Национальная река

На следующее утро, на рассвете, плотный туман тяжело стелился над рекой. Часть паров, насыщавших воздух, сгустилась от ночной прохлады и покрыла густым облаком поверхность воды. Однако лучи солнца вскоре проникли сквозь эти клубы, и они растаяли под взором сияющего светила. Затуманенные берега очистились, и Уаикато предстала во всей своей утренней красе.

Узкая длинная коса, поросшая кустарником, заканчивалась острым мысом у слияния двух рек. Струи более бурной Уайпы на целых четверть мили оттесняли воды Уаикато, не сливаясь с ними. Но могучая, спокойная река все же брала верх над неистовым потоком, поглощала его и мирно увлекала к Тихому океану.

Когда туман рассеялся, показалась пирога, поднимавшаяся вверх по течению Уаикато. Это была лодка в семьдесят футов длины, пять футов ширины и три фута глубины, целиком выдолбленная из местной сосны «кахикатеу» и напоминающая венецианскую гондолу своим приподнятым носом. Дно ее было устлано сухим папоротником. Пирога быстро неслась на восьми веслах; сзади сидел человек, управлявший кормовым веслом. Это был туземец высокого роста, лет сорока пяти, широкогрудый, мускулистый, с сильными руками и ногами. Выпуклый лоб, изборожденный глубокими морщинами, свирепый взгляд, мрачное выражение лица придавали ему грозный вид.

То был один из верховных вождей маори. Это видно было по искусной татуировке его лица и тела. От ноздрей его орлиного носа шли спиралью две черные линии: обведя его желтые глаза, они соединялись на лбу, а затем терялись в пышных волосах. Вокруг рта с блестящими зубами, а также по подбородку тянулись разноцветные линии, ровными завитками спускавшиеся на могучую грудь туземца.

Эта татуировка – моко – у новозеландцев является знаком отличия. Такой почетной росписи достоин только тот, кто отличился в нескольких сражениях. Рабы и люди низкого происхождения не могут притязать на моко. Знаменитые вожди узнаются по законченности, точности и характеру рисунка; на их телах часто изображаются животные. Некоторые из туземных вождей до пяти раз подвергают себя мучительной процедуре моко. Чем более знаменит в Новой Зеландии человек, тем больше он раскрашен.

Дюмон-Дюрвиль рассказывает любопытные подробности об этом обычае. Он справедливо заметил, что моко заменяет здесь гербы, которыми так кичатся некоторые высокородные семейства в Европе. Но он показывает и разницу между этими знаками отличия: ведь у европейцев герб чаще всего говорит о заслугах того, кто первым сумел его добиться, не доказывая никаких заслуг его потомков, а личный герб новозеландцев достоверно свидетельствует, что тот, кто носит его, по 'праву доказал свою исключительную отвагу.

Надо добавить, что татуировка маори, кроме внушаемого ею почтения, несомненно, и полезна. Она утолщает кожу и делает ее менее чувствительной к перемене погоды и К беспрестанным укусам москитов.

Высокое положение вождя, правившего лодкой, не внушало сомнений. Острая кость альбатроса, употребляемая маорийскими татуировщиками, пять раз глубоко бороздила узорами его гордое лицо. На вожде был плащ, сотканный из растения формиум и отделанный собачьими шкурами, и набедренная повязка, носившая следы крови недавних сражений. На растянутых мочках его ушей висели подвески из нефрита; шею украшали ожерелья из «пунаму» – камешков, почитаемых суеверными новозеландцами священными. Рядом с вождем лежало английское ружье, а также «пату-пату» – нечто вроде топора с двойным острием изумрудного цвета, восемнадцати дюймов длины.

Девять более низких по положению, но вооруженных и суровых воинов и некоторые из них, казалось, страдали от недавно полученных ран, совершенно неподвижно сидели подле вождя, завернувшись в свои плащи из формиума. Три свирепые собаки лежали у их ног. Восемь сидевших впереди гребцов были, по-видимому, рабами или слугами вождя. Гребли они с большой силой, и пирога, плывя против течения, правда, не очень стремительного, двигалась довольно быстро.

Посредине пироги, со связанными ногами, но свободными руками, сидели, прижавшись друг к другу, десять пленных европейцев. То были Гленарван, леди Элен, Мери Грант, Роберт, Паганель, майор, Джон Манглс, стюард и два матроса.

Накануне вечером весь отряд, обманутый густым туманом, расположился на ночлег прямо посреди большого лагеря туземцев. Около полуночи спавших путешественников застигли врасплох, взяли в плен и перенесли в пирогу. Пока маори ничего дурного им не сделали, а сопротивляться теперь уже было бесполезно, ибо все оружие и патроны очутились в руках дикарей и те тотчас же пристрелили бы пленников из их же собственных ружей.

Из английских слов, проскальзывающих в разговорах туземцев, пленники вскоре узнали, что маори, разбитые английскими войсками, пробираются к верховьям Уаикато. Их вождь, оказав упорное сопротивление 42-му полку и потеряв в сражениях своих лучших бойцов, теперь возвращался, чтобы призвать к оружию прибрежные племена и с новым войском идти на соединение с неукротимым Уильямом Томсоном, по-прежнему ведущим борьбу с завоевателями. Вождь носил зловещее имя Кай-Куму, что на туземном языке значит: «тот, кто съедает тело своего врага». Он был отважен, смел, но его жестокость не уступала его доблести. Ждать пощады от такого человека не приходилось. Имя его было хорошо известно английским солдатам, и за его голову губернатор Новой Зеландии недавно назначил денежную награду.

Этот страшный удар обрушился на Гленарвана как раз в то время, когда он был совсем близко от желанного Окленда, откуда мог бы вернуться в Европу.

Между тем, видя его холодное, спокойное лицо, никто не не догадался бы о переживаемых им муках. Гленарван не падал духом при тяжелых обстоятельствах. Он чувствовал, что должен быть поддержкой, примером для своей жены и спутников и готов был, если потребуется, ради общего спасения умереть первым. Пред лицом грозной опасности этот мужественный человек ни на одно мгновение не раскаялся в своем великодушном порыве, увлекшем его в дикие края.

Спутники Гленарвана были достойны его. Они разделяли его благородные мысли, и, глядя на их гордые, спокойные лица, никто бы не сказал, что они плывут навстречу смерти. По совету Гленарвана и общему согласию, они выказывали перед туземцами полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Это был единственный способ внушить этому суровому племени уважение к себе. У дикарей вообще, а у маори в особенности развито чувство достоинства, никогда их не покидающее. Они уважают того, кто заслуживает уважения хладнокровием и мужеством. Гленарван знал, что, ведя себя подобным образом, он и его товарищи избавятся от грубого обращения со стороны новозеландцев.

За все время пути маори, малоразговорчивые, как все дикари, едва перекинулись между собой несколькими словами, но даже из них Гленарван мог заключить, что английский язык был им хорошо знаком. Он решил расспросить новозеландского вождя о той участи, которую он им готовил.

– Куда ты везешь нас, вождь? – спросил он Кай-Куму голосом, в котором не слышалось ни малейшего страха.

Вождь холодно посмотрел на него и ничего не ответил.

– Что ты собираешься делать с нами? – снова спросил Гленарван.

Глаза Кай-Куму блеснули, и он с важностью ответил:

– Обменять тебя, если твои захотят взять тебя. Убить, если они откажутся.

Гленарван не стал больше задавать вопросов, но в сердце его вновь затеплилась надежда. Наверное, какие-нибудь маорийские вожди попали в руки англичан, и туземцы хотели попытаться выменять их. Значит, какие-то шансы на спасение оставались и положение было не таким уж отчаянным.

