Чаепитие в семье ростовских цыган

Влашская этническая группа цыган состоит из двух десятков больших семей, или кланов. Каждая из них имеет свое название. Первоначально это название являлось чем-то вроде фамилии для всей семьи, но потом оно стало термином самоопределения. Перечислим некоторые из них: это пилэнки, паршэнки, масунэ, гришенки, гоенки, марьяны, белаши, гвозденки, квашенки, горловынята, рабаченки, лысенки, христненки, стаценки, чернэнки, красненки, дубынды, журки, сыдорки, парниченки, качаны...

В таборе, как правило, были представители различных семей, но существовала определенная иерархия, или старшинство. Так, например, при решении каких-либо житейских вопросов наиболее значимым было слово клана пилэнки.

О послевоенных годах, когда влашский табор странствовал по донским землям, вспоминает Петр Петрович Пащенко (ему 65 лет):

«Табор начинал кочевье в мае или в начале лета, когда поспевала пора убирать сено. Косили, скирдовали, перевозили - все по заказам колхозов. Глава табора договаривался с председателем, и в колхозе выполняли работы по договору. Цыгане получали те же трудодни, что и обычные колхозники. Расплачивался колхоз с табором чем мог: продуктами - частью урожая, промышленными товарами, например посудой, тканями или еще чем, что могло пригодиться В цыганском хозяйстве. Когда работы в одном колхозе заканчивались, табор снимался с места и переезжал на новое, где требовались рабочие руки»...

Рассказывает Алексей Петрович Калмыков (48 лет):

«Хотя в те годы я был мальчишкой, все равно память о них осталась ярчайшая. Табор - это до ста человек, в каждой семье по пять - восемь детей, на одну семью приходилось до пятнадцати телег с добром. Представьте пыльную дорогу, десятки телег, лошадей, шагающих мужчин и женщин, детишек, бегающих у обочины... Когда табор приближался к деревне, первыми нас встречали местные пацаны. Они мчались в свою деревню и орали при этом: «Цыгане! Цыгане приехали!»

Табор останавливался на каком-нибудь ровном месте, желательно поближе к озеру, речке, ручейку или какому другому водоему. Выпрягали лошадей, разбивали палатки, зажигали костры. Палатки были сделаны из обычного брезента, причем куски брезента сшивали сами цыганские женщины. На землю стлали маты, вход закрывали пологом. Когда молодой цыган женился, то обязательно заводил свою, отдельную палатку.

Место выбирали у речки, на лугу, в леске именно для того, чтобы паслись кони. На одном месте могло стоять тридцать - сорок палаток. Мужчины любили порыбалить. Среди цыган были заядлые рыбаки. И часа не проходило - обязательно появлялся председатель колхоза в сопровождении начальника милиции или хотя бы участкового. Он обводил очами приехавший табор, а потом говорил поначалу грозно: «Чтобы все было в порядке! Никакого воровства!» Ему отвечали: «Что ты, начальник, мы же закон знаем. Где стоим, там не воруем».

Потом председатель менял гнев на милость. Подсаживался к главе табора, собирались другие мужчины, и начинался серьезный разговор - о работе. В любом колхозе работы было невпроворот. А вспомните, что года были тогда послевоенные и в мужиках вообще имелась недостача... Председатель говорил, какая есть работа, а цыгане думали, браться ли за нее. Начинался торг. Ну а с цыганом торговаться сами знаете как. Это у цыгана в крови: зубы не то что покупателю, и коню заговорить может. В общем, когда достигали каких-то договоренностей, били по рукам. Заключали, значит, сделку»...

Петр Петрович Пащенко:

«Что бы ни говорили о цыганах, но цыганское слово - твердое. Если уж обещали председателю убрать столько-то гектаров за столько-то дней, это было свято. Работали даже ночью. Спасала взаимовыручка среди таборных мужчин: когда уставал один, на его место становился другой, и работа шла непрерывно. Местные мужики отродясь так не пахали. Я вам уверенно скажу: так, как работал в поле цыганский табор, - не работал никто!

Ну а женщины, конечно, смотрели за хозяйством, за детьми. И конечно же, шли в деревню, гадать местным женщинам. На гадания тоже был большой спрос.

Табор мог так кочевать до самых холодов, когда заканчивались сельскохозяйственные работы. Как правило, зимовать оставались в тех деревнях, где работали. Снимали пустующие дома, жили там до весны. А весной - опять в путь. Вот такова была кочевая жизнь.

Родные места для нашего табора - это Багаевская, Семикаракоры, Веселый. Мы считались хоть и кочевыми, но вместе с тем своими, местными цыганами. Нас знали в деревнях, знало местное начальство. Знали и нас самих, и наших дедов, прадедов, которые всю жизнь кочевали в этих местах.

О цыганах зря говорили как о бедных людях. Мой отец считался богатым - одних маток-кобылиц двадцать штук держал. Каждый год продавал жеребят, торговля приносила прибыль».

