Глава 3. Высокое в культуре

Боханов А. Н. Коллекционеры и меценаты России¹

Всякий раз, когда купечество значительно поднимается в своем интеллектуальном развитии, оно становится могучим деятелем культуры и просвещения. Феномен отечественной благотворительности следует рассматривать как особое социальное явление. Дореволюционная библиография насчитывает по этой теме тысячи наименований специальных книг, брошюр, газет, журналов и бесчисленное количество заметок и статей в периодической печати. Это была важная сфера жизни дореволюционного российского общества, где проявляли себя многие люди, осуществлявшие крупные, порой просто беспрецедентные начинания.

За весь советский период не вышло ни одной работы, посвященной феномену российской благотворительности. Даже в Советской исторической энциклопедии не нашли отражения такие явления, как филантропия и меценатство.

Во второй половине XIX века благотворительность получает невиданный до того размах, приобретая новые формы и виды, а сеть общедоступных больниц, школ, приютов, столовых, мастерских, училищ охватывает практически всю Россию. К началу XX века число благотворительных заведений исчисляется тысячами. В то же время благотворительность перестает ограничиваться только филантропией. Она распространяется и на область духовной жизни, и крупнейшие пожертвователи начинают выполнять важные функции созидателей культуры и культурной среды.

Период капитализма был в России на удивление коротким и занял промежуток времени немногим большее 50 лет. Но именно в это время бурно развивались города, средства связи и сообщения, росла грамотность населения, повышался уровень его культуры. Именно на этом историческом этапе завершилось формирование нации, важнейшим способом самоосознания которой стала русская художественная культура. Мощно и напористо утверждали себя представители молодого класса буржуазии, создававшие промышлен-

¹ Адаптировано по: Боханов А. Н. Коллекционеры и меценаты России. М., 1989. С. 5—172.

Если богатый купец старался утвердиться в глазах окружающих высоким стандартом жизни, строил роскошный особняк, используя его только для собственных нужд, то вызвать к себе положительных чувств он никак не мог. За это его не продвигали по службе, а в глазах общественности он не приобретал большего уважения. Иное дело — благотворительность. Правительство даже поощряло богатых русских людей делать всевозможные пожертвования на благо общества. Не талант, не личные связи, не высокое образование, а именно благотворительность часто открывала широкие возможности для получения государственных чинов, орденов, званий и прочих отличий, которых иным путем, в частности профессиональной деятельностью, добиться было невозможно. В первую очередь эти каналы вертикальной мобильности касались купечества — сословия «неблагородного». Так что назвать благотворительность русских купцов делом целиком бескорыстным нельзя. Чины и ордена не только повышали общественный престиж и респектабельность нового буржуа, но и позволяли ему выйти за узкие рамки своего сословия, открывали возможности качественного изменения своего общественного положения.

Так, чин коллежского регистратора давал право на личное почетное гражданство; чин титулярного советника — личное дворянство, а чин действительного статского советника — дворянство потомственное. Потомственное дворянство можно было иметь и по ордену (первые степени всех орденов и Владимира 4-й степени и выше, а с 1900 году — лишь 3-й степени). С получением чина приобреталось право и поступления на государственную службу. К концу XIX века в России существовало 27 жалуемых наград: 15 орденов и 12 чинов. Особый же интерес для капиталистов имели не награды вообще, а именно высшие: чиновные не ниже четвертого класса (действительный статский советник) и орденские от Владимира.

Волошин М. Чему учат иконы?¹

Лучшей охраной художественных произведений во все времена были могила и варварство. Весь Египет встал из гробниц; статуэтки Танагры и Миррины были выкопаны из могил. Микенские гробницы, Римские катакомбы, Керченские курганы, засыпанная Помпея, разрушенная землетрясением Олимпия — вот сокровищницы древнего искусства. С другой же стороны, пожар Кноссоса, щебни Гиссарлика, Gampo Vaccino на месте Форума, война, разрушение, пренебрежение, забвение — вот силы, сохранившие нам драгоценнейшие документы прошлого. Имя Константина, по ошиб-

¹ Волошин М. Чему учат иконы? // Аполлон. 1914. № 5. С. 26—29.

ке данное конной статуе Марка Аврелия, имя Богоматери, данное изображениям Изиды («Les Vierges noires» — французских соборов), — вот что охраняло эти произведения и дало им возможность дойти сохранными до наших дней...

