Формы молчаливого согласия

Прежде чем перейти к дальнейшему обсуждению, я должен вернуться к данной ранее формулировке плана частей I и II настоящей книги. Я предполагал там согласовать концепцию истины со следующими тремя фактами, которые в общих чертах были нам ясны с самого начала:

1) почти все знания, которыми человек превосходит животных, приобретаются благодаря использованию языка,

' Я сформулировал и обосновал тезис о принципиальной смысловой неопределенности, присущей всем описаниям, и показал источник и функции этой неопределенности в отношении значения к реальности в своей книге «Наука, вера и общество» (Р о 1 а п у i М. Science, Faith and Society. Oxford. 1946. p. 8—9). Предложенное Вай-сманном понятие «открытая текстура» (W a i s m а п п F. Verifia-bility. — In: "PAS" Suppi, 1945, 19) обосновывается отчасти тем» же рассуждениями, которые, однако, проводятся им в контексте регулятивных принципов, которые я нахожу неприемлемыми.

2) операции, связанные с употреблением языка, основываются в конечном счете на наших бессловесных интеллектуальных способностях, родственных в своем генезисе соответствующим способностям у животных;

3) в нерасчлененных интеллектуальных актах заключено стремление к удовлетворению ими самими установленных нормативов, причем это стремление достигает цели благодаря сопровождающей эти акты уверенности в успехе.

Я уже выявил происхождение этих основных (неявных) молчаливых факторов артикулированносты знания на примере трех основных типов научения у животных; однако при этом осталось не объясненным наше эмоциональное заинтересованное личностное участие в поиске и приобретении знания. Этот интеллектуальный порыв, который, как:1то ни парадоксально, и формирует наше понимание, и удостоверяет его правильность, должен обусловливаться неко-•юрым общим принципом активности. Фактически он проистекает из нашей врожденной чувствительности п установки на осмысление окружения и действие, проявляющееся уже у самых низших животных в виде исследовательских движений инстинктов и потребностей, а у животных несколько более высоко организованных — в виде способностей восприятия. В этих проявлениях обнаруживаются обусловленные самодвижением и самоудовлетворением моменты целеполагания и внимания, которые, будучи предпосылками процесса ааучения у животных, одновременно и стимулируют его возникновение. Здесь обнаруживаются примитивные прототипы высших интеллектуальных устремлений, ищущих своего удовлетворения в поисках отчетливо выраженного знания и одновременно подтверждающих законность данного удовлетворения. Чтобы раскрыть содержание этих прототипов, мы должны от анализа высших форм интеллектуальных устремлений перейти к их анализу на более низком уровне. Мы рассмотрим соответственно сначала восприятие, а затем влечения.

Восприятие есть проявление активности, которая стремится удовлетворять стандарту, заданному ею самой. Глазные мышцы регулируют толщину хрусталика таким образом, чтобы изображение рассматриваемого объекта на сетчатке глаза было максимально отчетливым. Эта настройка на отчетливость видения предвосхищает тот метод, посредством которого мы, добиваясь понимания, удовлетворяем потребность его достижения, структурируя

наши концепции до максимально возможной отчетливости.

Но для формирования зрительного образа и соответственно для осмысления того, что мы видим перед собой, резкость контуров — не всегда единственный критерий. Эймс и представители развиваемого им направления п своих экспериментах продемонстрировали следующую любопытную зрительную иллюзию. Если на нейтральном фоне поместить резиновый мяч и затем начать медленно его надувать, то кажется, будто мяч, сохраняя свои обычные размеры, приближается к зрителю'. По-видимому, эта иллюзия возникает в результате неадекватной интерпретации происходящего. В данном случае мы адаптируем зрение к рассмотрению объекта с более близкого расстояния, даже если в результате этого объект оказывается не в фокусе. Больше того, одновременно усиливается конвергенция глаз, поэтому оба образа смещаются. Мы говорим в таких случаях: «У меня двоится в глазах». Но в данном случае эти отклонения от нормы воспринимаются глазом как должное, поскольку он стремится удовлетворить более настоятельному требованию видения объекта, ведущего себя неким закономерным образом. Поскольку нам неизвестны теннисные мячи, которые бы сами раздувались до размеров футбольных, то мы должны увидеть мяч, с которым это происходит, как приближающийся к нам, даже если при таком восприятии глазу приходится нарушать критерии правильности, которые в других случаях считаются обязательными.

