Дилеммы культуры

Очерченная выше картина заставляет поставить ряд важ­ных вопросов, ответы на которые могут существенно изменить самовосприятие культурных институтов. Они могут также привести к переоценке стратегий государ­ственного и частного финансирования или к созданию новых моделей лидерства и определению путей разви­тия деятельности институтов в сфере культуры. Нако­нец, их результатом могут стать более убедительные ар­гументы в защиту культуры, адекватные перспективам начинающегося XXI века. Вначале мы просто поставим вопросы, а комментировать их будем потом.

Есть ли что-то особенное в категории культурного пе­реживания?

Какие качества отличают культурный опыт от опыта иного рода? Существует ли разница между спортивны­ми и культурными событиями или между культурой и развлечением? Когда мы характеризуем что-то как ху­дожественное произведение, имеем ли мы в виду, что оно вызывает переживание определенного рода? Нуж­ны ли специальные места и пространства, где мы полу­чаем культурные впечатления?

Являются ли обидные сравнения между культурой и раз­влечением, искусством и хобби или художественным творчеством и ремеслом отражением существенных раз­личий или это попросту снобистский способ разделения высокой и низкой культуры? Если эти различия суще­

i i венны, верно ли, что они проводят грань между по­пытками потворствовать аудитории и бросать ей вызов, простым чувственным восприятием и подлинным пере­живанием, увеселением и воспитанием, преследованием частной выгоды и служением общественной пользе? Или же это лишь способ замаскировать антипопулистский ук­лон, не делающий различия между уважением интересов и чаяний аудитории и стремлением ей угодить? Можем ли мы признать вклад в культуру различных проявлений художественного замысла, ремесла, мастерства и искус­ства, не рассматривая их сквозь призму жестких иерар­хических представлений о формах художественного вы­ражения?

Что мы имеем в виду, говоря о серьезной музыке, художественных фильмах, серьезном театре, изящных искусствах и вечных ценностях?

Почему мы настаиваем на этих различиях и должны ли мы это делать? Определяются ли они эпохой? Являются ли они произвольными? Или они отражают тот факт, что искусство просто существует, а, например, ремесло или хобби имеют прикладное значение? Какие формы в культуре традиционно считались серьезными и как но­вые формы культуры приобретали этот статус, в то вре­мя как другие его, наоборот, теряли? Какое место зани­мает здесь популярная культура? Может ли она при каких-то условиях встать наравне с тем, что называется «высокой культурой»? Как, например, произведения Рей-монда Чандлера приобретают статус художественной ли­тературы или иллюстрации Н. К. Уайета — статус про­изведений искусства? * Когда кино стало видом искусства и как люди, работающие в этой сфере, установили соот­ветствующие разграничения? Что мы теряем и что при­обретаем, когда художественная форма, которая крис­таллизовалась в популярном пространстве и в нем же нашла признание, например джаз или, позднее, рок-му­зыка, становится предметом академических штудий?

" Реймонд Чандлер (1888— 1959) — американский писатель, автор де­тективных романов Ньюэл Конверс Уайет (1882—1945) — амери­канский художник, известен многим поколениям американских чи­тателей как автор классических иллюстраций к книгам «Робин Гуд», «Робинзон Крузо», «Остров сокровищ» и др

Какова связь между демократией и культурой?

Сегодняшнее демократическое общество затрудняется выносить суждения в области культуры, поскольку мно­гие его члены считают, что принятые здесь механизмы выбора являются по сути недемократичными, что они скованы традиционно принятыми иерархическими пред­ставлениями, разграничениями и привилегиями. Суще­ствует ли в самом деле принципиальная несовмести­мость между механизмами установления стандартов в культуре и задачами современного демократического общества?

С другой стороны, сегодня получил распространение новый взгляд на культуру, который усматривает в ней не столько механизм установления стандартов, сколько творчество, и этот взгляд вполне соответствует демокра­тическим идеалам. Его сторонники рассматривают куль­туру как средство продвижения ценностей толерантно­сти и социальной гармонии, обогащения общественной жизни, воспитания гражданской гордости и развития личности. Вместе с тем эта точка зрения, как правило, не учитывает того обстоятельства, что богатая культур­ная жизнь может иметь место и в недемократических обществах и контекстах, и в истории зачастую она бы­ла как раз прямо связана с такими контекстами. Что ка­сается XX века, то и здесь культура отнюдь не проде­монстрировала своей несовместимости с тоталитарными режимами.

Насколько различны реакции на условия существова­ния культуры у представителей разных поколений?

Некоторые полагают, что молодое поколение сегодня не проявляет достаточного интереса к тому, что традици­онно считалось фундаментальными свойствами культу­ры, а именно к ощущению своих культурных корней, уважению к прошлому и пониманию своей роли как продолжателя его традиций, стремлению к учению и ов­ладению мастерством, способности к созерцанию. Эти разочарованные критики видят лишь склонность моло­дежи к удовольствиям и чувственным наслаждениям, ее готовность стать предметом манипулирования коммер­ческой культуры.

