|
Читайте также: |
Стархок.
Между мирами
Сотворение мира
О динокая, грозная, совершенная в Самой Себе, Богиня, чье имя не может быть названо, пребывала в бездне внешней тьмы, прежде начала мира. И взглянув в изогнутое зеркало черного пространства, озаренное Ее собственным сиянием, Она узрела свое блистающее отражение и полюбила его. Силою, что была в Ней, Она извлекла отражение из зеркала, и познала любовь с Самою Собой, и дала Ей имя «Мирия, Чудесная».
Их блаженство хлынуло единой песней всего, что было, есть и когда-либо будет, и с песней пришло движение — волны, что устремились вовне и стали всеми сферами и кругами миров. Богиня исполнилась любви, переполнилась ею и породила ливень блистающих духов, которые вошли во все миры и стали всеми живыми существами.
Но в этом великом движении Мирия была увлечена прочь, и чем дальше Она удалялась от Богини, тем более мужской становилась Ее природа. Сначала Она предстала как Синий Бог, нежный смеющийся Бог любви. Затем Она явилась как Зеленый Бог, увенчанный виноградной лозой, земнорожденный дух всего, что растет из земли. И под конец стала Она Рогатым Богом, Охотником, чей лик подобен румяному солнцу и все же темен, как Смерть. Но неизбывное желание влечет Его назад к Богине, так что Он вечно кружит вокруг Нее, стремясь возвратиться к любви.
Все началось в любви; все жаждет вернуться к ней. Любовь — единственный закон, учитель мудрости, открывающий завесу Тайны.
Согласно представлениям племени сиу, все живые существа — и деревья, и буйволы, и люди
— это лишь временные вихри энергии, порожденные вечным движением <…> В сущности,
это не что иное, как раннее интуитивное прозрение об энергии как качестве вещества.
Но это, знаете ли, очень древнее прозрение — возможно, принадлежащее еще шаманам
палеолита. В архаических, первобытных учениях находятся разнообразные его следы.
И я бы назвал его основополагающим, самым важным из всех прозрений о природе вещей.
Общепринятое сейчас на Западе видение вселенной как состоящей из материальных объектов
— это лишь отклонение от естественного человеческого восприятия.
— Гэри Снайдер.
Мифология и космология Ведовства основаны именно на этом «прозрении шаманов палеолита», гласящем, что все объекты суть вихри энергии, водовороты подвижных сил, островки в вечно меняющемся море. За видимостью отдельных, фиксированных объектов внутри линейного потока времени скрывается реальность — поле энергий, временно застывающих в определенных формах. С течением времени все «фиксированные» объекты распадаются, но лишь затем, чтобы соединиться вновь — в новых формах.
Стархок (Мириам Саймос)
Такое видение вселенной как игры подвижных сил (кстати, удивительным образом согласующееся с воззрениями современных физиков) — следствие совершенно особого образа восприятия. Обычное бодрствующее сознание видит мир форм; оно способно сосредоточиваться только на одном объекте в один момент времени, изолируя его от всего остального, — как если бы мы разглядывали ночной лес при свете узкого луча фонарика, высвечивающего то отдельный лист, то одинокий камень. Необычное сознание — другой, более широкий, холистический и недифференцированный образ восприятия, — видит, скорее, не отдельные объекты, а паттерны и взаимодействия объектов. Этот способ подобен сиянию звездного света: серебристое, неяркое, с игрой волнующихся ветвей и танцующими тенями, среди которых лесные тропинки выглядят как разрывы в ткани реальности.
Магический и психический аспекты Ведовства связаны с пробуждением и развитием такого «звездного» зрения, как я люблю его называть, и превращения его посредством тренировки в полезный и доступный навык. Магия — это вовсе не что-то сверхъестественное; по определению Дион Форчун, это «искусство изменения сознания по собственной воле» — искусство включать и выключать фонарь; способность то подмечать детали, то созерцать общую картину, словно из поднебесья.
Обычное состояние сознания тоже высоко ценится в Ремесле, но ведьмы вполне отдают себе отчет в его ограниченности. По сути, оно представляет собой некую решетку, сквозь которую мы смотрим на мир, — культурно-обусловленную систему распознавания и классификации объектов. Но в действительности существует бесконечное множество способов смотреть на мир вокруг нас, и «другое видение» освобождает нас от ограничений, которые накладывает современная культура.
«Все люди вокруг нас — черные маги, — говорит дон Хуан, шаман из племени яки, своему ученику Карлосу Кастанеде в «Сказках о силе». — Задумайся на минутку. Можешь ли ты сойти с того пути, который они для тебя проложили? Нет. Все твои мысли и действия определены ими заранее и навсегда. Я же, наоборот, несу тебе свободу. Ее цена высока, но не непосильна. Бойся же тех, кто берет тебя в плен, кто повелевает тобой. Не трать время и силы на то, чтобы бояться меня».
В ведовстве «ценой свободы» являются, прежде всего, дисциплина и ответственность. Звездное зрение — одна из наших естественных врожденных способностей, но для его пробуждения и тренировки требуется много работы. Кроме того, силы и возможности, достигнутые через повышение осознания, следует использовать с чувством полной ответственности; иначе, подобно кольцу Саурона в толкиеновском «Властелине колец», они уничтожат своего обладателя. Тот, кто хочет быть свободным, должен быть готов, если необходимо, по собственной воле встать несколько в стороне от мэйнстрима. В современной западной культуре художники, поэты и визионеры, не говоря уже о ведьмах, мистиках и шаманах часто оказываются чужаками в своем социуме, обесценивающем все то, что нельзя потрогать руками, и превозносящем осязаемые и, желательно, финансовые, плоды успеха.
Однако окончательной платой за свободу становится готовность встретиться лицом к лицу с самым пугающим на свете созданием — со своим собственным «Я». Звездное зрение, «иной образ познания» — это способ восприятия не столько сознательного, сколько подсознательного. Глубины нашей личности отнюдь не залиты солнечным светом; дабы видеть ясно, мы должны быть готовы погрузиться во тьму, во внутреннюю бездну, и встретиться с ее обитателями. Ибо, как объясняет юнгианский психоаналитик М. Эстер Хардинг в своей книге «Женские тайны», «эти субъективные образования <…> — могущественные элементы нашей психики; они являются частью нашей сущности и не могут быть уничтожены. Пока наше сознание не признает их, они вечно будут стоять между нами и тем, что мы видим, и до тех пор наш мир будет то искажаться, то озаряться светом».
Чтобы представить ведовскую концепцию «Я» более убедительно, пожалуй, следует рассмотреть некоторые из экспериментальных открытий в области биологии и психологии, сделанных за последние годы. Роберт Орнштейн в своей работе «Психология сознательного» описывает эксперименты, проведенные с помощью пациентов с черепно-мозговыми травмами, а также страдающих эпилепсией. В результате этих экспериментов удалось доказать, что полушария головного мозга функционально специализируются на тех самых двух моделях сознания, которые мы обсудили выше в этой главе. «Левое полушарие (связанное с правой половиной тела) занимается, главным образом, аналитическим, логическим мышлением, и особенно связано с речевой и математической функциями. Его способ действия — преимущественно линейный. Это полушарие обрабатывает информацию последовательно». Как и наш луч фонарика, оно высвечивает одновременно только один объект и исключает остальные. Оно воспринимает мир как состоящий из отдельных предметов, которых мы можем бояться или, напротив, желать, и которыми способны манипулировать в своих целях. «По-видимому, основная цель, с которой оно развивалось, состояла в обеспечении биологического выживания».
«Правое полушарие (связанное, напомним, с левой стороной тела) специализируется на холистическом мышлении. Его языковые возможности крайне ограничены. Оно отвечает, прежде всего, за ориентацию в пространстве, творческие импульсы и умения, внешний вид тела, узнавание лиц. Оно обрабатывает информацию более распыленно, чем левое полушарие, и его функционирование требует готовности к одновременной интеграции множества данных». Это и есть звездное зрение, воспринимающее вселенную как танец вихрящихся энергий, утверждающий «не продолжительность времени, прошлое и будущее, причину и следствие, но системное вневременное целое».
Такой способ осознания жизненно необходим для творчества. Как утверждает Антон Эренцвейг в своей работе «Тайный порядок искусства», «сложность любого произведения искусства, даже самого простого, значительно превосходит возможности сознательного внимания с его точечным фокусом, с его способностью сосредоточиваться только на одном предмете единовременно. Распознать все эти сложности может только недифференцированное бессознательное восприятие. Только оно может охватить их единым несфокусированным взглядом и оценить объект и фон с одинаковой беспристрастностью».
Овладеть только что описанным образом осознания поможет следующее упражнение, которое часто используют в обучении художников.
Упражнение 1: игра теней
Возьмите чистый лист бумаги и мягкий карандаш или уголек. Сядьте и окиньте взглядом вид или сцену, которые привлекли ваше внимание. Забудьте о вещах, объектах и названиях, старайтесь видеть только игру света и тени на различных формах. Передайте на бумаге тени при помощи пятен и широких штрихов, а не линий. Не отвлекайтесь на локальные цвета, не старайтесь воспроизвести предметы. Пусть пятна тени сами создают формы. Потратьте на это упражнение не меньше десяти минут. Помните, что ваша цель — не в том, чтобы создать по-настоящему хороший рисунок или доказать присутствие (или отсутствие) у вас художественного дара, а в том, чтобы испытать другой способ мировидения, при котором отдельные объекты исчезают и остаются только паттерны.
Тем, кто менее ориентирован на зрение, возможно, больше понравится другое упражнение.
Упражнение 2: игра ритмов
Закройте глаза. Прислушайтесь к звукам вокруг вас, не думая о том, что или кто именно их издает. Осознавайте только их общую ритмическую картину. Даже если вы находитесь в городе, забудьте, что все эти шорохи, шумы, стуки, грохот и скрипы — это проезжающие мимо автомобили, молоты дорожных рабочих, шаги прохожих по тротуару, воробьи, разносчики пиццы и хлопающие двери. Слушайте только сложный естественный ритм, в котором каждый звук — это просто один из равноценных элементов общей ритмической картины.
* * *
Как мы уже говорили, в ведовстве ценятся оба способа восприятия, но считается, что холистическое, правополушарное видение более соответствует скрытой реальности, чем линейное, левополушарное. Эта точка зрения подкрепляется особыми экспериментами с биологической обратной связью, в ходе которых испытуемые получали визуальную информацию о непроизвольных процессах в своем организме, позволявшую им наблюдать, а иногда и контролировать такие функции, как сердцебиение или волновая активность мозга. Барбара Браун в книге «Новое сознание, новое тело» описывает эксперименты, показывающие, что «тело и его подсознательные субструктуры распознают и оценивают то, что происходит вокруг, задолго до сознательного узнавания». Перед добровольцами высвечивались на экране «неприличные» слова, сменявшие друг друга слишком быстро, чтобы их можно было распознать сознательно. Между тем за испытуемыми вели наблюдение. Их кожа, сердечные ритмы, мозговые волны, мышечные импульсы — все показывало реакцию на эти «невидимые» слова. Подсознание может правильно реагировать на происходящее, даже когда сознание дает ему неверную информацию. В рамках одного из экспериментов испытуемых проинформировали, что они получат серию различных по интенсивности электрических разрядов. Сознательно они были уверены, что разряды становятся слабее; однако в действительности интенсивность разрядов не менялась. Состояние кожи показало, что провести подсознание не удалось: датчики определили одинаковую реакцию на все разряды, даже в тех случаях, когда сознательные реакции оказывались различными.
