Фаза нежелания признать очевидное. 6 страница

У меня есть прекрасное старое пианино, на котором я по несколько раз в день наигрываю одну и ту же пьесу. Это успокаивает. Для меня очень важно, чтобы грязное белье в ванной хранилось именно на полу, а не в предназначенной для этого корзине. В корзине же для грязного белья нашли себе достойное место швейные принадлежности, инструкции по эксплуатации видеомагнитофона и телевизора, моя старая соковыжималка для цитрусовых и примерно 23 одиночных носка, необъяснимым образом потерявшие своих партнеров. Я принадлежу к тому поколению, которое использует дверцу холодильника как доску почета. На ней висят пожелтевшие фото моих друзей, забрызганные соусом для спагетти, вырезки из газет и карикатуры. Моя любимая карикатура, которая вот уже несколько лет сопровождает мою домашнюю жизнь и за это время успела сменить несколько холодильников, неизменно висит в центре. Женщина держит на руках крошечного мужчинку, а другая говорит ей: «Да отнимите вы его, наконец, от груди, или это ваш муж?» Чрезвычайно забавно. Всякий раз, когда меня посещают мужчины, представляющие известный интерес, я обязательно прикрепляю под картинкой броский заголовок, который несколько лет назад вырезала из «Абендцайтунг»: «Бонн озабочен: Коль задумался». На завтрак я люблю холодные баночные сосиски. Ни за что не рассталась бы с огромной лампой-бананом, стоящей на кухонном шкафу, а жизнь без будильника, соединенного со стереоустановкой, которая каждое утро будит меня громкими звуками Throughout the Years [33] Кёртиса Блоу, потеряла бы для меня всякий интерес.

Я человек не тяжелый. Если мне не мешать быть такой, какой мне хочется, то присутствие мое вовсе не обременяет, а обогащает по-настоящему.

19:02

Боже милосердный! Домофон! А на мне розовые тапочки с помпонами!

— Алло? — решительно спрашиваю я в переговорное устройство и одновременно проворным пинком ноги заталкиваю тапочки под гардероб, расстегиваю верхнюю пуговицу блузки, подтягиваю юбку и убираю волосы за уши. Трогательный жест, учитывая тот общеизвестный факт, что они все равно долго там не задержатся. — Алло! Кто там?

Тишина в ответ. Затем шуршание. Затем шаги на лестнице. Проклятье! Он уже вошел. Какой-то болван опять забыл закрыть дверь подъезда. Пожалуюсь фрау Цаппке. Всякий раз, когда я оставляю эту дверь открытой, она словно из-под земли выскакивает и устраивает мне головомойку. Похоже, эта дама только и знает, что целый день пялится через глазок, чтобы уличить меня в нарушении порядка.

Снова звонок! Боже мой! Я хорошо слышу, как за дверью кто-то топчется. Боже мой! Мужчина!

Осторожно смотрю в глазок. Странно, но факт: ни я, ни прочие женщины (по крайней мере те, кого я знаю) никак не способны усвоить, что через глазок и вправду видно только в одном направлении. При этом мы ведем себя как дикари, впервые глядящие в подзорную трубу. Вот и сейчас я с ужасом отпрянула, увидев прямо перед собой угрюмое знакомое лицо. Неохотно открываю дверь.

— Хэлло, Рюдигер! Что стряслось?

— Это с тобой что? — Рюдигер таращится на меня так, будто я в противогазе.

— А что такое могло произойти?

— Тебе что — по носу съездили или как?

Я с ужасом ощупываю лицо. Идиотка! Забыла снять с носа пластырь Nivea против угрей. Теперь, конечно, он твердый, как камень.

Придется снимать его с помощью теплой воды.

— Обожди меня на кухне. Я ненадолго исчезну в ванной.

Пока я стараюсь освободить нос от накрепко присохшего пластыря, слышу, как Рюдигер громыхает на кухне.