Что это — обычное брюзжание стариков, которое мож­но было услышать во все времена? Или в наше время что-то в самом деле существенно изменилось? Может быть, наш век не сумел передать новому поколению суть культуры? Не наблюдаем ли мы в действительности рост влияния коммерции на культуру и искажения, привно­симые в нее развитием техники? Но даже если это от­части и верно, сами сетования, быть может, все же бес­почвенны? Разве не появились сегодня принципиально новые культурные переживания и изыскания, новые вы­разительные средства и модели культурных событий, несущие современные смыслы? Сколько молодых лю­дей сейчас активно действуют в роли кураторов и им­пресарио, устанавливают свои правила игры на поле культуры?

Какова же в этом контексте роль традиционных куль­турных институтов? Принимать в расчет новые течения и как-то на них реагировать? Или утверждать те аспек­ты культуры, которые молодое поколение ценит меньше, чем люди старшего возраста? Должны ли они приветст­вовать появление культурных институтов нового типа?

Не звучат ли старомодно слова авторитет, качество, ценность и осуществление*.

Если так, что подорвало к ним доверие — рынок или де­мократическая культура? Может ли коммерческое обще­ство принять понятие качества? Можно ли сказать, что устарели сами понятия, или это относится только к тер­минологии? Может быть, те же вещи называются сегодня другими словами? Что означают сегодняшние выраже­ния: качество жизни, интересное времяпрепровождение, музейное качество? Что означают одобрительные моло­дежные термины, такие как альтернативный'? Или не­увядающее сооП Не являются ли они эквивалентами того, что прежде обозначалось словом «качество»? Если мы уже не говорим о цивилизованном человеке, может быть, соответствующий одобрительный термин должен звучать сегодня как «человек творческий»? Не означает ли это, что от преклонения перед ученостью мы перешли к по­ощрению способностей выражения? И не заключается ли демократический идеал как раз в том, чтобы видеть во всяком человеке потенциальное творческое начало? Мож­но ли говорить о градациях творческих ценностей? Как мы определяем уровни знания и ценности? Какую роль сегодня играет снобизм? В какой степени и в каких фор­мах нынешний век ценит стиль?

На чем зиждется в наши дни культурный авторитет?

Какие инстанции имеют сегодня законодательную силу в культуре? Какие из признанных культурных институ­тов выступают в этой роли и для кого их суждения яв­ляются авторитетными? Можно ли сказать, что в наш век неопределенности люди особенно нуждаются в куль­турной ориентации и оценке? Как определить сегодня культурное лидерство? Нужно ли оно? И если да, то по­чему? Где оно сосредоточено? Кого или что мы сегодня почитаем и по каким причинам? Какова в этой новой конфигурации роль художника?

Есть ли существенные различия между культурой, ко­торую поддерживает и субсидирует государство, и культурой, получающей поддержку в основном из частных источников?

Влияет ли источник финансирования на форму и ожи­дания культурных институтов? Влияет ли он на то, как и почему люди обращаются к культуре и ценят ее? Или, может быть, он влияет на результаты культурной дея­тельности? Создаются ли при разных источниках фи­нансирования разные образы? Является ли культура пас­сивным, страдательным субъектом изменяющихся политических, экономических и социальных обстоя­тельств или она выступает как активный агент? В какой мере источник финансирования определяет характер этой агентской роли культуры? Каким образом государ­ственные приоритеты в культуре — от экономического развития до национального престижа — можно уравно­весить другими целями?

Что мы называем сегодня культурным институтом?

Являются ли традиционные типы культурных институ­тов — музеи, библиотеки, театры, концертные и выста­вочные залы — по-прежнему эффективными в начале XXI века? Можем ли мы выйти за пределы этого име­ющегося набора и представить себе иные типы куль­турных институтов? Одну из таких возможностей пре­доставляют новые технологии: например, веб-портал при определенных обстоятельствах вполне может счи­таться культурным институтом. Многие сегодня рассма­тривают телевидение как культурный институт — в пол­ном согласии с тем, как мы используем здесь этот термин.

Должны ли мы поставить в центр определения культур­ного института его исходную незаинтересованность? Или, наоборот, его способность выносить суждения? Экс­позиционная функция музея, поисковая функция библи­отеки, зрелищная функция театра могут быть реализова­ны и успешно реализуются в мире розничной торговли. Что же создает специфику культурного пространства? Могут ли традиционные культурные пространства, на­пример музей и библиотека, сочетаться друг с другом, а также с пространствами других типов, скажем, с тор­говым или производственным?

Каковы ограничения, которыми должны связывать себя культурные институты? Должны ли они, например, иметь определенные часы работы или, если для этого найдутся ресурсы, они могут быть открыты для публики 24 часа в сутки? Что это, просто административный во­прос или это как-то связано с их целями и пользой для нашего общества?

Почему мы продолжаем вновь и вновь создавать опреде­ленные культурные институты, например музеи? Продик­товано это городским патриотизмом и задачами развития городов, ценностным самоутверждением сообществ мень­шего масштаба (например, людей, связанных общим хоб­би) или национальными либо региональными образова-

тельными стратегиями? Не окажется ли у нас в результа­те слишком много музеев, галерей и сценических цент­ров?

