ПОКИНУТЫЙ 7 страница

— Как же так, друг мой, — сказал ему однажды инженер, — вы расхваливали остров Линкольна, жалели, что придётся его покинуть, а теперь сами хотите с ним расстаться.

— Всего лишь на несколько дней, — отвечал Пенкроф, — всего на несколько дней, мистер Сайрес. Доберусь туда и тотчас поверну обратно, только посмотрю, что это за островок!

— Да ведь его не сравнишь с островом Линкольна!

— Заранее в этом уверен.

— Зачем же вам рисковать!

— Хочу узнать, что происходит на острове Табор.

— Да ничего там не происходит и не может происходить!

— Как знать!

— Ну, а если разыграется буря?

— Весной это не страшно, — ответил Пенкроф. — Но вот что, мистер Сайрес, ведь всё надобно предвидеть, и я прошу вас отпустить со мной в это путешествие одного лишь Герберта.

— Знайте же, Пенкроф, — произнёс инженер, положив руку ему на плечо, — если с вами и с юношей, который по воле обстоятельств для всех нас — сын, что-нибудь случится, мы будем безутешны.

— Мистер Сайрес, — ответил Пенкроф с непоколебимой уверенностью, — никогда мы не причиним вам такого горя. Мы ещё вернёмся к этому разговору, когда придёт время. Впрочем, я уверен, что как только вы увидите, до чего прочно построен, до чего хорошо оснащён наш бот, и убедитесь в его мореходных качествах, когда мы обогнём наш остров — ведь мы сделаем это вместе, — то, повторяю, я уверен, вы отпустите меня без колебаний. Не скрою, ваше судно будет сделано на славу!

— Положим, наше судно, Пенкроф, — ответил инженер, которого обезоружили слова моряка.

На этом и прервался разговор, но он возобновлялся не раз, однако Сайрес Смит и моряк так и не переубедили друг друга.

Снег выпал в конце июня. Поселенцы заготовили в корале изрядный запас корма, поэтому отпала необходимость ездить туда ежедневно, и они решили бывать там раз в неделю.

Снова расставили западни и впервые испробовали на деле выдумку Сайреса Смита. Кольца из китового уса, покрытые льдом и густо смазанные жиром, разбросаны были у опушки леса, в том месте, где обычно проходили звери, направляясь к озеру.

Инженер был доволен — изобретение алеутских рыбаков действовало отлично. На приманку попалось с дюжину лисиц, несколько кабанов и даже один ягуар: пластинки китового уса пропороли им желудок.

Следует рассказать о том, как колонисты впервые попытались установить связь с внешним миром.

Гедеон Спилет давно подумывал, не бросить ли в море бутылку с запиской, рассчитывая, что течение вынесет её к берегам, населённым людьми, или не послать ли весть о себе с голубем. Но разве можно было уповать на голубей или на бутылку: ведь остров был удалён от других земель на тысячу двести миль! Надеяться было бы просто безумием.

Тридцатого июня поселенцы не без труда поймали альбатроса, — Герберт слегка ранил его в ногу, выстрелив из ружья. Птица была великолепная, с широкими крыльями, размах которых достигал десяти футов; альбатросы перелетают даже через Тихий океан.

Герберту очень хотелось сохранить прекрасную птицу — рана у неё быстро зажила, и юноша мечтал её приручить, — но Гедеон Спилет убедил его, что нельзя пренебрегать возможностью снестись с побережьем Тихого океана и упустить такого гонца, и Герберту пришлось сдаться: ведь если альбатрос прилетел из края, населённого людьми, то стоит его выпустить на свободу — он тотчас полетит в родные места.

Быть может, Гедеон Спилет, в душе которого иногда пробуждался газетчик, и не прочь был отдать на волю случая увлекательный очерк о приключениях колонистов острова Линкольна! Шумный успех ждал постоянного корреспондента «Нью-Йорк геральд»! Читатели вырывали бы друг у друга номер газеты со статьёй, если бы ей суждено было попасть к главному редактору, достопочтенному Джону Бенету!

