Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Огонь у порога 8 страница

Читайте также:
  1. Amp;ъ , Ж 1 страница
  2. Amp;ъ , Ж 2 страница
  3. Amp;ъ , Ж 3 страница
  4. Amp;ъ , Ж 4 страница
  5. Amp;ъ , Ж 5 страница
  6. B) созылмалыгастритте 1 страница
  7. B) созылмалыгастритте 2 страница

Все качают головами – никто не знает! Я знаю, но молчу, потому что пьяный хохот душит меня, – это просто-напросто известная всякому, страдающему несварением, кружка с резиновой трубкой и наконечником.

Молчание нарушается роем разнообразнейших предположений:

– Это – фонарь лентяев, чтобы задувать огонь, не нагибаясь!

– Нет, это – трубка великана, за которым шествует верблюд, нагруженный табаком!

Рябой всадник Аматун пристально смотрит на таинственную вещь, поднимает палец кверху и говорит:

– Слушайте, дураки! Я знаю эту вещь. Это бог деторождения! Я сам видел, как он высоко висит на стене у постелей белых женщин. Самую чистую воду приносят ему в жертву! Я сам видел это, когда мы грабили Ургу!

Молчание. Все поражены: это, несомненно – бог.

– В таком случае, – медленно ворочая захмелевшим языком, говорит Дондок, – я возьму его к себе: третий год у моей жены нет ребенка!

Он решительно хватает кружку и прячет ее под отворотом тарлыка на груди.

– Как! Ты, сын десяти тысяч дураков, берешь его себе, когда у нас еще не было дележа? Я тоже хочу иметь ребят! – бешено рычит рябой всадник.

– Тебе нечего беспокоиться, – невозмутимо отвечает Дондок, – в твое отсутствие к твоей жене всегда заходит одноглазый лама; может быть ты скоро будешь иметь ребенка.

Рябой нагибается вперед прямо через костер и обрушивается на Дондока. Котел опрокинут, огонь залит. В темноте – свалка.

Я хохочу: бейтесь, ребята, из-за грошовой кружки! Она стоит того, раз вы в нее уверовали!

Свалка стихает. Огонь раздут, а в стороне все глуше и глуше раздаются стоны. Еще немного, и они заканчиваются протяжным хрипением...

Расстроен пир. Смущенные участники медленно расползаются по юртам...

Безжалостным холодом дышит разверстая пасть неба, мне кажется, что я вижу мертвецов под песчанными буграми, они смеются... Мне чудится озябшая смерть, которая сладостно греется в крови человека. И медленно басом Баралтай начинает свою песню: к нему присоединяется Фей-ду, и скоро хор скорбящих голосов, то замирая, то усиливаясь, рассказывает о людском безумии, которому никогда не будет конца...

Рассказы

Рассказ деда Маркела

Мне тогда лет девятнадцать было. Отец вздумал новую избу ставить – вот эту самую, в которой теперь сидим. Да денег малость не хватало. Дед Сафрон вызвался сгонять плот в низовье да в городе продать – деньги будут. Зимою лес наготовили и к лету, когда в наших сибирских реках сильные паводки бывают, плот снарядили. В середине, как водится, шалаш из коры поставили, печурку соорудили. Дед туда картошки натолкал и прочую снедь, а я так даже гармонь прихватил. Отвалили вдвоем с дедом, да вскоре на корягу наскочили, никак не можем отцепиться, пришлось самим в холодную воду лезть да немало там повозиться. Снялись ­поплыли. Мне-то от этого купанья ничего не сделалось, только за ужином вдвое против прежнего картошки съел, а у деда сильно поясницу заломило. Он и керосином натирал – помогало мало, лежит-охает. Тут деревенька на берегу оказалась. Дед и говорит:

– День субботний. Люди бани топят. Пойду к людям, где-нибудь попарюсь и в тепле переночую. А ты плот карауль. Завтра утром приду.

А мне что? Тоже не прочь отдохнуть – пока что к гармошке не притронулся: некогда было. А тут места дивные: сопки по берегам, как курчавой шкурой, лесом одеты. А на берегу, немного выше того места, где мы с плотом приткнулись, высокий коричневый утес так и горел на закатном солнышке.