Чего этот хмырь здесь забыл? Он ведь был у меня лишь однажды, когда я из чувства долга пригласила их с Марианной на свой день рождения. Тогда он отрицательно высказался о моей кухне из ИКЕА и о моей компании. И все только потому, что оказался единственным, на ком был костюм, пусть и дурно сидящий, а Биг Джим под конец спровоцировал его мериться, у кого член больше.

— Налей себе бокал вина. Оно в холодильнике!

Рюдигер что-то бурчит. Судя по звуку, доволен.

— Марианна спрашивает, не дашь ли ты нам раскладушку на одну ночь? Тут ее сестра в гости без предупреждения явилась.

Ой-ой! Пластырь впился в мой нос, как репейник.

— Само собой! Она в кладовке! По крайней мере, должна быть! Я сейчас!

— Не спеши!

Черт! Больно же! Хоть у меня и нет угрей, но, как женщина любознательная, я пробую на себе все новинки косметического рынка. В парфюмерных отделах я задерживаюсь подолгу и охотно. К моим любимым видам досуга относится укрощение собственной гордости путем созерцания продавщиц фирмы «Дуглас». Они всегда выглядят так, будто вечером приглашены на вручение «Оскаров». Хотелось бы знать, во сколько должны встать продавщицы этого самого «Дугласа», чтобы успеть нанести на лицо столь совершенную маску. Наверно, вскоре после полуночи. — Налить тебе тоже стаканчик?

— Да, пожалуйста! Уже иду!

Купить у «Дугласа» макияж — это все равно что в секции белья ширпотребного супермаркета тебя вдруг обслужит Синди Кроуфорд. Обескураживающе. Унизительно. Ужасно. И дорого. Недавно одна из таких рядовых косметической армии, тщательно загрунтованных, безвозрастных, неизменно обводящих губы контурным карандашом, предложила мне серию по уходу за «зрелой кожей».

— Взгляните-ка, пожалуйста, в это увеличивающее зеркало, — произнесла она сахарным голосом.

Сразу хочу предостеречь: не делайте этого!!! Подружки мои, если вам за тридцать и выверите, что ваша кожа еще молода, — никогда не глядите в увеличивающее зеркало.

Ни-ког-да!

Иначе разверзаются пропасти.

Я притащилась домой с двумя по-свински дорогими крошечными баночками и битых полчаса угрохала на то, чтобы отодрать цепкие наклейки с надписью Reparatioп [34]. Не должен же каждый, кто ходит у меня дома в сортир, тут же оказаться в курсе катастрофического состояния моей доисторической эпидермы. Я не нуждаюсь в сочувствии.

— Ну, я закончила!

Неся перед собой красный и нестерпимо страдающий нос, вступаю на свою кухню от ИКЕА, честь и достоинство которой попираются присутствием Рюдигера Мора. Осклабясь и широко расставив ноги, он сидит на моем кухонном стуле.

Ах, дьявол! Привязался же, хмырь болотный! Надеюсь, он не собирается долго рассиживаться. У меня есть дела поважнее, чем скучать с пренеприятным соседкиным мужем. Я, в конце концов, жду звонка.

От этой мысли тут же становлюсь несчастной. Ведь, по правде, уже начало восьмого.

Рюдигер, как будто желая набраться храбрости, делает большой глоток вина.

— Как поживает Марианна? — спрашиваю я его, не подозревая, что совершаю оплошность.

— Марианна меня не понимает. — Рюдигер смущенно смотрит в свой бокал, потом смущенно смотрит на мою газетную вырезку, которая — эта мысль внезапно меня обжигает — слишком смела для такого нежданного и нежеланного гостя.

— А? Что? В каком смысле?

Я тоже стараюсь казаться смущенной.

— Собственно, меня и так вообще не понимает никто.

Боже милостивый! Этого еще не хватало! у этих людей, скучнейших из всех, кого я знаю, кризис в отношениях?! Избавьте меня! Еще ни разу до сих пор Рюдигер толком со мной не общался. И это было очень даже хорошо.

— Она опять беременна.

— Сейчас я принесу раскладушку, — это вроде как попытка тему сменить.