Гедеон Спилет написал короткую заметку, и её спрятали в мешочек из непромокаемой ткани, приложив записку с просьбой доставить находку в редакцию газеты «Нью-Йорк геральд». Мешочек привязали к шее, а не к ноге альбатроса, так как он любил отдыхать на поверхности моря, затем быстрокрылого вестника выпустили на свободу, и колонисты не без волнения следили за его полётом, пока он не исчез в туманной дали, на западе.

— Куда же он держит путь? — спросил Пенкроф.

— К Новой Зеландии, — ответил Герберт.

— Счастливо добраться! — крикнул моряк, хотя он и не надеялся на такого почтальона.

Зимой поселенцы стали работать дома: они чинили одежду, мастерили разные вещи; они сделали паруса для бота, выкроили их из оболочки аэростата, которой, казалось, не будет конца…

В июле начались сильные холода, но у колонистов было тепло — они не жалели топлива. Сайрес Смит устроил второй камин в большом зале; возле него друзья и коротали длинные зимние вечера. Проводили время с пользой: в часы работы вели беседы, в часы досуга — читали.

Колонисты испытывали истинное блаженство, когда сидя после сытного обеда у горящего камелька в зале, ярко освещённом свечами, за чашкой «кофе» из бузины, покуривали трубки с душистым табаком и слушали, как за окнами Гранитного дворца завывает буря. Они были вполне довольны, если только могут испытывать полное довольство люди вдали от близких, не имея даже возможности подать о себе весть! И они всегда говорили о своей родине, о далёких друзьях, о могучей американской республике, о её возрастающем значении, и Сайрес Смит хорошо разбиравшийся во внутреннем положении Соединённых Штатов, многое рассказывал, делился с друзьями выводами, предположениями, и все слушали его с живейшим любопытством.

Однажды Гедеон Спилет спросил:

— Не думаете ли вы, любезный Сайрес, что неизменному промышленному и техническому прогрессу, о котором вы говорите, рано или поздно придёт конец?

— Придёт конец! Чем же, по-вашему, он будет вызван?

— Отсутствием каменного угля, который поистине является ценнейшим из полезных ископаемых!

— Согласен, уголь — ценнейшее из полезных ископаемых, — ответил инженер, — и природа как будто решила доказать это, создав алмаз, ибо он в сущности не что иное, как кристаллический углерод.

— Не хотите ли вы сказать, мистер Сайрес, — вставил Пенкроф, — что алмаз будут сжигать вместо угля в топках паровых котлов?

— Что вы, друг мой! — засмеялся Сайрес Смит.

— Однако я утверждаю, и вы не будете этого отрицать, — продолжал Гедеон Спилет, — что настанет день, когда все залежи каменного угля истощатся.

— Ну, залежи каменного угля ещё так велики, что их не исчерпать и сотне тысяч рабочих, извлекающих из недр земли ежегодно сто миллионов квинталов угля.

— Но потребление угля возрастает, — возразил Гедеон Спилет, — и можно предвидеть, что вскоре углекопов будет не сто тысяч, а двести тысяч и что добыча угля удвоится.

— Без сомнения. Но когда европейские угольные копи истощатся, хотя при помощи новых машин разрабатываются и очень глубокие пласты, промышленность ещё долго будут питать залежи угля в Америке и Австралии.

— Сколько же времени? — спросил журналист.

— По крайней мере двести пятьдесят — триста лет.

— Для нас это утешительно, зато бедным нашим правнукам не поздоровится, — вставил Пенкроф.

— Они изобретут ещё что-нибудь, — заметил Герберт.

— Нужно надеяться, — ответил Гедеон Спилет, — ведь если не будет угля, не будет и машин, а без машин не будет железных дорог, пароходов, фабрик — словом, всего, что порождено современным техническим прогрессом.

— Но что же ещё изобретут? — спросил Пенкроф. — Вы представляете себе это, мистер Сайрес?

