что-то рассказывал, приняв их за туристов. Они вышли на Октябрьском проспекте – главном в городе.

- Так похож на Питер…. – протянул Кирилл, фотографируя старинные здания.

- Псков считается городом-музеем, а теперь и городом воинской славы. Здесь куча исторических построек, боярских палат, церквей, крепостных стен.

- Я влюблен. Сергей, это… Можно, я все засниму. Я тебя слушаю….

Кирилл действительно снимал каждый метр города. Вот они, японские туристы. Сергей откровенно скучал – приходилось постоянно останавливаться, чтобы сфотографировать или сделать набросок. Исторический центр был тем же для него – ничего не изменилось, разве что к 1100-летию покрасили все фасады и положили нормальный асфальт. Новые вывески, новые дома, в остальном – Псков всегда будет Псковом.

- Надо решать, где остановиться. Насмотришься еще.

- Угу, сейчас, - Кирилл делал быстрый набросок церкви, находящейся рядом с центральным рынком. – Две минуты и я тебя услышу….

- Что ты говорил? – парень бегом нагнал ушедшего вперед Сергея, запихивая планшет в сумку.

- Я говорю, что голодный, холодный и злой.

- Прости. Что придумаем?

- Не знаю. Я не хочу, чтобы ты замерз – часто простужаешься. И безумно хочу есть. Но… - ноги сами вели его через рынок в сторону дома, – здесь нет ни одного места, где можно перекусить – задворки центра, сам понимаешь.

Они спустились к небольшой реке, на которой стояла дамба и пешеходный мост. Сергей резко остановился.

- Твою мать…

- Что случилось?

Через реку, на высоком берегу с резким склоном стояли новые дома. Элитный район.

Они вышли на мост.

- Видишь дом из белого кирпича? – Сергей взмахнул ладонью поверх элитных коттеджей.

- Да.

- Это дом Степки.

- А твой?

Сергей молча подкурил сигарету, сунул руки в карманы.

- Был ниже, на склоне.

Они подходили ближе. Теперь здание хорошо было видно. Огромный трехэтажный комплекс с золотой вывеской.

- А ты говорил, что твои родители…

- Раньше он стоял тут. Поверь, это был самый поганый дом в районе, если не во всем городе. Рад, что его снесли.

Он действительно находил сейчас некое мазохистское удовлетворение оттого, что его воспоминания, его убогое детство и все, что было связано с ним, было снесено и погребено под фундаментом новых строений. Он ощутил прилив ненависти к самому себе и этому облегчению. И не мог отделаться от чувства потерянности и нищеты бездомного. Кирилл, кажется, все понял: по нервному шипению сигареты, по ставшим вдруг резкими чертам скул.

- Прости…

- За что?

- За это и прости. Ты понимаешь за что.

- Кир, я на самом деле рад, мне было бы стыдно показать тебе дом, в котором вырос: трущобы, где жили алкаши и цыгане. Пойдем. Хватит уже.

- Хорошо, – Кирилл кивнул, шагнув первым.

«Hotel Geleo Park» - гласила вывеска.

- Четыре звезды, - Сергей ухмыльнулся. – Охренеть просто.

- Только без ругани.

- В городе численностью в двести тысяч – четырехзвездочный отель! На месте моего барака! И ты говоришь мне, что я ругаюсь?!

Вопрос об остановке, еде и культурной программе был решен в один счет. Благо, в провинциальных городах всегда есть места. Двухкомнатный номер в стиле дореволюционной России с камином.

Кирилл счастливо валялся на широченной кровати, неся прекрасную чушь. Сергей курил в окно. Доставленные вещи разложила горничная, принеся с собой целую стопку рекламных проспектов и унеся с собой приличную сумму чаевых.

- Это будет мой лучший Новый Год! – заключил парень.

- Почему? – Сергей выкинул в окно недокуренную сигарету, та мигнула прощальным огоньком и скрылась в голых когтистых кустах розана.

- У нас все праздники такие официальные... Даже Дни Рождения.

- Тогда мой тоже.

Сергей мягко опустился на кровать рядом с Кириллом. Дотронулся до ворота его рубахи, Кирилл дернулся, сбился с выдоха, нечаянно вздохнув – нормальная реакция. Сергей медленно начал расстегивать пуговицы его рубашки. Дракон, как сторожевой, уже оскалился.

- А твой почему?

Он запустил руку под рубашку, спустился ниже, расстегивая ремень джинсов.

- Потому что все мои праздники шумные… Особенно Дни Рождения.

- Сергей... Я не был в душе…

- Твой запах пьянит.

***

Они покинули «культурную программу» чуть позже часа, уже порядочно принявшие на грудь, но все равно трезвые. Встреча Нового Года удалась. Дед Мороз отжигал не хуже Снегурочки-стриптизерши. Сергею лично пришлось «отшить» пару барышень и укоризненно посмотреть на клеившихся к Кириллу. Активное женское внимание досаждало парню и забавляло его самого. Волей случая и какого-то бредового конкурса – они теперь тащили в номер бутылку отменного французского шампанского.

- Минутку…. – Кирилл подтащил шкуру медведя к горящему камину, выключая везде свет. – Иди сюда.

Сергей сел по-турецки на шкуру, достал штопор, налил в бокалы шампанское. Кирилл принял один из его рук. Поднял его вверх в знак тоста и пригубил.

- Теперь торжественная часть.