— Не нужна нам твоя раскладушка. Это просто предлог. Марианна меня не понимает. Мне надо было с кем-то поговорить.

Почему со мной? Почему я? Не хочу! Я ведь тебя тоже не понимаю, Рюдигер, тупица!

— Как грустно это слышать.

Почему я всегда такая вежливая? Почему не скажу никогда то, что думаю? Из-за вежливости — будь она трижды неладна — я постоянно влипаю в неприятнейшие истории! Но изменить себя, увы, все равно не могу.

Помню, мой коллега Лудгер Кольберг спросил меня, не желаю ли я после работы с ним выпить. Собственно говоря, мне бы сходу ответить, что уже сам вопрос я считаю бесстыдством. Некоторые мужчины просто не умеют себя вести. Они скучны, лишены чувства юмора, непривлекательны и женаты и спрашивают, не хочу ли я с ними сходить выпить после работы. Тут любая женщина задумается, не посылает ли она подозрительно ложных призывных сигналов.

Господину Кольбергу я этого всего не сказала. А сказала я, что в принципе, конечно, охотно, но, к сожалению, ничего не выйдет, потому что — и он это, конечно же, знает — я каждый день приезжаю на велосипеде, у которого — какая жалость — как раз сегодня спустила шина. Так что я, так сказать, не мобильна. Но в другой раз охотно.

И что в результате я получила? От этой благонамеренной лжи, которая должна была пощадить как мою трусость, так и его самолюбие? Лудгер Кольберг предложил мне вместе с моим неработающим велосипедом загрузиться к нему в автомобиль, на котором он повезет меня выпить и отвезет домой. И вот я, как последняя дура, перед концом рабочего дня украдкой выпустила воздух из собственной шины, чтобы не выглядеть лгуньей. Нет, вежливость до добра не доведет. Над этим мне еще предстоит серьезно поработать.

Рюдигер сжимает свои отсутствующие губы. Его рот не выглядит как рот — тут же приходит мне в голову, — скорее это внезапно открывающаяся щель в лице.

Тут снова раздается звонок.

— Ты кого-то ждешь?

— Да, э-э, нет, не знаю…

С колотящимся сердцем подхожу к двери.

Если это Даниэль…

Это не Даниэль.

— Эта задница — мой супруг — у тебя?!

Не дожидаясь ответа, Марианна устремляется на кухню. Я раздумываю, не покинуть ли мне эту квартиру. Затем все же остаюсь. Из упрямства — как-никак я тут дома — и, естественно, из любопытства. Не исключено, что непосредственное созерцание кризиса брачных отношений избавит меня от этого жалкого самоощущения «мне-тридцать-три-и-я-жду-его-звонка».

Заинтересованно, но робко топчусь за спиной Марианны. Она угрожающе возвышается над Рюдигером, целиком заслоняя своим необъятным тазом его дурацкую физиономию.

— Угадай, что он мне сказал!? — рычит она, повернувшись ко мне вполоборота.

— Не представляю.

Как бы я хотела, чтобы эта парочка исчезла из моей квартиры.

— Угадай-ка, что сказал мой дерьмовый супруг, когда узнал, что я беременна?! — теперь Марианна угрожающе подступает ко мне.

О небо, ситуация становится угнетающей.

Не дожидаясь моего ответа, она кричит:

— Он сказал — я цитирую дословно, Кора, я говорю это только тебе одной: «Что? Опять? Как это могло получиться?»

Такой вопрос я нахожу понятным и оправданным, ведь Марианна уже просветила меня насчет их скудной сексуальной жизни. Считаю, однако, за благо помалкивать.

— Он даже не радуется! — восклицает Маpиaннa и разражается слезами.

Я спешу оторвать для нее бумажное полотенце от кухонного рулона, счастливая, что могу сделать хоть что-то полезное, и затем обращаюсь к Рюдигеру:

— Неужели? Ты разве не рад? — стараюсь говорить это тоном моей последней психотерапевтички.

— Как же, конечно. Я рад, — бурчит Рюдигер, поднимая глаза к потолку.