Тем временем лодка быстро шла вверх по реке. Паганель, чья подвижная натура легко переходила от одной крайности к другой, снова воспрянул духом. Ему уже казалось, что маори избавили их от необходимости самим добираться до английских аванпостов и что все к лучшему. Примирившись со своей судьбой, географ принялся прослеживать на карте тот путь, которым Уаикато несла свои воды по равнинам и долинам.

Леди Элен и Мери Грант, подавляя свой ужас, вполголоса разговаривали с Гленарваном, и самый опытный физиономист не прочел бы на лицах женщин их душевного смятения.

Уаикато – это как бы национальная река Новой Зеландии. Маори гордятся ею так же, как немцы своим Рейном, а славяне – Дунаем. Река эта орошает на протяжении двухсот миль самые плодородные и красивые местности Северного острова – от провинции Уэллингтон до провинции Окленд. Она дала свое имя всем прибрежным туземным племенам, неукротимым и неукрощенным, которые поднялись, как один человек, против захватчиков. На Уаикато почти не видно иноземных судов. Одни пироги островитян рассекают своими высокими носами ее волны. Редкий путешественник отваживается плыть меж ее священных берегов. А в верховья реки доступ нечестивым европейцам, по-видимому, и вовсе прегражден.

Паганель знал, как чтят туземцы эту великую новозеландскую реку. Ему также было известно, что ни один естествоиспытатель не поднимался по Уаикато выше ее слияния с Уайпой. Куда же заблагорассудится Кай-Куму увезти своих пленников? Этого географ не смог бы угадать, если б часто повторяемое вождем и его воинами слово «Таупо» не привлекло его внимания. Справившись по карте, он увидел, что название это относится к интереснейшему с точки зрения географии озеру, расположенному в самой гористой части острова, на юге провинции Окленд. Уаикато берет в нем начало. Длина реки от ее слияния с Уайпой до этого озера – примерно сто двадцать миль.

Паганель, обратившись к Джону Манглсу по-французски, чтобы не поняли дикари, попросил его определить скорость лодки. Молодой капитан оценил ее примерно в три мили в час.

– В таком случае, – сказал географ, – если мы будем останавливаться на ночь, наше путешествие до озера продлится дня четыре.

– Но где же расположены английские посты? – спросил Гленарван.

– Трудно сказать, – ответил Паганель. – Впрочем, военные действия, должно быть, сосредоточились в провинции Таранаки, поэтому, по всей вероятности, войска сгруппированы по ту сторону озера, за горами, там, где находится очаг восстания.

– Дай бог, чтобы это было так! – сказала леди Элен. Гленарван с грустью посмотрел на свою молодую жену и на

Мери Грант. Несчастные женщины были во власти свирепых туземцев; их увозили в дикий край, где некому было прийти им на помощь. Но, заметив устремленный на него взгляд Кай-Куму, Гленарван из осторожности, боясь, как бы вождь не догадался о том, что одна из пленниц – его жена, подавил свое волнение и стал с самым равнодушным видом рассматривать берега реки.

Пирога прошла, не остановившись, мимо бывшей столицы короля Потатау, расположенной в полумиле от слияния рек. Больше ни одна пирога не бороздила вод Уаикато. Разрушенные хижины, то и дело видневшиеся по берегам, свидетельствовали о недавних ужасах войны. Прибрежные поселения казались брошенными, берега были пустынны. Только водяные птицы вносили жизнь в эти печальные, безлюдные места. Взвивалась в воздух и исчезала «тапарунга» – длинноногая птица с черными крыльями, белым животом и красным клювом. Цапли трех видов: серые «матуку», красавцы «котуку» – белые, с желтым клювом и черными ногами, и еще другие, похожие на глупую выпь, – спокойно смотрели на проплывавшую пирогу. Где высокие отлогие берега указывали на глубокое место, зимородки – «котаре» на языке маори – подстерегали крошечных Угрей, которые кишат в новозеландских реках. В кустах над водой охорашивались при первых лучах солнца гордецы удоды и султанские куры. Весь этот мирок пернатых наслаждался свободой, которую не стесняли люди, изгнанные или уничтоженные войной.