Его художник был сейчас прекрасен. Сергей смотрел на него, забывая все на свете – и запах мандаринов, витавший в номере, и недавний шум праздника, и сам праздник. Длинные ресницы прикрывают взгляд, тонкие плечи держат осанку, волосы блестят в свете камина, ему безумно идут майки, узкие джинсы, тяжелые клепанные ремни, он знает об этом, тонкий, сексуальный. Почти болезненно красивый.

- Кирилл. Еще немного и я не смогу тебе сказать того, что собирался.

Ресницы дрогнули и поднялись. Глаза его улыбались.

- Еще неделю назад я не думал, что скажу тебе это. Но, иногда очень многое постигаешь сразу… помнишь, мы как-то говорили о том, что жизнь – это воспоминания?

- Да.

- И чем сильнее воспоминания, тем ярче жизнь.

- Да…

Кирилл склонил голову набок.

- Ты – мое самое сильное воспоминание. Не важно, сколько оно продлится – один день или многие годы. Это воспоминание будет тем, ради чего я дышу. И я всегда буду помнить все, что было между нами. Ты, как вспышка света, как звон хрусталя.

Кирилл действительно завладел его памятью, деспотически выжав из нее всех тех, кто ранее оказывался в постели Сергея. Он — Сергей — не мог и не умел хранить верность одному человеку. Кирилл, зная об этом, если и не соглашался с этим фактом, то все равно принимал его. Он не делил человека на хорошее и плохое, Сергей — каким он бы он ни был — принадлежал ему полностью. Оба осознавали это. Но Кирилл никогда не считал нужным утверждаться в своем особом положении через запреты. И память — будь Колесников на месте Кундеры, он непременно назвал бы ее «поэтической памятью» - память эта всегда выбирала Кирилла. Не оттого, что другие были недостойны его любви или особого места в сердце: были в его жизни достойные не меньшего, чем его художник, были те, кто дарил восхитительные ночи, такие, которых не мог дать Кирилл, и даже те, кто казался красивее, сексуальнее. Преимущество метиса составляло его владение той стороной памяти Сергея, которая вела в самую глубину мыслей и чувств. «Поэтической», бережной. Кирилл увлекал собой, подчинял одним только взмахом ресниц.

- Сережа…

Кирилл встал перед ним на колени, наклонился, легко касаясь губ и позволяя проникнуть поцелую глубже. Руки Сергея легли на его талию.

- Подожди, - Кирилл сел на него, обвивая ногами, гладя гладкую кожу, проникая взглядом в его глаза. Честные, открытые, смелые, которые, казалось теперь, он любил задолго до их встречи, - у меня есть подарок…

- Лучший подарок, чем ты сам?

- Да, – замешкался, но произнес, – Hiideru Eraichi.

- Прости?

- Hiideru Eraichi, - повторил он уже увереннее.

- Замечательно! Я полностью согласен. Но это имеет перевод?

Сергей улыбался самой невинной улыбкой, как облажавшийся школяр на уроке физики.

Кирилл приложил ладонь к груди.

- Я - Hiideru Eraichi. Мое имя.

Сергей переварил информацию.

Мозги атрофировались до состояния инфузории. Такого акта доверия он не мог ожидать от Кирилла. Что-то запредельное в высшей его степени. Сильнее признания в любви и сложнее синхрофазотрона в домашних условиях.

- Я в тупике… повтори еще раз.

- Hiideru – фамилия, Eraichi – имя.

- Отлично. Хиидеру?

Кирилл кивнул.

- Ираиитчи?

Парень закатил глаза.

- E-ra-i-chi

- Э-ра-и-ти? – пропел за ним Сергей.

- Пусть будет так.

Сергей дотронулся пальцами до любимого лица, изучая его внимательно, словно видя впервые. Теперь оно приобрело гармонию со своим хозяином. Новая, внутренняя красота будто проступила сквозь маску чужого имени, изменив каждую черточку. Его художник. Его:

- Хиидеру Эраити… Черт, сложно…. Так сложно. И это так много значит для меня.

Эраити промолчал и полушепотом добавил:

- Я знаю. Знаю. Для меня тоже...

____________________________________

*1 «Сплин» - «Всего хорошего».

____________________________________

Глава.

Сергей устало опустился на край кровати. Стянул рубашку через голову, освободил волосы от заколки, позволяя им рассыпаться каскадом и заслонить от слепящего света многочисленных ламп.

Парень сел сзади и уткнулся головой ему в спину.

- Что такое?

Эраити отрицательно качнул головой:

- Хочешь чая?

- Я в душ хочу…. И спать.... И, может быть, тебя.

Сергей почувствовал, как он улыбнулся.

- Как выставка?

- Хорошо. Я скучал.

- И я, - он повернулся, целуя парня в макушку. Фонари за окном усыпляли, – … пахнешь маслом.

- Как всегда? Я уже и не чувствую….

- И по этому запаху я тоже скучал.

- Не говори так.

Эраити отстранился, цепляя взглядом. «Что-то не так?»

- Я, правда, скучал.

- Сережа, не надо. Ты неделю пропадал в Москве, а, вернувшись сегодня, даже не заглянул в мастерскую, чтобы поздороваться...

- Работа - святое... - ругаться не хотелось, да и сил на это не было.

- Она у тебя закончилась в девять.

Но, кажется, все равно придется. А он даже не знал, какое придумать оправдание. В последнее время Сергей часто задерживался, искал приключений, укромного уголка. Их совместная жизнь была слишком ветрена. Непомерная свобода.