Смерть охраняет. Жизнь разрушает. До самого начала Ренессанса обломки античного мира лежали нетронутыми, как их оставили варвары. Возрождение, воскресшая любовь к древности разрушили гораздо больше произведений искусства в одно столетие, чем все варварство в тысячу лет. Жирардон, ретушевавший Венеру Арльскую, — не исключение в истории искусства. Так поступали со всеми античными статуями: стоит только сравнить Ватиканский музей с музеем Терм или Афинским музеем. Любовь к искусству всегда разрушительнее забвения. Варварство русских людей сохранило для нас дивное откровение русского национального искусства. Благочестивые варвары, ничего не понимавшие в красоте тона и колорита, каждый год промазывали иконы слоем олифы. Олифа, затвердевая, образовывала толстую стекловидную поверхность, из-под которой еле сквозили очертания ликов. Но под этим слоем сохранились нетронутыми первоначальные яичные краски, которые теперь возникают перед нами во всем своем горении. Олифа была той могилой, которая сохранила и донесла нетронутым старое искусство до наших дней. Реставраторам икон приходилось делать настоящие раскопки, снимая с доски две-три, иногда даже четыре позднейшие росписи, прежде чем добраться до древнейшего и подлинного произведения. Точно так же и Шлиман должен был снять пять слоев безвестных развалин, прежде чем достичь развалин Гомеровской Трои...

Кто знает, не повлечет ли за собою это обнажение от олифы очищенных икон их окончательную гибель впоследствии? Но теперь на мгновение, как античный мир для людей Ренессанса, древнее русское искусство встало во всей полноте и яркости перед нашими глазами. Оно кажется сейчас так ярко, так современно, дает столько ясных и непосредственных ответов на современные задачи живописи, что не только разрешает, но и требует подойти к нему не археологически, а эстетически, непосредственно.

Новизна открытия лежит прежде всего и главным образом в тоне и цвете икон. Никогда нельзя было предположить, что в коричневой могиле олифы скрыты эти сияющие, светлые, земные тона. Господствующими тонами иконной живописи являются красный и зеленый: все построено на их противуположениях, на гармониях алой киновари с зеленоватыми и бледно-оливковыми, при полном отсутствии синих и темно-лиловых. О чем это говорит? У красок есть свой определенный символизм, покоящийся на вполне реальных основах. Возьмем три основных тона: желтый, красный и си-

Есть одно требование, которое никогда не удовлетворяется современным искусством: хочется, чтобы художественная работа была так последовательно распределена, чтобы в любой стадии своего развития она давала законченное впечатление. Башни Парижской Notre Dame могли бы еще продолжаться вверх суживающимися осьмигранниками, между тем они вполне закончены в том виде, как они есть. Точно так же и любой недостроенный готический собор. Эта возможность остановить работу в любой момент есть и у иконописного метода. Когда иконописец прежде всего намечает общую линию фигуры и заливает ее одним санкирным тоном, он сразу выявляет характерный силуэт, существующий уже сам в себе. Намечая черты лица, он как бы приближает эту далекую тень на один шаг к зрителю. Начинается процесс разбелки. Яичный желток дает прозрачность даже белилам. Пробеляя санкирный тон прозрачным слоем белил там, где падает свет, иконописец как бы погашает дневным светом внутреннее горение вещества плоти... Во время этих последовательных пробелок, ложащихся одна на другую, лик постепенно выделяется из мглы и шаг за шагом приближается к зрителю. От художника вполне зависит остановить его на той степени приближения, которая ему нужна. Он может с математической точностью довести его из глубины вплоть до поверхности иконы, может, если надо, вывести вперед за раму, может оставить отодвинутым далеко в глубине. Здесь падают все вопросы о законченности или незаконченности: все сводится к степени удаления или приближения. Фигура с самого начала работы постепенно «идет» на художника, и он должен только знать, на какое расстояние ему надо «подпустить» ее.

Могилы не разверзаются случайно. Произведения искусства встают из могил в те моменты истории, когда они необходимы. В дни глубочайшего художественного развала, в годы полного разброда устремлений и намерений разоблачается древнерусское искусство, чтобы дать урок гармонического равновесия между традицией и индивидуальностью, методом и замыслом, линией и краской.