Формируя изображение надуваемого мяча, мы следуем правилу, усваиваемому еще в младенчестве, когда мы впервые экспериментируем с погремушкой, то приближая ее к своим глазам, то удаляя. Нам приходится выбирать: видеть ли погремушку то увеличивающейся, то уменьшающейся или же видеть ее как меняющую свою удаленность от нас, но сохраняющую свой размер. Мы принимаем второе допущение, и, рассматривая таким образом вещи, мы в конечном счете конструируем некую общую интерпретативную схему, в рамках которой предполагается существование объектов, сохраняющих свои размеры и форму, при вос-

' Н a s t о г f A. H. The Influence of Suggestion on the Relationship between Stimulus Size and Perceived Distance. — In- '"J. Psychol" 1950, 29, p. 195-217. Ср.: Ittelson W. H., Ames A. Accoinodati-' on, Convergence and their Relation to the Apparent Distance. — Ibid., 30, p. 43—62; Ittelson W. H. The Ames Demonstration in Perception. Princeton, 1952.

приятии их с разного расстояния и под разными углами, а также сохраняющими свой цвет и яркость при разном освещении.

Это важное обобщение принципа, на котором мы основываем наше понимание окружающего нас мира и который мы разделяем с высшими животными. Свойственные и им, ir нам органы чувств устанавливают сходные нормы правильного видения, и именно эти изначальные нормы в примере с надуваемым мячом заставляют нас отвергнуть противоречащее им свидетельство сетчаточных образов. В сущности, они побуждают активно вмешиваться в процесс получения данных, конструируя ложные свидетельства в пользу версии, согласно которой мы видим приближающийся мяч. Этот процесс служит наглядной иллюстрацией общего принципа активности, стремящегося интегрировать все информативные признаки зрительного восприятия таким образом, чтобы периферическое их осознание в контексте того, что мы видим, приносило бы удовлетворение от правильного понимания видимых объектов '.

Если же рассматривать вопрос в более широком плаие, то восприятие нами в данном эксперименте увеличивающегося в размерах мяча как объекта, приближающегося к нашим глазам, есть лишь последнее звено в цепи продолжающихся в течение всей жизни переживаний перцептивного опыта, с которыми мы сталкивались и которые мы определенным образом интерпретировали. Каждое из пих мы старались как можно лучше осмыслить; теперь же все они служат периферийными вспомогательными средствами для осмысления нового опыта. В таком случае воспринимаемые информативные призпаки надуваемого мяча оцениваются, по-видимому, совместно с обширным спектром такого рода признаков, воспринимавшихся нами в прошлых переживаниях перцептивного опыта, которые, хотя и забы-

' Когда мы видим вещи, расположенные нормально, а не «вверх ногами», это удовлетворяет установленным нами самими нашим собственным стандартам согласованности между визуальными, тактильными и проприопептивными ощущениями. Очки, переворачивающие сетчаточное изображение, заставляют нас видеть объекты <<вверх ногами». Однако после нескольких дней привыкания к таким очкам глаз снова восстанавливает упомянутую согласованность, начиная вновь через эти очки, видеть вещи стоящими нормально. Теперь если снять очки, то испытуемый увидит объекты перевернутыми, но в конечном счете совпадение вновь восстанавливается путем возврата к нормальному зрению (К о hie г I. — In: Die Pyramide, 1953, N 5, S. 92—95; N 6, S. 109—113).

ты, тем не менее оставили после себя эффективные следы.

Этот процесс, посредством которого значение ключевых признаков фиксируется в наших восприятиях, сходен с процессом, с помощью которого мы в течение своей жизни формируем значения, денотируемыё словами и их сочетаниями, соотнося каждое из них с длинной серией случаев. опознаваемых нами как сходные. Такие акты лингвистической идентификации фактически основываются главным образом на сенсорной идентификации объектов, воспринимаемых при различном удалении, угле зрения и освещении, они просто расширяют ту теорию окружающего нас мира, которая неявно содержится в наших сенсорных интерпретациях, до более всеобъемлющей теории, имплицированной в словаре того обыденного языка, посредством которого мы говорим о вещах.