— Более или менее представляю, друг мой.

— Какое топливо заменит уголь? Вода, — ответил инженер.

— Вода? — переспросил Пенкроф. — Вода будет гореть в топках пароходов, локомотивов, вода будет нагревать воду?

— Да, но вода, разложенная на составные части, — пояснил Сайрес Смит. — Без сомнения, это будет делаться при помощи электричества, которое в руках человека станет могучей силой, ибо все великие открытия — таков непостижимый закон — следуют друг за другом и как бы дополняют друг друга. Да, я уверен, что наступит день, и вода заменит топливо; водород и кислород, из которых она состоит, будут применяться и раздельно; они окажутся неисчерпаемым и таким мощным источником тепла и света, что углю до них далеко! Наступит день, друзья мои, и в трюмы пароходов, в тендеры паровозов станут грузить не уголь, а баллоны с двумя этими сжатыми газами, и они будут сгорать с огромнейшей тепловой отдачей. Следовательно, бояться нечего. Пока землю населяют люди, она их не лишит своих благ, ни света, ни тепла, она отдаст в их распоряжение растения, минералы и животных. Словом, я уверен, когда каменноугольные залежи иссякнут, человек превратит в топливо воду, люди будут обогреваться водой. Вода — это уголь грядущих веков.

— Хотелось бы мне поглядеть на всё это, — заметил моряк.

— Рано ты появился на свет, Пенкроф, — вставил Наб, до тех пор не проронивший ни слова.

Но на этом замечании Наба беседа оборвалась, — залаял Топ, и лаял он опять как-то странно, что уже не раз заставляло инженера призадуматься. Топ, как бывало и прежде, с лаем вертелся вокруг колодца в конце внутреннего коридора.

— И что это Топ опять так лает? — воскликнул. Пенкроф.

— Да и Юп разворчался, — добавил Герберт.

Орангутанг в самом деле вторил собаке; он явно был чем-то возбуждён, — странное дело, казалось, будто они встревожены, но не рассержены.

— Очевидно, — сказал Гедеон Спилет, — колодец соединён с океаном, и какое-нибудь морское животное время от времени заплывает туда, чтобы подышать.

— Должно быть, ведь другого объяснения не придумаешь, — отозвался моряк. — А ну замолчи, Топ, — добавил он, повернувшись к собаке, — Юп, ступай к себе.

Обезьяна и собака притихли. Юп отправился спать, а Топ остался в зале и весь вечер глухо рычал.

Больше об этом не говорили, но вид у инженера был озабоченный.

Весь конец июля то лил дождь, то шёл снег. Температура не опускалась так низко, как прошлой зимой, морозы не превышали восьми градусов по Фаренгейту (13,33° ниже нуля по Цельсию). Но хотя зима и выдалась не очень холодная, зато свирепствовали бури, дули ветры. Бушующие волны не раз с неистовой силой подступали к Трущобам. Казалось, будто внезапный прибой, вызванный подводными толчками, вздымал чудовищные валы и обрушивал их на стены Гранитного дворца.

Колонисты любовались величественным зрелищем, глядя из окон дома, как волны высотою с гору идут приступом на берег, как они отступают, вскидывая фонтаны брызг, как в бессильной ярости бушует океан, как грозные валы в ослепительно белой пене заливают песчаный берег. Казалось, что гранитный кряж выступает из морской пучины, в брызгах пены, взлетавшей на сто футов ввысь.

Трудно и опасно было ходить по дорогам: когда бушевала буря — ветер подчас валил деревья. И всё же колонисты непременно раз в неделю отправлялись в кораль. К счастью, коралю, защищённому юго-восточными отрогами горы Франклина, бешеные ураганы не принесли особого ущерба, они словно щадили деревья, постройки и частокол. Зато птичник, расположенный на плато Кругозора и, следовательно, открытый восточным ветрам, изрядно пострадал. Дважды сбросило голубятню, повалило ограду. Всё это надо было перестроить, и попрочнее, ибо теперь стало ясно, что остров Линкольна расположен в самой бурной части Тихого океана. Казалось, он является центром притяжения могучих циклонов, которые нередко стегали его, как хлыст стегает по волчку. Только в данном случае волчок был неподвижен, а хлыст вертелся.