— Просто у Рюдигера проблемы с выражением и артикулированием эмоций, — говорю я Марианне.

— Тьфу! Легко тебе говорить. Знаешь, что он еще сказал?! Угадай!

Под судом я тут, что ли?

— Он сказал, что два события в жизни представлял себе существенно более волнующими, чем они оказались на деле: рождение сына и покупку обручальных колец. Для него это стало чем-то вроде покупки в булочной заурядного пряника.

К счастью, я все же смогла удержаться от смеха.

— Чья бы корова мычала! — берет слово Рюдигер. Он вскакивает и как в лихорадке носится взад-вперед. — Помнишь, что ты сказала, когда Деннис только родился! Я специально отложил важную встречу, чтобы перерезать пуповину! Помнишь, что ты сказала, когда я взял на руки своего новорожденного, своего первенца, всего еще в слизи?!

Теперь Рюдигер красен, как рак, что ему со всем уж не к лицу.

— Да ведь я о тебе только и беспокоилась! — стонет Марианна.

— Ты сказала: «Побереги рубашку! Побереги рубашку!» Это же надо такое придумать! И это твои хваленые эмоции?

Тут уже Марианна угрожающе багровеет.

— Ах, эмоций тебе?! Получай свои эмоции!

У меня не много дорогого фарфора, но Марианна со знанием дела хватает цветочную вазу, которую мама когда-то привезла мне из Китая. Мощно размахнувшись, она швыряет драгоценный сосуд на кухонный пол.

Я вижу тысячу ценных осколков, я вижу мертвенно-бледное лицо Марианны, вижу лицо Рюдигера, еще более бледное, и я слышу, как звенит дверной звонок.

19:18

Баланс последнего получаса получается катастрофическим. У меня больше нет ни одной ценной вазы, и к тому же я должна внести плату за радио.

Человек в дверях сунул мне под нос какое-то удостоверение и что-то сказал об общественно-правовом радио и что я, конечно, просто забыла зарегистрировать свою аппаратуру, которая облагается налогом. Несмотря на напряженную ситуацию, на озверевшую супружескую чету, которая в этот момент разносит мою кухню, я реагирую с полным присутствием духа.

— Я ничего не забыла. Никакой аппаратуры, подлежащей налогообложению, у меня нет. Даже радиобудильника.

Я твердо гляжу человеку в глаза. Ха! Не на ту нарвался. Со мной такие вещи не проходят.

— А это что,там?

— Что это там — где?

Мститель из общественного радио надменным жестом указал через мое плечо в направлении гостиной. Ее дверь, к сожалению, была отворена и открывала взору мой новый Soпy с крупноформатным экраном, на котором диктор новостей ZDF предсказывал погоду: «Зона высокого атмосферного давления вместе с западными воздушными потоками перемещается на север Германии».

— Ну-у…

— Пожалуйста, распишитесь здесь. Мы взыщем с вас плату за два года. Полагаю, этот прибор у вас не со вчерашнего дня?

Я молча и униженно кивнула. Чувствую себя беззащитной. Я заброшена против воли в какой-то совершенно мужской мир, где правила диктуют опять же мужчины.

Злой человек ушел (у него еще хватило нахальства насвистывать на лестнице). Марианна и Рюдигер последовали за ним.

— Я возмещу тебе ущерб, — сказала она тихо и сунула мне скорбную, завернутую в полиэтилен горсть черепков. Рюдигер не сказал ничего. Только стоял рядом и разглядывал узоры на паркете.

— Если будет девочка, можете в благодарность назвать ее Корой, — попробовала я шуткой развеять напряжение.

— Незачем, у нас есть страховка от ответственности, — сказал Рюдигер моему паркетному полу.

Я думаю, Рюдигер затаил на меня личную обиду зато, что я стала свидетельницей его чувст-воизлияний. Да и во взгляде Марианны была заметна какая-то отчужденность. Обычное дело! Сперва позволяешь использовать свою кухню как поле боя, а потом неожиданно становишься воплощением зла, одинаково ненавистным для обеих враждующих армий.