Гармошку достал, сел на плот – играть и петь песни захотелось. Кругом тишина такая, только вода плещется и рыба нет-нет с подскоком бултыхнется. Наигрываю и напеваю "По диким степям Забайкалья", вдруг заметил что-то алое на вершине утеса. Перестал играть, присмотрелся ­вроде девка в алом сарафане на утесе стоит.

Глаз у меня зоркий, особенно если я через сложенные кулаки как через трубу смотрю. Гляжу – веночек из цветов у нее на голове, и молча на закатное солнце глядит. Постояла, сняла веночек, волосы распустила. Потом перекрестилась и прыгнула в реку. Как красная птица, алой дугой летела.

Вот спроси меня, что думал в тот миг, и я отвечу, что не знаю. Руки и ноги, как машины, сами собой заработали. Скинул с себя все и бултыхнулся в воду. Одно сообразил – течением ее в сторону нашего плота понесет. Поплыл навстречу и нырнул. Если б не алый сарафан, проглядел бы девку. Я уже задыхался, думал, что легкие у меня лопнут, как увидел ее. За волосы утопленницу схватил и из последних сил поволок к плоту. Втащил на плот – не дышит.

Ну что мне с нею делать? Я не доктор и не фельдшер. Слыхал, что надо сперва из утопленника всю воду вылить. Взял ее за лодыжки и приподнял головой вниз. И действительно, вода вытекла. Положил ее навзничь. Прилипшее к телу платье сдвинулось вверх. Оголился белый, тонкий девичий стан. Крутобедрая, высокогрудая девушка лежала предо мной, и капли воды, точно застывшие слезы, мерцали в ее длинных ресницах. А на лице, на губах такая горечь, такая обида залегла, что и сказать невозможно. Точно была она приглашена на богатую свадьбу и долго к ней готовилась, новое платье сшила и с радостным ожиданием счастья, с цветами в руках пошла на этот званый вечер, но осмеяли ее, с порога прогнали, оскорбили и вслед наплевали.

И так мне стало жаль ее, что не знаю, чего не отдал бы, лишь бы вернуть ее к жизни, лишь бы заулыбались эти искаженные горечью губы.

И взялся я за нее, руки и ноги туда-сюда разводил, и на грудь надавливал, обжимал, и рот к ее рту прикладывал – пытался дыханием воздух в легкие протолкнуть. Знал, что тут каждая секунда дорога. Но не поддавалась она, точно ее не к жизни, а больше к смерти тянуло. Солнышко уже заходило, я совсем измучился, как вдруг – задышала. Вот уж тут, скажу, не было у меня в жизни большей радости. Уволок ее в шалаш на дедушкину постель, его полушубком укрыл – пусть отсыпается.

Сам решил еще какое-то время не ложиться – вдруг что-нибудь понадобится, но вскоре, сам не помню как, заснул.

Хороша молодость тем, что как заснешь, так без просыпу до утра. Не то, что в старости: ворочаешься, да еще встаешь и куришь.

Когда я проснулся, моя утопленница не спала, а сидела на постели, и лицо у нее хмурое-хмурое. Только я на нее взглянул, спросила:

– Ты меня из воды вытащил?

– Да вроде больше некому, – пытался я пошутить. Сказать "я" как-то зазорно показалось, как хвастовство: вот, мол, твой спаситель – знай и уважай...

Но ответа никакого не последовало – сидит хмурая-хмурая. Даже обидно стало: спасибо-то могла сказать.


Надоела мне молчанка, и говорю:

– Когда думаешь домой идти – сейчас или вот сварганю завтрак, покушаешь и пойдешь?

Она помолчала и вдруг отвечает:

– Никуда я не пойду – здесь останусь.


Я вытаращил глаза. А она продолжает:

– А не хочешь, чтоб я осталась, пихни обратно в воду, откуда вытащил. Я сопротивляться не стану.

Я опешил да забормотал совсем нескладно, что по мне хоть век живи с нами. Я рад. Да вот что дед скажет, когда вернется.

Сварил завтрак – сам поел, и она поела. Молчит, на расспросы не отвечает.

Солнышко уже было высоко, когда на берегу дед показался. Я издали его заметил и пошел навстречу, чтоб заранее рассказать, разжалобить деда, как бы он девушку не обидел. Дед выслушал меня, ничего не сказал, а как вступил на плот и увидел ее, обернулся ко мне и уронил всего два слова:

– Девка беременна.

Не скажу, что это меня поразило, но как холодной водой окатило: так вот почему она... Дед прямо направился к девушке.

– Как звать тебя?

– Евдокией.

– Так не пойдешь домой?

– Нет.

Дед рукой указал ей на один из углов шалаша.

– Спать будешь здесь. Сходи на берег, наломай лапнику, чтоб бревна тебе ребра не давили. Подстилки для тебя припасено не было.

Плывем день, плывем два. Евдокия малость отмякла, понемногу разговаривать стала, еду готовила, и вкусно у нее получалось – не так, как у меня или у деда. Течение было спокойное, работы на плоту мало. Когда дед у руля, я на гармошке наигрываю да смотрю, как Евдокия в шалаше картошку чистит или на борту воду черпает, ложки моет. И все мне казалось красивым: и голубое небо с пухлым беленьким облачком, и зеленые сопки, по которым бежала тень от него, и гладь реки, которую, казалось, на извилине запирала соседняя сопка. Все ласкало глаз и казалось каким-то праздничным, только что умытым и прихорошившимся. Но больше всего глаза мои искали девушку. Потом заметил, что стоит ей зачем-либо перейти на другой конец плота, и я туда поворачиваюсь. Ну, не дурак же я – понял, что она мне нравится, да что тут вилять, надо прямо и сказать – влюбился в нее. Ну, я сейчас же гнать эту любовь: какая она мне будет жена, если от другого забрюхатела. Но мало это помогало: стал я замечать, что и с закрытыми глазами чувствую, где она проходит, на какой стороне стоит.

Но и она не слепая была. Как-то раз с ведром черпать воду пошла и остановилась против меня. Губы сжаты, лицо опять хмурое, и говорит:

– Не смотри ты на меня так – ничего не получится.

– Как не получится? Да я женюсь на тебе! Это у меня вырвалось неожиданно для самого себя – до того у меня в мыслях такого решения еще не было.

– И всю жизнь чужим ребенком попрекать будешь! Не надо мне такой женитьбы.

– Да я... – было начал я, но она перебила:

– Не говори! Видела я, как ты весь побелел, когда дед сказал, что я беременна, – и не дав что-либо ответить, отошла.

Ночью у нас в шалаше фонарь потух – керосин весь выгорел, и запаса нет. Сперва дед обрушился, было, на меня, что фонарь неполный налил, но потом вспомнил, что сам его истратил: поясницу натирал после нашего холодного купанья. Когда на берегу село увидели, приткнулись, и дед меня за керосином послал. Я быстро сбегал, возвращаюсь на плот, а Евдокии нигде не видно. Не дожидаясь моего вопроса, дед и говорит:

– Ушла твоя краля. Поклонилась, поблагодарила за хлеб-соль и ушла... видишь во-он, гляди – дорога на косогоре, вишь красненькое?

Я не дождался, пока дед кончит, и в два прыжка уже был на берегу.

Сначала бежал. Запыхался. Шагом пошел. Потом снова побежал. Евдокия уже гору перевалила – на спуске догнал.

– Остановись!.. – кричу.

Остановилась.

– Ну, чего тебе надо!?

– Сама знаешь – жить без тебя не могу!

– И всю жизнь попрекать будешь?

– Нет!

– Не верю я. Никому теперь не верю, – и пошла.

– Ладно – не веришь. Так я с тобою пойду – куда ты, туда и я, и зашагал с нею рядом. Молчим оба. Прошли, может быть, шагов двадцать ­как зарыдает, как зальется слезами! Бросилась ко мне и стала меня целовать. Целует и плачет, плачет и целует...

Когда вернулись на плот, дед усмехнулся в бороду и буркнул:

– Я так и знал с самого начала.

26.08.80 г. г. Балхаш.