Претензии Эраити сначала обескуражили его: чтобы он ни делал, как бы ни заставлял ревновать – парень ни разу не проявил даже тени недовольства. «У тебя должна быть часть той жизни, в которой нет меня», - парировал всегда он. Но часть, в которой не было его – стала слишком велика. Сергей любил этого человека всем своим существом, мечтал быть зависимым, но Эраити оставался недосягаем. Даже с постели, он не верил, что касается его кожи, ловит его затуманенный взгляд, овладевает его телом. Хиидеру из тех людей, которые всегда слишком хороши, чтобы быть реальными, слишком правильны, слишком красивы; у которых вообще все – слишком. И, пожалуй, ситуация складывалась, как с дорогим сервизом: его бережно хранят, любят, гордятся, но используют все-таки другой – попроще. И теперь он не мог понять – что произошло? К чему эта ревность? Даже столь малое проявление чувств привело Сергея в замешательство. Но парень не собирался устраивать скандала... Конечно, из них двоих — буйным официально был признан только Колесников.

- В девять? Да, в девять.

- Половина первого, - сообщил Эраити.

- Давай не сейчас?

- Хорошо, не сейчас. Мы вообще не будем это обсуждать — твое дело: ты пьешь, куришь, возвращаешься не раньше полуночи, вокруг тебя постоянно кто-то вьется. Я даже не выясняю кто... Ты живешь так, словно ничего не изменилось... тебе не кажется, что отношения — это нечто-то более важное, чем отличный секс и совместные завтраки?

- К чему ты клонишь? Раньше тебя это мало беспокоило.

Наследник резко встал. Кинув уничижающий взгляд, направился к двери.

- Эрай! Ты можешь хоть раз нормально поговорить, а не сбегать!

- Я не сбегаю.

- А что ты делаешь? – Сергей в два шага нагнал его, почти схватил за руку…

- Нет! Не трогай меня… - Эраити прижался к двери спальни. – Я не хочу сегодня ни разговаривать с тобой, ни видеть тебя.

Вернул непроницаемое выражение, гордо вскинул голову.

- Давай вот без этой заносчивости! Да, я виноват, прости. Прости. Ну, что еще? Что случилось?!

- Сергей, я через день тебя прощаю. Мне надоело. Просто надоело…. Ты думаешь: если я не работаю с тобой, не хожу по закрытым клубам, не устраиваю скандалов, то пребываю в счастливом неведении? Я не хочу лезть в твою жизнь.… Да меня и нет в твоей жизни.

Сергей оторопело переваривал информацию. Это его-то нет?! Это он-то не «пребывает в счастливом неведении»?! Да Сергей сам извелся от этой холодности! Пожалуй, последний раз Эраити открывался перед ним в ту Новогоднюю ночь, пронзив его сердце настолько, что сегодня только воспоминания о ней заставляли замирать его вновь. И вспоминать, что Хиидеру живой человек, а не только великолепный художник и заносчивый тип.

- Ты есть. Ты тот, ради кого я что-то делаю, чувствую,... дышу. Но ты сам делаешь так, что… что я уже не знаю, как нам дальше быть. Я хочу быть честным с тобой, но не могу подобрать слов, чтобы ты понял меня. Мы действительно далеко отошли друг от друга... Твое творчество. Ты в нем, и принадлежишь только ему. Не мне. Ты был таким, еще тогда – полгода назад – таким и остаешься. А я все еще не в состоянии до тебя дотянуться.

- Сергей. Для чего тебе я? – его глаза оставались холодными, но голос готов был сорваться. – Экзотика? Или надоело, а выбросить жалко? Остыло? Как и любопытство репортеров? Я уже не верю тебе. Ты так сильно скучаешь в Москве, что забываешь про Петербург. Я неделю не слышал твоего голоса. Бросил сегодня все. Половину рабочего дня прождал тебя только для того, чтобы узнать – ты соскучился и хочешь меня. Отлично! Я рад!

- А самому набрать меня сложно?! С чего ты решил, что весь мир должен прыгать вокруг тебя? Я обычный человек: я устаю, забываю... Я не столь идеален, как ты! Господи, мне кажется порой, что мы с разных планет. Я ненавижу твою вежливость и постоянные уходы от темы! Что такого плохого в том, чтобы выяснить отношения?! Расставить все точки над «i»?

- Я просто не хочу выставлять тебе претензии и ультиматумы.

- А я хочу! чтобы ты! наконец! стал реальным!.. Как же трудно... - он застыл, вдруг осознав, что Эраити перестал прижиматься к двери и смотрит нежно и грустно.

- И мне трудно...

- Так, может, не усложнять? - Сергей обнял парня, почувствовав звенящее напряжение его мышц.

- Сережа, милый, – Эраити высвободился из его рук. – Я пойду.

- Только не говори, что ты сейчас будешь по подворотням шляться!

- Именно.

- Эрай. Слишком поздно.

- Мне надо побыть одному, подумать, - тон примирительный. – И ты подумай. Надо что-то делать. Я, правда, не хочу поднимать этот вопрос. Я не могу быть тем, кто тебе нужен. Очень хочу, но не могу. Не умею.

Он промолчал. Парень спустился вниз. Через две минуты Сергей услышал, как хлопнула дверь.

***

Он обдумал разговор тысячу раз. Знал, что и как сказать; и не надо ответа: Эрай не мог говорить открыто, но мог выслушать. Понять. Хотя бы в молчаливом согласии стать честнее, проще. Эраити выстраивал странные японские модели поведения, и в этих дебрях приличия и доброжелательности они отдалялись друг от друга. Нет, Сергей отдалялся.