Изнуренная всем этим, брошусь-ка я на свою зебровую софу и поразмыслю над моей пропащей жизнью. Или начну с того, что расставлю свои видеокассеты в алфавитном порядке.

Или сочиню прозвища для мошонки и ее содержимого. Может, удастся настроиться на возвышенный лад.

Потерянные яйца.

Эльмекс и Арональ[35]

Дик и Дуф[36]

Кариус и Бактериус[37]

Смешонка.

Две горошины при стручке.

Я не в настроении. Я несчастлива. Дошла до того, что включила Вана Моррисона и с ним на пару предаюсь горю. Снаружи все еще светит солнце. Это упрек. От итальянцев на углу, вторгаясь в мое скромное бытие, доносится гул голосов и хохот. Вот они сидят там сейчас под пестрыми фонарями, пьют плохое белое вино, едят лазанью, перебрасываются по-летнему вольными взглядами и радуются в предвкушении секса.

Все, все этим вечером будут предаваться сексу. Только не я. Я буду смотреть «Спорим, что…» и не подходить к телефону, чтобы моя лучшая подруга не заметила, что я занята не любовью, а смотрю «Спорим, что…».

Ах, лежу я тут как невозделанное поле. Вокруг меня одно бесстыдство.

Даниэль забрал меня в полвосьмого. Я, конечно, крайне напряглась, очутившись в его автомобиле. Еще бы, ведь я принадлежу к поколению, для которого автомобиль был первым убежищем любви. Я, например, — говорю это не без гордости, — была лишена девственности в микроавтобусе «фольксваген». Поэтому я причисляю себя, так сказать, к сливкам общества. Ведь с большинством моих сверстниц это приключилось в «фиате-панде», в жуке или в R4.

Даниэль подъехал на «БМВ», черном, размером с мою ванную, поражающем воображение обилием всяческих рычагов.

С сексуальной точки зрения я в «БМВ» не разбираюсь, так что сразу стала жать на все доступные кнопки. Из любопытства, конечно, но еще и потому, что знаю: мужчинам нравится, когда к их автомобилю подступают с должным почтением и восхищением.

Автомобили, стереоаппаратура и половые органы — вот вещи, о которых женщине, когда она имеет дело с мужчиной, следовало бы высказываться всегда только похвально.

Итак, в своем фиалково-синем мини я взобралась на чашеобразное сиденье, кокетливо пропустив мимо ушей его комплимент «Ты сногсшибательно выглядишь», и тут же демонстративно предалась исследованию великолепных наворотов «БМВ».

— Ой, можно я здесь нажму?! — воскликнула я с девчоночьим восторгом.

После чего мое сиденье стало стремительно опускаться, приведя меня в оскорбительно низкое положение, из которого мне лишь с трудом удавалось увидеть улицу. Даниэль вернул меня на прежнюю высоту и сказал:

— Это для людей, которые хотят ехать в шляпе. Если ты со спутницей едешь в Эскот, то это очень практично.

— Ага.

Мое платье малость съехало. Что он хотел этим сказать? Что уже не раз ездил в Эскот в элегантно-шляпном сопровождении? Что ему нравится, когда женщины носят шляпы? Что ему не по вкусу моя прическа? Я решила не впадать в растерянность и нажала на ближайшую кнопку. Никаких последствий.

— А это для чего?

— Терпение.

— А что это, собственно, за пикник?

— Один сокурсник празднует свое сорокалетие. Он снял за городом сарай и пригласил человек двести. Большинство, наверно, медики. Надеюсь, это не слишком пугающе звучит?

Звучало, конечно, пугающе.

— Совсем нет.

Внезапно мне стало как-то не по себе.

— Что это?

Я предусмотрительно подсунула руку себе под попу. Снизу шло какое-то странное тепло. Я очень смутно помню свои ощущения, когда в последний раз обмочила штаны. Но что-то сейчас мне об этом безжалостно напоминало.

— Ты же включила подогрев сиденья.