Переодетые

Быль

Настанет некогда в жизни каждого человека (если он человек, а не просто двуногое) такой день, когда он будет в состоянии заглянуть в свои ранее прожитые жизни в веках и в тысячелетиях,

Мгла прошлого расступится перед ним, как раздвинутая завеса, и, как орел с утеса, будет он следить за извилистыми путями идущего внизу путника – самого себя, ставшего впоследствии орлом духа, могучим и мудрым... И порадуется он каждому правильному шагу идущего, и опечалится его заблуждениям.

И бесконечности своего потока жизни порадуется он, проследив, как несется этот поток, могучий, нерушимый, мимо смеющихся, солнцем залитых лужаек детства, через рощи молодости, камни препятствий и золотистые нивы возмужалости, исчезая в ущельях смерти, чтобы снова появиться и вечно нестись вперед к единой, таинственной и влекущей цели в сиянии Космических Далей...

А до тех пор, до того великого дня, как завеса будет раздвинута, мы можем судить о нашем прошлом по нашей нынешней жизни, которая есть прямой результат наших прошлых благодеяний или... преступлений.

На северной оконечности Урала, там, где его пересекает 61-ая параллель и уже остается только километров триста до великой северной тундры, седой старик сказал мне:

– Вот, слушай, что произошло с моим братом, когда все мы жили одной семьей в Поволожье. Земли у нас было достаточно, и жили мы, что и говорить, неплохо. Молоды были – труд в радость, жизнь – как песня.

Хороший, смирный человек был мой брат. Оба мы поженились. У меня двое детишек, у него столько же. Я не знаю отца, который бы так сильно любил своих детей, как он, дети для него – свет в окошке!

И вот сидим в воскресное утро все вместе и завтракаем. Как раз в ту пору, когда пшеница колосится. А знаешь, что нет лучше зрелища для того, кто ее посеял, как смотреть на игру ветра с пшеничным полем: катится серебряная волна по всему полю от края до края, гребешки на солнышке искрятся, а меж волнами темная полоска тени бежит. И шуршит; шелестит, как шелковое платье, которое я купил жене, когда она первого ребенка родила...

Рассказчик на миг примолк и закрыл глаза. Я знал, что он в это время видит себя самого молодым и сильным, а также ту, которой он купил шуршащее платье, стоящими у заходившего волнами моря колосьев, и оба они слушают симфонию труда и природы, где одно оплодотворяет другое и оценить которую может лишь истинный землепашец...

– Так вот, во время завтрака брат и заявляет, что хочет жеребца нашего в двуколку запрячь и поехать дальнее поле осмотреть – как выколосилось.

Никто ему на возражал, тем более что жеребец совсем застоялся – давно не запрягали.

Перед тем, как ему выехать, вдруг слышу во дворе голоса брата да его жены – спорят.

– Не дам тебе детей! – кричит моя свояченица.

– Разве можно на нашем жеребце детей возить!.. Вон как пляшет!..

– Да ну тебя! – сердито ворчит брат. – Что я с жеребцом не справлюсь, что ли? Ничего не будет! Ребятишки, ко мне!

А ребятам этого и надо: карабкаются к отцу в двуколку. Я выбежал на крыльцо и давай тоже его уговаривать не брать детей. Уговариваю и удивляюсь: вместо моего смирного и спокойного брата точно совсем другой человек в двуколке сидит – упрямый, злой. "Мои дети, ­заявляет, – куда хочу, туда и везу!"

Отпустил натянутые, как струны, вожжи, и жеребец рванул...

Тяжело стало нам всем на сердце, как он выехал из ворот. Точно тень пала на наш дом. А потом... Через час вернулся он назад... страшный, с дикими глазами и привез изуродованные трупы своих детей...

Оказывается, жеребец увидел по дороге в чужом табуне, кобылиц. Рванулся и понес. Силен был брат мой – натянул вожжи, не дал жеребцу хода, а тот и вздыбил... Ну, вы же сами понимаете, что делается с двуколкой, когда конь на дыбы становится: ее опрокидывает назад ­ребятишки-то и вывалились... Тут бы надо вожжи ослабить, жеребец вперед бы рванулся, все бы обошлось, но брат не догадался да еще пуще натянул... И тогда жеребец подался назад вместе с двуколкой и на ребятишек наступил, да на глазах отца растоптал...

