Дети неба

Бытует мнение, что небо состоит из множества кусочков - ячеек. Каждая ячейка, это маленькая душа, которой наделяется человек при рождении. В каждом из нас есть кусочек неба – мы его дети...

Посвящается Нике Турбиной (17.12.1974 – 11.05.2002).

Замечательному человеку…

Я не знал её при жизни, видел только лишь статьи,

заголовки и сюжеты в бесконечности сети.

И не видел, как по правде умирали имена –

я лишь молча сидя слушал, как в стихах поёт тоска.

Нике.

Обрывок газеты ошмётком одиночества плюхнулся на землю. Потрёпанные строки грустно смотрели в небо. Они повествовали о каком-то человеке. Вернее, девочке-поэте. Кто она была, и как её звали, этот лоскут бумаги не сохранил.

«В её поэзии - трагедия непонимания: ей проще было говорить с улицей, с телефоном, с золотой рыбкой или тремя апельсинами, чем с родной матерью или еще с кем-нибудь. Подруг у нее не было: "Не дозвонились ко мне друзья - возможно, денег нет..." Ее стихи очень трудно переводить: кроме ритма и рифм надо поймать образ - в нескольких строчках такой концентрат энергетики! Ее стихи невозможно выучить, они входят в подсознание»

Внезапно налетевший ветер яростно взметнул бумагу в небо и прижал молодую пшеницу к земле. Он придушил её дыхание одним махом. Так сильно и долго, словно само небо всей своей грандиозной массой легло на крохотные колоски. Порывы вновь и вновь утюжили поверхность поля под аккомпанемент грохота зарождавшейся вдали бури. Ещё непостижимой, но уже сильной и беспощадной. Сметающей всё на своём пути. Птицы затихли в момент, когда очередной раскат пронёсся над стонущим полем. Небо приобрело багровый оттенок пролитой на асфальт крови. Ещё горячей и жгучей. Такой, что может заставить в страхе отвести глаза. Прочь. Подальше от бьющегося в истерике сердца с задушенной шеей. Когда воздуха катастрофически не хватает, и силы уходят, тонкой струйкой сочась в бездонную пустоту песочных часов. И нет возможности остановить этот стремительный бег материи и времени. Такое небо поистине страшно. Оно проклинает.

Очередной порыв ветра обрушился на поле, заиграв тревожные ноты. То тут, то там вспыхивали и тут же исчезали огромные вспышки молний, освещавших апокалипсическую сцену, где вот-вот должно было разыграться грандиозное действие. Актёры прибыли и занимали свои места. Приготовления завершались. Последние аккорды пронизывали воздух струнами грядущей безысходности. Оркестр разыгрывался перед концертом.

Шум доносился издалека и был ещё слабым. Но уже сейчас было видно, что назревает вселенское горе.

Никогда раньше вода не казалась столь твёрдой на ощупь, как сейчас. Создавалось ощущение, что её тяжёлые объятия пронзали тело тысячью иголок. Словно на теле нет никакой одежды, и каждая клеточка организма ощущает индивидуальный, еле заметный, но резкий и одновременно с тем сильный укол. Мозг в тот момент отказывался воспринимать и анализировать тоннами поступающую информацию – казалось, все рецепторы сошли с ума! Глаза не видели ничего, кроме синей глади перед собой, зрачки были в ужасе расширены до предела, так что в их бездонной темноте могла уместиться вся вода реки без остатка. Последние лучи света лезвиями вонзались в эти распахнутые кольца безумия, пытаясь в последний раз отвести разум от нахлынувшей тьмы сумасшествия. Дыхание рвалось, как старый флаг над тонущим кораблём…

Именно таким кораблём ощущал себя и он – беспомощно двигающимся к неминуемой гибели, но бессильный уже что-либо изменить настолько, что та пелена блаженства, которую в надежде укрыться от ужасающей реальности, расстелил мозг, виделась как нечто невероятно приятное и родное, как нежное облачко где-то далеко в небе – такое лёгкое и невесомое, как первый поцелуй той девочки из восьмого класса… Хотелось повторять его снова и снова, ибо только так момент окончания нехотя, но отдалялся. Пусть и на секунды, пусть на какие-то жалкие мгновения, такие незаметные в будничной жизни, привыкшей оперировать годами и столетиями. Для неё эти мгновения были настолько же несуразными, как для каждого из нас те небольшие кусочки металла номиналом в единичку или двушку, что вечно валяются в кармане. Они незначительны, и даже практически незаметны в сумасшедшем беге жизни.

Они рассеиваются повсюду, где только возможно. Отчаянно ищут своё место в этом мире и надеются, что однажды настанет время, когда вся жизнь замрёт ради одного мгновения и заставит себя оглядеться. Заставит посмотреть на следы, на тот путь, который был пройден, и все те «мелочи», что остались незамеченными или попросту выброшенными за борт, как одинокий взгляд в небо – бессмысленный и бесцельный. Но такой значимый…

Но жизнь не остановилась. Наоборот, она только прибавила ходу и понеслась перед глазами.

Вечер только начинался, и класс постепенно заполняли люди. Именно люди, а не школьники, ибо в том возрасте, когда только-только начинают играть гормоны, когда в какой-то миг девочка за соседней партой предстаёт в невообразимо чарующем свете и мир преображается до неузнаваемости, было большим оскорблением назвать себя ребёнком, нежели сознаться в самом безрассудном проступке, пусть даже не относящемся к тебе самому. Это были люди, взрослые люди. Взрослые по-своему – ровно настолько, насколько это позволяла психика и амбиции. А чего-чего, последних-то как раз было всегда в избытке.

Он стоял у окна, несколько отстранившись от общей массы, которая с шумом занималась последними приготовлениями. За окном уже стемнело, но одинокий фонарь достаточно хорошо освещал участок перед школой, так что «местные мужики» из тех, что считали себя наиболее возрастными из всего отряда резко повзрослевших в классе, бегали подымить чуть ли не на территорию прилегавшего детского сада. Хотя, говоря искренне, бегали – это громко сказано. Соответственно своему «статусу» они скорей вываливались на улицу и вальяжно плыли до темноты. При этом всякий раз, оглядываясь назад. Нет, не потому, что опасались быть настигнутыми кем-то из взрослых и таким образом бесславно раскрытыми – вся картина рисовалась для девочек, которые, впрочем, мало на это обращали внимание, отчего попытки «выпендриться» принимали всё более нарочитый характер и с каждым разом очередная «дымная» раскуривалась всю ближе от ненавистного света. Риск, как говорится, дело благородное, особенно когда оправдан столь прекрасным позывом.

Наблюдая за мерцанием красных огоньков напротив окна, он не мог думать – все мысли были переплетены в один роящийся клубок, поверх которого возвышалась одна, не дававшая покоя уже который день. Она.

Она была первой девочкой в классе, у которой к тринадцати годам уже оформилась фигура и налилась грудь. Эта «особенность» заметно отличала её от общей массы девчонок, которых, как бы это ни звучало, можно было описать одним словом – гладь. Ясное дело эти «глади» были не идеальными, а потому каждая из их обладательниц всеми мыслимыми способами пыталась выставить свои скромные неровности на всеобщее обозрение. Было порой ощущение, что таким образом девочки пытались обозначить своё превосходство над себе подобными и, тем самым, повысить свою значимость в «обществе». И кажется, проблема «дозрелости» волновала и существовала для них только ради этого – парни отдыхали… или нервно курили одну за другой за углом в полном недоумении. Это кто уж на что был горазд. А горазды мальчишки были на многое. Катя…

«Резинка» с ощутимым скрипом натянулась и, издав еле уловимый треск с силой рванула назад… «Проснись!!!»

Тёма резко открыл глаза и неприятно для себя поёжился. Быстро окинув взглядом помещение, он вспомнил, где находится. Коридор больницы мерно дремал в лучах ламп дневного света.

Это был лишь сон, подумал Артём и успокоился. Справа к нему уже приближалась встревоженная медсестра.

«-Ячейка № 3000148, будьте готовы к отправлению!» - донеслось из громкоговорителя, который обычно располагался глубоко в облаках и редко показывался на вид. Внутри меня сразу же всё встало вверх ногами – ещё бы, не каждый день выпадает возможность выскочить на волю. И вот этот день настал, да ещё и какой день, скажу я вам! С утра выдалась чудная погода – солнце по обыкновению взошло рано и первые лучи как раз упали на бескрайнюю поверхность синего моря, где вмиг рассеялись в лазурном цвете.