Здесь, в нижнем течении, Уаикато широко разлилась среди равнин, но ближе к верховью холмы, а затем горы суживают долину, где проходит ее русло. В десяти милях от слияния рек, согласно карте Паганеля, на левом берегу должно было находиться поселение Кири-Кирироа, которое там и оказалось. Кай-Куму не сделал здесь остановки. Он велел дать пленникам их собственные съестные припасы, захваченные маори во время ночного нападения. Что же касается самого вождя, его воинов и рабов, то они довольствовались своей обычной пищей – съедобным папоротником, печеными кореньями и картофелем «капанас», в изобилии разводимым на обоих островах. Ничего мясного за трапезой маори не было, и, видимо, сушеное мясо, которое ели пленники, нисколько их не прельщало.

В три часа дня на правом берегу реки показались отроги горной цепи Покароа, походившие на разрушенные крепостные стены. На некоторых вершинах виднелись развалины «па» – укреплений, когда-то воздвигнутых туземцами на неприступных местах. Они были похожи на огромные орлиные гнезда.

Солнце уже скрывалось за горизонтом, когда пирога причалила к крутому берегу, усыпанному пемзой, камнями вулканического происхождения, нанесенными сюда водами Уаикато. Здесь росло несколько деревьев, и это место показалось маори удобным, чтобы разбить лагерь.

Кай-Куму приказал высадить пленников на землю. Мужчинам связали руки, женщин по-прежнему оставили свободными. Всех их поместили в центре лагеря, а вокруг разложили столько костров, что из них образовался непреодолимый огненный барьер.

До того как Кай-Куму сообщил пленникам свое намерение обменять их, Гленарван и Джон Манглс обсуждали способы бегства. Пока они плыли в пироге, это было невозможно, но они надеялись попытать счастья на берегу во время привала, рассчитывая, что темнота облегчит побег.

Но после разговора Гленарвана с новозеландским вождем решили, что разумнее отказаться от подобных попыток. Надо было запастись терпением. Так будет вернее. Ведь обмен представлял больше шансов на спасение, чем рукопашная схватка или бегство через неведомый край. Конечно, многие обстоятельства могут задержать обмен или даже помешать ему, но все же лучше подождать исхода переговоров. И в самом деле, в силах ли десять безоружных людей справиться с тридцатью вооруженными дикарями? К тому же Гленарван предполагал – и он не ошибся, – что какой-то видный вождь племени Кай-Куму был захвачен в плен и что соплеменники хотят во что бы то ни стало освободить его.

На следующий день пирога понеслась по реке вверх с еще большей быстротой. В десять часов она остановилась ненадолго у впадения в Уаикато маленькой речки, извивавшейся по равнинам Правого берега, – Похайвены. Здесь к пироге Кай-Куму подплыла другая, с десятью туземцами. Воины небрежно обменялись приветствиями: «Айре-маи-ра», – что означает пожелание доброго здравия, и обе пироги пошли дальше рядом. Вновь прибывшие маори, видимо, недавно сражались с английскими войсками. Об этом говорило окровавленное оружие и их одежда, вся в клочьях, не скрывавшая ран, из которых еще сочилась кровь. Воины были мрачны, молчаливы. Со свойственной всем дикарям сдержанностью они сделали вид, что не обращают внимания на европейцев.

В полдень на западе стали вырисовываться вершины Маунгатотари. Долина Уаикато сузилась, и могучая река, стиснутая крутыми берегами, бушевала, словно горный поток. Но гребцы с удвоенной силой налегли на весла, запели в такт их ударам какую-то песню, и пирога быстро помчалась по пенящимся волнам. Стремнина осталась позади, и Уаикато по-прежнему плавно понесла свои воды между извилистыми берегами.