Вой и плач поднялись в нашем доме. На свояченицу что-то вроде умопомешательства напало, и она вскоре померла. А брат молчалив стал, все худел, сох, и тоже через полгода его не стало.

И теперь скажи ты мне, почему так бывает? Ведь брат мой был честный работник и никому никакого зла не сделал, за что я могу поручиться, потому что знаю его жизнь, как свою. Скажи, за что его постигло такое несчастье и где тут справедливость, если она, вообще, существует?

Я молчал, но не потому, что у меня не было ответа. Ответ был, вернее, в этот момент я получил его от Того, который живет во мне, который есть моя жизнь и дыхание и чей голос – нет! – еле слышный шепот я иногда слышу... Он Тот, от Кого я иногда получаю пророческие сны, ментальные картины и очень нужные мысли.

На этот раз не рассказчик, я закрыл глаза, и перед моим внутренним зрением возникла сцена, которая, судя по костюмам и обстановке, разыгралась во время набегов тевтонских рыцарей на русские, литовские или ливонские земли.

В серых сумерках зимнего рассвета дымились и медленно догорали остатки селения, только что подвергшегося набегу. Заснеженные поля вокруг пожарищ были со всех сторон окружены лесом, казавшимся совершенно черным. Всадники и пешие воины сновали около пожарища, сгоняли скот в одно место, а в воздухе висело постоянное мычание коров. Собачьего лая не было слышно: верные волкодавы полегли в смертном бою вместе со своими хозяевами, и их оскаленные клыки белели на залитых кровью сугробах, рядом с раскроенными черепами людей. Победители, закованные в латы, разъезжали с поднятыми забралами и отирали пот, как после тяжкой работы, перекликались Друг с другом и отдавали приказания кнехтам. Последние таскали меха и другое награбленное добро в обоз.

– Ариульф! – крикнул, подъезжая к обозу в сопровождении десятка кнехтов, огромного роста рыжебородый рыцарь на гнедом жеребце. – Где пленницы, которых мы пригнали?

– Все здесь, господин! – раздался голос, и с воза соскочил пожилой кнехт, нечто вроде управляющего имуществом в походе. Он указал на несколько понурых женщин, сбившихся в кучу под старой заснеженной елью.

– Ариульф! – гневно крикнул рыцарь ему опять. – Ты оставил им щенков!

– Господин, только у одной двое маленьких; я думаю их вырастить нам в работники. Да и мать их не убежит, коли дети в наших руках, ­расчетливо возразил Ариульф.

– Брось их сюда! – гневно приказал рыцарь. Ариульф послушно повернулся к пленницам. Короткая борьба, крики – и два маленьких тела мелькнули в воздухе. Они упали перед гнедым жеребцом. Тогда рыцарь шевельнул поводьями, и конь двинулся вперед. Десять всадников за ним проехали по этим телам...

Я открыл глаза – немигающий, пристальный взор старика по-прежнему был устремлен на меня.

– Все это оттого, – сказал я ему, – что все мы переодетые, но

переодевание не спасает от старых долгов.

Сбитый самолет

Психическая энергия в руках человеческих

есть самое страшное оружие.

"Мир Огненный", ч. 3, 409.

В бурные тридцатые годы, когда японцы захватили Маньчжурию, в том числе и переполненный русскими эмигрантами город Харбин, в ясный осенний день русский юноша шел по окраинной улице этого города. Он не был беженцем – он родился в Маньчжурии: сюда переселились его родители, когда началась строиться Китайская Восточная железная дорога.

Впрочем, юноша отличался некоторыми странностями: его не увлекала коммерция; он любил поэзию, музыку, сам талантливо писал стихи и не только играл на фортепиано, но и вдохновенно импровизировал. Самое удивительное заключалось в том, что он иногда слышал чей-то голос, не слышимый больше никем из присутствующих... Откуда-то доносились порой отдельные слова и фразы. Но он этому не придавал значения, считая, что у других людей тоже так бывает, – мало ли что рождается в голове...