Наступил август, и в первую же неделю буря стала стихать, небо обрело спокойствие, которое, как ещё недавно казалось, утратило навсегда. Стало тихо, но гораздо холоднее, и градусник Фаренгейта показывал восемь градусов ниже нуля (—22° по Цельсию).

Третьего августа колонисты предприняли давно задуманный поход на юго-восточную часть острова, к Утиному болоту. Их привлекала дичь, водившаяся там в изобилии зимой: дикие утки, бекасы, чирки, нырки, шилохвости; было решено посвятить день охоте. В походе приняли участие не только Гедеон Спилет и Герберт, но и Пенкроф с Набом. Только Сайрес Смит, сославшись на занятость остался дома.

Итак, охотники отправились на болото по дороге ведущей к порту Воздушного шара, пообещав вернуться к вечеру. Их сопровождали Топ и Юп. Когда путники перешли мост через реку Благодарения, инженер его поднял и вернулся домой — он решил осуществить давно задуманный план и для этого остался дома.

Инженеру хотелось тщательно исследовать колодец, зиявший в полу коридора Гранитного дворца; колодец этот, несомненно, сообщался с морем, ибо раньше служил стоком для избыточной воды из озера. Почему Топ так часто вертится вокруг него? Почему так странно лает, почему тревожно подбегает к отверстию? Почему и Юп разделяет беспокойство Топа? Быть может, подземные ответвления идут от колодца, соединявшегося с морем, к другим частям острова? Всё это и хотел выяснить Сайрес Смит, никого не посвящая в свои сомнения. Он решил исследовать колодец, когда все уйдут из дому, и случай, наконец, представился.

Было нетрудно спуститься в глубь колодца по верёвочной лестнице, которой колонисты не пользовались с той поры, как установили подъёмник; длина у неё была вполне достаточная. Инженер приволок лестницу к колодцу, диаметр отверстия которого был равен почти шести футам, и, крепко-накрепко привязав за верхний конец, сбросил вниз. Затем он зажёг фонарь, вооружился карабином, заткнул за пояс нож и стал спускаться по ступенькам.

Гранитные стены были гладкие, но кое-где торчали выступы, и какое-нибудь проворное животное, цепляясь за них, могло вскарабкаться до самого верха.

Подумав об этом, инженер осветил фонарём все эти выступы, но не обнаружил ни единого следа, ни единое зазубрины, ничто не говорило о том, что по ним, как по лестнице, кто-нибудь взбирался.

Сайрес Смит спустился ещё глубже, освещая каждую пядь стены.

Он не заметил ничего подозрительного.

Добравшись до последних ступеней, инженер почувствовал под ногами воду, которая в тот миг была совершенно спокойна. Ни тут, у её поверхности, ни в стенах не было видно подземного хода, который вёл бы от колодца к какой-нибудь части острова. Сайрес Смит простукал стену рукояткой ножа и определил, что пустот нет. Ни одно живое существо не могло бы проложить себе дорогу в сплошном граните; чтобы попасть на дно колодца, а потом подняться наверх, надо было пройти по каналу, затопленному водой и соединяющему этот колодец с морем под скалистым берегом, а это могли сделать лишь одни морские животные. Выяснить же, где именно впадает этот канал в море и на какой глубине, было невозможно. Исследовав колодец, Сайрес Смит поднялся, втащил лестницу, закрыл отверстие колодца и вернулся в большой зал Гранитного дворца, задумчиво повторяя:

— Я ничего не обнаружил, но всё же там скрывается какая-то тайна!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Оснастка бота. — Нападение диких собак. — Юп ранен. — Юпа лечат. — Юп поправился. — Постройка бота закончена. — Пенкроф торжествует. — «Бонадвентур». — Первое плавание к южному берегу острова. — Бутылка в море.

Вечером вернулись охотники — им повезло, и они буквально были увешаны дичью; они притащили её столько, сколько в силах унести четыре человека. У Топа вокруг шеи висели связки шилохвостей, а у Юпа на поясе — кулики.

— Вот, мистер Сайрес, — воскликнул Наб, — мы на славу поработали! Сколько наготовим впрок копчёной дичи, сколько вкусных паштетов! Но пусть кто-нибудь мне подсобит. Рассчитываю, Пенкроф, на тебя.

— Ну нет, Наб, — отозвался моряк. — Я занят оснасткой бота, обойдёшься без меня.

— А вы, Герберт?

— Я, Наб, завтра еду в кораль.

— А вы, мистер Спилет, не поможете?

— Охотно помогу, Наб, только предупреждаю: пронюхаю о всех твоих кулинарных тайнах и напечатаю твои рецепты в газетах!

— Как вам будет угодно, мистер Спилет, — ответил Наб, — как вам будет угодно!

Итак, наутро Гедеон Спилет водворился в кухне и стал помогать Набу. А накануне инженер рассказал журналисту о том, как он обследовал колодец, и Гедеон Спилет согласился с Сайресом Смитом, считавшим, что там кроется какая-то тайна, хоть ничего и не удалось обнаружить.

Ещё неделю держались холода; колонисты сидели дома и выходили лишь посмотреть, всё ли благополучно в птичнике. В их жилище вкусно пахло — благоухали кушанья, искусно приготовленные Набом и журналистом; однако не всю дичь, подстреленную на болоте, заготовили в впрок, удалось сохранить птицу и в свежем виде, на морозе; колонисты лакомились жарким из диких уток и другой дичи и похваливали, заявляя, что нет на свете ничего вкуснее водяной птицы.

Всю эту неделю Пенкроф с помощью Герберта, ловко управлявшегося с иглой, сшивал паруса и работал с таким рвением, что скоро всё было готово. На снасти должны были пойти тросы, из которых была сплетена сетка, найденная вместе с оболочкой воздушного шара. Канаты и тросы отличались превосходным качеством, и моряк ими воспользовался. Паруса были обшиты прочными лик-тросами; тросов хватило для изготовления фалов, вант, шкотов и прочего такелажа. По совету Пенкрофа, Сайрес Смит выточил на токарном станке необходимые блоки. Таким образом, вся оснастка была изготовлена раньше, чем построили бот. Пенкроф даже смастерил флаг, расцветив белый фон красной и синей краской, добытой из красящих растений, которых на острове было очень много. К тридцати семи звёздам, изображающим тридцати семь штатов на флагах американских судов, моряк прибавил тридцать восьмую — звезду «штата Линкольна», ведь он считал, что остров уже присоединён к Американской республике.

— Чувствую это сердцем, хоть факт ещё не свершился, — говаривал он.

А пока флаг не взвился на судне, колонисты под троекратное «ура» подняли его над главным входом в Гранитный дворец.

Тем временем зима подходила к концу, и колонисты надеялись, что и вторая зима пройдёт без особых событий; как вдруг в ночь на 11 августа плато Кругозора чуть не подверглось опустошению.

Поселенцы, устав от дневных трудов, спали крепким сном, но около четырёх часов утра их разбудил лай Топа.

На этот раз собака не бегала с лаем вокруг колодца, а бросалась на дверь, словно хотела её выломать. Юп пронзительно вопил.

— Потише, Топ! — крикнул Наб, проснувшийся раньше всех.

Но собака залаяла ещё яростнее.

— Что случилось? — спросил Сайрес Смит.

Все наспех оделись и, распахнув окна, посмотрели вниз.

Перед их глазами расстилался снежный покров, чуть белевший в ночной тьме. Колонисты ничего не приметили, но в темноте раздавался странный лай. Было ясно, что на берег вторглись какие-то звери, но их невозможно было разглядеть.