Гештальтпсихологии мы обязаны многими данными. свидетельствующими о том, что восприятие — это осмысление ключевых признаков, интегрированных в структуре целого. Однако восприятие, как правило, функционирует автоматически, и гештальтпсихологи стремились собрать преимущественно примеры такого типа, когда восприятие происходит без всякого сознательного усилия со стороны воспринимающего, который даже и в ходе последующей проверки результатов не вносит каких-либо исправлении в восприятие. При этом зрительные иллюзии рассматривались на тех же правах, что и правильные восприятия: и те я другие возникают как результат динамического баланса единичных структурных элементов, интегрируемых в рамках некоторого осмысленного целого. Подобное истолкование не оставляет места для какого-либо сознательного усилия, с целью заставить наше восприятие в поисках адекватного знания активно исследовать и критически оценивать те ключевые признаки, которые информируют наши органы чувств. Я думаю, что такое истолкование ошибочно, но не имею здесь возможности останавливаться на причинах рассматривать субъекта, использующего свои органы чувств, как центр интеллектуального суждения. Напомню лишь о некоторых характеристиках личностной вклю-чеяности в восприятие'.

Эта включенность наглядно проявляется уже в ориентировочной реакции животных, то есть в установке на наблюдение, которой вообще активное животное отличается

' Сходную критику гештальттеории см. в: К a t z D. Gestaltpsy-chologie. Basel, 1944; S с h e e г е г. М. Die Lehre von der Gestalt. Berlin und Leipzig, 1931, S. 142.

144

от животного, утратившего свою активность в результате истощения или невротического расстройства. Эксперимент по научению знакам может оказаться успешным лишь в том случае, если мы стимулируем у животного интерес к ситуации и заставим его осознать задачу, которую оно может решить, напрягая свои способности к наблюдению. Конечно, этого можно достичь, предлагая животному вознаграждение. Но когда оно уже освоит прием, склонность животного вновь повторять этот прием, даже без вознаграждения, просто для собственного удовольствия, показывает, что это удовольствие от решения задачи содержит в себе чисто интеллектуальный компонент. Было доказано также, что исследование лабиринта продолжается и тогда, когда никакого вознаграждения не предлагают. Интеллект животного пребывает в состоянии постоянной готовности по отношению к задаче осмысления своего окружения.

Ниже я вернусь к такого рода первичным признакам интеллектуальной увлеченности животных. Что же касается нас самих, то хорошо известно, какую радость испытываем мы, рассматривая некоторые вещи, какое любопытство возбуждают в нас новые необычные предметы, какое напряжение органов чувств мы испытываем, когда пытаемся постичь то, что увидели; также хорошо известно и то, что

некоторые люди заметно отличаются от других способностью быстро схватывать и глубокой наблюдательностью. Мы полагаем, что подобные сенсорные акты должны быть признаны подлинными волевыми действиями, которые свойственны нам и лежат в основе нашего поведения. Это подтверждение нашей врожденной способности осмыслить наш опыт в соответствии с нашими собственными стандартами рациональности дает нам также возможность признать тот вклад, который вносят чувственные восприятия в неявную компоненту артикулированного знания; наконец, оно адекватным, образом обусловливает наш способ признавать истину в ее артикулированных формах,

Проведенный анализ восприятия затрагивает и традиционный вопрос о том, можно ли отождествить объект с суммой тех воздействий, которые он оказывает на наши органы чувств. Лингвистический анализ Райла снимает этот вопрос как бессмысленный на том основании, что чувственные впечатления не могут быть наблюдаемы, а все, что можно наблюдать, есть объект'. Это верно, но пробле-

В у 1 e G. The Concept of Mind. London, 1949, p. 234—240.