— Ой, а я уж подумала, у меня с мочевым пузырем нелады.

Опс! Как-то совсем уж неинтеллигентно… Не решаясь посмотреть, улыбнулся ли Даниэль, я быстро сменила тему.

— А твоя подруга Кармен? Она тоже будет на пикнике?

Это, конечно, очень смело и даже агрессивно. О Кармен-Уте Кошловски мы никогда не говорили. Но я-то прекрасно знаю, что и когда говорить. И, как мне показалось, настало время выяснить, держит ли меня на коротком поводке мужчина, который сидит рядом со мной в этом чашеобразном кресле.

— У Кармен сегодня еще одна съемка. Она будет позже, если вообще будет.

Ах вот как, съемка! По необъяснимой причине я почувствовала, что меня малость облили дерьмом. Так уж повелось, что все остальные женщины чувствуют себя ниже женщин, которым предстоит еще одна съемка.

Я решила помалкивать на этот счет и просто наслаждаться ездой. Ведь д-р Даниэль именно меня спросил, угодно ли мне сопровождать его на пикник. Так что, если Ута Кошловски приедет позже, то, возможно, для нее уже все будет кончено. Задумчиво и вожделенно я разглядывала руку Даниэля. Мужские руки нахожу эротичными, в особенности если они представляют собой продолжение рычага переключения передач «БМВ». Тут я просто улетаю. А вот в «тойотах» болотного цвета мужчины теряют добрую половину своей сексуальной привлекательности.

Я сладострастно откинулась назад, созерцая летящие мимо рапсовые поля и наслаждаясь музыкальным сопровождением в исполнении Ллойда Коула.

Хотя Ллойд Коул мне не особенно нравится, я понимаю, о чем хотел бы сообщить человек, включающий Ллойда Коула летним вечером в своем «БМВ».

И это сообщение мне нравится. Он как бы говорит: «Я не всегда ездил на „БМВ“. Да, я тоже кайфовал на замызганном пледе „флокати“. Я тоже презирал своих родителей, атомную индустрию и Гельмута Коля. И это скорее случайность, что, несмотря на все, из меня что-то вышло. И вот мне стыдно, что теперь я вынужден нанимать уборщицу и голосовать за СвДП».

О-о-о-о! Мне так хорошо! Я сижу рядом с симпатичным ученым человеком, на нем черные джинсы и белая рубашка, он то и дело мне улыбается, вечернее солнце светит в салон, снабженный конечно же откидным верхом. А Ллойд тем временем поет:

Аrе уou ready to bе heartbroken[38].

Да! Разбить сердце! Одну половину отдать! Внушить любовь! О, так я могла бы объехать весь свет!

Уou sау уоu'rе so happy now. Уоu саn hardly stand[39]

Это верно. Чувствуешь себя, будто тебе все еще пятнадцать.

А r е у ou ready to b е heartbroken.

Даниэль положил свою руку на мою. У-ух. Это лучше, чем большинство оргазмов, испытанных мной в последнее время.

Я тинейджер! Могла бы сейчас хихикая пить пину-коладу, плясать на столе, носить мини-юбки, намалевать на щеке сердечко и считать себя неотразимой. О yeah…

Аrе уои ready to bleed[40]

— Подъем, Кора Хюбш! Приехали.

Одновременно с Ллойдом Коулом замолк и мотор.

— Ну, если это сарай, тогда я не знаю, как называть мою гостиную.

Я взяла Даниэля под руку, и мы подошли к чему-то вроде деревянного дворца.

— Михаэль — хирург-косметолог. Эти парни неплохо зарабатывают.

Хирург-косметолог! Это меня слегка обломало. Напомнило об одном ужине несколько недель назад.

Там я сидела рядом с парикмахером и чувствовала себя крайне неуютно. Казалось, его профессиональный взгляд то и дело с отвращением падал на мои торчащие в разные стороны волосы, и он наверняка с трудом себя сдерживал, чтобы тут же не причесать меня с помощью ножа и вилки.

— Михаэль это кто — именинник? А у нас есть подарок?