* * *
В ведовской традиции фейри подсознание именуется «Младшим Я», а сознание — «Говорящим Я». Связь между ними затруднена, поскольку они функционируют через различные модусы осознания — словно бы говорят на разных языках.
Именно Младшее Я опытным путем познает мир, опираясь на холистическое правополушарное осознание. Чувства, эмоции, первичные импульсы, образная память, интуиция, рассредоточенное восприятие — все это функции Младшего Я. Его восприятие вербальной информации ограничено; оно осуществляет коммуникацию посредством образов, эмоций, чувств, снов, видений и физических проявлений. Классический психоанализ сформировался из попыток расшифровать язык Младшего Я. Ведовство не только расшифровывает его, но и учит нас, как отвечать Младшему Я на его языке.
Говорящее Я классифицирует впечатления Младшего Я, дает им имена и организует в системы. Как и предполагает его название, оно функционирует через вербальное, аналитическое, левополушарное осознание. Именно в нем содержится система правил, которые побуждают нас выносить суждения о том, что хорошо, а что плохо. Оно же оперирует словами, цифрами и абстрактными понятиями.
Но традиция фейри признает существование и еще одной составляющей — Глубинного, или Божественного Я, которое с трудом вписывается в какую-либо психологическую концепцию. Глубинное Я представляет собой божественное начало внутри нас, неповторимую первичную сущность, дух, существующий помимо времени, пространства и вещества вселенной. Это наш глубочайший уровень мудрости и сострадания, обладающий одновременно мужским и женским началами, объединенными в одно. Символом его нередко служат две переплетенные спирали или знак бесконечности, подобный положенной на бок восьмерке. Имя этого Глубинного Я в традиции фейри —Диан-и-Глас, Синий Бог. Синий цвет символизирует дух; говорят, что Глубинное Я предстает синим, когда открывается «глазам души». Как мы считаем, пикты раскрашивали себя синей краской, чтобы отождествиться с Глубинным Я. Имя «Диан» соотносится с Дианой и Таной (имя Богини в традиции фейри), с Жанико (Janicot, баскское имя Рогатого Бога) и с такими популярными в семьях ведьм именами, как Джин, Джоан и Джанет (по данным Маргарет Мюррэй).
В эзотерическом направлении иудаизма, каббале, Глубинное Я называют «Нешама», от корня Shmh, означающего «слышать или слушать»: Нешама есть Та, что Слушает, душа, которая вдохновляет и ведет нас. В современном оккультизме Глубинное Я нередко предстает как «Духовный проводник», иногда в двойственной форме, как, например, в отчете Джона Лилли о ЛСД-опыте, проведенном в изолированной камере для исследований. Он сообщает о встрече с двумя сущностями, готовыми оказать ему помощь: «Они сказали, что охраняют меня, что они бывали со мной и раньше в критических ситуациях и что, фактически, они со мной всегда, просто я обычно не в состоянии их воспринимать. Это становится возможно, только когда я близок к физической смерти. В этом состоянии времени не существует. Есть непосредственное восприятие прошлого, настоящего и будущего в едином моменте».
Лилли описывает холистическое правополушарное осознание, связанное именно с Младшим Я. Фейри-традиция учит, что Глубинное Я напрямую связано с Младшим Я, а с Говорящим — увы, нет. К счастью, нам нет нужды непременно доходить до грани жизни и смерти, чтобы хоть как-то воспринять Глубинное Я, — достаточно просто научиться с ним общаться. С Божественным общается отнюдь не сознательный разум, оперирующий абстрактными концепциями, но Младшее Я, реагирующее исключительно на образы, картинки, ощущения, осязаемые факты реальности. Чтобы вступить в контакт с Глубинным Я, с Богом или Богиней внутри нас, мы обращаемся к символам, к искусству, поэзии, музыке, мифу, к ритуалам, наконец, — одним словом, ко всему, что переводит абстракции на язык бессознательного.
На Младшее Я, которое прекрасно умеет быть и норовистым, и упрямым, как большинство вздорных трехлеток, слова не производят ни малейшего впечатления. Как индеец из штата Миссури, оно хочет, чтобы ему все показывали. Чтобы возбудить в нем интерес, его нужно соблазнять красивыми картинками и приятными ощущениями, — небольшой ужин при свечах, а потом потанцуем, окей? Только так можно добраться до Глубинного Я. Именно по этой причине на всем протяжении истории религиозные истины выражались не в математических формулах, а в искусстве, музыке, драме, поэзии, сказках и ритуалах. Как сказал Роберт Грейвс, «в здоровом обществе религиозную мораль лучше всего стимулируют барабаны, лунный свет, пиршества, пляски, маски, цветы и божественная одержимость».
У Ведовства нет священных книг. Оно хранит верность не «Слову» из Евангелия от Иоанна, но силе символического действия, пробуждающего звездное видение Младшего Я и открывающего поток коммуникации сразу между всеми тремя частями нашей личности. Дошедшие до нас мифы и истории — не догмы, которые нужно понимать буквально. Не более, во всяком случае, буквально, чем строчку «Любовь моя подобна розе ало-алой». Это поэзия, а не теология, и обращается она к Младшему Я, чтобы, по словам Джозефа Кэмпбелла, «дотянуться до центров, до которых не достать ни словами, ни прямым принуждением, и возвеселить их».
Чересчур серьезно настроенным гражданам, которым невдомек, что адресатом любого ритуала является Младшее Я, некоторые стороны ведовских ритуалов могут показаться глупыми. Но чувство юмора и игра нередко работают как ключи к самым глубоким состояниям сознания. И часть «цены свободы» — это готовность играть, выкинуть на время всю свою взрослую чопорность, выглядеть дураком, смеяться ни над чем. Девочка играет в королеву, и стульчик становится для нее троном. Ведьма играет в то, что ее жезл обладает магическими силами, и он превращается в открытый канал энергии.
