Читайте также:
|
Первые дни после возбуждения против меня уголовного дела были самыми тяжелыми. Надо отдать должное Государственной думе — ее депутаты активно поддержали меня. Слушания были назначены немедленно.
Все ожидали, что на заседании Госдумы я буду рубить всех и вся, предоставлю документы о коррупции в Кремле, в семье президента. Но я не стал этого делать. Существовал Закон, и действовать я мог только в его достаточно узких рамках. Поэтому все обиды и эмоции постарался отставить в сторону и до разоблачений в своем выступлении в Госдуме не скатился.
* * *
Одна газета писала позднее, что я вел себя по отношению к президенту по джентльменски, но он этого не заметил…
* * *
…Тем временем на заседании дали слово прокурору Москвы Сергею Герасимову. Суть его выступления сводилась к тому, что, возбуждая против меня уголовное дело, Росинский действовал незаконно. Налицо было и процессуальное нарушение, поскольку уголовное дело можно возбуждать только по материалам прокуратуры, а не ФСБ, как было в моем случае. Незаконным было даже время возбуждения дела: по Уголовно‑процессуальному кодексу РФ все следственные действия должны проводиться до 22 часов. Ну подумайте сами, какое нормальное уголовное дело может быть возбуждено в 2 часа ночи? Подлог и фальсификация были обнаружены и в документах дела: дата одной из справок, составленной по поручению В. Путина 4 апреля, была переправлена на 1 апреля. Имелись ошибки и на других наспех составленных документах…
По любому из этих формальных нарушений можно и нужно было возбуждать служебное расследование. Но кабинет мой опечатан, на работу меня не пускали — сила была не на моей стороне…
Итогом слушаний моего дела в Государственной думе стало ее обращение к членам Совета Федерации. Оно стоит того, чтобы привести его текст полностью:
«Мы полагаем, что истинной причиной отстранения Генерального прокурора Российской Федерации от должности является то, что Ю. И. Скуратов начал активное расследование уголовных дел о коррупции, в том числе в отношении самых высоких должностных лиц.
Накануне Ю. И. Скуратовым был передан Президенту Российской Федерации список российских граждан, имеющих огромные вклады в зарубежных банках. Среди них фигурируют лица, занимавшие и занимающие ответственные посты в структурах государственного аппарата.
Учитывая антиконституционный характер Указа Президента Российской Федерации № 415, дестабилизирующего политическую ситуацию, наносящую существенный вред состоянию борьбы с коррупцией, мы обращаемся к членам Совета Федерации с просьбой незамедлительно собраться на пленарное заседание и дать оценку данному Указу, а также принять меры по ограждению Генерального прокурора Российской Федерации и подчиненных ему прокуроров от грубых нападок и разнузданной кампании клеветы и шельмования.
Государственная дума считает необходимым продолжение Генеральным прокурором Российской Федерации Ю. И. Скуратовым исполнения своих конституционных полномочий».
Несмотря на все происки Кремля и колоссальное давление на депутатов, Государственная дума поддержала меня. Я получил возможность немного перевести дыхание.
* * *
Но отдыхать мне не пришлось, поскольку ситуация с каждым днем все больше накалялась.
В том, что причастных к коррупции кремлевских и других высокопоставленных чиновников, проходящих, в частности, по делу «Мабетекса», начнут выгораживать сразу же, как только я буду отстранен от дел, сомнений не было. Но то, что делать это будут некогда близкие мне по работе люди, я не ожидал.
Одной из последних бумаг, что я подписал, покидая свой кабинет, был документ, о котором впоследствии много говорили в прессе. В нем я предложил комплекс мер по возврату российских денег, незаконно вывезенных за рубеж. Выступая по НТВ, я сказал об этом документе, адресованном Совету Федерации. