Идеальный образ

Наконец-то я понимаю природу своих врагов», — думал Эрагон. Он боялся раззаков с тех пор, как они впервые появились в Карвахолле, и не только из-за совершенных ими злодеяний, но главным образом потому, что об этих существах было так мало известно. В своем неведении Эрагон наделял раззаков куда большей силой и возможностями, чем они на самом деле обладали, и взирал на них с почти суеверным ужасом.

Впрочем, они не только ему казались порождением ночных кошмаров. Но теперь разъяснения Оромиса сорвали с них пелену таинственности и недосягаемости. А то, что они так уязвимы для света и воды, служило для Эрагона убедительным доказательством возможности одержать над ними победу. «Да, — думал он, — в следующий раз я непременно отомщу этим тварям, погубившим Гэрроу и Брома, и уничтожу их!

— А их родители тоже называются раззаками? — спросил он.

Оромис покачал головой:

— Нет, мы их называем «Летхрблака», «летучая мышь» по-вашему. И надо признаться, что если раззаки не слишком умны, хотя и весьма хитры, то Летхрблаки умны и изворотливы, как драконы. Но только жестокие, злобные, извращенные драконы.

— А откуда они взялись?

— Из тех стран, откуда прибыли и твои предки. Возможно, именно их хищные задатки и заставили короля Паланкара перебраться в Алагейзию. Когда Всадники впервые обнаружили в Алагейзии раззаков, то постарались сделать все возможное, чтобы их извести. Мы боролись с ними, точно с опасной болезнью, но, к сожалению, искоренить это зло нам удалось лишь отчасти. Два Летхрблака удрали. Именно они вместе со своими детенышами и причинили людям — и тебе в том числе — так много горя. Убив Враиля, Гальбаторикс разыскал их и заключил с ними сделку. Он пообещал им покровительство и гарантированное количество пищи. Их излюбленной пищи. Именно поэтому Гальбаторикс и позволяет им жить поблизости от Драс-Леоны, одного из самых крупных городов Империи.

Эрагон стиснул зубы.

— Им придется за многое ответить! И они ответят, если все будет по-моему!

— О да! — Оромис печально посмотрел на него.

Потом сходил в дом и через минуту вернулся, неся с полдюжины слюдяных табличек в полфута шириной и в фут высотой. Одну из табличек он протянул Эрагону и сказал:

— Давай-ка на время оставим столь неприятную тему. Мне кажется, тебе интересно было бы узнать, как создается фэйртх. Это отличный способ концентрации мыслей. Слюдяные таблички пропитаны особыми красками всевозможных цветов, чтобы можно было использовать эти цвета в любом сочетании. Нужно лишь сосредоточиться и мысленно представить себе образ того, что в данный момент ты хотел бы видеть перед собой, а потом сказать: «Пусть то, что видит мой мысленный взор, повторит эта табличка». (Слушая эльфа, Эрагон рассматривал гладкую, как фаянс, поверхность таблички.) Посмотри же вокруг и постарайся отыскать что-нибудь достойное воспроизведения.

Но знакомый пейзаж казался Эрагону слишком банальным: желтая лилия в траве, утонувший в зелени домик Оромиса, ручей… Нет, он не находил в этом ничего примечательного. Вряд ли этот пейзаж, даже воспроизведенный с помощью фэйртха, позволит тому, кто его увидит впоследствии, заглянуть в душу художника, его изобразившего. Куда интереснее запечатлеть мимолетность, переменчивость тех или иных вещей. И тут его взор остановился на светлых «свечках» на концах сосновых ветвей, на глубокой ране в стволе там, где недавняя буря сломала большую ветку, содрав и кусок коры. Прозрачные капли смолы выступили по краям этой раны, и в них, дробясь, отражались солнечные лучи.

Эрагон встал так, чтобы эти светящиеся капли древесной крови оказались как бы обрамлены пушистыми юными иголками, затем, прикрыв глаза, постарался как можно лучше представить все это себе мысленно и произнес заклятие.

Поверхность серой таблички вспыхнула, расцвела множеством красок, смешивая их и создавая все новые и новые оттенки. Затем цветные пятна перестали двигаться, и Эрагон увидел перед собой совершенно живое, чувственное изображение. Да, именно это он и хотел воспроизвести! Смола и иголки на переднем плане были переданы с удивительной точностью, а все остальное как бы расплывалось, словно он видел его сквозь полузакрытые веки. Однако созданный им фэйртх не имел ничего общего с четким, ясным рисунком Илирии, автором которого был Оромис.

Эрагон подал эльфу табличку. Тот с минуту рассматривал фэйртх, потом сказал:

— У тебя необычный образ мыслей, Эрагон-финиарель. У большей части людей возникают большие трудности, когда их просишь сосредоточиться и воспроизвести нечто узнаваемое. Ты же, напротив, впитываешь знания об окружающем тебя мире, как губка, особенно если что-то тебе интересно, и проникаешь порой в самую суть вещей. Однако твое видение мира все же несколько узковато. Здесь та же проблема, что и с медитацией: тебе необходимо раскрыться полностью, максимально расширить свое поле зрения, воспринимая все вокруг и не задумываясь, важно это для тебя или нет. — Отложив в сторону созданный Эрагоном фэйртх, Оромис протянул Эрагону чистую табличку. — Попытайся еще раз, я скажу тебе…

— Привет тебе, Всадник!

Эрагон вздрогнул и обернулся. Перед ним стояли Орик и Арья, явно только что вынырнувшие из леса. Гном приветственно поднял руку. Борода его была аккуратно подстрижена, расчесана и заплетена в косу, волосы аккуратно приглажены и стянуты на затылке в хвостик. Благодаря заботам эльфов он щеголял в красивой новой тунике из красно-коричневой материи, расшитой золотой нитью. Выглядел Орик прекрасно, и вид его ни в малейшей степени не свидетельствовал о том, в каком состоянии он прошлой ночью явился к Эрагону.

После обмена традиционными приветствиями Оромис спросил:

— С чем связан ваш столь неожиданный визит? Я, разумеется, рад видеть вас обоих, но сейчас мы, как вы и сами видите, работаем над весьма важными вещами.

— Прошу простить нас, Оромис-элда, — сказала Арья, — но…

— Это моя вина! — вмешался Орик. И, быстро глянув на Эрагона, пояснил: — Меня послал сюда Хротгар, дабы быть уверенным, что Эрагон получит должное воспитание. У меня нет сомнений, что так оно и происходит, но я обязан собственными глазами посмотреть, как проходят его занятия, чтобы, вернувшись в Тронжхайм, мог дать своему королю правдивый отчет обо всем.

— Те знания, которые я даю Эрагону, он не имеет права делить ни с кем, — твердо ответил Оромис. — Тайны Всадников принадлежат им одним!

— Я понимаю, — сказал Орик, — однако мы живем в неустойчивую эпоху. Скала, что когда-то стояла недвижимо, теперь расшаталась. Мы должны приспосабливаться, чтобы выжить. Столь многое сейчас зависит от Эрагона, что и мы, гномы, имеем право знать, идет ли процесс его обучения так, как нам было обещано. Неужели ты считаешь, что наша просьба так уж неразумна?

— Хорошо сказано, мастер Гном, — одобрительно кивнул Оромис. Он помолчал, как всегда сложив кончики пальцев вместе и постукивая ими друг о друга. Потом спросил: — В таком случае могу я предположить, что для тебя это вопрос долга?

— И долга, и чести.

— Значит, ты не отступишься?

— Боюсь, что нет, Оромис-элда, — вздохнул Орик.

— Хорошо. Раз так, можешь остаться до конца наших занятий. Это тебя удовлетворит?

Орик нахмурился:

— Так вы что же, уже кончаете урок?

— Мы только что начали.

— Ну, тогда конечно удовлетворит! По крайней мере — на какое-то время.

Все это время Эрагон тщетно пытался перехватить взгляд Арьи, но она смотрела только на Оромиса.

— Эрагон!

Эрагон вздрогнул и, глупо хлопая глазами, очнулся от мечтаний и посмотрел на эльфа.

— Да, учитель?

— Во время занятий нельзя думать о посторонних вещах, Эрагон. Я хочу, чтобы ты сделал еще один фэйртх. Открой душу и сосредоточься.

— Хорошо, учитель.

Эрагон растерянно крутил в руках табличку. Руки у него стали влажными при мысли о том, что его работу будут судить также Орик и Арья. Ему очень хотелось хорошо выполнить задание и доказать гному, что Оромис — отличный учитель, но он никак не мог сосредоточиться на сосновых иголках и смоле. Арья притягивала его, точно рудная жила — магнит; все его мысли вертелись вокруг нее, как он ни старался отвлечься.

Убедившись, что не в силах бороться с самим собой, Эрагон мысленно представил себе Арью, на что ему потребовалось всего несколько мгновений, ибо он знал ее черты лучше, чем свои собственные, и произнес заклинание на древнем языке, вложив в него все свое преклонение перед прекрасной эльфийкой, всю свою любовь и… страх.

Результат превзошел все его ожидания; он на минуту просто потерял дар речи.

На фэйртхе ему удалось изобразить голову и плечи Арьи на фоне довольно темном и неразборчивом, но в глазах ее словно светились отблески костра, и вся она казалась совсем не такой, как в действительности. Но такой, какой ее себе представлял сам Эрагон: загадочной, прекрасной, самой прекрасной женщиной на свете. В изображении было немало недостатков, однако же оно дышало необычайной страстностью и силой. «Неужели я вижу ее именно такой?» — думал Эрагон. В лице изображенной им женщины явственно читались мудрость и безусловная власть над противоположным полом — та, что сродни магии.

Словно откуда-то издалека до него донесся голос Сапфиры: «Будь осторожен…»

— Ну, покажи-ка, что ты там сотворил, Эрагон? — И Оромис протянул руку.

— Я… я не знаю. — Эрагон не сразу отдал эльфу фэйртх, и тому пришлось некоторое время стоять с протянутой рукой. Эрагону страшно не хотелось, чтобы кто-то еще увидел его работу, особенно Арья. Пауза явно затягивалась. Наконец Эрагон разжал стиснувшие фэйртх пальцы и отдал его Оромису.

Лицо эльфа мгновенно посуровело. Он так посмотрел на Эрагона, что тот даже присел, так тяжел был взгляд старого Всадника. Затем, не говоря ни слова, Оромис передал фэйртх Арье.

Она низко склонилась над портретом, и волосы скрыли ее лицо, но Эрагон видел, как напряглись вены у нее на руках, стиснувших фэйртх. Руки у нее слегка дрожали.

— Ну, и что там такого особенного? — заинтересовался Орик.

Подняв табличку над головой, Арья изо всей силы бросила ее на землю, так что изображение разлетелось на тысячу осколков. Затем она резко выпрямилась и, не глядя на Эрагона, с величайшим достоинством удалилась, тут же исчезнув в лесу.

Орик поднял один из осколков, но на нем ничего не было видно. Изображение исчезло, как только разбилась табличка. С досады гном даже дернул себя за бороду.

— Я столько лет знаю Арью, но ни разу не видел, чтобы она вот так вышла из себя. Никогда! Что же ты такое изобразил, Эрагон? — удивленно спрашивал он.

И Эрагон, все еще плохо соображая, честно ответил:

— Ее портрет.

Орик нахмурился, явно озадаченный:

— Портрет? Но почему же это так…

— Мне кажется, тебе сейчас лучше уйти, — сказал ему Оромис. — Урок все равно закончен. Приходи завтра или послезавтра, если хочешь получить более ясное представление об успехах Эрагона.

Гном подмигнул Эрагону, кивнул, бросил осколок и стряхнул с рук землю.

— Да, пожалуй, я так и сделаю. Спасибо, что уделил мне время, Оромис-элда. Я этого не забуду. — И он тоже двинулся к лесу, на ходу бросив Эрагону: — Я буду в общем зале Дома Тиалдари, приходи, если захочешь поговорить.

Когда Орик ушел, Оромис приподнял край своей туники, опустился на колени и принялся собирать осколки фэйртха. Эрагон тупо смотрел на него, не в силах двинуться с места.

— Но почему? — вырвалось у него вдруг.

— Возможно, потому, — отвечал Оромис, — что ты ее испугал.

— Испугал? Арью? Но она же ничего не боится! — И, уже произнося эти слова, Эрагон догадался, что это совсем не так. Просто Арья лучше многих умеет скрывать свои страхи. Он тоже принялся собирать осколки и, подавая один из них Оромису, снова спросил: — Да и зачем мне было пугать ее? Прошу тебя, учитель, объясни!

Оромис встал, подошел к ручью и ссыпал осколки вводу.

— Фэйртх способен показать лишь то, что хочешь ты сам. С его помощью можно солгать, можно создать ложный образ, хотя для этого и нужно несколько больше умения, чем пока есть у тебя. Арье это прекрасно известно, а потому она поняла: этот фэйртх в точности отразил твои к ней чувства.

