Киллер Сысоев

Мячика взяли почти случайно – при заурядной проверке документов на Казанском вокзале. Паспорт у него был очень натуральный, но сержант заметил, что у проверяемого дрожат руки, и предложил пройти в отдел. Мячик попытался бежать, но второй патрульный успел сделать подножку, на оглушенного киллера надели наручники, из-за пояса извлекли готовый к бою «ПМ». Когда установили личность задержанного, то сделали вывод, что патрульным повезло. Но в милицейской работе везение и случайности всегда опираются на хорошую подготовку.

Спецконвоем Мячика доставили в Тиходонск. К этому времени Шкет, превращающийся постепенно в главного свидетеля, успел опознать по фотографии убитого Скворцова. Причем дырка в голове произвела на него неизгладимое впечатление и несколько поколебала представления о блатной романтике. Теперь ему предстояло опознать второго киллера.

В одном кабинете сидели понятые и три подставных мужчины, примерно походившие на Мячика возрастом и комплекцией. Шкета подполковник Коренев доставил лично и завел в кабинет Гусара.

– Значит, так, сейчас мы тебе покажем второго бандюка, – как можно будничней сказал Лис. – Покажешь пальцем, скажешь, где ты его видел, – и свободен!

Шкет напрягся.

– Живого?!

– Пока да, – Лис успокаивающе похлопал его по плечу. – Не бойся, он у нас смирненький. А если что – я ему живо зубы выбью!

– Нет! – Шкет отчаянно замотал головой. – Мы так не договаривались! Я думал, на фотки гляну – и домой…

– Ты что? – удивился Гусаров. – В штаны напустил?

– Ничего! Стукнет он кому надо из камеры, и привет! Меня живо на ножи поставят!

Лис понимающе кивнул. Нечто подобное он и подозревал.

– Ну, у нас прозрачных зеркал, как в американских фильмах, не имеется. Зато ты прямо в куртке иди, натяни капюшон поглубже, а в протоколе я тебя другой фамилией назову. Сейчас так можно, для защиты свидетелей…

– Да меня сами менты и сдадут за сто долларов, – буркнул Шкет.

– Кто, я сдам?! – повысил голос Лис. – Или Гусаров?! Может, тебя обратно в камеру отправить?! Мы за этим уродом по всей стране гонялись, а теперь что – выпускать? Да я лучше тебя засажу – за укрывательство!

Шкет опять замотал головой.

– Нет, я в камеру не пойду…

– Тогда делай то, что я говорю! – прикрикнул Лис. Через пару минут в надвинутом почти до подбородка капюшоне он, спотыкаясь, вошел в соседний кабинет. У стены в ряд стояли четыре человека. Все – одинакового возраста. И у всех руки находились за спиной. Так, чтобы не разобрать, у кого они скованы наручниками.

Капитан Гусаров настороженно присматривал за Мячиком, готовясь пресечь малейшее движение в сторону свидетеля. Не затягивая процедуру, Шкет сразу мазнул испуганным взглядом по неподвижным лицам. Потом повернулся к понятым и указал на самого крайнего в шеренге – круглолицего молодого человека с блестящими глазами-пуговицами и мускулатурой штангиста.

– Вот этот пушку и маски выбрасывал, – изменив голос, тихо проговорил он.

Мячик выругался.

– Фильтруй базар, козел! Я тебе язык отрежу!

– Молчать! – прикрикнул Лис. – Кого пугаешь? Меня? Сейчас я тебя пугать начну!

Протокол подписали, участники опознания вышли, с Мячиком остались только Лис и Гусар.

– Ну что, козел, – процедил Лис. – Давай, колись!

И для убедительности ударил киллера в живот. Тот, скрючившись, упал на пол.

* * *

В спорах об отмене смертной казни почти всегда упускается из виду один аргумент: СК – это мощный инструмент правосудия, побуждающий к искренним показаниям наименее «замазанных» соучастников. Если существует реальная возможность прислониться к холодной кирпичной стенке, то страх перед подельниками отодвигается на второй план, и преступник начинает активно сотрудничать со следствием. И еще один аргумент: отказываясь от высшей меры, государство становится слабее бандитов, потому что они такую меру воздействия отменять не собираются.

«Колоть» киллера – дело безнадежное. Молчание гарантирует ему жизнь, пусть и в неволе, а откровенность – верную и скорую смерть. Поэтому наемные убийцы никогда не выдают заказчика. Почти никогда, ибо из каждого правила есть исключения. А подполковник Коренев получил известность и прозвище Лис именно за умение таких исключений добиваться.