Давыдова М. Театр в эпоху глобализации¹

У нас закрылась Театральная олимпиада, а во Франции открылся Авиньонский фестиваль.

Еще совсем недавно казалось, что ничего сопоставимого с престижным французским форумом в России нет и никогда не будет. Теперь, когда московский театральный марафон подошел к концу,

¹ Давыдова М. Плоды глобализации // http://www.newstime.ru/2001/119/7/16491.html.

и на Авиньон, и на Эдинбург, и вообще на все европейские театральные фестивали мы смотрим примерно так же, как олимпийский чемпион на человека, сдавшего норму ГТО. Валерия Шадрина, возглавлявшего исполнительную власть олимпиады (а также всех Чеховских фестивалей), можно смело называть самым крупным продюсером всех времен и народов. То, что он сотворил, не имеет аналогов в театральной истории. На саркастическое замечание, что при тех деньгах, какие были у Шадрина (называется сумма около 10 миллионов долларов), и дурак устроит праздник, стоит возразить, что деньги просто так никто не даст — ни государство, ни спонсор. Их надо убедить, что игра стоит свеч. А потом сделать все возможное, чтобы игра оказалась интересной. Шадрин обе задачи решил.

Олимпиада поразила не только количеством привезенных в Москву спектаклей, но и в подавляющем большинстве их качеством. А главное — репрезентативностью. Выбрано было не просто хорошее, но и характерное. Посмотрев олимпиаду, можно делать вывод не только о театральных пристрастиях ее организаторов, но и о том, что такое вообще театр в современной жизни. Другие крупные фестивали такой цели перед собой, как правило, не ставят. И объясняется это не только продюсерским талантом Шадрина, но и историческими условиями, в которых он начал свою деятельность.

Авиньонский фестиваль, как, впрочем, и Эдинбургский, появился в 1947 году, т. е. вскоре после окончания Второй мировой войны, и пытался решить задачи не только и не столько эстетические, сколько социальные. Политика разъединяла людей (в послевоенной Франции, пережившей позор коллаборационизма, это ощущалось особенно остро), театр призван был объединить. Именно в этом и состояла главная идея замечательного режиссера и основателя авиньонского форума Жана Вилара. Сейчас уже мало кто помнит, что поначалу это был отнюдь не международный, а национальный фестиваль. Активное вторжение в Авиньон зарубежных деятелей театра началось лишь с середины 80-х годов. Поначалу это были совместные постановки вроде знаменитой «Махабхараты» Питера Брука. Затем по инициативе нынешнего директора фестиваля Бернара Фэвра Д'Арсье параллельно с показом отечественных спектаклей стали проводить театральные сезоны разных стран мира: Индии, Кореи, Тайваня. Во второй половине 90-х Авиньон открыл для себя Россию (русский сезон растянулся фактически на два года и вызвал во Франции фурор). Но все это были спецпрограммы, проходившие в рамках основной — французской. Только в этом году французские и зарубежные спектакли существуют в программе Авиньона на общих основаниях. Среди них, кстати, есть и наш «Борис Годунов», поставленный с русскими ар-

Дюби Ж. Куртуазная любовь во Франции XII века¹

Понятием «куртуазная любовь» обычно обозначают новую форму отношений между мужчиной и женщиной, которую современники называли «fine amour», т. е. «утонченная любовь».

Историки литературы восстановили модель куртуазной любви по сохранившимся поэтическим текстам того времени. Модель проста: в центре ее находится замужняя женщина, «дама». Неженатый мужчина, «юноша», обращает на нее внимание и загорается желанием. Отныне, пораженный любовью (любовь означала тогда исключительно плотское влечение), он думает только о том, чтобы овладеть этой женщиной. Для достижения цели мужчина делает вид, что подчиняется во всем своей избраннице. Дама — жена сеньора, нередко того, которому он служит, во всяком случае, она хозяйка дома, где он принят, и уже в силу этого является его госпожой. Мужчина, однако, всячески подчеркивает свое подчинение. Он, как вассал, встает на колени, он отдает себя, свою свободу в дар избраннице. Женщина может принять или отклонить этот дар. Если она, позволив себе увлечься словами, принимает его, она более не свободна, так как по законам того общества никакой дар не может остаться без вознаграждения. Правила куртуазной любви, воспроизводящие условия вассального контракта, по которому сеньор обязан вассалу теми же услугами, что получил от него, требуют от избранницы в конце концов предаться тому, кто принес себя ей в дар.

Однако дама не может располагать своим телом по своему усмотрению: оно принадлежит ее мужу. Все в доме наблюдают за ней, и если она будет замечена в нарушении правил поведения, ее объявят виновной и могут подвергнуть вместе с сообщником самому суровому наказанию.

Опасность игры придавала ей особую пикантность. Рыцарю, пускавшемуся в любовное приключение, надлежало быть осторожным и строго соблюдать тайну. Под покровом этой тайны, скрывая ее от посторонних глаз, влюбленный ожидал вознаграждения. Ритуал предписывал женщине уступить, но не сразу, а шаг за шагом умножая дозволенные ласки, с тем чтобы еще больше разжечь желание почитателя. Одна из тем куртуазной лирики — описание мечты влюбленного о наивысшем блаженстве. Он видит себя и свою даму обнаженными: вот, наконец, возможность осуществить свои желания. Однако по правилам игры он должен контролировать себя, бесконечно оттягивая момент обладания возлюбленной. Удовольствие, таким образом, заключалось не столько в удовлетворении

¹ Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены в положении женщин во Франции XII в. // Одиссей. Человек и история. 1990. М.: Наука, 1990. С. 90—96.

желания, сколько в ожидании. Само желание становилось высшим удовольствием. В этом истинная природа куртуазной любви, которая реализуется в сфере воображаемого и в области игры.

Модель поведения, представленная здесь, воссоздана по стихам, сочинявшимся для развлечения придворных. Мы имеем дело с источником, требующим весьма осторожного подхода. Не следует думать, что он прямо' воспроизводит жизненную реальность, т. е. нельзя принимать мысли и действия трубадуров и героев романов за прямое отражение мыслей и поступков тех, кто с удовольствием их слушал. Историку, изучающему истинное положение дел в ту эпоху, не следует забывать, что Fine amour — это литературный образ. Особенно сильно можно ошибаться, определяя именно положение женщины, так как во всех текстах такого рода на первом плане находится мужчина. В огромном большинстве они были созданы мужчинами для развлечения мужчин. Эти произведения показывают нам не женщину, а ее образ в глазах мужчин той эпохи.

Нельзя тем не менее не признать, что творения поэтов имели определенную связь с образом жизни людей, составлявших их аудиторию. Поэмы трубадуров пользовались большим и продолжительным успехом, аудитория их была огромна. Естественно предположить, что сущность интриги не слишком отличалась от того, что было реально знакомо слушателям и читателям. Кроме того, поскольку эти произведения восхищали аудиторию, они должны были оказать на ее нравы влияние, которое можно сравнить с влиянием агиографической литературы. Так же как жития, куртуазная литература создавала примеры для подражания. Между поэзией и жизнью существовала связь. Можно предположить, что в самой реальности, в структурах французского феодального общества XII века существовало нечто, способствовавшее распространению нового типа обращения с женщиной.

Французское общество XII века разделялось на два класса: трудящиеся, в основном крестьяне, называвшиеся «вилланами», и «господа», группировавшиеся при том или ином дворе. Филолог-медиевист Гастон Парис в высшей степени удачно употребил слово «куртуазный» (от старофранц. court — двор) для обозначения того типа любовных отношений, который мы здесь рассматриваем. Действительно, игра в куртуазную любовь возникла при княжеских дворах феодальной Франции. Играя в эту игру, демонстрируя умение изысканно завлекать женщин, придворный подчеркивал свою принадлежность к миру избранных, свое отличие от «деревенщины». Куртуазная любовь была прежде всего знаком престижа в мужском обществе, благодаря чему влияние созданной поэтами модели оказалось столь сильным, что смогло со временем изменить отношение к женщинам в обществе в целом. Первоначально хотя бы

целярии, что, по всей видимости, является признанием его полезности. Он и был полезен в трех отношениях: призывом уважать иерархические различия; стремлением уменьшить издержки сексуальной активности вне брака путем внедрения в эту сферу норм, соответствующих матримониальным установлениям; проповедью плотских ограничений, благодаря которым телесная сторона любви, не теряя привлекательности, была менее чревата опасностью появления на свет незаконных наследников.