С высоты всегда было интересно наблюдать за протекавшей под ногами поверхностью планеты. Смотреть, как одни пейзажи сменяются другими, как проплывают один за другим города – то меньше, то больше, как извивается змейкой река или зеленеют посевы на полях.

Иногда случалось видеть, как подо мной разворачивалась истинная баталия земли и неба – когда огромные и чёрные от влаги облака, будучи не в силах более сдерживать всю тяжесть миллиардов капель воды, с облегчением обрушивали их на землю. В этот момент земля начинала хмуриться и паровать, словно отгоняя немилый дождь от своей поверхности, подобно какому-то огнедышащему дракону из старой сказки. Тогда небо решалось немного усмирить землю и расходилось раскатами грома, и раз по разу ударяло вниз стрелами молний, отчего само озарялось лунно-белым светом и на короткий миг становилось совсем добрым и ясным. Но стоило стреле достичь точки назначения и потухнуть, как оно вновь хмурилось, наливалось темнотой и изливало очередную порцию холодного душа на землю. Тогда, видя такую картину неравной битвы, в спор включался гуляка-ветер, который как всегда где-то шастал по своим делам и даже не собирался к центру событий. Не потому, что ему не было до того дела – он не знал, да и просто не замечал. Как обычно происходит при «мирном» разрешении конфликта неба и земли. Но сейчас, когда в ход шли гром и молния, ветер знал, куда лететь. И вот нахлынув, как всегда нежданно, он силой налетал на тучи и прогонял их прочь от промокшей, изнеможенной схваткой (которая, конечно же, была проиграна) земли. Дальше за горизонт, к морям и океанам. Так было и вчера, но не сегодня.

Сегодня я привычно плыл над поверхностью и как обычно тоскливо наблюдал проплывающую под ногами поверхность планеты. До момента, когда раздался динамик. А момент этот был для каждого важным сказать не то слово. Каждый из нас с нетерпением ждал этого голоса в надежде, что именно его номер прозвучит в этот раз и можно будет отправиться в путь. Самому. По-настоящему.

Вечерние лучи солнца одиноко пробивались сквозь зашторенное окно в полумрак спальни. Вдруг тёмное пятно тенью мелькнуло в проёме окна. «Наверное, птица», подумал старик и снова уставился в потолок. Время по-прежнему никуда не торопилось. Оно медленной черепахой ползло в неизвестность.

- Напомни мне, будь добр, сколько лет мы уже разговариваем? – старик ещё раз провёл глазами по потолку. Уже давно не белому, с осыпавшейся штукатуркой и плотной паутиной по углам.

- Ты же знаешь, я не люблю такие вопросы, - был ему ответ.

Старик вздохнул про себя и снова принялся шарить глазами по потолку.

- Послушай, не нужно вздыхать. Не строй из себя последнего несчастного человека на всей планете. Поверь мне, и похуже найдутся.

- Тебе что, трудно?

- Нет, не трудно. Я просто не хочу. И мне уже надоело! – постепенно тон голоса стал повышаться. Но после секундной паузы, вновь вернулся к прежнему состоянию. – Ты каждый день задаёшь мне этот вопрос. И я каждый день отвечаю тебе одно и то же. Неужели тебе самому не наскучило. Если не спится, можем побеседовать. Благо тем для разговора всегда найдётся уйма.

Старик не отвечал. Он всё мерил потолок взглядом.

- Интересно, а какой он на ощупь? А на вкус? – в голосе старика послышались нотки досады и разочарования. – Да, наверное, на вкус не очень. Да и зубам будет холодно...

- Прекрати.

- Однажды в детстве я, было, попробовал сталь на морозе... Ты знаешь, ничего приятного. Ощущение словно...

Голос вновь врезался в рассказ самым грубым образом:

- Прекрати, я тебе сказал! Слышишь?

Глаза судорожно бегали по потолку из угла в угол, явно предвкушая скорую победу. Эх, сейчас бы улыбнуться ещё пошире, подумал старик. Я ведь знаю, что именно ты не любишь. Да-да, знаю. Веки лукаво прищурились.

- Хорошо, - подобно человеку после долгих уговоров, смиренно сказал голос, - Я отвечу на твой вопрос. Только учти – это в посл... А, что тебе угрожать? Что ещё ты можешь потерять – жизни, и той у тебя нет.

Голос ещё чуточку помедлил, чтобы специально потянуть время. Он тоже знал, что было самым страшным для этого тела. Именно тела, а не человека. Время – вот что по-настоящему было важным. И чем дольше оно тянулось, чем дольше приходилось ждать желанного результата, тем страшнее оно было. Особенно для этого старика, лежащего в полумраке маленькой комнатушки с наглухо зашторенными окнами. Вся его свобода была заключена только в этом – во времени. Хоть и его оставалось уже не много.

- Не томи, - словно наказанный за шкоду щенок, взвыл старик, - Не мучай меня.

- Мы разговариваем уже почти двадцать лет с того самого дня как ты... – голос не успел договорить. В коридоре послышалось движение.

- Она одна? – с недовольством спросил старик.

- Похоже, что нет. Я отчётливо чувствую присутствие ещё одного человека.

- Человека? – удивился старик, - Давно ты так не выражался. И почему же, если не секрет?

Голос пропустил укол в свою сторону и всё так же размеренно продолжил:

- Не секрет. Я ощущаю присутствие только физического объекта. Здесь одно из двух – или этот человек при смерти или он катастрофически пьян.

Из коридора донёсся шум упавшей вешалки, приглушённый мат и звук шаркающих по паркету ног.

- Хотя нет, - продолжил голос, - что-то не так.

- Что именно?

- Его душа прячется...

Старик не ответил. Да и что он мог сделать, если даже руками хлопнуть о кровать с досады возможности не было. Они смиренно лежали на посеревшей простыне вот уже который год кряду.

- «Зачем держать таких людей на земле? Они же обуза для всего общества. Они тюрьмы для своих душ, в конце концов! Это ужасно», - будто процитировал голос.

- Что? Ты о чём? – удивился старик. Его встревоженность наростала. Голос молчал. И это молчание не сулило ничего хорошего. – Что ты сказал? Что? – вновь и вновь вопрошал старик.

Наконец голос смилостивился и несколько отрешённо произнёс:

- Это конец.

«-Ячейка № 3000148! В чём дело? - закричал динамик. – «Ячейка № 3000148, срочно на вылет! Опоздание в сотую секунды критично!»

Я вмиг очнулся. Словно пробудился ото сна, и понял, что в который раз замечтался. Эх, моя мечтательность... Вечно, что-то не так! Сколько раз уже приходилось извиняться и оправдываться за излишнюю ветреность перед Главными, сколько пропущенных вылетов пришлось отсидеть в наказание... И вот опять.

«-Ячейка № 3000148! Стартуй, чёрт тебя дери!!!» - истошным рыком разорвался динамик, и стало ясно – медлить больше нельзя. Я со свистом сорвался вниз, даже не получив минимальных директив. Об этом уже не думалось. Все мысли только об одном – как бы вновь не провинится! Ещё одной смерти я себе позволить не мог! Да и мне бы не простили, а тогда... что тогда, даже и думать не хотелось. Одним словом – вечный ужас.

Горячий воздух со свистом проносился мимо. Поверхность давно желанной земли приближалась с каждой секундой всё ближе и ближе. «Наконец у меня будет новая оболочка!» От этой мысли разум кружился с бешеной скоростью, словно карусель. Вся разнообразная реальность сливалась в единую пёструю, разноцветную картинку, завораживающую переплетениями красок и света. В такие минуты радость переполняла до краёв всю мою душу подобно сладостному венгерскому вину в лучах нежного солнца. Ещё секунда. Ещё одна.

– Катюша, милая. Просыпайся, дорогая – чья-то рука дотронулась до бледного лица Кати – Всё в порядке, худшее уже позади. Ты слышишь, Катя? Слышишь? У тебя мальчик! У тебя мальчик!

Катя не ответила. Голова шла кругом, и тело отказывалось подчиняться. Она даже не открыла глаз. Настолько разбито было её состояние.

– Хорошо-хорошо, милая, поспи. Ты ещё очень слаба.