ма все-таки остается. Ведь мы можем «видеть» объекты, не наблюдая, однако, их как таковые. Младенцы, вероятно, всегда их именно так и видят. Новорожденный ребенок воспринимает мир, не контролируя его умом, в силу того, что не имеет интегрирующего управления органами, которые направляют рассмотрение и идентификацию внешних объектов, фиксация глаз у новорожденного недостаточна, поэтому его глаза бессмысленно устремлены на окружающие его предметы. Таким образом, он может увидеть только окрашенные пятна, бесформенные и неопределенные, появляющиеся на том или ином расстоянии от него и меняющие свой цвет и оттенок. Когда взрослые сталкиваются с хорошо замаскированными или совершенно новыми для них объектами, они тоже видят только цветные пятна. Слепорожденные люди, получившие зрение в результате операции, должны старательно учиться распознаванию объектов. Аналогичным образом и шимпанзе, выращенным в темноте, нужно несколько недель практики только для того, чтобы видеть даже такой важный для них объект, как бутылочка с пищей 1. Кроме этого, сознательный акт созерцания растворяет объекты в окрашенные пятна. Переходя от визуального созерцания объекта к его наблюдению, мы тем самым утверждаем нечто ранее нами не виданное. Это подразумевает наш личностный вклад, который может оказаться и ошибочным: концепция реальности основывается в этом случае на периферическом сознавании цветовых пятен, которые ранее, в акте созерцания, воспринимались как таковые.

Если восприятие предвосхищает все наше знание о вещах, то удовлетворение потребностей предвосхищает все практические навыки, причем и то и другое всегда тесно связано между собой. В своих усилиях удовлетворить наши желания и избежать страданий мы руководствуемся восприятием; и поскольку эти усилия приводят к удовлетворению наших потребностей, это в свою очередь является способом подтверждения того, что определенные вещи обладают свойством удовлетворять наши потребности. Стремление к их удовлетворению является безмолвным исследованием, которое в случае успеха приводит к молчаливому утверждению. Как и в случае чувственного восприятия, процесс, по-

' R i e s e n A. H. The Development of visual perception in man and chimpanzee. — In: "Science", 1947, 106, p. 107—108; S e n d e n M. von Baum und Gestaltauffasung bei operierten Blindgeborenen vor und nach der Operation. Leipzig, 1932.

средством которого собирается информация, сам же отбирает со своей точки зрения вещи, па которые он направляется, и связывает их между собой, а затем и оценивает их применительно к своей собственной мотивации. Хотя информация, которую мы таким образом получаем—например, в процессе еды, курения или сексуальных отношении, — с необходимостью центрируется на нас самих как субъектах деятельности, фактически она весьма выразительно входит в нашу артикулированную картину мира. Для бестелесного интеллекта, совершенно чуждого вожделению, боли или чувству комфорта, большая часть нашей лексики была бы абсолютно непонятной. Ибо большинство существительных и глаголов относятся либо к живым существам, о поведении которых можно судить, лишь испытав движущие ими потребности; либо к вещам, созданным человеком для его собственных нужд, а о них опять-таки можно судить, лишь понимая человеческие потребности, удовлетворению которых они служат.

Удовлетворение потребностей и восприятие — это изначальные элементы двух типов интеллектуального поведения, которые на высшем, и тем не менее неартикулировац-ном, уровне, проявляются в двух типах научения: практическом и познавательном. Первый из них (тип А) развивает врожденные сенсомоторные способности, устанавливая новые отношения между средствами и целью, тогда как второй (тип Б} развивает врожденные сенсорные способности научения новым отношениям «знак—событие».

Научение же типа В, благодаря которому животное приходит к пониманию и контролю сложной ситуации, использует моторные и сенсорные способности организма как часть некоей примитивной концептуальной операции. Наиболее ранними зачатками таких сенсомоторных координации можно считать исследовательское поведение животных и их постоянное сохранение равновесия, выражающееся, например, в умении восстанавливать нормальное положение тела при перевертывашш. Эти потребности, обеспечивающие сохранение рациональной связности организма как внутри себя, так и с окружающей средой, предвосхищают свойственное более высокому уровню интеллекта освоение других вариантов отношений части и целого.

Все эти неартикулированные достижения направляются стремлением к самоудовлетворению. Можно сказать, что адаптация наших органов чувств, побудительная сила наших потребностей и страхов, способность к передвижению,

сохранению равновесия и вертикального положения, равно как и процессы научения, развиваемые неартикулироваи-ным интеллектом на их основе, являются таковыми и приводят к тем результатам, к которым они приводят благодаря их своеобразному самоконтролю, ориентированному па стандарты, которые они сами себе задают. 1аким образом, в каждом из бесчисленных случаев, когда в основе нашей артикуляции лежат доинтелдектуалъные усилия или не-артикулнрованные проявления интеллекта, мы опираемся ыа наши скрытые проявления, правильность которых мы внутренне признаем.

Дата добавления: 2015-07-11