Конечно, во всем необходимо равновесие. Между магией и психозом очень большая разница, и заключается она в способности по собственной воле отступить назад, в обыденное осознание, вернуться к пониманию того, что реальность, как сказал мой преподаватель медицины на пике психоделической эры, — «это тот факт, что, если ты спрыгнешь с крыши, то сломаешь ногу». Наркотики могут открыть холистическое видение Младшего Я, но слишком часто — лишь ценой жизненно важной трезвой оценки, свойственной Говорящему Я: если слишком заиграться в полеты во плоти, можно до неприятного близко познакомиться со своей бедренной костью и узнать, как легко она ломается. Тренированное сознание не имеет конфликтов с обыденной реальностью; оно летает себе в духе, куда хочет, и добывает инсайты и откровения, которые затем верифицирует Говорящее Я.
Юмор и игра пробуждают чувство чудесного — основную реакцию ведьм на окружающий мир. Вот, например, вчера ночью мой ковен праздновал Канун Мая, а центральный элемент этого ритуала — воздвижение Майского Шеста, к которому лентами приплетается все то, что мы хотим вплести в свою жизнь. Вместо шеста у нас был шнур, а вместо лент — нити разноцветной пряжи. Все это мы привесили к крюку в потолке комнаты для собраний. В кругу стояло одиннадцать человек. Мы, конечно, знали, что свить Майский Шест при нечетном количестве участнике невозможно, но уж очень нам не хотелось никого оставлять за бортом. Так что, отважно наплевав на обыденность, мы ринулись вперед.
Воцарились, мягко говоря, хаос и смятение. Мы дико хохотали, самозабвенно запутывая пряжу в большой узел. Едва ли происходящее можно было назвать призыванием мистической силы; церемониальный маг от этого зрелища побледнел бы и тут же на месте съел свой жезл. Но мы продолжали, и тут стали происходить странные вещи. Смех сгущал удивительную атмосферу; обычная реальность словно бы таяла на глазах. Не существовало больше ничего, кроме танца цветных нитей и движущихся тел. Улыбки на лицах, то вспыхивавших в поле зрения, то пропадавших в тени, напоминали таинственные улыбки статуй греческой архаики, намекая на высшие и исполненные божественного юмора мистерии. Мы начали петь; вился ритм, и в танце возникал рисунок, какого не придумать и не изобразить от ума. В его композиции был какой-то дополнительный элемент, упорно избегавший и осознания, и тем более объяснения. Клубок пряжи вдруг превратился в причудливо свитый шнур. Песня стала гимном; комната полнилась светом, а шнур пульсировал силой, будто живое существо, будто пуповина, связывавшая нас с тем, что внутри и за пределами этого мира. Песнопение достигло пика и погасло; мы ушли в транс. Придя в себя, все вместе одновременно, мы переглянулись, и на лицах было написано чудо.
Миф о творении, предваряющий эту главу, ясно выражает это ощущение чудесности мира, который есть божество, и божества, которое есть мир.
В начале Богиня представляет собой Все, она девственна и совершенна в самой себе. Хотя Ее называют Богиней, она могла бы с тем же успехом зваться и Богом — пола тогда еще не существовало. Не было ни разделения, ни отдельности, ничего, кроме изначального единства. И все же мы делаем акцент на женственной природе основы бытия, ибо процесс готового случиться творения есть процесс рождения. Мир рождается, а не создается и не является к жизни по чьему-либо приказу.
Богиня видит свое отражение в изогнутом зеркале пространства — может быть, это магическое прозрение формы вселенной, криволинейного пространства современной физики? Зеркало, по Грейвсу, — старинный атрибут Богини в ее ипостаси «древней морской богини Мариан <…> Мириам, Мариамны (Агнца Моря), Миррины, Миртеи, Мирры, Марии или Марины, покровительницы поэтов и влюбленных, гордой матери Стреловержца любви. <…> Знакомая нам маска этой самой Мариан — морская дева (merry-maid), как некогда писалось слово «русалка» (mermaid). Привычный образ русалки — прекрасная женщина с круглым зеркалом в руке, золотым гребнем и рыбьим хвостом, или “Богиня любви, приходящая из моря”. Каждый, кого посвящали в Элевсинские мистерии, происходившие от пеласгов [коренного матрифокального населения Греции], искупавшись в котле, проходил любовный обряд с ее воплощением <…> и зеркало также фигурировало среди атрибутов Мистерий, выражая, возможно, максиму “познай самое себя”». Та же русалка, «мать из моря», носила в Западной Африке имя Йемайя, а в Бразилии — Йеманья.
Вода — изначальное зеркало, и луна плывет над темным ночным морем, созерцая свое отражение в его волнах. Эхо этого образа можно найти в первых словах Книги Бытия: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою».
Но есть у зеркала и еще одно значение. Образ в нем получается обращенным; он тот же самый, но обратный, являющий обращенную полярность. Вот вам парадокс: все явления суть одно, но каждое из них отдельно, индивидуально, уникально. Восточные религии концентрируются на первой посылке парадокса, постулируя, что все вещи едины, а отдельность и индивидуальность — не более чем иллюзии. Западные, напротив, акцентируют индивидуальность и воспринимают мир как состоящий из отдельных фиксированных объектов. Западное мировосприятие поощряет индивидуальные усилия и участие в жизни мира; восточное — напротив, уход от него, созерцательность и отстраненное сострадание. Ведовство же старается сохранить природу парадокса и воспринимает обе точки зрения как равноценные. Они отражают и дополняют друг друга и вовсе одна другой не противоречат. Мир частных явлений есть отражение Единого; Единое есть отражение мириадов частных явлений нашей вселенной. Все мы — спирали единой энергии, но каждая уникальна своей формой и узором.