Константин Сысоев являлся «установленным» киллером. В том смысле, что по оперативным данным столичного РУБОПа он выполнял особо важные «заказы» центровой группировки и быт причастен как минимум к трем резонансным ликвидациям: в Москве, Питере и Екатеринбурге.

Последняя была особенно сложной: местный авторитет заперся в тщательно охраняемой квартире с зашторенными окнами. Мячик три дня пролежал на чердаке заброшенного здания и, когда «объект» ночью вышел в кухню напиться, достал его из СВД^[72] через крохотную щель между шторами.^[73] Эта ювелирная работа принесла ему широкую известность в узких, чрезвычайно узких кругах, но никаких неблагоприятных последствий не повлекла. А оперативные данные… Специалисты знают, что это такое: негласное сообщение агента, прозрачный намек, пьяный шепот в пивной, совпадение личности с розыскным фотороботом… Все это к делу не пришьешь! И если «установленному» разведчику могут без объяснения причин не открыть визу в страну предполагаемого пребывания, то к «установленному» преступнику официально никаких мер применить нельзя. А неофициально… Можно с ним не церемониться при задержании и допросах.

Лис и Гусар работали с Мячиком два дня в глубоком каменном подвале Управления. Испробовали все обычные методы: «слоника», «растяжку», «встряхивание мозгов», «телефон». Пришлось даже имитировать расстрел, всадив пулю в стену рядом с ухом. Но он не «лопнул».

Старший лейтенант Гнедин, недавно пришедший в отдел представитель «поколения пепси», не мог понять, зачем они так стараются и ради чего рискуют собственной свободой.

– Нам же все равно, Филипп Михайлович, мы дали раскрытие, а следаки пусть доказывают! – посочувствовал он на второй вечер, когда измотанные и недовольные Лис и Гусар без аппетита ели сухие бутерброды.

– А накатает он жалобу, можно и самим под статьей оказаться…

– Это тебе все равно, Степа, а нам – нет, – мрачно сказал Лис, медленно двигая челюстями. Щеки его густо обметала жесткая черная щетина. – Если душа холодная, да сердце безразличное, тогда все по барабану!

– При чем здесь душа и сердце, – обиженно возразил Гнедин. – Мы должны не на эмоциях работать, а на фактах, закон требует!

Лис глотнул чаю, махнул рукой.

– Закон много чего требует. Вот ты в прошлую субботу где был?

Старлей насторожился.

– На свадьбе. А что?

– У Кречинского, в «Сапфире»?

– Ну… А что такое?

Лис с Гусаром переглянулись.

– А то, что на этой свадьбе Антон веселился, Англичанин с братом, Карапетян…

– Да там сто человек было!

– Хоть двести. Разве может сотрудник РУБОП гулять на свадьбе с бандитами? Чокаться с ними, угощаться сигаретами, анекдоты рассказывать? Душа твоя не протестовала? Эмоции молчали?

– А что особенного? – Степан явно чувствовал неловкость, но пытался сохранить лицо. – Ну, подошли, покурили, поболтали. Может, я их заагентурю…

Лис усмехнулся.

– Они тебя скорей заагентурят! А я на одну доску с этим народцем никогда не становился. И за столы садился только по оперативной необходимости. Иначе меня просто корежило, никак не выходило быть беспристрастным! И расколоть эту гниду хочу не за орден и не за звездочку, а для справедливости! Если бы они только бандюков постреляли – это одно. Но они и нормальных людей побили! Мужа и жену Тучковых, например… Так что я буду с ним пристрастно работать… И расколю до самой жопы! Он мне все вывалит!

На третий день Мячика вновь подняли в кабинет к Лису. Выглядел киллер неважно, хотя никаких следов на нем, естественно, не осталось. Правда, на стул попал со второго раза и заметно покачивался.

Подполковник Коренев сидел за столом и листал розыскное дело. Сегодня он выглядел строго официально.

– Ты, оказывается, мотоцикл водить умеешь? – не поднимая головы, спросил подполковник. – Расскажи, как на стекольном заводе сработал!

Мячик демонстративно сплюнул на пол и нагло улыбнулся.

– Обломаешься, падла мусорская. Если бы ты мне попался, ты бы пел, как Киркоров! Или как Пугачева!