Полная женщина в белом халате ещё раз провела ладонью по холодному лбу Кати и удалилась. Новоиспечённая мамочка была ещё очень слаба, чтобы адекватно воспринимать происходящее вокруг.

– И как она? – на выходе сестру поджидал встревоженный Артём, - С ней всё в порядке?

- Да, всё нормально. Она спит.

«Мне казалось, что я бесконечно всеми любима. Что так будет всегда. И только ночные звуки настаивают на одиночестве и трагическом конце – голос не отпускает меня ни на миг»

День начался вполне обыденно. Дождавшись своей очереди, я ринулся вниз. Дело предстояло плёвое – продержаться в оболочке нового человека до момента расставания с материнским телом и проследить, чтобы это расставание прошло без каких-либо осложнений – непредвиденные обстоятельства были не нужны. Далее меня должна была сменить подготовленная ячейка и на этом всё, миссия заканчивалась. В общем, ничего сложного, но ответственность была неимоверная. Рождение нового человека всегда казалось чем-то волшебным и чудесным. Таким, что само по себе наполнено особым божественным чудом, а потому требующим повышенного внимания. Хотя на самом деле, этим чудом и была моя работа – как по мне так достаточно тривиальная и неинтересная. Принять и передать – вот и всё.

С приближением к поверхности, воздух становился всё теплее и плотнее. Он уже не мягко обтекал меня, а пытался обжечь, остановить моё движение, словно говоря, не нужно, там внизу ничего хорошего нет. Там только борьба и разочарование. Бесконечные войны за ресурсы и лучшее место под солнцем, выдуманное лишь для того, чтобы лишний раз потешить своё больное самолюбие. Доказать миру самостоятельность своего бытия. Глупые люди давно потеряли истинный путь в жизни. Все настоящие ценности давно подменены меркантильными потребностями. И самое главное, они забыли о небе. И небо оставило их. И хотя, я давно потерял интерес к этим двуногим убийцам – работа есть работа. Их чёрные помыслы и деяния, отравляющие небесную чистоту навеки отвернули мой взор.

Но цель была поставлена. Не выполнить её означало нарушить течение жизни. Что было совершенно непозволительно.

По пути к земле меня нагнало чёрное пятно и, пролетев мимо со свистом стрелы, ринулось дальше. По мне пробежал резкий холодок. Такой, как когда человек, стоящий на дороге, в миг осознаёт, что пролетевшая мимо машина прошла в каких-то сантиметрах от него. Это чувство страха приходит уже постфактум, в момент осознания всей ужасности ситуации, которой по великому счастью не суждено было случиться, но всё же. Вот и меня охватил этот приступ понимания.

«Снова эти «нулевики» - подумалось мне, - «Видно, кто-то добыл свои последние минуты на земле и ему пора возвращаться домой. В небо»

«Нулевики» существовали у нас по одному экземпляру в каждой сотне ячеек, и предназначались для переправки освободившихся от оков тела душ назад. Вообще, работка была довольно скверная – каждый раз наблюдать за расставанием души и тела, да ещё и перерезать последнюю нить, связывающую их жизнью... Это вам не торт на празднике резать. А потому, занимать должность «нулёвки» не хотел никто, за редким исключением отдельных помутневших душ, чьи прежние хозяева совершили насильственную смерть либо сами наложили на себя руки. Таким «чернушкам» подобная работа как раз была на пользу – можно было быстро отмыться от грязи и не отстаивать в миллиардной штрафной очереди долгие годы, а то и столетия. Их боялись и сторонились. А мне было интересно. И я кинулся вдогонку.

«А ведь сегодня по плану не было смертей» - тут же мелькнуло в голове, - «Значит, что-то случилось. Иначе эта «нулёвка» так не торопилась бы и обязательно перекинулась парочкой фраз. Это у них за милую душу. Пожаловаться, что доля тяжела и несправедлива, работа так вообще полная..., а работать надо и т.д. Вообще, эти «нулёвки» любили найти свободные уши и от души поездить по ним – такой уж был у них общий характер. Словно как у людей – все, кто хоть раз побывал за решёткой, навсегда меняют свои говор, мировоззрение и ценности в жизни. Вот и у нас были, можно сказать, свои небесные «осуждённые».

Я рывком ринулся вслед и уже на подходе к земле смог почти настичь «нулёвку». На разговоры времени не хватило, ибо перед глазами открылась печальная картина, и я резко дал по тормозам. На подоконнике с внешней стороны окна стояла молодая девушка, лет двадцати пяти, с явными намерениями ступить в пустоту неизвестности и тишины. Это легко читалось по её стеклянным глазам и учащённому сердцебиению.

Ветер безжалостно рвал её волосы и хлестал ими о стекло. Стекло, которое в тот момент было последним оплотом и опорой этой меркнущей жизни. Оно вбирало в себя все тяготы и боль происходящего и, вместе с тем, отталкивало холодом своего прикосновения. Казалось, сама смерть вселилась в оконную раму всем своим величием и безысходностью, леденящим трепетом и, одновременно, таким желанным освобождением.

Всего этого не могла видеть толпа, что собралась у подъезда, но отчётливо ощущала ладонь девушки, отчаянно хватавшейся за последнюю, пусть призрачную, но, всё-таки, надежду на спасение – это безмолвное и холодное полотно. И хоть стекло было и прозрачным, и легко, без каких-либо препятствий пропускало сквозь себя и свет, и жизнь и время, иногда, когда солнце заигрывало переливами радужных красок, именно тогда, оно становилось живым и радостно воспроизводило мир вокруг. Переливалось волнами красок, то, затихая, то вновь взрываясь фонтаном невероятных смесей, отражая всю полноту жизни – незаметной и бесконечной. Всё то, что незаметно взору суеты и спеха. Всё, чего лишены глаза тысяч, миллионов людей, бесцельно торопящихся изо дня в день из ниоткуда и в никуда, по бесконечным хитросплетениям лабиринтов улиц и городов. Никто не был в состоянии просто остановиться и замереть на секунду в том чарующем миге прекрасного действа, что ежесекундно разыгрывала жизнь в этом огромном театре под названием мир.

Лишь стёкла молчаливо ждали своего часа. Каждый день, каждую минуту и секунду, они трепетно ловили мельчайшие блики света на себе и пытались ожить. Вырваться из пут сна и незаметности безжалостной прозрачности, которая не желала видеть никого и ничего в своей бескомпромиссной непорочности.

И окна не желали мириться с такой участью. Они пытались показать, донести до зрячих и, одновременно с тем, всё же слепых глаз ту великолепную прелесть сущего, что пестрила вокруг мимо бегущих взоров людей и душ.

Но мой взгляд привлекла больше не она, а та, что сидела на окне рядом с ней и равнодушно всё это созерцала. Её душа.

По лицу Кати прокатилась очередная капля морозного пота. Боль усиливалась, и крик рвал грудную клетку. Сознание предательски отказывалось оставаться «на линии» и оттого глаза уже не воспринимали картину происходящего, а лишь изредка схватывали отдельные кадры – белые халаты, взволнованные лица да резко бьющее мерцание ламп магистрали коридора. Всё словно сливалось в одну большую карусель, где границы материи стирались, а разум помутился, и казалось, будто реальность перестала существовать, и на смену ей пришло что-то неизвестное и непонятное, что-то новое – но, одновременно с тем, близкое и до жжения в крови родное.

С последним ударом всепоглощающей боли, пронзавшей тело от головы до пят, буря вмиг улеглась, и сознание окончательно отключилось. Изнеможенное тело с облегчением бессильно погрузилось в сладкие объятия сна. Катя мирно засопела...

Я пристально посмотрел на девушку. Её жизнь висела на волоске и вот-вот могла оборваться. Тонкая ниточка связывала её с этим миром, которому принадлежало только тело, но не душа.

Я не верил своим глазам. Как же так? Неужели она решила покинуть оболочку и обречь себя и её на забвение? Я прыгнул на окно и сел рядом с ней:

- Что ты творишь? Ты разве не знаешь, что будет с тобой после? Она не ответила. А только таким же равнодушным взглядом посмотрела на меня, а потом вновь перевела взгляд на девушку. Я в ужасе смотрел на неё, - Ты же очернишь себя и станешь «нулёвкой»! Слышишь? Зачем ты так поступаешь?! – мои слова сорвались на крик. Этот факт видно немного привлёк её внимание, и она взглянула на меня.