Богиня влюбляется сама в себя, порождая эманацию, которая обретает собственное бытие. Любовь «я» к «я» — вот творческая сила мироздания. Желание — вот изначальная энергия, и энергия эта обладает любовной, эротической природой: влечение любящего к возлюбленному, планеты к звезде, вожделение электрона к протону. Любовь — вот клей, на котором держится вся структура мира.
Однако слепой eros становится amor, любовью, которая, по словам Джозефа Кэмпбелла, уже носит персональный характер и направлена на индивидуума, в отличие от универсальной, лишенной пола благодати agape, или безраздельного сексуального желания. Отражение Богини обретает самостоятельную жизнь и получает имя. Любовь — не просто дающая энергию сила, но сила индивидуализирующая. Она растворяет отдельность, но при этом творит индивидуальность. В этом, повторюсь, изначальный парадокс.
Мирия, «Чудесная» — разумеется, та же Мариан-Мириам-Мариамна, а также Мари, полнолунный аспект Богини в фейри-традиции. Ощущение чуда, радости и блаженства мира природы — вот в чем суть Ведовства. Наш мир — вовсе не порченое творение, из которого нужно бежать подальше; он не нуждается ни в спасении, ни в искуплении. Чем бы он ни казался нам день ото дня, в самой сути своего бытия он полон чудес и дарит восторг.
Божественный экстаз превратился в родник творения; творение — само по себе процесс оргазмический. Экстаз заключен в самом сердце Ведовства — в ритуале. Мы выворачиваем первичный парадокс наизнанку и сами становимся Богиней, причащаясь изначальной трепещущей радости единения. «Фундаментальной характеристикой шаманизма является экстаз», — пишет Мирча Элиаде, и, толкуя само это состояние достаточно узко как «выход души из тела», он, тем не менее, допускает, что, «по всей вероятности, экстатический опыт во всей многочисленности своих аспектов сосуществует с нормальным человеческим осознанием в том смысле, что является неотъемлемой частью феномена осознания человеком своего особого модуса бытия в этом мире. Шаманизм — не просто техника экстаза; его теология и философия в конечном счете зависят от той духовной ценности, которая придается экстазу». Ведовство — шаманская религия, и экстазу в нем придается огромная ценность. Где бы вы ни обретали экстаз — в кругу ковена, в постели с любимым, в чаще леса, созерцая в восторге и трепете красоту мира природы, — он остается источником единства, исцеления, творческого вдохновения и общения с Божественным.
Экстаз несет гармонию, «музыку сфер». Музыка есть символическое выражение вибрации, присущей всему живому. Физики утверждают, что атомы и молекулы, из которых состоит все на свете, от нестабильных газов до Гибралтарских скал, пребывает в постоянном движении. За этим движением стоит порядок, гармония, присущая всему сотворенному. Материя поет по самой своей природе.
Песня несется в пространство на волнах, превращающихся в сферы. Волны эти — волны оргазма, света, океана, звука, пульсирующие электроны. Волны образуют сферы подобно тому, как вихрящиеся газы образуют звезды. Основополагающий инсайт ведовства состоит в том, что энергия — физическая, психическая или эмоциональная — движется волнообразно и циклически, а циклы эти представляю собою спирали. (Чтобы лучше себе это представить, возьмите детскую игрушку «шагающая пружинка» — длинную спираль из очень тонкого металла. Если как следует растянуть ее и посмотреть сбоку, спираль предстанет в форме волн.)
Богиня переполняется любовью и порождает ливень блистающих духов, который пробуждает в мире разум подобно тому, как влага пробуждает на земле растительную жизнь. Дождь — животворящая менструальная кровь, кровь луны, взращивающая жизнь, а также и поток вод, возвещающий скорое рождение, этот экстатический порыв жизни.
Движение, вибрация становятся столь интенсивными, что Мирию уносит прочь. Чем дальше она удаляется от точки единства, тем более поляризованной, дифференцированной — и мужественной — она становится. Богиня проецирует Себя, и спроецированное Я становится Другим, противоположностью, что вечно алчет воссоединения. Отличие, инаковость порождает желание, восстающее против центробежной силы проекции. Энергетическое поле космоса обретает полярность; теперь оно заключает в себе силы, стремящиеся в противоположных направлениях.
Понимание Всего как энергетического поля, поляризованного двумя великими силами, Женской и Мужской, Богиней и Богом, которые в сокровенной сути своей являются аспектами друг друга, разделяют практически все традиции Ремесла. Впрочем, Дианическая традиция, признавая Мужской принцип, считает его куда менее важным, чем Женский. Некоторые современные, самосозданные направления, особенно те, что корнями уходят в политический феминизм-сепаратизм, вообще не признают Мужского. Если им нужно работать с полярностью, они визуализируют обе силы содержащимися в женском начале. Эта экспериментальная линия обладает огромной ценностью для многих женщин — прежде всего, как противоядие тысячам лет исключительной концентрации на Мужском, характерной для западной культуры. И все же для Ведовства это никогда не было общим местом. Лично я считаю, что, в конечном счете, эксклюзивно женская модель вселенной окажется не менее жесткой и ограничивающей, чем патриархальная, причем как для мужчин, так и для самих женщин. Одна из задач религии — стать нам проводником в отношениях как с тем, что подобно нам, так и с тем, что от нас отлично. Пол — самое основополагающее из отличий; невозможно обрести целостность, притворяясь, что инаковости не существует, или отрицая хоть женское, хоть мужское.
Однако очень важно отделить концепцию полярности от наших культурно обусловленных представлений о мужском и женском. Мужская и женская энергии символизируют различие, но по сути своей они не различны: это одна и та же сила, текущая в противоположных, но не противостоящих направлениях. Китайская концепция Инь и Ян во многом похожа на наши представления, но в Ведовстве мы описываем силы совершенно по-другому. Ни одна из двух этих сил не «активна» или «пассивна», не «светла» и не «темна», не «суха» и не «влажна», — но каждая обладает всеми этими качествами. Женское начало воспринимается как сила, дающая жизнь, как энергия проявления, манифестации, текущая в мир, чтобы стать формой. Мужское же — сила смерти в положительном, а не отрицательном контексте: сила ограничения, необходимым образом уравновешивающая безудержное творение, сила растворения, возвращения к бесформенности. Каждый из этих принципов содержит другой. Жизнь взращивает смерть, питается ею; смерть поддерживает жизнь, делает возможной эволюцию и новое творение. Обе они — части цикла, и каждая зависит от другой.