При чтении этого замечательного произведения следует отметить большое влияние куртуазной любви на изменение положения женщин. Андре Капеллан — один из первых авторов, приводящих высказывания женщин, которые звучат порой более значительно, чем речи мужчин. Кроме того, автор указывает на ту пользу, которую женщины могли извлечь из куртуазных обычаев: выражение сексуальных устремлений мужчин становилось менее агрессивным и опасным и, как следствие, опека со стороны мужей и отцов — менее строгой. Может быть, именно благодаря этой свободе влияние женщин стало проникать за рамки женской половины дома.

Общий прогресс, особенно интенсивный во Франции на рубеже XII—XIII веков, освобождал личность от уз коллективных форм жизни. Обычаи куртуазной любви в значительной мере ослабили насилие и грубость в сексуальном поведении мужчин и в матримониальной политике родов. Мужчины начали понимать, что женщина — это не только тело, что нужно сперва завоевать ее сердце, заручиться ее согласием, что следует признать за женщиной наличие особых достоинств. Заповеди любовного кодекса соответствовали тому, что проповедовала церковь, стремясь доказать, что женщины должны иметь равные права с мужчинами не только на супружеском ложе, но и в вопросе согласия на вступление в брак. Случайно ли, что куртуазные обычаи вошли в моду как раз в то время (около 1200 года), когда проповедники, почувствовав настроения женщин, стали прилагать усилия для развития форм чисто женской духовности?

То, что вначале было только игрой, предназначенной для мужчин, помогло женщинам феодальной Европы выйти из своего приниженного состояния. В течение веков, последовавших за утверждением новой модели отношений, вошедшие в ритуал слова и поступки, а через них соответствующие взгляды распространялись на все более широкие круги общества, как всегда бывает с культурными моделями, которые складываются в аристократических кругах, а затем постепенно проникают до самых нижних слоев социальной структуры. Так сформировался тип отношений между полами, характерный для западного общества. Еще и сегодня, не-

смотря на огромные перемены в этой области, яркой отличительной чертой европейской цивилизации являются традиции, унаследованные от куртуазной любви.

Коваленко Т. А. Менталитет дворянской культуры XVIII века¹

В терминологии юридических документов XVIII века дворянство — благородное, «авантажное» (от французского avatage — благоприятное положение), т. е. наделенное особыми правами сословие. На деле дворянство было главным служилым сословием, которое обеспечивало работу государственного аппарата.

Идея личного достоинства дворянина вызревала в России не одно десятилетие. По сравнению с другими сословиями дворянство находилось в привилегированном положении. На европейском же фоне бесправие российского шляхетства первой половины XVIII века было особенно заметным, что отмечали посещавшие нашу страну иностранцы.

На дворянство постепенно возлагается роль «ответственного опекуна крестьянских имений». Помещик обязан был снабжать своих крестьян зерном на посев, кормить в голодные годы и следить за их поведением в общественных местах. Параллельно в литературе создается идеал дворянина-помещика — справедливого, образованного господина и верного слуги престола. Этот образ «работает» на формирование представлений о дворянской чести и способствует осознанию особого места дворянина в русском обществе.

Манифест 1762 года, освободивший дворян от обязательной службы, способствовал оттоку основной дворянской массы из столиц в провинцию. Дворяне получили личную свободу, осмысление которой завершило окончательное формирование менталитета сословия. Поместное дворянство способствовало развитию культуры в провинции.

Огромная заслуга Петра I — в том, что он привил дворянству мысль о необходимости образования. Если сначала образование мыслилось как одна из служебных повинностей дворянского сословия, то к концу правления Петра необходимость образования для дворянина уже широко признавалась всеми слоями дворянства, за исключением самых консервативных. Для убеждения их создается ряд публицистических произведений, в том числе «Разговор о пользе наук и училищ» В. Татищева. Выполнение служебных обязанностей, накладываемых обязательной службой, требовало от дворян

¹ Коваленко Т. А. Менталитет дворянской культуры XVIII века // Общественные науки и современность. 1997. № 5. С. 108—117.

Французский церемониал и правила «светского обхождения», принятые при дворе, уже к 60-м годам XVIII века становятся общепринятыми для дворянства в целом. Вместе с правилами хорошего тона в жизнь двора входит система покровительства и патронажа, в норму придворной жизни превращается фаворитизм. По манере общения, поведения и стилю одежды елизаветинский вельможа — европеец. В то же время внутренняя, семейная и бытовая жизнь дворянства придерживалась совершенно иных, отличных от Европы, основ — древнерусской традиции, самодержавия и православия, крепостничества. За европейским фасадом скрывался восточный деспотизм и полуазиатский быт.

Смешение двух культурных традиций придавало русскому дворянству неповторимое своеобразие. И если в елизаветинскую эпоху русские и европейские традиции находились в хрупком равновесии, то уже при Екатерине II дворянство выглядит совершенно европейским. Разрыв между сознанием и действительностью, самооценкой и жизненными реалиями оказался губительным для дворянской культуры и стал причиной ее глубокого кризиса и упадка.

Ле Гофф Ж. Христианская Европа в XI—XV веках¹

С наступлением второго тысячелетия, т. е. в XI веке, отмечается возрождение христианского мира, выразившееся прежде всего в широком церковном строительстве: все епископальные и монастырские церкви, даже маленькие деревенские часовни перестраиваются и украшаются верующими. В период между X и XIV веками растет производство строительных материалов (камень, древесина, железо), появляются технологии и более совершенные орудия труда, расширяется финансирование работ. Все это сделало строительство (и не только соборов, но и бесчисленных церквей разных размеров, хозяйственных сооружений: мостов, риг, складов, а также жилых домов богачей, все чаще строившихся из камня) центром средневековой индустрии. Строительный бум явился ответом на рост населения. Желание дать численно выросшему христианскому народу возможность всему собраться в церквах было важным стимулом церковного строительства.

Я полагаю, что решающие сдвиги, положившие начало так называемой аграрной революции X—XIII веков, скромно проявились в каролингскую эпоху, затем постепенно нарастали к тысячному году, после которого произошло значительное ускорение развития. К этому времени завершилось великое переселение народов,

¹ Адаптировано по: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада / пер. с фр. М., 1992. С. 58—105.

варвары перешли к оседлости и, став новыми хозяевами, занялись извлечением доходов. Господствующий класс превратился в класс крупных землевладельцев. Земельная аристократия начала поощрять развитие сельскохозяйственного производства. Не то чтобы она, за исключением некоторых церковных сеньоров и высших каролингских чинов, была заинтересована в ведении собственного хозяйства в своих владениях. Но поскольку она требовала от крестьянства несения повинностей и служб, крестьяне вынуждены были ради удовлетворения этих требований идти на усовершенствование способов ведения хозяйства.

Распространение трехпольного севооборота позволяло увеличивать засеваемые площади (вместо половины треть площади оставалась под паром), менять культуры, бороться с неурожаями, прибегая к яровым культурам, если не удавались озимые, или наоборот. Расширявшееся использование асимметричного колесного плуга с отвалом, железных орудий труда обеспечивало более глубокую вспашку. Так росла площадь обрабатываемых земель, повышалась урожайность, становилась более разнообразной продукция и, как следствие, улучшалось питание.

Одним из первых последствий этого было увеличение народонаселения, которое, вероятно, удвоилось между X и XIV веками По мнению М. К. Беннета, рост населения всей Европы происходил с 27 млн человек в 700 году до 42 млн в 1000 году и до 73 млн в 1300 году.

Демографический подъем сыграл решающую роль в экспансии христианского мира. Феодальный способ производства не позволял большинству населения подняться выше прожиточного минимума. Повышение урожайности и питательности продукции было еще слабым. Феодальное хозяйство исключало интенсивный путь развития, оставалось только расширять площадь обрабатываемых земель.

Первым проявлением экспансии христианского мира между X и XIV веками стало напряженное освоение целины. Чаще всего новые поля были лишь продолжением старых и представляли собой постепенно расширявшиеся прогалины. Медленное продвижение объяснялось просто: несовершенство орудий труда (главным средством средневековых расчисток было тесло, а не топор), сеньоры желали сохранить места охоты, сельские общины не хотели чрезмерно сокращать лесные ресурсы.