Если бы он рассказал об этом знающему человеку, тот сказал бы ему, что у него большие накопления от прошлых жизней; что его талантливость есть не что иное, как проявление силы духа, психической энергии, которая рвется к действию. И еще много другого сказал бы знающий человек и порадовался бы, узнав об уникальной способности юноши. Словом, молодой человек, не отличаясь от других внешне, весьма отличался внутренне от своих сверстников, решающих проблемы, в каком ресторане убить время и каких девиц пригласить...

В тот день, когда он шел по окраинной улице Харбина, помахивая тросточкой (тогда тросточки были в моде), он думал о недавно прочитанном в Учении Агни Йоге, – о могуществе скрытой в человеке психической энергии, которая может дать почти беспредельную мощь в зависимости от его душевной чистоты и степени познания.

Гул авиационных моторов, доносившихся с неба, заставил его поднять голову. Высоко в небе два японских самолета совершали учебный воздушный бой – один атаковал другого, доносились короткие пулеметные очереди.

Юноша напрягся – он был достаточно начитан и умен, и знал, что Япония готовится к нападению на его собственную родину, что ее манят сибирские просторы.

– Эх! Вот бы тут применить свою психическую энергию и сбить один самолет! – молнией пронеслось у него в голове.

Он вскинул тросточку к плечу, как винтовку, и стал тщательно прицеливаться в атакующий самолет.

В его воображении тросточка перестала быть тросточкой – нет! Это была астра – то таинственное оружие, которым волхвы в древности могли уничтожать целые армии... Он напряженно "ловил на мушку" самолет и в тот момент, когда ему показалось, что он действительно "поймал", со всею решимостью "нажал" спусковой крючок.

А дальше? В тот же миг пламенем объятый самолет стал камнем падать вниз, и только немного спустя донесся гул взрыва.

Юноша ошеломленно оглянулся: не видел ли кто-нибудь, как он целился в самолет?

По окраинной улице шла одна единственная древняя старуха. Та, конечно, не побежит в японскую жандармерию с доносом. Он облегченно вздохнул, но все же поскорее зашагал прочь.

* * *

Тех, кому описанный случай покажется слишком невероятным, отсылаем к статье "Шарлатанство или новая формула энергии", напечатанной в "Комсомольской правде" от 10 марта 1974 года.

В статье сообщается, что газеты Западной Европы полны сообщений об Урии Геллере, который легким прикосновением пальца гнет и ломает ножи и вилки. Его выступления также передавались по телевидению. Самое интересное в том, что во время выступления Геллера по телевидению у многих телезрителей дома вилки и ножи согнулись сами собой. А жительница Ганновера предъявила телевизионной компании иск: у нее погнулся столовый прибор из 56 предметов.

Лжеучитель

Имеется в виду, конечно, не учитель арифметики, а тот, кто произнося высокие истины, сам им не следует.

К. уже пожилая женщина. В дни гражданской войны эмигрировала в Маньчжурию, после разгрома японцев Красной Армией вернулась в Советский Союз и поселилась в Караганде. Получила квартиру на нижнем этаже большого дома, нашла подходящую работу, жизнь – вернее, ее материальная сторона – наладилась, но не хватало чего-то: ощущался какой-то духовный голод.

– Зачем люди живут на земле? Неужели только для того, чтобы пить, есть и размножаться? – спрашивала она себя.

Как-то она познакомилась с врачом-евреем. Оказалось, что он жил в том же дворе, только его дом находился напротив, по ту сторону общего двора, а квартира на 5-м этаже.

Врач время от времени заходил к К., красиво и длинно говорил о целях и задачах человека на земле, вел беседы о высокой нравственной красоте идеалов Агни-Йоги, о задачах, которые это Учение ставило перед человечеством. Хорошо говорил, убедительно. Сам был красив и обладал, несомненно, ораторским талантом.

Шло время. К врачу откуда-то приехала его родная дочь – тоже красавица, с томными глазами, лет шестнадцати. Она принимала участие в беседах в качестве внимательной слушательницы, ловила каждое слово отца и иногда, как котенок, прижималась к нему.