Бытие поддерживается пульсацией состояний «да—нет», переменным и идеально сбалансированным током двух сил. В ничем не ограниченном виде сила жизни порождает рак; ничем не усмиренная, сила смерти становится войной и геноцидом. Вместе они удерживают друг друга в гармонии, на которой стоит жизнь, — на совершенной орбите, которую можно наблюдать в смене времен года, в экологическом балансе природного мира и течении человеческой жизни от рождения через полное осуществление к закату и смерти, а затем — к новому рождению.
Смерть — не конец; это лишь стадия цикла, который ведет к возрождению. После смерти человеческая душа, по поверьям, отдыхает в Стране Лета, в Земле Вечной Юности, где обновляется, становится снова молодой и готовится родиться вновь. Возрождение не воспринимается как проклятие, обреченность на бесконечный, безрадостный круговорот страданий, как в некоторых восточных религиях. Напротив, в нем видят великий дар Богини, манифестирующей в физическом мире. Жизнь и мир не отделены от Божества; они и есть имманентная божественность.
Ведовство не разделяет веру в то, что, как гласит Первая Истина буддизма, «вся жизнь есть страдание». Наоборот, жизнь прекрасна и удивительна. Будда обрел прозрение, встретившись со старостью, болезнью и смертью. В Ремесле старость естественна и почтенна, она — часть цикла жизни, период величайшей мудрости и понимания. Болезнь, конечно, причиняет муки, но не является тем, от чего непременно нужно страдать: практики Ремесла всегда были связаны с целительскими искусствами, травничеством и знахарством. Не страшна и смерть: это просто растворение физической формы, позволяющее духу подготовиться к новой жизни. Да, страдания существуют, но они — часть обучения. Выход из Колеса Рождений и Смертей — отнюдь не оптимальная мера лечения, не более, во всяком случае, чем харакири — средство от менструальных спазмов. Если страдание — результат социального порядка или человеческой несправедливости, Ремесло поощряет активные меры по его облегчению. Если страдание — естественная часть цикла рождения и увядания, оно снимается пониманием и принятием, добровольной и осознанной отдачей себя свету и тьме — каждому в свою очередь.
Полярность Мужского и Женского принципов не стоит воспринимать как жесткую модель для индивидуумов мужского и женского пола. В каждом из нас содержатся оба принципа; мы сразу и мужчины и женщины. Быть целостным — значит, пребывать в контакте с обеими силами: с творением и распадом, с ростом и ограничением. Энергия, порождаемая танцем сил, течет в каждом из нас. Ее можно регулировать в индивидуальном порядке в ритуалах и медитациях и настраивать на резонанс с другими людьми. Секс, к примеру, — это нечто неизмеримо большее, чем просто физический акт: это поляризованный поток энергии между двумя любящими.
Мужской принцип первоначально видится как почти андрогинный: Божественное Дитя, играющий на флейте Синий Бог любви. Этот образ связан с вашим личным Синим Богом, Глубинным Я, которое также по определению андрогинно. Нежный юноша, возлюбленный сын, Он бессмертен и никогда не приносится в жертву.
Зеленый аспект Бога растительности — дух зерна, колос, что пожинается и затем вырастает вновь; семя умирает в каждом урожае и вечно возрождается по весне.
Рогатый Бог, самая «мужская» в конвенциональном смысле слова из проекций Богини, — великий Охотник, но также и зверь, на которого Он охотится. Он — животное, которое приносят в жертву, дабы могла продолжаться человеческая жизнь, и он же — жрец, проливающий жертвенную кровь. Бога видят и в солнце, вечно преследующем луну по небосклону. Прирост и убывание солнечного света в круговороте времен года проявляются в цикле рождения и смерти, творения и растворения, отделения и возвращения к единству.
Богиня и Бог, Женское и Мужское, Луна и Солнце, Рождение и Смерть ходят по своим орбитам — вечные, но непрестанно меняющиеся. Полярность, сила, что скрепляет космос воедино, есть любовь, эрос, трансцендентный и индивидуальный. Творение не случилось все сразу единомоментно; оно продолжается вечно, каждое мгновение времени, претворенное в Колесе Года.
Колесо года
Пылая любовью, сменяя лица и формы, Рогатый Бог вечно ищет Богиню. В нашем мире этот поиск отражен в Колесе Года.
Она — Великая Мать, дающая ему рождение как Божественному солнечному Ребенку в Зимнее Солнцестояние. Весною Он — сеятель и семя, растущий вместе с прибывающим светом, зеленый, как молодые ростки. Она же — Посвятительница, преподающая ему тайны мистерий. Он — юный бык; Она — нимфа, соблазнительница. Летом, когда дни длиннее всего, они сливаются в блаженном союзе, и сила их страсти держит на себе весь мир. Но лик Бога темнеет и солнце становится слабее, и, наконец, когда колосья уже сжаты и урожай собран, Он тоже приносит Себя Себе же в жертву, дабы дать пищу всем нам. Она — жница, разверстое лоно могилы, куда всему суждено возвратиться. Долгими ночами и темными днями спит Он в Ее чреве, и во сне Он — Владыка Смерти, что правит Страной Юности, там, за вратами дня и ночи. Тьма Его могилы становится лоном возрождения, и в день Середины Зимы Она вновь производит его на свет. Цикл завершается и начинается снова; Колесо Года катится дальше и дальше.