Прошло полчаса, потом час… и снова полчаса. Сергей набрал его номер.

Неожиданно проснулся Кот. Проснулся, прислушался, рассеянно хлопая глазами. Резко вскочил. Сбежал вниз к двери квартиры, странно подвывая, тыкаясь мордочкой в косяк.

Звонок отклонили. Набрал еще раз: «аппарат абонента выключен».

Под ложечкой засосало.

Четвертый час. От усталости даже дышать сложно. Двигаться — только силой мысли. Набирать его номер снова и снова казалось титаническим трудом.

И кот воет. И время густой желейной массой медленно давит на стрелки часов. И спать хочется, так, что теряешь сознание.

Четыре. Он умылся, оделся и вышел на улицу.

Фонари, грязный талый снег уставшего февраля, глубокие тени. Два с половиной часа даже для рассерженного Хиидеру было слишком. Парень обычно «отходил» минут за двадцать. На улицах – никого, только стук каблуков, звонко отражающийся от стен домов. И раскаты эха города с центральных улиц.

«Я те покажу, что такое настоящая нервотрепка!»

Он почти прошел очередную арку двора. Взгляд случайно зацепился за цветной лоскут шарфа на асфальте. Усталость, злоба, мысли разом исчезли. Он рванулся в сумерки арки: его художник лежал в луже крови, свернувшись калачиком.

- Эраити... Господи, пожалуйста, нет... Эрай!

Сергей опустился перед ним на асфальт, дрожащими руками поднял парня, положив на колени. Безвольное тело казалось неимоверно тяжелым, ледяным. Сергей поддерживал голову, чувствуя острые края проломленного черепа. Начинало подташнивать, сковал холод. Кровь при каждом движении густо обагряла его пальто, руки, волосы. Он судорожно поймал мобильный в недрах кармана, набрал номер Степана.

***

- Серег? Ты живой еще? – вывел его из оцепенения друг.

Он кивнул.

- Что случилось там?

Пожал плечами.

- Я отвезу тебя домой переодеться?

Мотнул головой.

- Ты весь в крови. Давай, брат. Никуда он не денется.

- Помолчи две минуты….

- Серег, на тебя смотреть страшно, мясник, ей-богу! На, хоть волосы завяжи.

Степка протянул тонкую резинку для денег. Сергей стянул хвост. Волосы, слипшиеся от засохшей крови, рвались.

- Я в порядке... просто очень устал, - он вздохнул, прикрыв глаза, - все нормально, тебе не надо здесь торчать.

- Хорошо, - друг хлопнул его по колену. - Если что – сразу звони. Серж?

- Да-да. Иди уже.

Медсестра на посту смерила взглядом одного, громко отчеканившего свой уход, посмотрела на другого, растрепанного, перепачканного кровью, отрешенного. Теперь представить трудно — пятнадцать минут назад они ворвались в отделение с пареньком на руках. Шум, грохот колес носилок, стуки каблуков.

Команды хирурга разносились над реанимационной суетой сухим басом.

Теперь все смолкло, повисла глубокая тишина.

Молодой человек нечаянно поймал ее взгляд. Ей стало неловко.

Она подумала, что, пожалуй, эти двое спасли парню жизнь тем, что не вызывали «скорой». Сейчас и «неотложки» дождаться трудно. Еще она подумала: будет что рассказать домашним, когда придет со смены. И задремала.

На утро врач разбудил его, сразу же засыпав вопросами об Эраити. В конце концов, спросив, кем Колесников является парню.

- Если вы родственники – можете пройти просмотреть на пациента.

- Я - брат, – не моргнув, соврал Сергей. – Двоюродный.

Реанимационный кабинет оказался громадным залом с десятком узких коек и кучей пугающей аппаратуры. Рядом с дефибрилляторами, пульсоксиметрами, мониторами капнометрии и прочими пока не известными Сергею станциями на койках лежали искалеченные, обожженные, перебинтованные. Тошнота снова подкатила к горлу, голова закружилась. Эраити, прикованный к аппаратам, казался неживым. В глазах потемнело. Как он вышел из отделения и добрался до офиса – позже вспомнить не мог.

***

Эраити, спустя пару недель, перевели в нейрохирургию, но он ни разу не приходил в сознание. Колесников часами наблюдал, как пикают аппараты, к которым он был подключен. Густые ресницы слиплись, иногда под ними дергались глазные яблоки. Часть волос сбрита, голова перевязана, руки в шнурах капельниц казались тонкими, детскими, плечи острыми углами проступали сквозь больничную рубаху. Кожа на ощупь оставалась холодной, будто резиновой, азиатская желтизна проступала болезненно и неестественно.

Гематомы и синяки на теле приобретали зеленоватый оттенок — еще немного и сойдут совсем.

Карту пациента Колесников давно выучил наизусть и, кажется, знал теперь все хитрые медицинские термины. Настораживали только разговоры врача о возможной потери памяти и нарушений некоторых функций мозга. Остальные травмы были не так серьезны: во всяком случае, они лечились гипсом и уходом.

Ожидание.

Сергей жил им, как коммунисты с верой в победу социализма. То есть, улучшения должны были быть, скоро, но никак не приходили. Состояние оставалось «стабильным средней тяжести». И это ожидание стало привычным, необходимым. И оно, наконец, дало толчок к старой истине:

Близость человека познается только тогда, когда теряешь его.

- Ты не тот, ради кого я дышу — ты сам воздух, - озвучил он давно засевшее в его сознании понимание, не находившее выхода и правильных слов.