Под вечер Кай-Куму приказал пристать у крутого берега, к которому отвесно спускались первые отроги гор. Там уже расположились человек двадцать туземцев, высадившихся из своих пирог. Под деревьями пылали костры. Какой-то вождь, равный Кай-Куму, не спеша подошел к нему и дружески его приветствовал, проделав «шонги», то есть потеревшись носом об его нос. Пленников снова поместили посредине лагеря и бдительно сторожили всю ночь.

На следующее утро долгий путь вверх по течению Уаикато продолжался. Из мелких притоков реки появлялись новые пироги. На них было около шестидесяти воинов. Все, видимо, участники последнего восстания, которые, более или менее пострадав от английских пуль, возвращались теперь к себе в горы. Время от времени из этих шедших одна за другой пирог раздавалось пение. Кто-нибудь из воинов затягивал патриотическую песнь, гимн, призывавший маори на борьбу за независимость:

Папа ративати тиди

И дунга нэи…

Голос певца, полный и звучный, будил эхо в горах. После каждой строфы туземцы, ударяя себя в грудь, точно в барабан, хором подхватывали воинственный припев. Гребцы вновь налегали на весла, и пироги, преодолевая течение, летели по водной поверхности.

В тот день на Уаикато можно было наблюдать одно любопытное явление. Около четырех часов пополудни пирога, управляемая твердой рукой Кай-Куму, смело, не убавляя хода, вошла в узкое ущелье. Буруны с яростью разбивались о многочисленные, опасные для плывущих лодок островки. Перевернись здесь пирога, это была бы верная гибель, ибо спасения искать было негде. Всякий, кто ступил бы на кипящую тину берегов, неминуемо погиб бы.

Дело в том, что Уаикато текла здесь среди горячих источников, издавна привлекавших внимание путешественников. Окись железа окрашивала в ярко-красный цвет ил берегов; на них нельзя было найти и сажени твердой земли. Воздух был насыщен едким запахом серы. Туземцы легко переносили его, зато пленники очень страдали от удушливых испарений, которые поднимались из расщелин почвы или прорывались наружу пузырями, лопавшимися под напором подземных газов. Но если обонянию трудно было освоиться с серными испарениями, то зато взор мог лишь восхищаться величественным зрелищем.

Пироги нырнули в густое облако паров. Их ослепительно белые завитки вздымались, как купол, над рекой. По берегам сотни гейзеров выбрасывали то облака пара, то столбы воды, создавая причудливые сочетания, словно струи и каскады фонтана, созданного человеческой рукой. Казалось, их ритмом управляет какой-то скрытый механизм. Вода и пар, смешиваясь в воздухе, переливались на солнце всеми цветами радуги.

В этом месте река течет по зыбкому ложу, непрерывно кипящему под действием подземного огня. Немного восточнее, в стороне озера Роторуа, ревут горячие ключи и дымящиеся водопады Ротомахана и Тетарата, виденные некоторыми отважными путешественниками. Вся эта местность изрыта гейзерами, кратерами и сопками. Через них пробивается тот избыток газа, который не находит себе выхода через клапаны Тонгариро и Тараверы – двух действующих вулканов Новой Зеландии.

Две мили пироги плыли под сводом серных испарений, клубившихся над водой. Наконец это серное облако рассеялось, и струи чистого воздуха, освеженные речной влагой, принесли облегчение задыхавшимся пленникам. Район серных источников остался позади.

До конца дня пироги, благодаря могучим усилиям гребцов, преодолели еще две стремнины – Гипапатуа и Таматеа. Вечером Кай-Куму остановился на привал в ста милях от слияния Уайпы и Уаикато. Обогнув озеро с востока, река теперь обрушивалась в него на юге огромным фонтаном.

На следующий день на правом берегу реки показалась гора. Жак Паганель, справляясь по карте, узнал, что это гора Таубара высотою в три тысячи футов.

В полдень вся вереница пирог вплыла через один из рукавов реки в озеро Таупо. У берега озера развевался на крыше одной хижины обрывок материи. Туземцы восторженно приветствовали его – то был их национальный флаг.

Дата добавления: 2015-07-14