Источником для ритуалов восьми солярных празднеств, или саббатов-шабашей, послужил миф о Колесе Года. В нем Богиня открывается нам в трех своих аспектах: как Дева она служит непорочной покровительницей рождений и посвящений; как Нимфа она — соблазнительница, возлюбленная, сирена; как Старуха она представляет темный лик жизни, требующий смерти и жертв. Бог — сын, брат, возлюбленный, становящийся своим собственным отцом; вечная жертва, вечно возвращающаяся к новой жизни.
Сэр Джеймс Фрезер в своей «Золотой ветви» прослеживает множество вариаций этого мифа. В большинстве из них — и, прежде всего, в той, что представлена в «Белой богине» Роберта Грейвса, — Бог видится как пара соперничающих братьев-близнецов, воплощающих его противоположные аспекты. Сын Звезд, Владыка Юного Года сражается со своим братом, Змеем, за любовь Богини. В битве Летнего Солнцестояния Змей Тьмы побеждает Свет и занимает его место при Богине, но лишь для того, чтобы и самому потерпеть поражение на Зимнее Солнцестояние, когда возрождается Молодой, прибывающий Год.
Эта версия по сути своей ничем не отличается от той, которую привела я, если понимать Темного и Светлого братьев как два разных аспекта одной и той же божественной сущности. Однако если считать Бога разделенным пополам, мы рискуем познать такую же разделенность внутри самих себя и попытаться, скажем, всецело отождествиться со Светом, прочно увязав тьму со злом. Сын Звезд и Змей слишком легко превращаются в Христа и Сатану. В Ведовстве же темная, убывающая сторона Бога не зла, она — жизненно важная часть естественного цикла.
Урок этого мифа тесно связан с концепцией жертвы. Для ведьм, как и для всех тех, кто живет близко к природе, растения, животные, камни и звезды — живые создания, на каком-то уровне обладающие разумом. Все они божественны, все — манифестации Богини. Смерть колоса во время сбора урожая или смерть оленя на охоте почитаются как божественная жертва, приносимая добровольно и из любви. Ритуальное и мистическое отождествление с приносимым в жертву Богом чтит искру жизни, сверкающую даже в смертной тьме, и готовит нас к тому, чтобы благородно и милостиво уступить место новой жизни, когда каждому из нас придет время умирать. Прилив и отлив, рождение и смерть сменяют друг друга в циклах души и в циклах физической жизни. И то, и другое нужно радушно приветствовать в положенное ему время, ибо жизнь представляет собою процесс непрестанных перемен.
Бог принимает решение умереть, чтобы остаться в орбите Богини, внутри цикла природной жизни, в рамках того первичного экстатического слияния, от которого и был рожден мир. Если бы он задержался в какой-нибудь точке Колеса и отказался меняться, круговорот остановился бы; бог слетел бы с орбиты и потерял все. Гармония оказалась бы уничтожена, союз — расторгнут. Он все равно не сохранил бы себя — он бы отверг свое истинное Я, свою самую глубокую страсть, самую свою сокровенную природу.
Очень важно не путать эту концепцию жертвоприношения с мазохистским самопожертвованием, которое так часто проповедуют патриархальные религии, возводя его в ранг идеала. В Ведовстве никто и никогда не требует принесения в жертву своей природы или индивидуальности. Наоборот, это природе приносится жертва. В Ведовстве нет никакого конфликта между духовным и материальным: нам нет нужды отказываться от одного, чтобы обрести другое. Дух проявляется в материи: Богиня дарует нам изобилие. Но за самым изобильным летом следует зима, а самый долгий день заканчивается ночью. Лишь когда одно в должный срок уступает дорогу другому, жизнь может продолжаться.
Жертвоприношение в Ведовстве определенно не следует понимать как подчинение некой внешней силе, которой обладает какой-то человек или институт. Не означает оно и отказа от собственной воли или самоуважения. Его эмоциональная тоника — не жалость к себе, а гордость; это жертва Меттия Курция, который, узнав от авгуров, что бездонная расселина, вдруг разверзшаяся на римском Форуме, есть знак желания богов получить в жертву лучшее, что есть у Рима, без колебаний кинулся в нее верхом на коне и в полном вооружении. Проблем с завышенной самооценкой у него не было; просто он понял, что такое «лучшее из достояний Рима», и поступил в соответствии с тем, что ощущал правильным.
Ведовство не требует ни бедности, ни целомудрия, ни послушания, но, с другой стороны, оно не похоже и на философию эгоизма. Оно развивалось в тесно взаимосвязанном клановом обществе, где люди держали землю и делили ресурс сообща. Понятия «благотворительности» попросту не существовало, потому что совместное пользование являлось неотъемлемой частью общественного уклада, базовым условием общежития. «Эго» существовало только внутри социума, было вплетено в самую ткань жизни. Ведовство признает, что все мы взаимозависимы, и даже самым алчным представителям поколения «Я, Меня и Мне» все равно предстоит послужить универсальной жизненной силе — пусть даже в виде компоста.
В человеческом обществе жертва Бога была представлена в образе «священного царя» или жреца, служившего консортом Верховной Жрицы, — религиозного, а временами и военного лидера клана. С тех пор, как в 1900 году впервые увидела свет классическая работа Фрезера по антропологии и фольклору, «Золотая ветвь», авторы, пишущие о первобытных религиях и, в особенности, ориентированные на образ Богини, в общем и целом приняли его тезис о том, что человеческое жертвоприношение в матрифокальной культуре было мероприятием регулярным и имевшим жизненно важный статус. Даже благонамеренные, тонко чувствующие и мыслящие люди (и среди них Роберт Грейвс, чьи работы оказались, возможно, главным орудием возрождения интереса к Богине в нашем столетии) приложили руку к увековечиванию этого мифа. Джозеф Кэмпбелл, автор «Масок Бога» идет еще дальше и утверждает, что «человеческое жертвоприношение <…> повсеместно характерно для культа Богини».