- Привет, меня зовут Миа. А как тебя? – мило спросила душа, словно мы сидели не на краю окна у ног гибнущего человека, а где-то среди облаков и беззаботно беседовали о красоте утреннего неба в лучах рассвета.

- Да какая разница, как меня зовут!!! – вновь закричал я и бросил резкий взгляд на девушку. По всему было видно, что держится она на честном слове, и в любой момент может двинуться вперёд, сделав тот последний шаг в жизни, после которого всё сущее на земле исчезает в небытие. По крайней мере, для этой оболочки. Ведь всякий раз при смерти умирает только лишь человеческое тело и никак не душа. Душа бессмертна, о чём позаботилась ещё при рождении матушка-планета. И дело здесь не в эгоизме или иронии. Люди тоже приобретают себе множество различных оболочек разных форм, размеров и назначений. И всякий раз, когда та или иная оболочка исчерпает свой ресурс или попросту надоедает, человек вправе от неё избавиться. Бесследно и безнаказанно.

Но то люди, им позволено вольничать. А душе, душе подобных свобод не дано, ибо она, получая новую оболочку и покидая место на небе, заполучает в свои руки жизнь и судьбу человека, которую им предстоит прожить вместе до конца. Предписанного конца.

- А всё-таки, как тебя зовут? – Миа снова отвлеклась на меня. Создавалось впечатление, что она уже и думать позабыла про свою оболочку, которая вот тут, совсем рядом, стояла на краю окна в шаге от смерти. В одном единственном и самом коротком шаге в жизни. – Я знаю, что у нас нет имён, а только номера. Но ведь это так скучно, правда? – не унималась она, - Я вот, например, выдумала себе имя Миа. Вроде бы ничего, ты так не считаешь? Как бы то ни было, это всё равно лучше банального «Ячейка № 2997881». Как же я ненавижу этот номер! – выпалила она.

Под окнами уже собралась внушительная толпа людей. Как и полагается, большинство толпилось у самого здания с высоко запрокинутыми головами и выпученными глазами. Взгляд медленно скользил по лицам встревоженных людей, пока не наткнулся на пустое место справа от всех. Люди плотно жались друг к другу по левую сторону. Никто не решался сделать шаг вправо, туда, на свободную площадку. Что-то им мешало. Что-то такое, чего им было не увидеть и не понять. Стадом ничего не понимающих овечек, люди жались в кучку и раз за разом натыкались носками на ноги соседей и сторонились пустоты. Они толкались как густо насаженные сосны. Кололи друг друга и мешали дышать, отчего становились ещё более раздражительными и нерадивыми.

А в том месте спокойно стояло тёмное пятно. «Нулёвка» терпеливо ждала своего часа, перебирая острыми пальцами. Конечно, она знала, что никто не осмелиться подойти ближе. Все души, что сейчас находились в телах людей, не рискнут приблизиться к ней раньше срока.

- Э-э-й, ты слышишь меня? – я вновь услышал голос Мии. – Ты так и будешь молчать? – с некоторой обидой сказала она. – Если бы ты знал, как это ужасно постоянно быть одной. Когда изо дня в день только и делаешь, что молчишь, молчишь и молчишь. Это очень удручает, – добавила она.

«И всё время писала стихи - на клочках бумаги, на обрывках газет»

Я не отвечал. Всё моё естество было поглощено этой девушкой, что стояла на пороге жизни. Знаю! Такого делать нельзя и мне непременно за это влетит, но иначе было никак. Я впрыгнул в распахнутую грудь девушки и тут же камнем полетел вниз! Столько тяжести и болезненной пустоты было в этом маленьком человеке. Я падал, казалось целую вечность. Колодец не имел горла, и не было видно и дна. Холодные каменные стены не имели ни единого выступа или просвета – поверхность была абсолютно ровной и гладкой, как бок огромной рыбы, буравящей водную твердь. Я летел в бесконечность и хватался за камни, отполированные годами туги и горя. В глазах мелькали кадры жизни этого человека. Вот момент рождения. Рядом душа – та Миа, что сейчас сидит рядом на подоконнике, ещё не принявшая новую оболочку, но уже с грустным и почти безразличным взглядом. Неужели она знает? Знает, что так всё и закончится. Нет, вот она влетает в тело младенца и сразу же растекается жизненным светом – ребёнок подал признак жизни и закричал. Следующий пролёт уже о детстве. Об обычном детстве простого человечка дошкольного возраста. Со своими мыслями, первыми серьёзными рассуждениями, страхами и переживаниями... В этот момент картинка смазывается, превращается в непонятное пятно красок с размытыми очертаниями и контурами. Здесь что-то пошло не по программе... Но что? Картинка всё больше превращается в однородную массу без наполнения и смысла – эта часть памяти нарочно скрыта. От кого? И зачем?

Ответ выплёскивается в следующем образе. Я вижу, как девочке аплодирует огромная толпа людей. Все они находятся в большом зале – то ли дворца, то ли театра, и Нике, стоящей перед публикой на сцене торжественно вручают статую золотого льва. Публика взрывается бурными овациями, вновь и вновь вызывая улыбку на юном лице. Ника чувствует себя на седьмом небе... «Стоп! Что за имя?! Откуда я могу его знать?» - от этой мысли меня бросает в холодный пот.

- Кто ты? – раздался грустный женский голос, - Зачем ты пришёл? Уходи, здесь тебе не место, - снова послышалось откуда-то сверху и одновременно отовсюду.

«Неужели она знает» - промелькнуло в голове. – «Тогда как? Как человек, находящийся перед порогом смерти может...». Мысль не успела добежать конца.

- Может, - сказал голос, - Я вижу и знаю, зачем ты пришёл, Тео.

«Тео?» - Как?! Откуда она знает моё второе имя? За этими размышлениями я совсем не заметил, как прекратил падать, и просто парил в пустоте меж круглых стен. Только теперь я смог разглядеть небольшую веточку ивы, что тонкой нитью свисала со стены и мягко поддерживала меня на весу.

- Или может тебе больше нравится твоё истинное имя, Ячейка №3000148? Можем и так, - вновь послышался голос Ники, - Но ты напрасно пришёл. Для меня уже всё кончено и ничего не изменить. Этот мир стал чуждым мне ещё с детства своей алчностью, бесконечной многоликостью, ложью, корыстью и лицемерием.

А ведь я не хотела такой жизни! Я была ребёнком и всего-то. И вдруг появился этот голос. Каждую ночь он доводил меня до помешательства своими речами. Каждую ночь я боялась закрыть глаза – голос ждал. Он ждал, когда я останусь одна, чтобы вновь мучить меня разговорами.

Я почти не сплю, в страхе, что внезапный удар в спину вновь произойдёт неожиданно. Это сводит меня с ума.

Когда мои ровесники даже и не подозревали о существовании такого слова, астма поедала меня изнутри. Сколько себя помню, я никогда не расставалась с ингалятором – в любой момент мог случиться приступ удушья. И как назло, они происходили по ночам. И так четыре года подряд. Сначала я просто слушала тишину. Потом появился этот голос. Строчка за строчкой приходили стихи. Медленно, чтобы я успела запомнить.

На бумаге как-то сами собой складывались и расцветали рифмы, смысл которых мне был не доступен. Как цветы по весне, только серые и безжизненные. Несколько странные и непонятные, особенно учитывая тот факт, что выходили они из-под руки восьмилетнего ребёнка.

Все они были только об одном – одиночество и смерть.

Я чувствую, как начинаю пропитываться окружающей меня атмосферой безысходности. Становится по-настоящему жутко. «И как этот человек столько лет живёт со всем этим ужасом?» - словно из подводных глубин, подобно давно забытому утопленнику, всплывает тяжёлый и так неуместный вопрос. Я ужасаюсь его циничности, а больше того, что он родился в моей голове. Ответ появляется в ту же секунду, и, ухватившись за руки мертвеца, с силой уходит под воду, уволакивая за собой недвижимое тело. Волна накрывает обоих и снова наступает тишина.

Сразу за ними перед моими глазами проносится лента – «Я буду умирать много раз, а уйду в свои двадцать семь», – и, тут же исчезает где-то в бездонной темноте. Я с удивлением смотрю ей вслед.