Алексей Петрович Калмыков:

«Наш предок, Анисим Филиппович Калмыков, является одним из самых уважаемых цыган. Он умер больше ста лет назад, но память о нем жива до сих пор. Анисим Филиппович занимался торговлей лошадьми и был самым богатым барышником на среднем Дону. Ежегодно в его табуне добавлялось по тридцать-сорок лошадей, которых он продавал на местных ярмарках. Калмыковские кони были отменными, для всяких нужд: битюги-тяжеловозы, скакуны для гусарских эскадронов, обычные крестьянские рабочие лошадки и рысаки для скачек на ипподроме...

Богатство цыганской семьи прежде всего вклады- валось в комфорт: палатка потеплее и побольше, перины и подушки - чтобы на голой земле не лежать, крепкая телега, хорошая бричка. Из-за кочевой жизни цыгане не любили возить с собой много наличных денег: мало ли что случится в дороге. Любой цыган приобретал на вырученные бумажки золото, которое и мужчины и женщины носили на себе. Наверное, неистребимая природная тяга цыган к золотым украшениям ведет свое происхождение еще с кочевых времен. Излишек денег вкладывали в тех же коней».

Петр Петрович Пащенко:

«Анисим Филиппович был одним из шести братьев - это наши прадеды: Кало Черный, Василий Булка, Григорий. Он был очень богатым человеком, самым богатым из цыган. Нашу бабку звали по-простому Абрамиха. Она была знатной лекаркой, лечила народ травами. Рассказывают, что раз даже вылечила от тяжкой хвори какими-то настойками самого градоначальника города Новочеркасска и он при всех назвал ее своей сестрой.

До сих пор ходят среди цыган легенды, как похоронили Анисима Филипповича. Он скончался еще до Октябрьской революции. Это произошло недалеко от Старочеркасска, и цыгане решили похоронить его по- знатному. Сын Анисима Филипповича дал священнику десять золотых червонцев за то, чтобы тот разрешил похоронить отца в склепе, в подвале монастыря.Рассказывают, что цыгане приобрели для Анисима Филипповича самый дорогой гроб, наполовину сделанный из стекла. Сейчас, конечно, таким никого не удивишь, но в те времена это было редкостью. Сохранилась ли та могила, сейчас уже никто не знает: ведь большевики не щадили ни храмы, ни тех, кто в них находился, будь то живые или мертвые».

Алексей Петрович Калмыков:

«Хрущевский указ 1956 года о принудительной оседлости цыган стал для всех неожиданностью. Для стариков, привыкших к кочевью, это был, конечно, удар. Молодежь отнеслась к этому спокойнее. Таборы продавали своих лошадей в колхозы, покупали дома. Никто указу не противился, и отколовшихся от табора одиночек не было, это особенность цыганского менталитета. Каждый цыган мыслит себя прежде всего частью табора. Куда табор, туда и он. Изгнание из табора считалось одним из самых тяжких наказаний. Поэтому, когда решили жить оседло, осели сразу все.

Цыгане быстро оценили преимущества оседлого образа жизни. Что ни говори, а вести кочевье тяжело, особенно старикам да женщинам с маленькими детьми. Ни врачебной помощи, ни детей в школу направить как следует учиться. То есть дети учились, конечно, но частые переезды, когда они меняли по дветри школы за год, не давали ничего хорошего. Вообще даже говорят, что Хрущев принял указ об оседлости по просьбе самих цыган, увидев их бедственное положение, ради их же блага».

ЦЫГАНЕ И ГАДЖО (не цыгане)

«Цыгане презирают народ, оказывающий им гостеприимство», - писал в послесловии к «Кармен» Проспер Мериме. Смысл этих слов писателя, прожившего среди цыган (в частности, испанских) не один год, многие нынче вряд ли поймут. Ибо цыгане, которых знал Мериме, были совершенно другими людьми, нежели те, которых знаем мы.

А что же сегодня? Сегодня цыгане стремительно меняются. Кочевье народа, длившееся 15 веков, в одних странах просто остановилось, в других - стало походить на современный туризм. Но вот что удивительно: как и много лет назад, когда цыганские шатры и бивуачные костры были обычным явлением (а нынче являются экзотикой), цыгане, живущие уже в домах, в постоянных квартирах, по-прежнему презирают чужих. Обычаи и традиции уходят. А черта характера, всегда резко отличавшая цыган, остается.

Впрочем, теперь это не столько презрение, сколько желание отделить своего от чужого. Но куда денешь чувство высокомерия, когда звучит: «Я ром, а ты - гаджо». Дело в том, что цыгане - немногочисленный народ, и они бы уже давно растворились среди других племен, народностей и наций, среди которых им приходилось жить, если бы рома не блюли свою национальную самобытность. Сквозь века цыгане пронесли и свой язык, и свою культуру, и свои обычаи. Цыгане продолжают оставаться замкнутой сплоченной этнической группой, попасть в которую чужаку «со стороны» очень нелегко, если не сказать - невозможно.

Дата добавления: 2015-07-12