— Все в порядке, я уже внес свою долю. Впрочем, даже не представляю, что они там купили.

Еще бы! Таковы мужчины, если они мужчины и не при женщине. Мужчины — неумелые дарители, чаще всего они даже повод забывают, по которому делается подарок. Самые приятные презенты из тех, что получали матери моих экс-дружков, всегда придумывала я.

Изнутри так называемый сарай выглядел еще более впечатляющим, чем снаружи. Огромное помещение было украшено сотнями световых гирлянд, свисавших с вековых потолочных балок. Справа возвышался бар, слева — гигантский буфет. Между ними, вокруг площадки для танцев, располагалось несколько десятков высоких белых столиков. Едва мы вошли, на нас вихрем налетел официант и чуть не силком одарил нас шампанским.

— За тебя, — сказала я и попыталась обольстительно улыбнуться. — Благодарю за приглашение. И на случай, если забуду сказать потом: я провела чудесный вечер.

Я подняла бокал, про себя помолилась: пусть окажется так, что Даниэль никогда не смотрел фильм «Красотка». Давно ждала я подходящего случая ввернуть эту фразу. Даниэль, польщенный, улыбнулся. Повезло. Однажды — будучи навеселе, так что мне можно это простить — я сказала кому-то: «Имею чутье для дела и тело для греха». Этот кто-то ответил: «Мелани Гриффитс и Харрисон Форд в фильме „Деловая женщина“. Я тоже видел. Хороший фильм». Вышло, конечно, по-дурацки, но постепенно перетекло в оживленную беседу о знаменитых кадрах из знаменитых фильмов.

— За нас, — сказал Даниэль. — Я, конечно, не забыл бы, но все-таки скажу уже сейчас: я тоже провел чудесный вечер.

Я сделала глоток и принялась смущенно разглядывать помещение. В такие моменты мне всегда плохо удается смотреть в глаза моему визави. И не выходит совсем, когда визави для меня по-настоящему важен. Чтобы снять напряжение, разыскала туалет, подвела губы и задумалась о том, как это ужасно несправедливо, что самоуверенность покидает меня в самые решающие моменты. Оттого-то у моих ног и оказываются главным образом какие-то остолопы. Эти, конечно, не способны внушить мне робость. Именно их я впечатляю своим остроумием, иронией и находчивостью. Так что фактически мои прежние поклонники были мне только в тягость.

— Ну а сейчас кинемся в загул, — сказал Даниэль, когда я вернулась.

И в тот же момент загул кинулся на нас. Это была орущая команда под предводительством человекоподобной шаровой молнии.

— Как это здорово, что ты здесь! — завопила шаровая молния и заключила Даниэля в объятия своими короткими ручками.

— Михаэль, благодарю за приглашение. С днем рождения тебя, желаю всего самого лучшего. — Даниэль схватил меня за руку и притянул к себе.

— Позволь представить тебе Кору. Михаэль Хинц. Кора Хюбш. Только не говори: «Как мило!» Над этой шуткой она уже не смеется.

— Не беспокойся. Хэлло, Кора. Приветствую от всей души. Сказать «мило» было бы здесь оскорбительным преуменьшением.

— Ах, благодарю, — отвечала я. — Комплимент из уст профессионала особенно ценен.

— Так Даниэль тебе уже объяснил? Еще бы! Ведь на хирурга-косметолога я совсем не похож. Скорее на того, кто срочно в нем нуждается.

Михаэль прямо-таки визжал от восторга.

Приятный человек. Такой самоироничный. Я тоже самоиронична. По крайней мере, была такой, пока появление д-ра Даниэля Хофмана не заставило меня мутировать в зацикленную неврастеничку.

— Что с Кармен? Она придет? — спросил Михаэль.

— Может быть, позже. Ей предстоят съемки.

Второй раз за день мое настроение было порядком испорчено. Но я улыбнулась отважно и любезно, как будто речь шла о моей лучшей подруге.