Лис медленно, словно нехотя, оторвался от толстой папки. Тяжелый немигающий взгляд уперся в переносицу киллера, как позавчера и вчера. Мячик невольно отвернулся.

– А вот это ты зря, – тихо, без интонаций произнес Лис. – Вякать на меня тебе не по чину, сявка дешевая. В безоружных целиться да на курок нажимать большой смелости не надо. Ты в камере свою борзоту покажи. Думаю, обделаешься, как последний лох… И запоешь, как Алла или Маша…

Мячик молчал.

– А теперь слушай сюда, гнида. Ты про Гошу Тиходонца слышал? Очень авторитетный пацан, у нас был в большой уважухе. Ты его на Лысой горе завалил. Помнишь?

Мячик молчал, но слушал действительно очень внимательно.

– К его корешам пойдешь. Но объявлять тебя пока не стану. Поживи пару дней, осмотрись, подумай. Если ничего не надумаешь, я тебе обвиниловку прямо в камеру передам. Вот тогда и посмотрим, как ты запоешь…

Мячик молчал, но совсем не так, как в начале разговора.

* * *

Начальник оперчасти тиходонского СИЗО Стариков чувствовал себя директором зоопарка и иногда, подвыпив, так и говорил. Определенное внешнее сходство в профессиях действительно имелось: и там, и там животные содержались в клетках, какая разница – примат ты, хищник или хомо сапиенс… Правда, в зоопарке лучше кормят, а его обитатели имеют высокую балансовую стоимость, и директор отвечает за каждого. Обитатели СИЗО вообще ничего не стоят, ибо те, кто представляют какую-то ценность, сюда, как правило, не попадают. К тому же директор зоопарка не определяет жизнь животных, а Стариков полностью руководил ею.

Здесь он являлся полновластным хозяином и вершителем судеб. Повадки подопечных, их психологию, тюремные законы и все камерные хитрости он знал намного лучше самих арестантов. Стариков любил «тасовать» камерное население, тем более что постоянная текучесть контингента давала простор для творчества, любил закручивать хитроумные оперативные комбинации по подсадке агентов, перехвату и подмене «малевок», по выявлению пакостей со стороны зэков и устройству пакостей им самим, словом, он любил мутить воду и ловить в ней положенную по должности рыбу.

– Ну, и зачем такой огород городить вокруг да около, зачем спектакли разыгрывать? – недоуменно спросил он, когда Лис изложил свою просьбу. – Давай начнем его прессовать, закошмарим – вот и расколется, никуда не денется…

Они сидели в небольшом, скромно обставленном кабинете и пили крепчайший чай, почти чифир, к которому Стариков пристрастился за пятнадцать лет тюремной службы.

– Да кошмарили мы его по полной программе, только толку нет! – поморщился Лис. – Ну, прессанете его, сломаете, он повесится или грохнет кого-то, какая с этого польза? Я другое хочу попробовать… Ты знаешь, что ожидание кошмара страшнее самого кошмара?

– Это как? – недоверчиво переспросил начальник оперчасти. – По-твоему, выходит, что если «опустили», так это менее страшно, чем пригрозили опустить? А дубинку показать хуже, чем ребра переломать?

– Вот именно! – кивнул Лис. – Угроза расправы бывает страшнее самой расправы.

– Да х…ня это полная! – отмахнулся Стариков. Он быт предельно конкретным человеком и не любил философских рассуждений.

– Не х…ня, а психология! Короче, сделаешь такую постановку?

Стариков пожал могучими плечами.

– Да сделаю, чего ж тут хитрого! Он ведь несудимый? Я ему все примочки и вставлю… Только знаешь, не верю я в эту мерихлюстику!

– Вот и проверим, – философски сказал Лис.

* * *

Следственно-арестованного Константина Сысоева промурыжили на приемке целый день. Вначале пришлось долго ждать обыска, потом дактилоскопии и фотографирования, потом прививок, несколько часов он просидел в узком «стакане», где ни ноги вытянуть, ни повернуться. В душу киллера липкой змеей заполз страх. Нюхать парашу ему раньше не доводилось, о тюремных порядках он знал понаслышке, от случайных знакомых, хлебнувших зоновской науки. И ничего хорошего из этих откровений не вынес, хотя рассказчики явно приукрашивали действительность и свое положение за решеткой. Сейчас он ощутил, что попал в нечеловеческий мир. И пожалел, что тогда, на вокзале, понадеялся на липовый паспорт. Надо было сразу доставать волыну, валить ментов и «делать ноги»!

В камеру его втолкнули перед отбоем. Со скрипом захлопнулась за спиной тяжелая дверь. Прямо перед ним лежало чистое, аккуратно расправленное полотенце. Тускло светила мутная лампочка под сводчатым потолком, воняло парашей и потом. С десяток арестантов валялись на койках. Четверо зэков сидели на шконках и на поставленном между ними табурете резались в самодельные карты.

Мячик замер на пороге, привыкая к смрадному полумраку. Он то и дело переводил взгляд с чистой белой тряпицы на обитателей хаты и обратно. Ведь неспроста лежит тут это полотенце, и неспроста зэки не обращают на него никакого внимания. Значит, это подлянка. Ловушка. Наступит на чистое, те оскорбятся, и начнется…

Он ошибся со своего первого шага. Полотенца уже давно не стелят, разве что иногда на малолетке. Но когда стелили, то надо было демонстративно вытереть об него ноги. И конечно, вступить в контакт со старожилами.

А Мячик перешагнул через полотенце и направился к двум свободным койкам. Киллер не привык считаться с другими людьми. Он даже не обращал на них внимания. Потому что в самом крутом споре мог легким движением указательного пальца доказать свою правоту. Но сейчас все было по-другому.

– Ты куда попер, фуфлыжник?! Ослеп, людей не видишь? Или немой – здороваться не научился?!

Четверо зэков уставились на него с откровенной враждебностью. Судя по многочисленным татуировкам, все они были отнюдь не первоходами. Потные тела покрывала обильная синяя роспись: звезды, храмы, тигриные морды и прочая ерунда… Обитатели других шконок тоже приподнялись и обратили к новичку испытующие взгляды.

– Здорово, мужики, – сказал Мячик первое, что пришло в голову. И ошибся второй раз.

– Какие мы тебе мужики! – презрительно прищурился уголовник, сидящий ближе всех к двери. – Мужики в колхозе лопатами машут! А я тяжелей лопатника^[74] ничего не поднимаю!

Аборигены дружно загоготали. Мячик повел могучими плечами и шагнул вперед, сжимая кулаки.

– Чего ржете? Лоха нашли?! – угрожающе прикрикнул киллер.

Крепкий бывалый парень, он привык внушать почтение и страх. Из руководящей четверки один имел нормальное телосложение, зато остальные – тощие, будто высушенные, больше походили на пациентов туберкулезного диспансера. Но тот, кому адресовался окрик, не испугался грозного противника. Остроносый, белесый арестант вытянул руку с заточенным штырем и сдавленно хрюкнул:

– Не кипишись, а то я тебе в брюхе дырку проколю, чтоб пар вышел!

Вкрадчивый голос прозвучал уверенно. Наверное, потому, что этим ржавым штырем он легко мог сделать то, для чего Мячику требовался пистолет с глушителем.

– Точняк! – поддержал его сосед по шконке. – В открытый хавальник и хер словить недолго…

Этот вообще производил отталкивающее впечатление. Вывернутые губы шевелились, как две пиявки, присосавшиеся к впалым щекам. Лысый череп сально поблескивал.

С верхних шконок тяжело спрыгнули два квадратных парня с дегенеративными лицами убийц. Мячик невольно разжал кулаки.

Третий «туберкулезник» – тщедушный старичок с выпяченной вперед челюстью, прошамкал беззубым ртом:

– Што-то ты мне не нравишься. Ты хто? Погоняло?

– Мячик. Из Москвы. Ну и че? – сбавив тон, процедил киллер.

– Окрас? С кем работал? – спросил тот, что держал штырь.

– Чего?.. – неуверенно спросил Мячик. – Какой такой окрас?

Зэки переглянулись и снова загоготали.

– Чем живешь? Вор, гоп-стопник, катала?

Мячик замялся. Вопреки глупым легендам, киллеры в уголовном мире уважением не пользуются. Наоборот, их все ненавидят. Потому что за «бабки» валят они кого угодно: сегодня коммерсов, завтра – братву, послезавтра – воров!

– В ментов стрелял по пьянке…

– А кого знаешь? – не унимался зэк, поигрывая своим штырем.

– Да не при делах я… Никого не знаю…

– А, значит, лох… Чего ж волну гнал? Вот я тебе за наглость брюхо проткну!

– Хватит, Гнилой! – урезонил его старичок. – Сколько можно? Троих на больничку отправил, больше с рук не сойдет!

– А мне плевать! Сколько той жизни осталось… СПИД все равно не лечится! Я могу всех переколоть! Что мне сделают? Вот ты, Козырь, что мне можешь сделать?

Но беззубый не обратил на своего сотоварища никакого внимания и продолжал гипнотизировать киллера жуткими змеиными глазами.

Мячика начал бить нервный озноб. Он много раз попадал в серьезные переделки и часто рисковал шкурой. Но тогда все обстояло по-другому: он начинал первым и с оружием в руках – отстрелялся и быстро уходил по оперативному простору, валя всех, кто попадется на разведанном заранее пути… Полчаса пикового напряжения сил и нервов – и все кончено, можно расслабиться, пить, гулять, драть телок и дышать чистым воздухом…

Сейчас, среди отмороженных нелюдей, в замкнутом вонючем пространстве, где душный воздух кишел бациллами СПИДА, туберкулеза, сифилиса и чумы, весь его опыт не мог защитить душу от противного страха смерти. Вот мигнет сейчас этот отвратительный старик – и его начнут рвать на куски! Но Козырь не стал мигать.

– Ладно, устраивайся на верхней шконке, – обратился он к новоприбывшему. – Будешь жить пока мужиком.^[75] Посмотрим, что ты за птица…

– А если нам не понравишься, то водицы из парашки хлебнешь да очко подставишь, – обыденным тоном пообещал остроносый.

Козырь озабоченно покачал головой и добавил:

– Только спи чутко, как бы тебя Гнилой в натуре не заколбасил. У него крыша конкретно едет. А хате лишние проблемы ни к чему…

* * *

Вполне естественно, что ночью первоход Сысоев не сомкнул глаз. Он нервно ворочался на железных полосках шконки, которые тощий матрац, больше напоминающий простыню, не сглаживал и сгладить не мог. Было жарко, тело покрылось липким потом, не хватало воздуха… В камере шла своя – непонятная и страшная жизнь: кто-то хрипел во сне, в углу кого-то то ли душили, то ли насиловали, а может – делали и то и другое…

Утром, измученный и невыспавшийся, Мячик получил алюминиевую миску с несъедобной пшенной кашей, кусок черного, вязкого, как пластилин, хлеба и едва теплый чай, напоминающий цветом кошачью мочу. Он не притронулся к еде. И обессиленно лежал на спине, глядя в бетонный, покрытый темными разводами потолок. Неужели это жалкое существование продлится месяцы и годы?! А может, всю оставшуюся жизнь?!

Изможденный молодой парень старательно мыл пол. Над ним издевались, награждали пинками и называли Алиной. Из разговоров было ясно, что это его «опустили» минувшей ночью. Теперь он должен спать под шконкой, есть из параши и держаться подальше от «чистых людей».

– Смотри, петух позорный, если «зашкваришь»^[76] кого, мы тебя «посадим»,^[77] – глумился Гнилой. – Помнишь, Козырь, как мы того фофана на ростовской пересылке «посадили»?

– Который «законником»^[78] назывался? – ухмыльнулся шамкающий старик. – Еще бы! Он потом все свои восемь лет на спине пролежал…

– И этих киллеров сраных на Бутырке «посадили», – вмешался здоровенный браток, похожий на питекантропа. – Ну тех, которые всех подряд в Москве валили по заказу – и братву, и воров… Мой корефан там чалился, так говорит, их будто из-под бульдозера вытащили…

– И правильно! – поддержали его два других братка. Все трое были похожи, как родные братья-питекантропы. – Шакалов, которые за деньги кровь проливают, на куски резать надо! Чтоб неповадно!

– Вот попалась бы мне та падаль, что Тиходонца вальнула! – мечтательно проговорил первый питекантроп.

Мячик даже дышать перестал.

– Да, Гошу все пацаны уважали! – кивнул Козырь. – И братва, и воры…

– Конечно! Он духовитый^[79] был, сильный! Если бы эта падла вышла с ним один на один! Или с «перьями»,^[80] по-честному! А она, сука, в спину выстрелила!

Сысоев сжал зубы. Он стрелял не в спину, а в верхнюю часть груди и в голову. И потом, неужели эти вонючие уголовники действительно такие честные, порядочные и справедливые? Не берут чужого, не убивают беззащитных, не насилуют женщин? Тогда за что же они здесь оказались?!