Традиция Ведовства и археологические данные не подтверждают гипотезу о кровавом и варварском культе Богини. Многие палеолитические локации, где находили изображения Богини, — Лоссель, Англь-сюр-Англен, Когуль, Ла-Мадлен, Мальта и прочие — не содержат даже намеков на человеческие жертвоприношения. Среди неолитических памятников, раскопанных к настоящему времени, одна из наиболее ранних (около 6500—5700 до н.э.) и явно матриархальных культур — Чатал-Хююк. Многочисленные тамошние святилища, украшенные изображениями Матери-Богини и ее сына-любовника, не содержат никаких приспособлений для принесения в жертву человека или животных — ни алтарей, ни ям для крови, ни захоронений костей. Храмы Богини на Мальте и Сардинии, кельтские мегалитические гробницы коридорного типа и каменные круги, критские раскопки также лишены каких бы то ни было признаков того, что там когда-либо ритуальным образом умерщвляли людей. Там же, где подобные жертвы очевидным образом приносились (например, в царских гробницах шумерского города Ур, где целый двор отправлялся вслед за своим владыкой в посмертие), культура уже совершила переход к патриархату.
Реконструировать культуру по костям из захоронений и артефактам, конечно, нелегко; реконструкция по остаткам народных обычаев, к которой часто прибегает Фрезер, также чревата ошибками. Если крестьяне жгут на кострах в честь урожая сплетенные из колосьев куколки, из этого еще не следует, что когда-то они жгли там живых людей. Для Младшего Я куколка из колосьев — прекрасный и понятный символ жертвоприношения Бога; в живой жертве никакой необходимости нет.
Исторические сведения о матрифокальных культурах исходят чаще всего от их врагов либо завоевателей, которые всегда рады обрисовать религиозные практики противника самыми черными красками. Если бы наши представления о средневековом иудаизме ограничивались тем, что писало о нем католическое духовенство, пришлось бы волей-неволей поверить, что кровь христиан и вправду совершенно необходима для выпечки правильной мацы. Сегодня мы держим эту выдумку за то, чем она и является, — за откровенную клевету, но клевета на матрифокальные религии куда прочнее укоренилась в мифологии и массовом сознании, и опознать ее не всегда легко. Так, долгое время считалось, что греческий миф о Тесее и Минотавре отражает бытовавший на Крите обычай приносить пленников в жертву богу-быку. Однако открытые во дворце Миноса фрески изображают не жертвоприношения, а прыжки через быка — чрезвычайно опасный спорт, что правда, то правда; но вряд ли его можно счесть жертвоприношением. Не более, во всяком случае, чем его современного потомка — корриду.
Устное учение фейри-традиции гласит, что в стародавние времена Священный Царь или Жрец девять лет отправлял свои обязанности, после чего претерпевал ритуальную игровую смерть, отказывался от власти и присоединялся к Совету Старейшин. Эта ритуальная игровая смерть, собственно, и могла послужить источником народных обычаев с символическими жертвоприношениями. Во времена великой нужды или бедствий царь мог, если природа его того требовала, принести себя в жертву. Сама готовность отдать свою жизнь для того, чтобы послужить народу, была последней проверкой на царственность; это требование заметно снижало привлекательность власти в глазах личностей испорченных и эгоистичных. Когда-то царствование не сводилось к возможности крупно нажиться на бронзовой монополии или покупать рабов толпами; это был ритуал, мистический способ отождествиться с силами, стоящими за жизнью и смертью.
Женщин в Ведовстве никогда в жертву не приносили. Женщины и так ежемесячно исторгали кровь и с каждой беременностью и родами рисковали положить жизнь на алтарь Богини. По этой причине тела их считались священными и неприкосновенными.
К несчастью, газеты, кино и телевидение в наши дни продолжают искусственно поддерживать ассоциации между Ведовством и религией Богини с одной стороны, и человеческими жертвоприношениями и прочими ужасами — с другой. Каждого маньяка-убийцу вроде Мэнсона тут же объявляют колдуном. Откровенные психопаты кричат, что практикуют Ведовство, и некоторые наивные граждане нередко им верят. Ведовство как религия не имеет универсального символа веры и общей для всех литургии, но в некоторых принципах все его ветви полностью единодушны. Никакие настоящие ведьмы сегодня не приносят в жертву, не пытают и ни в какой форме ритуально не умерщвляют людей. Те, кто это делают, — не ведьмы, а преступники.
Ведовская картина мира высоко ставит жизнь. Космос — это поляризованное поле энергий, которые постоянно то обретают форму, то возвращаются в чистое состояние. Полярность, которую мы называем Богиней и Богом, творит цикличность, на которой основаны движение звезд и смена времен года, гармония природы и эволюция наших человеческих жизней. Игру этих сил мы воспринимаем двумя способами: холистическим, интуитивным, «звездным» видением правого полушария и всей сферы бессознательного, с одной стороны, и в линейном, аналитическом, сознательном модусе левого полушария — с другой. Возможности коммуникации между сознательным и бессознательным, между Говорящим Я и Младшим Я, и через это последнее — с Глубинным Я, с духом, зависят от открытости и проработанности обоих модусов. Вербальное и концептуальное нужно уметь переводить на язык картинок и символов; бессознательные образы нужно уметь выводить на свет осознания. Посредством такой открытой коммуникации мы можем настроиться на природные циклы, на то первичное экстатическое слияние, которое и есть сила творения. Для этого требуется жертва, готовность измениться, покинуть любую точку колеса и двигаться по нему вперед. Но жертва — далеко не обязательно страдание; и жизнь во всех ее аспектах, светлых и темных, прибывающих и убывающих, есть великий дар. И в мире, где непрестанно меняющийся любовный танец Бога и Богини проницает собою все сущее, мы ловим их ритм и открываемся восторгам и тайнам бытия.
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 158 | Нарушение авторских прав