— Что же это за звери? — спросил Пенкроф.

— Волки, ягуары или обезьяны, — ответил Наб.

— Чёрт возьми! Как бы они не добрались до плато, — произнёс журналист.

— Пропал наш птичник, — воскликнул Герберт, — пропали посевы!..

— Да как же они пробрались сюда? — спросил Пенкроф.

— Вероятно, по мостику, — ответил инженер, — кто-нибудь из нас забыл его поднять.

— Ах да, вспоминаю, я забыл… — сказал Гедеон Спилет.

— Удружили, нечего сказать! — вскипев, воскликнул Пенкроф.

— Что сделано, то сделано, — заметил Сайрес Смит, — подумаем, как нам теперь быть.

Сайрес Смит и его товарищи торопливо обменялись несколькими словами. Всем было ясно, что какие-то неведомые звери перебрались по мостику, вторглись на побережье и что, поднявшись по левому берегу реки Благодарения, они могли добраться до плато Кругозора. Надо было не мешкая прогнать их и, если понадобится, вступить с ними в бой.

— Но что же это за звери? — недоумевали колонисты, а лай между тем становился всё громче.

Герберт прислушался и, вздрогнув, вспомнил, что слышал точно такой лай, когда в первый раз побывал у истоков Красного ручья.

— Это стая диких американских собак! — воскликнул юноша.

— Вперёд! — крикнул Пенкроф.

И колонисты, вооружившись топорами, карабинами и ружьями, быстро влезли в подъёмник и спустились на берег.

Стаи голодных диких собак опасны. И всё же колонисты отважно бросились в самую гущу, первые же их выстрелы, молнией сверкнувшие в темноте, заставили, врага отступить.

Прежде всего нельзя было допустить хищников на плато Кругозора, ибо там они расправились бы с птичником, вытоптали бы насаждения и, конечно, нанесли бы всему огромный, быть может непоправимый, ущерб, особенно хлебному полю. Но звери могли вторгнуться на плато только по левому берегу реки Благодарения, поэтому надо было встать непреодолимой преградой на узкой части берега между рекой и гранитной стеной.

Колонисты отлично поняли это и по приказу Сайреса Смита поспешили туда; стаи собак ринулись за ними.

Сайрес Смит, Гедеон Спилет, Герберт, Пенкроф и Наб выстроились сомкнутым рядом. Топ, разинув свою страшную пасть, встал впереди, а за ним — Юп, размахивая узловатой дубинкой, как палицей.

Ночь выдалась очень тёмная. Только при вспышках выстрелов, причём нельзя было стрелять впустую, колонисты видели не меньше сотни зверей, идущих на приступ, с горящими, как угли, глазами.

— Неужели они прорвутся! — воскликнул Пенкроф.

— Нет, не прорвутся! — ответил инженер.

Звери не прорывали живого заслона, хоть и теснили его. Задние ряды надвигались на передние, и колонисты беспрерывно стреляли и наносили удары топором. Немало убитых собак уже валялось на земле, но стая, казалось не редела; как будто звери всё шли и шли через мостик на берег.

Вскоре звери вплотную подступили к колонистам, и дело не обошлось без ранений, к счастью лёгких. Герберт выстрелил и убил зверя, который, словно дикая кошка взобрался на спину Наба. Топ сражался с неукротимой яростью: он впивался клыками в горло диких собак и душил их. Юп нещадно избивал врагов дубиной — его невозможно было оттащить назад. Он, очевидно, обладал способностью видеть в темноте; он был в самой гуще боя, то и дело пронзительно свистел, а это означало у него высшую степень возбуждения. В воинственном пылу он ринулся вперёд, и при вспышке выстрела все увидели, что его окружили пять-шесть огромных зверей, причём он отбивался от них с редкостным хладнокровием.

Колонисты добились победы, но после упорного сражения, длившегося два часа! При первых же проблесках зари звери, конечно, отступили и убежали к северу по мостику, который Наб тотчас же поднял. Когда солнце осветило поле битвы, колонисты сосчитали убитых животных, валявшихся на берегу, — оказалось, что их около полусотни.