***

Нет, Сергей не смотрел на всех грустными глазами, не дежурил сутками у палаты, хотя и заезжал в больницу каждый вечер. Он не закрывал ладонью объектив журналистской камеры со скорбью и обидой, оттого интерес всевозможных СМИ быстро угас. Их безразличие придавало уверенности. Вызывали волнение только появившиеся вдруг «мистеры Смиты» азиатской наружности, их интерес – очевидный и постоянный – заставлял предчувствовать скорое выяснение отношений. Колесников успокаивался, лишь сидя возле больничной койки Эраити, выжидая часы, находя что-то новое в положении его рук или в мягкой линии чуть приоткрытых губ, Сергей даже научился определять его состояния «глубокого сна» и «бодрствования».

Именно в такой момент «бодрствования», когда Сергей заговорил с ним, Эраити сжал прядь его волос, случайно попавших на ладонь. Через день он впервые открыл глаза. Сергея не было рядом, но то, что произошло ранее — засело в нем иглой: он спал не спокойно, стал рассеян. Выздоравливание его мальчика казалось чудом.

Неприятности начались только после выписки наследника.

***

Хиидеру довольно быстро шел на поправку, в основном, благодаря собственному упорству. За время, проведенное в больнице, он изменился. Сергей не мог сказать в лучшую ли сторону, но что-то неуловимо делало Эраити взрослее, мужественнее. Сергей не ожидал от него поистине самурайского спокойствия, когда парень часами повторял одни и те же упражнения, дававшиеся титаническим трудом. Он улыбался, шутил, неловко пряча правую руку в карман от любопытных взглядов. Сергей делал вид, что не видит его слабости, Эраити делал вид, что ее нет совсем. Права рука висела плетью: открытый перелом и нарушение моторики делали ее уродливой и бесполезной.

Есть вещи в нашей жизни, с которыми приходится справляться только в одиночестве.

И дело не в безразличии, Сергей понимал, что жалостью он не поможет Эраити. С невозможностью взять ложку – о рисовании и говорить не приходилось. «Вот видишь, все само собой разрешается», - смеялся парень, озаряя белоснежной улыбкой. От такого юмора самому Колесникову хотелось выть и лезть на стены.

Негласный запрет на тему болезни касался только дня. Ночью Эраити преследовали кошмары. Он просыпался в поту, трясся мелкой дрожью, но не мог вспомнить, что именно снилось. Сергей сжимал его плечи, гладил по слипшимся волосам; и страха в его глазах было не меньше, чем в глазах его художника. После кошмаров наваливалась головная боль, настолько сильная, что парня подкашивало на месте. Слезы сами невольно наворачивались на широко распахнутые остекленевшие глаза, тело сводило, а он кусал губы в кровь, не в силах вытерпеть ее и борясь с подступающей рвотой. В доме появилась сиделка. А эти головные боли преследовали его еще долгие годы, как и кошмары, которые со временем он стал запоминать.

***

Весна наступала стремительно, она горела зеленью и солнцем, сушила асфальт, когда офис Колесникова посетил некто Рийота Ватанабэ, представившись начальником охраны и доверенным лицом Хиидеру Рюичи. Лицо это не было приятным и ничего доброго не предвещало. «Вот оно», - подумала будущая жертва и пригласила сесть гостя.

Возвращаясь домой, рассеянный и злой, Сергей решал свою судьбу: по убеждениям данного Ватанабэ, Колесников порочил доброе имя Хиидеру. Наследник и так слишком много напортачил. И если отец смирился с его выбором стать художником – а он действительно смирился, т.к. за Эраити следят уже давно (еще с того самого скандала с певичкой) – то, узнав об ориентации сына, Великий и Ужасный не сможет найти другого искупления вины преступника – которым именно Колесников и был признан – кроме как смыть позор Семьи его кровью. Как понял Сергей, сам Хозяин еще не знает о похождениях наследника. Что безгранично радовало. Потому Ватанабэ пообещал его убрать с дороги более гуманными способами. Эти способы проявились чуть позже, а пока он искал ключи от квартиры и не верил в свое «счастье» так вляпаться сразу, глубоко и серьезно. Колесников хмыкнул, нет, «решать свою судьбу» - сильно сказано, скорее, просто придется выбирать из двух зол меньшее.

Гость располагался в кресле его кабинета слишком вольготно для человека воспитанного и рядового:

- … у вас не будет шанса. Мы оба понимаем, что разумнее всего сегодня же поставить точку в ваших отношениях с Наследником. Мы долго наблюдаем за вами, и вы позволили за последнее время собрать достаточно доказательств ваших особых отношений с Эраити-бон.

- Лучше бы ваши люди следили за безопасностью Наследника, нежели за родом его «особых отношений», – Колесников понимал весь риск ситуации, но был уверен в каждом слове.

Японец слушал его, изучая рисунок паркета и отмечая нахальство продюсера.

- Думаю, вы не совсем осознаете могущество семьи Хиидеру…

- Не пытайтесь купить меня или запугать, – Сергей наклонился к поверенному, сверля его взглядом и чеканя слова, - я отлично знаю, с кем связываюсь, но смею заверить: я никогда не предам ни Наследника, ни его интересов. И катитесь вы к черту, Рийота Ватанабэ, со всеми своими «мистерами Смитами»…. Попробуйте провести время с пользой, например, исполнять свои прямые обязанности по охране объекта… или ваш Хозяин не в курсе даже вашей «оплошности»?

Ватанабэ сглотнул, встал:

- Я так понимаю, что мы не придем к согласию. Что же, всего наилучшего, господин Продюсер.