В один из таких моментов у К. вспыхнуло нехорошее подозрение: в этой ласке выражались не дочерние чувства, а чувства женщины к мужчине.

Сначала К. ругала себя: как можно допустить такое даже в мыслях – ведь он так убедительно говорил...

Но подозрение росло, как ядовитый гриб, и отравляло все последующие беседы.

Становилось невыносимо... надо было что-то предпринимать – как-то отделаться от своих подозрений или же получить доказательства их обоснованности...

В тяжком раздумье она вышла как-то вечером из своего дома (квартира, как мы уже упоминали, находилась на нижнем этаже).

К. взглянула на пятый этаж противоположного дома, на окна комнаты, где жил врач. Страстное желание во что бы то ни стало заглянуть в окно охватило К. Что-то внутри говорило, что именно сейчас она могла бы получить нужные ей доказательства.

– Эх! Если бы я могла взлететь и заглянуть в это окно! – пронеслось молнией в голове К. И вдруг, сама того не сознавая, она очутилась на уровне пятого этажа и припала к окну (впоследствии оказалось, что в момент этого взлета ее физическое тело рухнуло на землю), и увидела, что совершалось именно то страшное, о чем она подозревала.

Через мгновение она вновь вернулась в свое физическое тело.

При последовавшей затем встрече К. обличила своего "учителя", точно указав час и минуты виденного ею через окно.

Врач понял, что изобличен, но ничуть не смутился.

– Если ты кому-нибудь повторишь то, что сейчас сказала мне, тебе никто не поверит, а ты будешь иметь огромные неприятности. Я тебя буду преследовать. По суду. Не забудь, что ты бывшая эмигрантка, и твоим словом одна вера, а мне, известному врачу, – другая.

г. Балхаш, 12.09.76 г.

Песнь торжествующей любви

Чистая, великая любовь рождает благородство духа,

которое может переродить человека.

Мир Огненный, ч. 3.

Тебе, усталый человек века технической революции

и оглушающих потоков информации, я расскажу

чудесную быль про любовь. Ты ей

не поверишь и назовешь выдумкой.

Но почему же ей не быть?

Первое письмо младшего научного сотрудника (какого института неважно) Александра Николаева. "Дорогая, любимая, желанная!.. Сегодня мне так остро не хватает тебя! Если бы ты знала, какие огромные неприятности у меня были и кок я нуждаюсь в ласковом прикосновении твоих рук! Ты могла бы сейчас подойти ко мне сзади, сидящему в кресле, и опустить свои нежные, белые руки по обе стороны моей шеи так, чтобы я мог ощутить и шеей и щеками атласность твоей нежной кожи. И не надо слов. Потом ты села бы мне но колени, обняв шею рукой, о я стал бы тебе рассказывать... Нет, не о неприятностях, а о мечте, овладевшей мною. Я хочу написать картину, посвященную Великой Матери Мира, вседающей ­Той, от Которой все происходит. Знаешь, это будет горный кряж, загнувшийся подковообразно. Горы густо поросли кедрами и лиственницей, кое-где проглядывают желтовато-красные отвесные утесы. В середине подковы возвышается, как опрокинутая чаша, холмик, а на нем – из белого мрамора статуя Женщины. Как перст на зеленом фоне гор она вонзает... нет, указует на голубое небо. Благостной любовью, нежностью и состраданием сияет каждая черточка ее величавого лица. Правая рука приподнята так, чтобы приходящий сюда молиться мог стать под ее распростертой дланью, излучающей мир и благовоние. На пьедестале из черных гранитных глыб – букеты цветов и венки. Их приносят сюда влюбленные девушки и юноши.

Эх, размечтался и так живо ощутил твое присутствие, тепло твоего сердца, твое сочувствие, что от моих неприятностей уже не остается и следа, – я снова силен. И это потому, что ты так добра ко мне и все хорошо понимаешь...

Это ничего, что я не знаю ни твоего имени, ни места, где ты живешь, и даже не знаю, как ты выглядишь. Не может быть, чтобы ты не существовала, когда я существую. Ведь мы когда-то были едины и лишь потом нас разъединила неведомая сило. Как долго затем мы блуждали в веках в поисках друг друга и всегда ошибались.