— А где же Юп? — вдруг крикнул Пенкроф. — Где наш Юп?

Юп пропал. Наб звал его, но Юп впервые не откликнулся на зов друга.

Друзья бросились на поиски, их страшила мысль, что Юп валяется среди убитых зверей. Колонисты разгребли трупы на обагрённом кровью снегу и откопали Юпа из-под целой груды убитых собак; раздробленные челюсти, перебитые хребты свидетельствовали о том, что на зверей обрушились сокрушительные удары дубинки неустрашимого Юпа. Бедный Юп всё ещё сжимал в руке обломок дубины: звери, вероятно, набросились на него, безоружного, и сбили с ног; глубокие раны зияли на груди Юпа.

— Он жив! — крикнул Наб, наклонившись над ним.

— И мы его вылечим, — заявил моряк, — будем ходить за ним, как за сыночком!..

Юп словно понял, потому что припал головой к плечу моряка, как бы в знак признательности. Моряк тоже был ранен, но и его раны и раны его товарищей были не опасны, — огнестрельное оружие почти всё время держало зверей на расстоянии. Тяжело пострадала одна лишь обезьяна.

Пенкроф и Наб отнесли Юпа в подъёмник, и только тут он слабо застонал. Его осторожно подняли в Гранитный дворец, уложили на матрацы, сняв их с одной из кроватей, и с трогательной заботливостью промыли ему раны. Судя по всему, внутренние органы обезьяны не были задеты, но Юп очень ослаб от потери крови и у него была высокая температура.

Итак, его перевязали, уложили и прописали строжайшую диету, «как доподлинному человеку», — заметил Наб; потом больного заставили выпить несколько чашек жаропонижающего питья, сваренного из лекарственных трав, хранившихся в аптечке Гранитного дворца.

Сначала Юп забылся тревожным сном, но постепенно дыхание его стало ровнее, и колонисты ушли, чтобы дать ему полный покой. Иногда только Топ тихонько, словно на цыпочках, пробирался в комнату друга, как будто одобряя заботу о нём. Юп лежал, свесив лапу, и Топ её лизал с сокрушённым видом.

В то же утро колонисты оттащили убитых зверей к лесу Дальнего Запада, где и закопали.

Нападение зверей, которое могло повлечь за собой неприятные последствия, послужило колонистам хорошими уроком, и с той поры они не ложились спать, не удостоверившись, что мосты подняты и что вторжение невозможно.

Между тем Юп, за жизнь которого колонисты очень тревожились, в несколько дней преодолел болезнь. Юпа выручил могучий организм; жар мало-помалу спал, и Гедеон Спилет, сведущий в медицине, скоро заявил, что Юп вне опасности. 16 августа Юп с удовольствием поел. Наб стряпал для него вкусные сладкие блюда, и больной поглощал их с упоением, так как у него был грешок — он любил полакомиться, а Наб не боролся с этим недостатком.

— Что поделаешь? — говорил Наб Гедеону Спилету, когда журналист упрекал его за то, что он балует Юпа. — Ведь у бедняги Юпа только одно удовольствие — полакомиться, и я очень рад, что могу отблагодарить его за верную службу.

Дядюшка Юп десять дней пролежал в постели; 21 августа ему разрешили встать. Его раны зажили, и было видно, что скоро он снова будет силён и ловок. У Юпа, как и у всех выздоравливающих, появился ненасытный аппетит, и журналист позволил ему есть вволю, полагаясь на инстинкт, который зачастую отсутствует у людей: он должен был предохранить орангутанга от излишеств. Наб пришёл в восторг, увидев, что его ученик ест с прежним аппетитом.

— Ешь, приятель, — говорил он Юпу, — ешь всё, что твоя душа пожелает. Ты пролил кровь ради нас, и мой долг помочь тебе поправиться.