- И вам не болеть, господин Поверенный.

Ключи нашлись в подкладке пальто – порвался карман.

И пришло единственно верное решение: он не отдаст Эраити. Не только из-за сильной любви, или тупого упрямства, хотя и из-за них тоже. Наследник должен завершить начатое, добиться того, ради чего так безрассудно и героично пустился в эмиграцию.

Он повернул ключ в замке и вдохнул аромат тепла и уюта их дома.

***

Реабилитационный период и гипсовые мытарства прошли еще больнице. Домой он вернулся с короткой стрижкой, металлической пластиной в черепе и в растерянности – несколько месяцев в палате в обществе капельниц и белых простыней – и вот жизнь в нормальной квартире кажется теперь если не раем, то небольшим личным Эльдорадо уж точно.

И с чувством чужой искалеченной жизни. Нападавших быстро поймали за попыткой продать Mobiado и также быстро посадили. Сергей рвал и метал, порываясь их задушить собственноручно, но Эраити отказался проходить даже свидетелем, сославшись на головные боли и беспамятство. Лишь бы скорее забыть эти операции, восстановление и больничные койки. К августу он счастлив был возможности жить, дергать руками-ногами, иметь мысли не связанные с лечением или этой постоянной головной болью.

«… Да и какое, к черту, возмездие?! Единственное, что теперь действительно нужно – это время. Его осталось мало – Ватанабэ дал о себе знать, стоило только выйти из больницы».

Эраити много работал над собой, и все эти унылые однообразные упражнения, которые раньше были всего лишь незаметным действием, а теперь вгоняли его в бешенство и бессильную злобу.

- Привет бойцам невидимого фронта! – оповестил о своем присутствии Сергей, разуваясь и проходя в зал.

Парень кивнул, неуклюже сжимая правую руку над скрепкой. Она чиркнула по столу и отскочила на пол. На ковре валялось уже с десяток таких же. Эраити лишь дернул уголком рта, принявшись за новую жертву.

Сергей завалился на диван, где сидел парень, некоторое время наблюдая за ним.

- Поражаюсь твоей выдержке.

Эрай хмыкнул:

- Еле держусь.

- Так отдохни. У тебя план же не горит?

- Нет, но калекой мне ходить - лучше застрелиться.

- Вот только без упаднических настроений! - Сергей потянулся, зевнул и, как бы невзначай, придвинулся вплотную, обнимая за талию.

- Сейчас ты мне скажешь, что хочешь меня, и я тебе откажу.

- Это еще почему?!

- Мне работать надо.

- Эрай...

В такие моменты Сергей походил на большого кота, не евшего три дня и теперь стоящего перед большой тарелкой «вау-гречки».

- Я хочу тебя. Очень.

Эраити чувствовал поцелуи на своей шее, они становились все ниже и требовательнее. Его губы на татуировке чувствуются особенно возбуждающе. Как этот Колесников только мог думать о чем-то еще, после разговора с Ватанабэ?!

-... и я почти готов взять тебя силой.

- Попробуй! - парень посмотрел на него.

Глаза Сергея выражали лишь желание. Ни беспокойства, ни лишних мыслей. Значит, Ватанабэ не был в офисе?

- Ты мне рассказать ничего не хочешь?

- А ты что-то конкретное ждешь от меня?

- Возможно.

- Эмм... Я - молодец? Я помыл руки? Привет от Степки?... Поедем в Куршевель, что ли?

Эрай рассмеялся.

"Разговора не было. Ватанабэ шел ва-банк".

- Никуда мы не поедем. Я тебя здесь буду, после того, как вымоешь руки.

***

С утра от распирающих его мозг гениальных мыслей Эрай весь извелся. Оставшись один, он тут же набрал поверенного отца:

- Доброе утро, Ватанабэ-сан.

- Доброе утро, Эраити-бон! Чем обязан своей более чем скромной недостойной персоной вашему, несомненно, очень важному звонку?

- Вы хотите, чтобы я вернулся?

- Ваш отец этого хочет. Я, как покорный слуга, лишь исполняю волю...

- Отлично, - перебил наследник, входя в почти забытую роль.

Родной язык способствовал воспоминаниям:

- Я вернусь. Чтобы ты не трогал Колесникова. Но подумай: я сейчас возвращаюсь... И на лицо твоя работа. Не думаю, что отец в курсе того, что я пять месяцев провел на больничной койке по твоей вине...

- Простите, Эраити-бон. Этому поступку нет оправдания.

- Действительно, нет, - он сделал многозначительную паузу, - поэтому ты не будешь ускорять процесс, разрушая бизнес Колесникова.

- Я понимаю, Эраити-бон.

- Я рад, Ватанабэ. Очень рад. Прощайте. Надеюсь на нашу нескорую встречу.

- До свидания, Эраити-бон, простите за доставленное беспокойство и ваше отнятое время. Всего вам наилучшего.

Эраити положил трубку и выдохнул. Лоб покрылся испариной. В висках стучала кровь. Он принял обезболивающее и лег. Такие разговоры теперь отнимали все силы.

Глава.