Параллельно с внутренней экспансией христианский мир прибег и к внешней. Даже кажется, что поначалу предпочтение отдавалось второй, поскольку военные средства получения доходов казались более легкими, чем мирные. Так зародилось двойное завоевательное движение, результатом которого стало расширение границ христианского мира в Европе и далекие крестовые походы

остановилась: в Нарбонне в 1286 году, в Кельне в 1322-м, Сиена же достигла предела своих возможностей в 1366 году. Итальянские банки, особенно флорентийские, стали жертвой катастрофических банкротств.

Христианский мир вошел в полосу кризиса. Снижение физической сопротивляемости человеческого организма вследствие постоянного недоедания сыграло свою роль в тех опустошениях, которые, наконец, произвела Великая чума с 1348 г. Склонявшаяся демографическая кривая резко пошла вниз, и кризис превратился в катастрофу.

Сколь бы ни был сильным этот кризис, он не повлек спада во всей западной экономике, и если в какой-то географической области он дал о себе знать, то рядом наблюдался новый подъем. Пережив период неурядиц, класс феодалов приспособился и стал в широких масштабах заменять земледелие более доходным скотоводством, а тем самым, умножая число огороженных мест, и преобразовывать сельский пейзаж. Он изменил условия эксплуатации крестьян, характер повинностей и платежей. Убыль народонаселения, ускоренная чумой, сократила рабочую силу и клиентуру, но заработки поднялись, и выжившие стали, в общем, богаче. Несомненно, наконец, что пораженный кризисом феодализм прибегнул к войне как средству облегчения положения господствующих классов. Примером является Столетняя война. Но, как и всегда, война ускорила ход событий и на мертвых телах и руинах разродилась новой экономикой.

Кризис XIV века, таким образом, быстро окупился перекройкой экономической и социальной карты христианского мира. Он создал благоприятные условия и придал выразительность прежней эволюции в сторону государственной централизации. Он подготовил французскую монархию Карла VII и Людовика XI, власть Тюдоров в английском королевстве, испанское единство при католических королях и почти повсеместно, особенно в Италии, возвышение княжеской власти. Он пробудил, главным образом среди бюргерства, новые потребности в разных изделиях, подтолкнул к поиску новых способов их изготовления и, возможно, к выходу на серийное производство (в интеллектуальной сфере это позволила сделать типография), которое отвечало в среднем при весьма еще достойном качестве продукции возросшему уровню жизни новых слоев населения и более широкому распространению благосостояния и хорошего вкуса. Он зачал общество эпохи Возрождения и Нового времени, более открытое и для многих более счастливое, нежели удушливое феодальное общество.

Февр Л. Возрождение¹

Понятие «возрождение» родилось во Франции, и не очень давно. Самое большее — столетие назад. В середине XIX века слово «возрождение» встречается и здесь и там спорадически у разных авторов. Но во всех случаях речь идет о возрождении чего-то: чаще всего литературы или изобразительных искусств. Никогда не говорят о просто Возрождении с большой буквы, о том блистательном периоде истории Запада, когда, как принято считать, все воспрянуло сразу: искусства и литература — безусловно, но и науки: космография, география, анатомия, естествознание. И еще — христианская религия, обретающая новые формы; а также — экономическая активность, богатство века, удвоившего свой золотой запас, удесятерившего свои запасы серебра; и наконец, само представление, которое составляют себе люди на Западе, — представление о мире, жизни, предназначении человека. И хотя Вольтер в своем «Опыте о нравах» говорит о блеске, который придало царствованию Франциска I «возрождение литературы», а Стендаль в «Истории живописи в Италии» (1817) говорит о «возрождении живописи», — не они создали понятие «возрождение». «Возрождение, то есть великий подъем процветания, богатства и духа»: я нашел это определение во втором томе "Философии искусства" Ипполита Тэна» (1855).

Хорошо оно было выбрано или плохо — слово, которым будут называть все эти материальные и духовные, экономические и эстетические перемены; оно войдет во Франции в употребление только около 1850 года; скажем так: между 1850 и 1860 годами. Итак, удивительное дело — нет еще и века, как это понятие, без которого мы, по-видимому, уже не можем обойтись, — не прошло и века с того времени, как оно привилось во Франции, разрослось и распространилось, воинственно отмежевалось от Средневековья (при том, что это последнее понятие тоже выражает концепцию недавнюю).