Я знаю, что ты так же тоскуешь обо мне, как я о тебе. Мы должны встретиться, и встретимся. Когда это будет, не знаю. Я буду писать тебе каждый раз, когда серые тени окружат меня по вечерам в моем одиночестве и начнут нашептывать, что нет никаких идеалов, ради которых стоило бы чем-то жертвовать, что человек живет только один раз. и поэтому главное, не упустить наслаждения, где только к этому представляется хотя бы самая малая возможность, в особенности в отношениях мужчин к женщинам и женщин к мужчинам, дескать, никакой возвышенной любви нет, есть только физиологическая потребность, научно оправданная и необходимая для правильного функционирования организма. Они всегда в таких случаях напирают на науку, которая якобы все знает...

Каждый раз в таких случаях я буду писать тебе, моя любимая, ведь ты чистая, ты любишь меня, кок и я тебя, и поэтому ты святая! Я еще не вижу тебя, но свет твой уже чудится мне вдали, и доносится волнующий аромат твоих волос. Как сказал величайший поэт нашего века А. Блок:

"Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –

Все в облике одном предчувствую Тебя...

Как ясен горизонт! И лучезарность близко.

Но страшно мне: изменишь облик Ты".

Письма я буду складывать в папку, а пространство донесет их содержание до тебя в виде крылатых мыслеформ, таких же красивых и полных сладостного томления, кок красива моя любовь к тебе, как красива ты сама, моя ненаглядная.

Твой и только твой Александр.

P.S. Так я буду подписываться, пока ты не дашь мне другого ласкательного имени, которое тебе подскажет любовь, ведь ты тоже любишь меня, и не может быть иначе".

Второе письмо Александра Николаева.

"Моя дорогая, единственная!.. Я часто задумываюсь о том, где ты живешь и что тебя окружает. Мне трудно представить тебя среди шумного города, среди толп озабоченно спешащих людей, в пыльном метро, у заводского конвейера. Еще нелепее кажешься мне ты в роли секретарши у директора – напудренной, с подкрашенными волосами и проникнувшейся важностью своей миссии... Швейная мастерская больше подошла бы тебе, но она тоже не то, не то... Я хочу поселить тебя в другом месте. Но чтобы лучше меня понимать, ты должна кое-что узнать о моем детстве.

Я вырос в бревенчатом домике у самой опушки тенистого, с солнечными прогалинами леса. Там жили русалки. Домик был небольшой – всего две комнаты. В середине стояли печь и плита, соединенные горизонтальным коленом дымовой трубы таким образом, что между ними под этой трубой образовалась ниша. Ты. может быть, удивишься, зачем я привожу такие детали, но сейчас поймешь, почему это нужно. Дело в том, что в ветреные дни, а таких у нас было немало, в этой трубе возникал настоящий концерт. Пока ветер еще набирал силы, в ней слышались как бы продолжительные вздохи огромного спящего животного. Потом дыхание усиливалось и переходило в вой с переливами, заканчивающимися жалобным скулением брошенных щенят. А иногда ветер дул с краткими перерывами, и тогда отдельные завывания следовали одно за другим то выше, то ниже, и создавалось впечатление, что какие-то обиженные существо горько сетуют на свою судьбу и плачут Эти голоса ветров не просто замолкали, а удалялись, зовя меня с собой, и я в своем воображении улетал с ними. И всегда-то меня уносило в строну красивых. поросших лесом холмов с уютными, раскинувшимися между ними деревеньками и полянами. И проносясь над ними, я кого-то искал, но сам точно не знал – кого. Теперь я знаю – это была ты, я искал тебя. Но, ты, может быть, тогда еще не родилась".


Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 76 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ОГОНЬ У ПОРОГА 1 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 2 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 3 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 4 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 5 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 6 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 10 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 11 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 12 страница | ОГОНЬ У ПОРОГА 13 страница |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ОГОНЬ У ПОРОГА 7 страница| ОГОНЬ У ПОРОГА 9 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.027 сек.)