Эраити выиграл время у Ватанабэ, но именно это время теперь его пугало: раньше оно было неограниченно, но зыбко, он всегда говорил себе: "в любой момент, в любой момент", но та неопределенность казалась бесконечностью. А теперь конкретный срок - до его выздоровления - был приговором. Ему снилось, что он находится в пространстве, окруженном светом, а песочные часы гулко, в пустоту, отмеряют песчинки его жизни. Когда последняя песчинка исчезнет - его время остановится, он встанет и уйдет. Он становился прозрачнее, легче, а в песочных часах оставалось четыре песчинки. Три, две. Последняя падала бесконечно. Ее падение — его падение. Боль в бесконечном пространстве, одиночестве и пустоте. Эраити просыпался с криком, резко вскакивая на кровати. Он не помнил, что значит этот сон, не помнил, что именно в нем было, но те безысходность и бессилие рождали новые страхи. Сергей бережно укладывал его обратно, прижимая к себе и закрывая собой, руками, тихим шепотом от этих страхов, но все равно не в силах уберечь его. Эраити понимал, что это он должен стать сильнее, должен оберегать Сергея. И, лежа в его объятиях, казался себе хрупким и слабым.

Боль граничила со смертью. Казалось, что он каждый раз переживает маленькую смерть. Только Сергей своими объятиями и шепотом возвращал его обратно.

В дневнике на утро он писал: «После смерти мы приобретаем то качество, которое хотели видеть в нас оставшиеся в живых. Так на надгробии неверного мужа пишут “Возвращение после блуждания”. Возвращение ли? И куда? Души покойного к Богу или мертвого тела в руки жены, омывающей его? А если смерть может быть не материальной?»

Эраити умрет, уехав из России. И Сергей станет воздвигать, не ведая того, памятник его образа, его мыслей, превратив постепенно это в свой собственный особый кич.

***

Ватанабэ был крайне осторожен. Он не давил больше на Колесникова, как и обещал, но всегда понимал, что наследник будет снова и снова искать методы влияния на него. Потому он решил идти путем длинным, но безопасным: его продюсера никто не трогал, но по непонятным причинам концерты отменялись, интервью переносились, а проекты стали замораживаться. Имя Колесникова постепенно стало нарицательным. Значение которого – опасность. И Ватанабэ понимал – продюсер ничего не скажет наследнику. И он сам, в свою очередь, будет делать все, чтобы наследник как можно дольше ничего не узнал об этой подпольной борьбе. Колесников сам должен был отказаться от Хиидеру. Тогда последнего уже ничто не будет держать в России. Ни его творчество, ни эти странные, мерзкие отношения. Останется только долг и титул. Этот план, казалось, не имел погрешностей и изъянов.

***

Сергей бился в бессильной злобе. Обкладывали со всех сторон. Сентябрь несмело бросал первые листья. А на его столе стояла их летняя фотография: жара, залив, никто не мешает им любить друга. Это было безумное кощунство, но Сергей признавал – Эраити отдался ему только после этого кошмара, который они пережили вместе. Травма сблизила их. И его картины теперь не стояли между ними. Сергей понимал эгоистичность мыслей, но даже не мог себя корить за эти чувства. Он хотел любить. И он любил. И это было сильнее Ватанабэ. Пока сильнее.

Как и эта фотография была сильнее осенних ливней, на которой они смотрят друг на друга хитро, с шутливым вызовом…

***

… и он теперь точно знал: у него есть фотография, на которой он счастлив. Она стоит всего, что было в его жизни. И этот человек стоит всего, что будет в его жизни. Он стоит намного больше. Для него самого даже слишком. Сергей смотрит на него, как всегда, внимательно и нагло. У него сильный взгляд. Эраити со временем научился его копировать. Не в желании быть похожим на Сергея, но в желании всегда носить с собой его частичку, быть самому частью Сергея. Их фотографии и взгляды могли бы быть их детьми.

Быть чем-то общим, что никто никогда не сможет оценить и понять именно так, как понимали это они.

Эта фотография стояла в рамке на стеллаже среди других немногочисленных и малозначащих для Эраити. Зал заливал белый свет низкого петербургского неба. Он взял рамку и вынул фото, еще сам не решив для чего. Одной рукой делать это сложно. За ним оказалась старая фотография Сергея. Странно было видеть ее. В том, что она оказалась именно за этим летом, что именно теперь попала в руки Эраити. Сколько ему здесь? Лет семнадцать, такой же высокий, светловолосый, с нахальной улыбкой и гитарой в руках. Гитара со временем сменилась на мобильный телефон. А мечта осталась лишь на давно забытой фотографии. Зачем именно теперь, словно некий знак, она попала ему в руки? У него ведь никогда не было такой улыбки, но Эраити тоже не исполнит свою мечту. Он поставил рамку на место, тихо злясь. К чему эти глупые мечтания теперь, ему – калеке?!

И это их фото с заливом, с их улыбками!

В злости на себя он кинул фотографию в раковину и поджег ее.

У них не было будущего. Ни к чему и прошлого.

Фотография, шипя, сгорела. Злоба прошла.

Стала нарастать боль.

Его первое безрассудное чувство, как первые несмелые мазки. Он вдруг оказался так близко к решению сбежать от отца, Ватанабэ, внешней жизни. Пожалуй, в жизни каждого любящего человека неожиданно рождается это желание: забыть все, любить друг друга на горячем, выжженном страстью солнца, песке.

Взгляд упал на ненавистные скрепки, пирамидки, эспандеры. Чем скорее его выздоровление, тем ближе их разлука.

Хиидеру поклялся себе больше никогда не прикасаться к ним.

***

То, что ему стало хуже, заметили только на второй неделе. Рука отказывалась слушаться. Боль стала постоянна. Ходить, не поднимая головы, с прищуренными от этой боли глазами – вошло в привычку. Конечно же, первым заметил ухудшения Сергей, потащив его сразу к лечащему. Эраити переводил честный взгляд с него на врача. После обезболивающего стало ненадолго лучше. Настолько, что он смог сидеть и оправдываться: мол, сам не знает, с чего это ему становится все хуже.