Возрождение — мы можем по всем правилам составить «свидетельство о крещении» этого понятия, которому была уготована столь славная судьба. Дата его рождения зафиксирована — 1840 год. Известен и отец — несомненный и знаменитый. В Париже в те времена, а если сказать точнее — в 1838 году можно было видеть, как два-три раза в неделю по направлению к Коллеж де Франс молодой походкой шел человек лет сорока, небольшого роста, с могучей головою, увенчанной серебряной шевелюрой. Этот человек, Жюль Мишле, профессор кафедры истории. Мишле создал не слово: он

¹ Февр Л. Главные аспекты одной цивилизации // Бои за историю. М.: Наука, 1991. С. 312—331,377—392.

создал историческое понятие, представление о целой стадии человеческой истории Запада, и эту стадию следовало понять и определить.

Сегодня каждый полагает, что у него имеется достоверное представление о Возрождении. У истоков — античная наука. Открытия древних греков, создавших геометрию Евклида, механику Архимеда, медицину Гиппократа и Галена, космографию и географию Птолемея, физику и естествознание Аристотеля. Целый мир знаний, которые от греков перешли к римлянам. Затем — нашествия. Погружение в ночь. Сокровища античности если не утрачены, то, во всяком случае, затерялись. И ничего взамен. На протяжении веков — ничего, кроме силлогистических рассуждений и бесплодной дедукции: никаких плодотворных теоретических достижений, никаких важных технических изобретений.

Так продолжается до того дня, когда вдруг в конце XV—начале XVI столетия разражается революция: люди осознают свою интеллектуальную нищету. Они пускаются на розыски пропавших сокровищ, находят один за другим куски, разбросанные по библиотекам и чердакам монастырей; люди обретают способность пользоваться этими сокровищами, т. е. героическим усилием воли снова обучаются читать на настоящей латыни, на классическом греческом языке и даже на древнееврейском, бесполезном для познания наук, но необходимом для толкования религиозных текстов. Тогда наступает опьянение. Битком набитые античностью, внезапно поступившей в их распоряжение, эти гуманисты, осознав свой долг, принимаются за дело. Они призывают себе на помощь книгопечатание, которое они только недавно изобрели. На подмогу им приходят новые, только что ими полученные географические знания, которые резко расширили их духовный горизонт — так же как горизонт физический. И тогда из Пифагора вырастает Коперник, из Коперника — Кеплер, из Кеплера — Галилей.

Люди Средневековья, читавшие античные тексты, были, несомненно, насквозь пропитаны, проникнуты такими идеями и понятиями; присущие им способы и навыки мыслить, чувствовать, рассуждать оказывали на них столь сильное влияние, что все это как бы иммунизировало их против всякой нехристианской мысли и в особенности против того типа мышления, против того способа рассуждать, которые были свойственны греко-латинской античности. Если воспользоваться словом, взятым из современности, средневековое христианство было «тотальным». Оно не ограничивалось тем, что предлагало свои решения всех великих метафизических проблем и забот, мучивших людей того времени. Сосредоточив в себе весь авторитет, все знание той эпохи, средневековые «Суммы» с выразительными названиями «Зерцало Мира», «Образ

Иными словами: увлечение Италией, каким бы оно ни было сильным, само по себе не могло глубоко изменить характер искусства во Франции в начале Возрождения. И это увлечение, и то, что называют нашествием итальянского искусства, — все это могло проявиться только тогда, когда Возрождение античной культуры начало преобразовывать сознание людей, сделало их способными понимать итальянское искусство, ценить его, сделало его желанным, — или, вернее, не само это искусство, а итальянскую прививку к искусству времен Людовика XI и Карла VIII.

Еще отметим, что движение на том бы и остановилось, если бы интеллектуальное Возрождение не оказало сильнейшего влияния и на религиозные представления людей XVI века. Реформация, контрреформация. Вот те могучие потоки, которые между 1540 и 1560 годами опрокинут старые художественные и иконографические традиции французского искусства XVI века. Именно это, а не итальянские войны и не проникновение итальянских художников во Францию, — вот что наряду с Возрождением античной культуры есть истинная причина одного из самых крупных переворотов, которые когда-либо происходили в искусствах во Франции.

И поэтому на ум постоянно приходит одно слово — как вывод из этого беглого очерка. Слияние. Совмещение. Одновременность и взаимосвязь великих господствующих потоков. Синтез, если хотите.

Дата добавления: 2015-07-11