– Ничего, менты рано или поздно схавают козла позорного, и он к нам попадет!

– Или по воле встретимся и кишки выпустим!

– Нет, на воле ему быстрая смерть… А на киче помучается, кашки-парашки поест, очко разработает, а потом его в лепешку растопчут… Так правильней будет, заслужил, гад!

В этот момент лязгнул малый засов, откинулась «кормушка». Снаружи донесся пронзительный женский голос.

– Сысоев, тебе копия экспертизы, иди, распишись!

В камере наступила напряженная тишина. Мячик медленно слез со второго яруса, на ватных ногах направился к двери. Через минуту документ окажется у него в руках, и арестанты обязательно ознакомятся с ним – интересно, да и делать все равно нечего… А это может быть экспертиза как раз по Тиходонцу! Да и любая другая, хоть по мужу с женой… Сразу станет ясно, что он киллер-профессионал… И вторую ночь ему не пережить… А может, и до вечера не дотянет…

За окошком стоял рослый сержант, рядом некрасивая женщина в штатском из спецчасти перебирала стопку бумаг.

– Нет, экспертиза не вам, – сказала она. – Вам установление фамилии. Расписывайтесь…

Она передала документ сержанту, а уже тот сунул листок в окошко. Потому что женщину могли поймать за руку и затянуть в камеру. Нет, конечно, целиком втянуть не получится, но голову со ртом – вполне… Или облапают конкретно, да еще в руку чего-то всунут…

Мячик расписался. «Кормушка» захлопнулась. Он быстро пробежал текст. «При задержании назвался Тумановым, при себе имел паспорт на имя Туманова, впоследствии установлено, что настоящая фамилия Сысоев, а потому считать Туманова по всем документам Сысоевым…» Вполне безобидное постановление. А вот каким будет следующее?

– Что там тебе принесли, москвич? – спросил Козырь. – Ну-ка, пусть общество почитает…

* * *

– В Придонске Скворец работал, я там не был… Бородатого вдвоем валили – он же с охраной… На стекольном заводе мужика с бабой тоже Скворец работал, а я рулил…

Вопреки всем правилам, Мячик «раскололся» и давал подробные показания по всем эпизодам. Гусар с трудом успевал записывать. Коренев размеренно ходил по кабинету, и, когда оказывался за спиной киллера, тот нервно оглядывался.

– Теперь давай про заказчика! – скомандовал Лис, когда Сысоев, наконец, замолчал.

Тот замялся.

– А насчет отдельной «хаты» – точняк?

– Что ты, как девочка у парня – сто раз обещания выспрашиваешь? – раздраженно спросил Лис. – Им грош цена! Захочет – женится, не захочет – обманет. А целку все равно сломает!

Киллер тяжело вздохнул.

– Свели меня с человеком… Тот сказал: большой заказ в Тиходонске…

– Кто свел? – быстро спросил Лис.

– Да так… Есть один. Только я его не знаю…

– Я подскажу, – кивнул оперативник. – Диспетчер из центровых. Тот, кто с тобой связь держал. Так?

– Да какая разница? Не о нем ведь речь! – Сысоев намертво сомкнул челюсти.

– И правда, нет особой разницы, – покладисто согласился Лис. – Давай дальше. Кто давал заказ? Фамилия, имя, как выглядит?

Мячик мрачно усмехнулся.

– Да откуда я знаю его фамилию?! Молодой, назвался Виктором. Держался солидно, видно – парень мурый! Рот у него вот так перекошен, – он криво перечеркнул губы движением указательного пальца.

– Ну, и что потом?

– Сказал: за каждую работу десять тонн баксов… А работы много, надо напарника взять… Я и позвал Скворца… Ну, отработали, уехали… Я Скворцу поручил расчет получить. Ну, вот он и получил…

– Ты, видно, знал, каким расчетом дело кончится! – вмешался Гусар.

Сысоев скривил губы.

– Знал, не знал – какая разница? Я просто всегда осторожен…

– Короче, подставил кореша! Лис нахмурился, и Гусар замолчал.

– Посмотри, кого узнаешь? – Коренев разложил на столе пять фотографий.

– Вот он, Виктор! – не раздумывая, указал рукой киллер. Палец уткнулся в спокойное лицо Максима Викторовича Кашина.

Дата добавления: 2015-07-11