- Не нужно удивляться, - раздался голос, - Да, я ещё в детстве знала, что так и произойдёт, - подытожил голос. – Я знала, что никогда уже не буду жить, как прежде – так же легко и беззаботно. Многие, кто окружал меня, сулили мне большое будущее, полное успеха и славы. Но моё время бежало быстрее, и финал наступил слишком скоро. В восемь лет я познала сладостный вкус славы, и уже в тринадцать мне довелось ощутить на себе, что такое полное забвение.

Время неумолимо бежало вперёд. Колёса с пронзительным стоном резины отчаянно цеплялись за асфальт. Артём торопился. Он не смотрел ни на спидометр, ни на знаки, усеявшие обочину. Вдавливая педаль газа в пол, он лишь краем сознания улавливал истошный рёв старенького мотора объёмом один и три литра. Все мысли были заняты одним – как бы поскорее добраться до приёмного пункта. Главное успеть. Всё остальное не важно.

На заднем сидении выла от боли Катя. Ей рожать было ещё через две недели. Так прогнозировали врачи. Схватки начались преждевременно. Ей срочно надо было попасть в больницу.

Машина неистово пожирала расстояние.

- Потерпи, милая. Потерпи. Скоро будем на месте, - бросил через плечо Артём, – ещё чуть-чуть.

Артём с Катей поженились недавно. Хотя и знали друг друга много лет. Практически с самого детства они были неразлучны.

И сразу решили поселиться подальше от больших и шумных городов. В селе. Среди чистой природы и здоровых нервов. Теперь это играло злую шутку.

До ближайшего города, где была больница с роддомом, было около 80 километров пути. В нормальных условиях это расстояние преодолевалось в течение полутора часов максимум. Этого времени было с лихвой, чтобы спокойно, не нарушая правил, и с комфортом добраться до города. Но не в этот раз. Сейчас не было и этого времени.

Когда до города оставалось чуть менее двадцати километров мотор внезапно начал чихать. Обороты резко упали. Дорога как раз пошла в гору. Артём резко бросил взгляд на приборы. Нет! Не может быть! Только не сейчас. Не в такой момент! Почти воем застонал про себя Артём. Стрелка указателя бензобака замерла на нуле. В душе похолодело. Набранной скорости хватило, чтобы преодолеть возвышенность, на которой машина благополучно встала. Лампочка-индикатор пылала ярко-красным огнём.

Ещё перед выездом Артём обратил внимание на её мерцание – первый признак того, что в баке оставалось критически малый объём топлива. Но время поджимало, и на заправку Тёма решил не заезжать. По старому опыту этого количества бензина должно было хватить аккурат на сто километров. Не хватило. Ускоренная езда, постоянная работа двигателя в красной зоне тахометра плюс хаотичное переключение передач и нервозность за рулём сделали своё чёрное дело – бензин иссяк раньше времени. И теперь машина безжизненным куском металла застыла у обочины. Замигали аварийные огни.

Тем временем уже стемнело. Люди и автомобиль остались в полной темноте, предоставленные самим себе.

Дорога, соединявшая центр и небольшой микрорайон к югу, обычно была довольно оживлённой. Но, как часто бывает в такие моменты, закон подлости имел место быть. Дорога была пуста.

Артём выскочил из машины и кинулся к задней двери. Замок с хрустом расцепил свои объятия. Катя цепко сжимала подушку сидения. Пальцы побелели от напряжения. Местами ткань чехлов порвалась.

- Что случилось? – выплеснула Катя. Дыхание было частым и тяжёлым. Она судорожно хватала ртом воздух.

- Ничего. Ничего, Катюша. Ты только не волнуйся.

Артём пытался поддержать Катю в сознании.

- Скоро поедем, - с надеждой сказал Тёма и посмотрел на темень дороги. По-прежнему машин не было.

- Что случилось, - вновь повторила девушка.

Артёму не хотелось отвечать. Ведь это было полным и безоговорочным признанием своей безалаберности. Ведь такое могло произойти! И на его беду произошло. Сколько раз Катя ему говорила, чтобы следил за машиной. Сколько раз твердила, что нужно думать наперёд и всегда возить с собой хоть маленькую канистру на пять литров. Так, на всякий случай. Но тогда об этом не думалось. Всякий раз, отмахиваясь рукой, Тёма надеялся, что пронесёт. И вот теперь не пронесло.

- Да что произошло?!

- Похоже, кончился бензин... – негромко и постыдно произнёс Артём.

- Что?

Катя задыхалась. Сердце колотилось в груди как сумасшедшее.

- Что ты сказал?! Идиот! Я же тебе... – она не смогла договорить. Очередной приступ схваток перебил дыхание. Катя протяжно взвыла от боли.

- Катюша, - начал Артём, - Катюша, милая, прости. Прости меня, – виновато попросил он. – Я сейчас выйду голосовать. Кто-то остановится. Непременно остановится. Ты только потерпи.

Катя не ответила. Сил на споры и препирания уже просто не оставалось. Ей с трудом удавалось держаться в сознании.

Вынырнув из машины, Артём открыл багажник и достал знак аварийки. Он хорошо отражал свет в темноте и потому мог быть отличным сигналом о помощи. Выйдя на дорогу, Тёма замер в ожидании. Дорога молчала. Сумерки ровно легли на землю плотным покрывалом.

Пятнадцать минут ожидания, что пришлось просидеть на дороге до появления первой машины, показались вечностью. Артём уже не знал, куда себя девать. Его разрывали на куски мысли о своей неосмотрительности и чрезмерной самоуверенности.

Артём не сразу и понял, что подъехала машина. Он уже настолько глубоко погрузился в свои раздумья, настолько сильно себя упрекал, что не замечал ничего, что происходило вокруг.

Шипя пневмотормозами, у обочины остановился старенький ЗИЛ. Та ещё машина. Сколько водителей проклинали его за несуразную кабину и тугой руль. Перейдя на нейтраль, он окончательно замер, и теперь звонко молотил холостыми оборотами. В кабине зажёгся свет, из окна высунулся водитель.

- Эй, пацан, случилось чего? – спросил он.

Артём не ответил. Он просто не слышал. Голова всё ещё была забита мыслями о конце света.

- Эй, ты. Слышишь меня? – вновь окликнул его голос из грузовика. – Что за идиот, - недовольно бубня себе под нос, шофёр вылез из ЗИЛа и направился к Артёму, сидящему прямо на асфальте.

- Ну, ты, полоумный, чего расселся? – мужик толкнул его в плечо. – С ума сошёл, что ли?

Только теперь Артём поднял глаза в его сторону.

- Слышишь? Говорю, случилось чего?

- А? Да! – сознание Тёмы стало немного проясняться, - Да, случилось!

В глазах загорелся огонёк надежды. Резко вскочив на ноги, так что водитель грузовика даже немного испугался и дёрнулся в сторону, Артём бросился пересказывать ситуацию. Он сильно волновался, оттого рассказ получался рваный и трудный к пониманию. Несколько раз ему приходилось делать передышки и заново собираться с мыслями. Эмоции давили одну другую. В итоге водитель его перебил. Артём не унимался. Сильно взяв его за плечи, и его хорошенько встряхнув, водитель вновь усадил горе-отца на дорогу.

- Ясно, - сказал незнакомец, - тебе нужен бензин.

От этих слов Тёма широко раскрыл рот и вытаращил глаза. Голова окончательно прояснилась. Только теперь он смог рассмотреть того, кто присел на корточки перед ним. Это был мужчина лет пятидесяти семи, а то и больше. С седой головой и морщинистым лицом, усеянным наверное недельной щетиной. Голубые глаза излучали неописуемое чувство опыта и силы.

Водитель потянулся в карман и достал мятую пачку сигарет. Самых обычных без фильтра, дешевле которых на рыночных прилавках были разве что самокрутки. Достав одну и постучав одним краем по пачке, он чиркнул спичку и закурил.

- Я дам тебе бензину, вот только станет ли твоя легковушка его есть? – посмотрел на Тёму водитель.

- У меня ведь бусурман на колёсах. А этим ребятам выше семьдесят шестого не полагается, – то ли пошутил, то ли съязвил он и глянул на свой грузовик.

ЗИЛ тарахтел в одиночестве, мерно потребляя вышеупомянутое пойло. Явно короткая выхлопная труба всё время сбоила и издавала оттого противное бульканье.