— Ох уж эти кинозвезды, — сказал Михаэль и пожал плечами. — По правде говоря, она не в моем вкусе. Слишком худа, отсосать нечего. Ты мне нравишься гора-а-здо больше!

Он поглядел на меня дружелюбно и вожделенно, как будто мысленно уже чертил на моем теле выкройку. Думаю, он не хотел сказать ничего дурного, однако я целый вечер спрашивала себя: не полнит ли фиалково-синий и не лучше ли было надеть что-нибудь черное?

Как бы там ни было, праздник удался. Пьяная в стельку сотрудница Даниэля заставила меня выпить с ней на брудершафт и, воскликнув при этом: «Мы, сестры, должны держаться вместе», поцеловала меня в губы.

Как мне шепнул Даниэль, Клариссу недавно покинул друг. Вроде бы ему показалось, что их связь стала слишком прозаичной. Неделей позже Кларисса увидала его в парке с коренастой брюнеткой.

— Обидно — я была поражена. Если бы новая оказалась по крайней мере стройной блондинкой. Но покинуть ради коренастой — это не вписывается ни в какие стандарты, а потому по-настоящему оскорбительно.

Даниэль весело взглянул на меня и поцеловал без предупреждения.

— Какая ты пряная, — сказал он.

— Это «Голуаз лежер», — уточнила я. Ведь я только что выкурила сигарету. А курильщицы не очень-то радуются, когда их внезапно целует некурящий.

Я, например, в последние дни даже не ела ничего с чесноком. Предостережением послужила история, поведанная мне Йо. На днях, в субботу, почти уже вечером ее пригласил в кино один обольстительный сотрудник из отдела рекламы. А за день до того она была в греческом ресторане, и от нее несло чесноком, как от римского легионера. Чтобы найти хоть одну работающую аптеку, она обежала полгорода. И в итоге оказалась в глупейшем положении, умоляя врача «скорой помощи» о действенном средстве против запаха изо рта.

— Ты не будешь возражать, если сейчас мы покинем компанию и совершим еще одну посадку — на террасе у меня на крыше?

Мне показалось, что слова Даниэля прозвучали слегка двусмысленно, тем более что он прошептал их мне прямо в ухо. На пути домой мы обнимались на каждом красном светофоре и слушали Р. Келли:

Ва b у, we both sittin' h еа r.

We п eed to get somewhere private, just уои an' те.

Throw уои r underwear о n the wall.

Who's the greatest lover of them all?

Who makes уои r love соте down like waterfalls?

I thought you knew. Come оn, Ва b у, let's do this [41].

О… Yeah[42].

19:34

Телефон!

Я не подхожу. Я не подхожу. Это, должно быть, Йо, и она будет меня ругать. А вдруг Даниэль? Что, если он не оставит сообщения? Надо решиться.

— Хюбш?

— Хэлло! Сейчас начинается «Спорим, что…» Ты тоже смотришь? Я собиралась тебе раньше позвонить.

— Привет, мама.

— Деточка, как дела? Почему ты дома в такую прекрасную погоду? Мы с папой сегодня чудесно покатались. У папы даже загорело лицо. Ну ты же знаешь, стоит ему только заметить солнце, как он уже коричневый.

— Ах, я…

— Ты уже слышала о Штефании?

— Нет, а что с ней?

— Твоя кузина вчера вечером родила! Мальчик! Каково!

— Я и не знала, что она беременна.

— Детка, ну как же ты не знала. Я же рассказывала тебе об этом. Просто ты не интересуешься своими родными.

— Ах, мама.

— Вот именно! Ну ладно. Хорошо хоть роды прошли без осложнении. Малыш вылетел, как пробка из шампанского. Не то что тогда с тобой.

— О-о-о.

Пожалуйста, не надо. Эту историю мне приходится слушать на каждом семейном торжестве. Я была очень толстым младенцем, и поэтому врачу пришлось извлекать меня с помощью вакуумного экстрактора. А на голове у меня было так много волос, что акушерка сказала: «М-мда, стоит иным появиться на свет, как им уже пора к парикмахеру».

Дата добавления: 2015-07-12