— Но чем же он мог ее напугать? Оромис печально улыбнулся:

— Тем, что обнажил всю глубину своей безумной любви. — Он снова соединил концы пальцев в изящные арки. — Хорошо, давай поговорим, Эрагон. Если люди твоего возраста уже могут считать себя взрослыми, то в глазах эльфов ты всего лишь мальчик, ребенок. (Эрагон нахмурился: примерно то же самое говорила ему и Сапфира.) Обычно я не склонен сопоставлять возраст людей и эльфов, но поскольку ты разделишь с нами способность жить долго, то и судить тебя следует по нашим меркам.

А кроме того, ты — Всадник. Мы все очень рассчитываем на твою помощь в борьбе с Гальбаториксом. И если тебя что-то отвлечет от подготовки к ней, это может обернуться большой бедой для всех в Алагейзии.

И потом, как, по-твоему, Арья должна была реагировать на твое невольное признание? Это же ясно, что ты видишь ее в некоем романтическом свете, но при всем добром отношении Арьи к тебе — в коем я лично совершенно не сомневаюсь, — союз между вами невозможен из-за твоей молодости, из-за того, что вы принадлежите к разным народам, у вас разные культуры и многое другое. Но главное — из-за твоих обязанностей Всадника. Она не станет ссориться с тобой, опасаясь, что это повредит твоим занятиям. К тому же, будучи дочерью королевы, она обязана быть внимательной и ни в коем случае не обижать Всадника, особенно если от него зависит столь многое… В любом случае, даже если бы вы были подходящей парой, Эрагон, она все равно не стала бы поощрять твои ухаживания, ибо все свои силы ты должен посвятить первоочередной задаче сегодняшнего дня. Да, Арья наверняка пожертвовала бы даже своим счастьем во имя этой великой цели! — От волнения голос Оромиса звучал хрипловато. — Ты должен понять, Эра-гон: самое важное сейчас — уничтожить Гальбаторикса. Все остальное будет гораздо проще. — Оромис помолчал, ласково поглядывая на Эрагона, и прибавил: — Разве при подобных обстоятельствах так уж странно, что Арья испугалась? Ведь твои чувства к ней могут поставить под угрозу все, ради чего мы столько трудились!

Эрагон покачал головой. Ему было стыдно за свой поступок, за то, что он невольно расстроил Арью, возможно даже обидел. «Я мог бы избежать всех этих неприятностей, если б лучше владел собой!» — с горечью думал он.

Оромис коснулся его плеча и подтолкнул к хижине.

— Не думай, Эрагон, что мне совершенно чуждо сострадание. Каждый из нас в тот или иной период жизни испытывает подобные пылкие чувства. Это естественная часть взросления. Я понимаю, как это тяжело — отказывать себе в обычных жизненных радостях и удовольствиях, но это необходимо, если мы хотим победить.

— Да, учитель, я понимаю.

Они сели на кухне за стол, и Оромис принялся выкладывать перед Эрагоном различные тексты для практики в Лидуэн Кваэдхи.

— С моей стороны было бы неразумно рассчитывать, что ты способен забыть свое увлечение Арьей, но я действительно очень рассчитываю, что ты более не позволишь этому чувству мешать нашим занятиям. Можешь ты мне это обещать?

— Да, учитель. Я обещаю.

— Ну, а как ты думаешь поступить с Арьей? Ей ведь нужно помочь с честью и без ущерба выбраться из столь затруднительного положения.

Эрагон ответил не сразу:

— Я не хочу терять ее дружбу…

— Это понятно.

— А потому… я пойду к ней и извинюсь. И заверю ее, что больше никогда намеренно не поставлю ее в такое затруднительное положение. — Сказав это, Эрагон сразу же испытал облегчение, словно признание собственной ошибки очистило ему душу.

Оромис был явно доволен.

— Уже одно это доказывает, что ты действительно становишься взрослым, — сказал он.

Эрагон провел ладонью по чистому гладкому листу бумаги. Он смотрел на древний текст перед ним и не видел его. Потом встряхнулся, обмакнул перо в чернильницу и стал переписывать очередную колонку иероглифов, и каждая новая линия казалась ему ручейком ночи на белом листе, бездонной пропастью, в которую он мог бы упасть и навсегда позабыть пережитый позор и собственное смятение.

Дата добавления: 2015-07-12