- Посадить твоё благоверную ко мне и отвезти ЗИЛом, - задумчиво проговорил шофёр, - Вряд ли это поможет.

Привстав и заглянув в салон, он сочувственно покачал головой.

- Не успеем.

Он вернулся назад и снова присел.

- Ей, поди, уже рожать через минуту.

Встревоженный взгляд лёг на его лицо. Тёма вскочил на ноги и бросился к жене.

- Катюша, как ты?

- Плохо, - еле слышно прошептала Катя.

- Потерпи. Сейчас поедем.

Катя не ответила, а лишь глубоко и тяжко вздохнула. Одной рукой она продолжала изрывать в клочья седушку. Другой держалась за живот.

- Здесь мы принять роды тоже не сможем, - послышалось из-за спины.

Артём, не высовываясь из машины, повернулся к головой к двери.

- Так что же тогда? Что нам делать? – в истерике закричал он.

Спокойствию шофёра в этот момент можно было только позавидовать.

- Что ж, - вздохнул тот, - будем лить тебе семьдесят шестой. Будь с женой, я сейчас.

Водитель развернулся и направился к грузовику. Запрыгнув в кабину, он заглушил двигатель. Монотонный рокот прекратился. На дороге вновь воцарилась тишина. Лишь пару раз мимо пронеслись машины, оставив за собой шум и запах жжёного бензина. Красные огоньки далёкими звёздами исчезали за горизонт.

Достав шлангу и пятилитровую канистру, водитель подошёл к баку. Сколько там у меня осталось? Крутилось в голове. В темноте не было видно, что ЗИЛ был с будкой вдоль которой красовалась яркая реклама одного из мясоперерабатывающих комбинатов области. Машина шла с рейса в парк. Бак был уже почти полностью сух.

Отвинтив крышку, водитель сунул шлангу в бак и пару раз попробовал всосать в неё остатки топлива. Тонкая струйка яда побежала по маленькой артерии.

Как и предполагалось, бензина осталось совсем малость. Даже канистра на пять литров набралась чуть выше половины.

- Надеюсь этого хватит, - сказал водитель, протягивая канистрочку Тёме.

- Больше у меня нет. Всё высосал.

Артём схватив канистру подбежал к машине. Судорожно вылив содержимое в бак своей девятки, он открыл капот и пару раз подкачал насос, чтобы заправить карбюратор. Все действия совершались на полном автомате. Времени на раздумья просто не было.

- Что ж, пробуй, - сказал шофёр, - Авось и проглотит, окаянная.

Артём повернул ключ зажигания. Аккумулятор натужно начал вращать коленвал. Хоть бы этот ещё не сел! Мотор судорожно пытался ухватиться за питьё и нудно выл. Внезапно сердце ожило. Лёгкая дрожь пробежала по всему кузову и выскочила прочь из выхлопной трубы порцией густого дыма. Чертыхаясь и чихая, мотор степенно переваривал низкокачественный бензин.

- Есть! – заликовал Тёма, - Есть! Завелась родная!

Он с нежностью погладил обод руля. Казалось свершилось чудо, которое ещё пару минут назад было таким недостижимым. Широко распахнув водительскую дверь, тёма бросился обнимать неизвестного спасителя.

- Спасибо, батя! – закричал Тёма.

- Да что там, - смутился водитель, - ради такого ведь дела...

- Нет, ты что! – запротестовал радостный Артём, - без тебя я бы точно удавился здесь на месте!

Радость действительно била через край. Артём уже не помнил о невзгоде, выпавшей ему на пути. Он как мальчуган, получивший долгожданный пистолет или машинку в подарок, неистово теребил старика. Он даже забыл о вежливости к старшему и не замечал, как обращался на ты. А ведь этот водитель годился ему в отцы.

- Ладно, хватит, - наконец перебил его тот, - тебе ещё жену в роддом везти. Или забыл уже? – снова или с иронией, или с упрёком заметил водитель.

И вправду, за всей этой суматохой Тёма и думать позабыл про свою Катьку. Всё эта его разболтанность. Сколько раз ему приходилось из-за этого страдать.

- Но, как же Вы? – наконец сообразив что к чему, спросил Артём.

- Да ничего, не впервой.

- Но, это же был весь бензин.

- Не волнуйся за меня. Ещё раз тебе говорю. Езжай! - прикрикнул водитель и толкнул его к машине.

Артём машинально повиновался и сел за руль.

- Я вернусь, - сказал он. – Обязательно вернусь как всё уладится.

- Да едь уже! Не то твоя жена так тут и родит.

- Я вернусь. Подождите. – уже отъезжая бросил Тёма.

- Давай.

- Куплю бензин и вернусь!

Недовольно тарахтя девятка отъехала от обочины и уже стала набирать ход, как вдруг остановилась. Шофёр замер в нервном ожидании. Неужели не поедет?

Лампа заднего хода загорелась, и машина начала сдавать назад. Подъехав ближе, она резко остановилась, прописав четыре полосы. Тормоза цепко зафиксировали колёса.

- Что такое? – шофёр подбежал к машине.

Из распахнутой двери выскочил взволнованный Артём.

- Не едет? Вот капризная! А бензин, какой, эх... – удручённо вздохнул старик. – Так и знал...

- Нет, - перебил его Артём, - Всё нормально. Едем.

- Тогда что?

- Жена приказала вернуться.

Шофёр заглянул в салон. Катя слабо приоткрыла глаза и снова тяжело вздохнула.

- Спасибо Вам. Большое спасибо, - еле слышно проговорила она.

- Что ты, милая! Что ты! – запротестовал старик. – Тебе не об этом сейчас надо волноваться.

- Нет, если бы не Вы, неизвестно, сколько бы нам пришлось ещё здесь стоять, - голос Кати надорвался. Очередной приступ режущей боли заставил её поморщиться. Мужчины тревожно дёрнулись к ней.

- Всё нормально, - чуть переведя дух, успокоила она.

- Доченька, едьте. Времени нет.

Старик посмотрел на Тёму и повелительным движением глаз указал на руль. Артём молча повиновался.

Катя вновь посмотрела на старика.

- Ваша доброта не забудется и Вам вернётся. Помните вечные слова поэта:

«Не забывайте добрые слова,
И добрые дела,
Не засыпайте хламом...»

Катя не договорила. Зубы жёстким заслоном преградили путь словам. Новая волна боли накрыла девушку.

- Ну, что, едем? – несколько глупо спросил Тёма.

- Давно пора, - укорил старик.

Он снова посмотрел на девушку. Она продолжала пристально смотреть ему в глаза.

- Не забывайте...

- Хорошо, не забуду, - улыбнулся водитель.

- Вот и хорошо, - успокоилась Катя и на её лице тоже проблеснула лёгкая улыбка.

- Так сказала когда-то одна поэтесса. Жаль, не помню уже, как её зовут, - грустно сказала Катя. – А ведь человек была великий.

Девятка, взревев мотором, прогребла гравийную крошку и понеслась в даль. На дороге вновь воцарилась мирные тишина и спокойствие.

Знаю, подумал старик и пошёл к своей машине. Открыв тяжёлую дверь, он залез в кабину, и устало плюхнулся на сиденье.

- Её имя Ника... – тихо прошептали обветренные губы.

Старик вновь закурил и посмотрел на часы. Это были старые трофейные часы, которые ему подарил ещё дед перед смертью. Помимо самого циферблата со стрелками, в них был встроен календарь. Дни недели отображались в маленьком окошке слева от центра сокращениями на немецком языке.

Несмотря на почтенный возраст, свою работу они выполняли исправно, монотонно чеканя секунды и отсчитывая нескончаемый бег времени.

Стрелки показывали половину девятого вечера. В окошке слева стояли две буквы Sm. Суббота.

Я всё ещё нахожусь в подвешенном состоянии. Меня раздирает желание помочь этому человеку, но я понимаю, что не могу. Единственно, что в моих силах, это просто быть здесь. Быть рядом с ней и слушать.

Невесомая рука легла на моё плечо. От неожиданности я резко обернулся. Предо мной стояла маленькая девочка в светлом сарафане.

- Не стоит бояться, - сказала она, чуть улыбнувшись. – Знаю, ты не в силах мне помочь. По большому счёту, мой финиш уже близок. Но ты не ушёл. И я хочу тебе кое-что показать.