В течение месяца Эраити незаметно от сиделки выкидывал лекарства, и пачками глотал обезболивающее. Рука уже отказывала. А проекты Сергея совсем исчезли сначала из хит-парадов, потом из прокрутки на музыкальных каналах и радио. О Колесникове не было слышно вообще ничего. Он приходил домой все позже, и все чаще от него веяло травкой, спиртным и злостью.

***

Надо было давить на Ватанабэ, но он не имел никакой власти в России. Он сутками думал над различными планами, но ничего вразумительного не приходило в голову. Поверенный был предан его отцу, как пес. И прокололся лишь однажды: не уследив, как наследник отправился на ночную прогулку.

- Дай яблоко.

- Что? – Эраити встрепенулся, возвращаясь к реальности, - да, сейчас.

Он потянулся через кровать к столику, взял из вазы яблоко. Подкинул в левой руке.

- Правой.

- Зачем?

- Кинь мне правой, - потребовал Сергей.

Колесников сел на кровати, легкая ткань сползла, обнажая его тело и на секунду отвлекая Эраити.

Мысленно это казалось так легко, физически – невозможно. Он чувствовал унижение и раздражение. Сергей специально его дразнил, заставлял.

Эраити кинул яблоко левой рукой. Сергей поймал и сразу же кинул его обратно.

- Правой, - повторил он настойчивей.

- Ты знаешь, что я не могу!

- Ты не хочешь.

Хиидеру злился.

- Ты можешь, но не хочешь. Ты не занимаешься, - Сергей не спрашивал, он уже понимал этот факт. – Что это значит?

Эраити кинул ему чертово яблоко правой рукой, она не послушалась, дернулась, яблоко укатилось в сторону.

- Доктор говорил, что могут быть ухудшения. Ничего страшного.

- Ты врешь!

Сергей в миг оказался возле него, схватил за плечи, встряхнув и впившись в него взглядом. Парень смотрел с вызовом.

- Зачем ты врешь? Ты же лучше меня знаешь о последствиях! Еще есть время вылечиться!

- Я делаю все, что в моих силах! – выпалил он ему в лицо свое негодование. Эраити сам уже верил в то, что говорил. Он действительно делал все, что было в его силах, лишь бы на день, на миг продлить пребывание в России.

Он вывернулся из рук Сергея и, опрокинув на кровать, начал покрывать поцелуями, чтобы заглушить начинающийся откровенный разговор. В голове стучало: «Вот мы и начали врать друг другу: я - что лечусь, ты – что у тебя все отлично».

Надо действовать. С Ватанабэ слишком душно.

***

Жизнь в России – это борьба с собой. Борьба с Ватанабэ стала борьбой за самого себя.

Он теперь знал любовь, знал, что значат отношения, в которых не надо было продумывать каждый шаг до мелочей. Его жизнь перестала походить на шахматную партию, как это было с отцом.

Он перестал бояться. И именно это понимание сделало его другим.

«Перестал бояться», - Эраити проговаривал эти слова, еще до конца не осознав их значимость.

Вот его цель. Вот то, ради чего он сбежал в Россию. Не ради самостоятельности, искусства или доказательства отцу. Нет.

Он должен был переломить себя.

Он должен был еще в Японии начать драться не за свое искусство, а за себя. И тогда, в тот момент, когда кроме себя ничего не останется – ты понимаешь истинную ценность вещей:

Была бы у него возможность писать – он вцепился бы в нее мертвой хваткой, как было на родине. И погряз бы в бесконечной и бесполезной борьбе. Его уродство в который раз открывало глаза, и истина обрушивалась потоком воздуха на изголодавшиеся легкие.

Не будь у него Сергея, он бы никогда не понял, что он может быть человеком, достойным чьей-то любви. Не кого-то другого – именно Сергея, который вечно возвращал его в реальность, ломал, заставлял принимать правильные решения.

Творчество и Сергей.

Именно отсутствие первого и глубина второго подтолкнуло его к пониманию:

Он больше не боялся.

Ни прожить жизнь один раз, ни быть честным в каждом поступке, мыслях и чувствах.

Ни готовности – необходимости в этой готовности! – в полную силу играть по правилам отца.

Ватанабэ был лишь пешкой, пятерней Рюичи. Бороться с рукой бесполезно. Мысли давно оформились в решение, которое раньше он не в силах был признать - из-за страха быть собой - и претворить решение в действие.

Он должен стать сильнее хозяйской руки.

Эта мысль поражала его своей амбициозностью, но в борьбе за себя Эраити готов был идти до конца.

Ради той фотографии, где он улыбался, ради того человека, который заставил его это сделать.

И он знал только один невыносимо тяжелый, но самый верный, способ.

Пока наследник в России – от неугодного Колесникова будут избавляться, изживать его, медленно задавливая со всех сторон, доводя до паники.

Эраити набрал поверенного.

***

Встреча в съемном конференц-зале. Эраити держался снисходительно, но они оба понимали, что слуга вдруг оказался хозяином положения. У Эраити не было козырей. Тишина звенела между их взглядами. Они стояли друг против друга, застыв от напряжения. За окном шел ливень, смешанный с первым снегом. Ватанабэ нервно сглатывал, пытаясь понять визит наследника и предугадать его действия.

Ладони потели.

- Э

Дата добавления: 2015-07-15