Как-то — дело было 25 августа — раздался крик Наба:

— Мистер Сайрес, мистер Гедеон, Герберт, Пенкроф, скорее сюда!

Колонисты, сидевшие в большом зале, вскочили и побежали на зов в каморку, отведённую Юпу.

— Что случилось? — спросил журналист.

— Да вы только посмотрите! — ответил Наб и расхохотался.

И что же они увидали! Дядюшка Юп мирно сидел на корточках у порога Гранитного дворца, под стать турку, и покуривал трубочку.

— Моя трубка! — воскликнул Пенкроф. — Взял у меня трубку! Что ж, старина, бери её в подарок! Кури, кури, дружище!

А Юп с важностью выпускал густые клубы дыма и, по-видимому, был несказанно доволен.

Сайрес Смит ничуть не удивился; он рассказал, как ручные обезьяны становились завзятыми курильщиками, и привёл множество примеров.

С этого дня у Юпа завелась собственная трубка, принадлежавшая прежде моряку; она висела у Юпа в комнате рядом с кисетом. Он её набивал, сам прикуривал о горящий уголёк и, казалось, был счастливее всех обезьян на свете. Понятно, что общность вкусов скрепила узы дружбы, уже соединявшие Юпа и достойного моряка.

— А может быть, он человек? — иногда говорил Пенкроф Набу. — Ты не удивишься, если он в один прекрасный день заговорит с нами?

— Честное слово, не удивлюсь, — отвечал Наб, — меня скорее удивляет, что он не говорит!

— Вот была бы потеха, — продолжал моряк, — если бы он вдруг сказал мне: «Давай меняться трубками, Пенкроф!»

— До чего же обидно, — заметил Наб, — что он немой от рождения!

Наступил сентябрь. Кончилась зима, и колонисты с жаром принялись за работу.

Постройка бота быстро подвигалась. Корпус уже был обшит, и сейчас обшивали судно изнутри досками, обработанными паром, которые легко было пригонять по лекалу к обводам шпангоутов.

Леса было достаточно, и Пенкроф предложил инженеру сделать и эту внутреннюю обшивку водонепроницаемой, чтобы увеличить прочность бота. Неизвестно, что ждало их в будущем, поэтому Сайрес Смит одобрил намерение моряка построить добротное судно.

Внутреннюю обшивку и палубу окончили к 15 сентября. Судно проконопатили сухой морской травой, которую забили деревянной колотушкой в пазы палубы, а также внутренней и внешней обшивки; затем залили их кипящей смолой, добытой из сосен, в изобилии растущих в лесу.

Судно было оборудовано чрезвычайно просто. Прежде всего вместо балласта в трюм погрузили гранитные глыбы, весом приблизительно в двенадцать тысяч фунтов, и прочно их укрепили. Над балластом настлали палубу; внутри бот был разделён на две каюты, в каждой, вдоль переборки, стояло по две койки, служивших и сундуками. Основание мачты приходилось как раз посредине перегородки, разделявшей каюты; из кают вели на палубу люки с плотно закрывавшейся крышкой.

Пенкроф без труда отыскал дерево для мачты. Он выбрал молодую, прямую ель с гладким стволом, срубил её, обтесал и закруглил верхушку. Оковки мачты, руля и корпуса были изготовлены в кузнице Трущоб, грубо, зато прочно. Реи, гики, флагшток и весь прочий рангоут, а также вёсла и другие части были закончены в первую неделю октября, и колонисты решили испытать судно вблизи берегов острова, чтобы посмотреть, как оно держится на воде и можно ли на нём пуститься в дальнее плавание.

Тем временем каждодневные работы шли своим чередом. В корале были сделаны новые постройки, потому что и у муфлонов и у коз появилось немало молодняка, которому нужны были кров и корм. Колонисты по-прежнему часто бывали на устричной отмели, в крольчатнике, в местах залежей угля и железа и даже в неисследованных дебрях Дальнего Запада, где водилось много дичи.

Дата добавления: 2015-07-14