Являются ли традиционные культурные институты ак­тивными участниками современной жизни или бежен­цами из современного общества?

Музеи часто называют храмами светской эпохи, вос­создающими в наше время священное пространство. Действительно, для некоторых людей они, как и другие традиционные культурные институты, служат простран­ством жизни духа, где можно практиковаться в созерца­нии и смотреть на жизнь со стороны, местом вдохнове­ния и утешения. Однако есть и другая точка зрения. Ее сторонники утверждают, вслед за Торнстеном Вебле-ном[4], что культурные институты отражают и подчерки­вают определенные черты потребительской эпохи — превозносят все редкое и подлинное с целью установле­ния ценностных стандартов рыночной экономики и со­здания знаков отличия для современных элит.

Иначе говоря, становятся ли культурные институты цен­трами социального и политического выражения и деба­тов? Приходят ли люди в культурные институты, утра­тив веру в политические и религиозные институты, в поисках ценностей и вдохновения?

Каковы последствия глобализации для культуры?

С развитием глобальной экономики, преодолевающей государственные границы и проблематизирующей пред­ставления о национальной самобытности, появляются ли также глобальные стандарты художественного выра­жения, действия и предъявления культурных ценнос­тей? И как относиться к различным негативным реак­циям на глобализацию с их подчеркнутым вниманием к национальной и этнической истории, духу и своеобра­зию места? Чем отличается универсализм, рождаемый в нынешних глобальных взаимодействиях, от прежних i ранснациональных и трансрегиональных систем — на­пример, от католицизма, который был доминирующей религиозной системой в Средние века, или от космопо­литического мировоззрения XIX века, характерной чер-юй которого был интерес к иным культурам, однако они неизменно рассматривались с европоцентристских позиций?

Можно ли сказать, что суть современного глобализма заключается в безоговорочном принятии различий? Для культурных институтов это означало бы необходимость приветствовать в своих стенах те культуры, которые до сих пор получали недостаточно внимания, приглашать новые аудитории к участию в деятельности традицион­ных институтов и стремиться к созданию новых инсти­тутов, изначально ориентированных на толерантность и общественное примирение.

Есть также важный вопрос о новых культурных общно­стях или индивидах, которые не вписываются в тради­ционные классификации, идут с ними вразрез, а порой и вовсе их обессмысливают. В самом деле, все больше людей живут сегодня во многих культурах сразу, впиты­вая, усваивая и выражая их особенности в совершенно новых причудливых комбинациях, претендующих не­редко на роль самостоятельных и самобытных культур. Нельзя также сбрасывать со счетов простую возмож­ность создания гомогенной культурной среды.

Таким образом, эффекты и последствия глобализации в культуре мы можем усматривать, с одной стороны, в бе­зоговорочном принятии и утверждении различий, а с дру­гой — в их размывании и творческом комбинировании.

Правда ли, что поллинное вытесняется сегодня вирту­альным! Или некорректна сама постановка вопроса?

Можно ли сказать, что наше чувство реальности заме­щается виртуальными или сконструированными мира­ми, как это происходит, например, в киберпространстве или в тематических парках? Должны ли музеи и библи­отеки рассматривать себя как хранилища подлинников и оплот реальности — в противоположность виртуаль* ному, копийному или поддельному? Является ли аналог гичным аспектом «реальности» театральной постановки^ или концерта факт «живого» исполнения?

В электронном мире виртуальность подразумевает недо­статочную реальность предметного опыта. Но нельзя ли посмотреть на это как на особую разновидность опы­та, имеющего собственную ценность? Может статься/, что с развитием технологии цифровая передача чего бы то ни было сама обретает свойства реальной вещи, как это происходит в случае безукоризненно звучащего ком­пакт-диска.

Некоторые считают, что нет нужды придавать особый ста­тус оригиналам, ибо копии и воспроизведения имеют не меньшую художественную и образовательную ценность и при этом обеспечивают более широкую доступность. За пределами сферы традиционной культуры, например в промышленности, оригинал или прототип не имеет боль­шей символической ценности, чем сделанные с него ко­пии. Какими же ценностями наделяет культура подлин­ник, редкость, реальную вещь? Можно ли сказать, что они имеют какое-то отношение к правде'?

Еще одну угрозу ценностям реального несут фантасти­ческие и ностальгические конструкции, применяемые для интерпретации истории, культуры и опыта. Разру­шают ли они нашу склонность к доказуемому и доку­ментируемому, уводят от реальности или это просто другой, параллельный ряд самоценных культурных вы­сказываний? Как, в конце концов, оценить модель, предложенную Диснеем?

Является ли коммерческая модернизация основной угрозой классическим постулатам культуры?

Можно ли утверждать, что современный фундаментализм и религии «Нового века» не в меньшей степени пробле-матизируют рационалистические и светские модели, по­ложенные в основу большинства современных культур­ных институтов? И каков же тогда должен быть их ответ?

Дата добавления: 2015-07-18