В её глазах, больших и выразительных, как-то по-настоящему светилось тепло души, которой у неё уже не было. Этот огонёк завораживал меня всё больше. В голове вертелось недоумение – откуда этот маленький человечек находит силы улыбаться. Будучи на краю бездны, она не прекращала бороться, хоть и знала, что всё решено. Что ничего уже не изменить, и все её потуги бессмысленны и жалки. Нет, было что-то в ней такое, чего зачастую не хватает взрослым. Что-то, что заставляет идти сквозь огонь, бросать себя вновь и вновь в бурлящий водоворот безжалостной жизни, где выживает только по-настоящему сильный и смелый. Этим чем-то была пустота. Пустота, заполнявшая её сердце и разум. Бесконечная пустошь, которая требовала новых жертв, новых впечатлений и свершений. Требовала заполнения чувством необходимости людям, миру, себе.

За размышлениями я не замечаю, как, взяв меня за руку, маленькая Ника устремляется вперёд, в открытую в стене дверцу. Свет по ту сторону вселяет надежду и тут же её отнимает. За дверью всё так же темно и одиноко. Только далеко на высоте располагается мерцающая вывеска: «Взрослые чувства, зарифмованные маленьким ребёнком – это уже само по себе сенсация. Что уж говорить о теме – отчётливое понимание последних мгновений человеческой жизни, неуёмная тоска и боль». Мы приближаемся ближе, и надпись, изменив форму и цвет, проплывает над нами большим кораблём. Отчётливо слышен звук работающего мотора. Лопасти меланхолично вращаются в воздухе. Он плывёт долго и важно. С бортов доносятся многократные звуки восхищений. Овации и восторг пассажиров заглушают неторопливую тихую мелодию. По всему видно, настроение у всех приподнятое.

Мы ещё немного проходим вдоль киля и оказываемся рядом с огромной сценой. Я стою за какой-то тёмной фигурой и практически ничего не вижу. Внезапный гудок определяет моё местоположение – я на корабле.

На сцене начинается движение и мой взгляд замечает ту девчушку, что была всё это время рядом. Я торопливо оглядываюсь и натыкаюсь на впереди стоящую фигуру – девочки нет. Фигура с недовольным ворчанием глянула на меня через плечо. Я замер – передо мной стояла Миа... Душа девочки! Но почему здесь, отдельно от тела и... – самое ужасное – чёрная! Миа ещё раз гневно глянула на меня и поспешила ретироваться. По всему видимо, она меня не узнала. Или быть может, не знала?

Сцена вновь оживает. Вот маленькая девочка у микрофона, крепко стоя на детских ногах, гневно бьёт воздух кулаком. Она что-то эмоционально и очень чувственно рассказывает. Быть может, читает стихи? Мне не слышно. По бурным волнам, сотрясающим воздушную твердь, ясно, что слова тяжелы и весомы. Девочка раз за разом прищуривает глаза, делает большой тяжёлый вдох и снова бросается в вихрь произведения. Слышно как ткань груди туго натягивается парусом в момент свирепой, безжалостной ко всему бури. Как трещит по швам её разум в попытке противостоять столь сильному напору чувств и эмоций. Этому могучему потоку слов.

Сцена совсем рядом, но голоса нет. Губы рьяно выплёскивают слова, сотрясающие пространство. Люди в зале с замиранием сердца ловят каждый звук, каждое движение юного творца. Аплодисменты не стихают, зрители приветствуют Нику стоя. Мне слышны все их голоса, и даже мысли. Но стоит заговорить поэту, как все тут же умолкают. Я смотрю немое кино, в котором без звука играет лишь один актёр. Но, почему? Что не даёт говорить голосу Ники?

Очередной взрыв оваций вырывает меня из раздумий. Я смотрю на сцену как раз в тот момент, когда Нике торжественно вручают статую золотого льва – очевидно, какая-то значимая награда. Зал вновь аплодирует стоя.

Я пробегаю взглядом по всем присутствующим. Люди хорошо одеты и по всему видно, что все они представители интеллигенции. Зал постепенно утихает, публика медленно просачивается к выходу.

Я вновь чувствую прикосновение руки – Ника снова рядом. Она стоит рядом, но смотрит сквозь меня. Её взор устремлён к сцене, которая подобно сказочной поляне усыпана россыпью цветов посреди лютой зимы.

Там мягкая трава нежно ласкает босые ноги девочки. В глазах читаются радость, счастье и бесконечный восторг. Такой, который могут испытывать только дети. Чистый и неподдельный.

Ника с глубочайшей иронией смотрит на себя же, стоящую на сцене со статуэткой в маленьких ручонках в центре окруживших её репортёров, только безумно счастливую.

- Как же глупо! – наконец выпаливает Ника, что подле меня. Она ещё какое-то время смотрит на себя живую, купающуюся в лучах славы и начинает кричать, - Чему ты радуешься, дура? Что ты получила? Ведь это же не твои стихи! Слышишь меня, не твои! Не твои! Не твои! – несколько раз повторила она, и бросилась в плач. Крупные градины слёз заволакивали глаза. Руки не справлялись с таким количеством горечи, и я поспешил вывести её наружу.

Теперь стало ясно – Ника сама блокировала свои воспоминания. Осознавая ту гигантскую боль, что причинили ей эти стихи, она не хотела их боле слышать. Острым клинком они поражали её сердце, заставляли забиваться в угол и в истерике отмахиваться от навязчивых звуков, пропитавших тяжёлый воздух отчаяния.

Но это касалось Ники уже взрослой. Той, что может посмотреть на пройденный путь с высоты прожитых лет. А девочке со сцены всё это было далеко и невидимо. Она жила этим моментом и жадно впитывала каждый возглас, каждый восторженный взгляд, коими был переполнен торжественный зал. Она была счастлива.

- Глупая девчушка! Несмышлёная дурочка! – чуть успокоившись, бубнила себе под нос Ника, - Знала бы Ты, что получишь взамен! Что тебя ждёт впереди. Какую цену тебе придётся заплатить за эти мимолётные мгновения счастья...

Ника облокотилась на спинку лавочки и успокоилась. Только теперь я понял, что мы находимся уже не на корабле, а где-то в парке. По аллеям безмятежно прогуливался разночинный народ. Сновали старики и носились беспокойные детишки. Хоть и было довольно прохладно, всё же стояла чудная погода. Весна только-только вступала в законные права. Жизнь пробуждалась ото сна.

Невесть откуда налетевший южный ветерок вырвал из рук одного из прохожих газету и швырнул её прямо нам под ноги. Выпуск был за месяц март от 1983 года. На развороте красовалась радостная улыбка Ники и заголовок – «Вышла подборка стихов юной поэтессы из Ялты». Далее по тексту следовали слова восторга, изумлений и восхищений. Прогнозы на будущее сулили полный успех и славу, коих не были удостоены многие великие умы и творцы современности. И всё это для ребёнка семи лет отроду. «Слава, слава и ещё раз слава» - врезалось в текст буквально через каждую строчку. «Мир заинтригован! Мир в ожидании чуда» - пестрели заголовки статей.

Солнце забралось уже высоко и теперь щедро одаривало теплом всё живое. Газета небрежной тряпкой, которой только что отмыли пол в операционной, валялась подле ног.

Ника не обращала внимания на эти испачканные чернилами листки.

Чуть помедлив, она принялась перебирать подол своего платья. Ткань волнами собиралась в её маленьких ручонках и тут же вновь выпрямлялась.

- Всё началось в марте 1983 года – это было начало моего конца, – вдруг заговорила Ника, - В одной из популярных многотиражек страны выходит подборка моих стихов, - она вскользь пробегается по строкам газеты и застывает в ироничной улыбке на своём детском фото. - После этого, в стране, где все были равны и жили одним миром, остаться незамеченной было уже нельзя – меня заметили, – с некоторой досадой, а может и тоскою, констатировала Ника.

К нашим ногам стали подлетать всё новые и новые выпуски различных газет и журналов. Укладываясь на асфальт, все они непременно раскрывались на страницах с заметками о Нике.

Я тоже попытался всмотреться в публикации – все наперебой пестрели хвалебными заголовками.

"Эмоциональный взрыв, блистательный талант, пришелец из Космоса, поэтический Моцарт" – всё это адресовалось маленькому человеку с большими добрыми глазами, так искренне смотрящими с полотен газет.

Смутило одно – все газеты были в какой-то мере, большей или меньшей, неполноценны. В них то не было нескольких страниц, то просто вырваны клочья бумаги, или строки испачканы браком печати, а в некоторых даже встречались следы умышленного сокрытия текста. Многие строки были просто зачёркнуты, изрисованы и измазаны вдоль и поперёк, словно кто-то сильно не хотел, чтобы то содержание, что они таили в себе, стало достоянием гласности.

Черкания были сильными и хаотичными. Местами бумага прорывалась под натиском руки. Так изничтожают свои неудачные, по собственному мнению, творения сами же творцы. Под этими строками скрывались стихи. Но кому это нужно? Кто мог решиться на подобный шаг.

Мне под ноги подлетали всё новые и новые обрывки, похожие на драные лохмотья обрывки страниц газет и журналов. И все с испачканными строками.

- Ненавижу! Ненавижу всё это! – послышалось со стороны. Отвлекшись от газет, я посмотрел в сторону донесшегося звука. Увиденная картина заставила меня вздрогнуть. Маленькая Ника сидела на голом асфальте и гневно измазывала чернилами свои фотографии в газетах. Она раз за разом с силой ударяла руками о ненавистные листы бумаги и на местах стихов оставляла огромные пятна-кляксы.

Ураган бушевал вокруг маленького тельца. Темнота неба рассекалась яркими вспышками молний. Огромной силы смерч крутил бешеный вальс пространства. А в паре шагов в сторону жизнь текла своим чередом. Всё так же светило солнце, и лёгкий ветерок теребил волосы прохожих. Никто не замечал кошмара, творящегося совсем рядом. Казалось, что всё пространство, некогда цельное и неделимое, сейчас было разграничено невидимыми стенами на комнаты квартиры, в каждой из которых была своя жизнь. Независимая и обособленная.

Листы бумаги, подобно обрывкам плоти из пасти разъярённого хищника, вылетали из-под пальцев девочки, взметались в воздух и с тяжестью камня бросались о землю. Бумага судорожно цеплялась за воздух, но смерть неминуемо её настигала. Безвольным телом, шлёпаясь о равнодушный асфальт, пятно на стихах вздымалось брызгами искр, и зависнув на мгновение в невесомости, тут же рассыпалось невообразимой формы узорами на сером полотне. Всё новые и новые обрывки взметались в небо. Ника безжалостно лила чернила. Но чем она... Я перевёл глаза на газету у себя в руках... О, Небо! Весь лист был измазан вовсе не чернилами, он был багровый от крови!

Пятно быстро разрасталось и разъедало слова, строчки, потеряв прописку, томными хлопьями падали на землю в бесконечном беге времени. Я резко отбросил исчезающие прямо на руках клочья, некогда бывшие бумагой и бросился к Нике. При очередном взмахе я схватил её за руку чуть ниже запястья, и кровь взмыла в воздух. Ладонь была полностью изодрана, и теперь ничем не отличалась от своих жертв, которым ещё секунду назад наносила смертельные увечья. Ника повисла на своей руке. Она совсем обессилела и теперь тихо плакала. Густые чёрные волосы промокли по краям, сбились плотной тканью и ширмой свисали над лицом.

- Вскоре известные люди из мира искусств помогают мне выйти в свет, где мне сразу же покоряется мировая арена. Зарубежная пресса восхищается мной... – Ника на мгновение замолкает. Ком в горле мешает ей говорить. Сделав ещё одно усилие над собой, и немного совладав с чувствами, она продолжила. Теперь тон её слегка изменился и принял некоторый философский оттенок:

- А мной ли они восхищались? Может моими стихами? – размышляет она. И тут же добавляет, - Да, я была популярной. Но была ли это слава? Не думаю... Я много путешествую по миру и охотно отвечаю на вопросы бесконечных корреспондентов в Нью-Йорке, навзрыд спорю с одними мировыми светилами в Венеции и гуляю под руку с другими по набережной родного города. И конечно, много сочиняю.

Полежав ещё немного перед нами, газета бесформенным существом полетела дальше, поочерёдно волочась то одной, то другой стороной по асфальту. Какой-то пес, сорвавшись с поводка, погнался за ней мимо испуганных прохожих.

В следующий миг мы уже сидели на берегу моря. Приятно светило солнце и редкие облака меланхолично проплывали по небу.

Мы молчали.

- Эти стихи были не мои, - выдавила Ника. Она медленно посмотрела в небо, как будто знала, что где-то там высоко среди недосягаемых облаков сокрыт ответ на все вопросы, так долго мучившие её. - Меня не будут помнить будущие поколения – я знаю это. Меня забыли ещё при жизни, – вздохнула Ника.

«Ведь никакой славы не было – просто в детстве я писала взрослые стихи, и меня носили на руках. А потом всё в один момент закончилось. Но я никого не виню. Просто мне было очень больно»

Слёзы вновь стали наворачиваться на её большие глаза. Но, теперь смахнув их одним махом, она крепко держала себя в руках.

- Ещё и эта чёртова статуэтка в виде золотого льва. Зачем они мне её дали? Разве не видели они, что то, что я пишу, не принадлежит мне? Разве они этого не понимали? Зато я поняла многое. Особенно, что не всё то золото, что блестит. Эта истина стала для меня роковой.

Так постепенно радости становилось всё меньше и меньше. Взамен тому, у меня стали появляться бесчисленные доброжелатели, обвинявшие моё творчество в плагиате. А родители и родственники подвергаются жутким обвинениям в эксплуатации детского труда. Грязь полилась на мою голову, словно из прорвавшей трубы канализации. Меня поносили все те, кто ещё вчера превозносил до небес. Это было мерзко и неприятно. Но, я не сдавалась и пыталась писать дальше. Хоть это и давалось мне ценой неимоверных усилий, я не останавливалась. Ужас всё больше поглощал меня.

Целыми днями я сидела и плакала в ожидании ночи. Я ждала прихода тьмы, чтобы вновь услышать этот голос. Моё творчество превратилось в золотую клетку, и я стала её рабом. Я поняла, что попала в зависимость от этого голоса и его стихов. Но обратной дороги уже не было. Только когда я писала очередное стихотворение, моё настроение улучшалось, и жизнь для меня расцветала новыми красками. Мне хотелось жить. Но чувство это было недолгим. Подобно наркотику, первичная эйфория быстро проходила и начиналась ломка – долгая и мучительная, полная хаоса, боли и одиночества. Я вновь впадала в состояние отрешённости и с жадностью умирающего от жажды человека ждала очередной возможности напиться живительной влаги.

Упиться бесконечными рифмами слов. Найти успокоение.

Ника на мгновение умолкает, и я ловлю её взгляд. Она смотрит на дымящуюся в руках прохожего сигарету. Даже я чувствую, как ей тяжело и каким желанным сейчас для неё является этот горький аромат жжёного табака на губах. Взором Ника ловит тонкую струю дыма, вырывающуюся из недр проходящего мимо человека. Нос судорожно пытается выхватить кусочек серой массы, что мнимым фантомом на миг завис в воздухе рваным мазком небрежного художника. Она вновь приходит в себя:

- Я пишу стихи до тринадцати лет, после чего талант внезапно исчезает... Так выглядело со стороны, - вновь чуть отрешённо и где-то далеко отсюда, говорит Ника. - На самом деле всё было иначе. Мне самой надоело проводить бессонные ночи и слушать навязчивый голос, который не прекращал говорить. Я чувствовала, что, в конце концов, просто сойду с ума, если сейчас же не прекращу всё это.

Я начала противиться велениям голоса и перестала записывать его стихи. Так продолжалось недолго и вскоре голос умолк. Мне не верилось самой себе – неужели этот почти десятилетний кошмар закончился? Неужели я победила, и голос отступил навсегда? Новые перспективы и возможности самореализации загорелись на моём небосводе. Я уже видела, как расцветает моя новая жизнь – новая Я!

Потом был университет. Я уже практически возвращаюсь к нормальной жизни. Жизни обычного, среднестатистического человека, которому чужды все тревожные минуты томления и бессилия у молчаливого света настольной лампы. Не скажу, что в этом было моё истинное стремление – стать как все. Стать частью огромной серой массы, живущей только лишь животными инстинктами. Нет, конечно, я такого не

Дата добавления: 2015-07-14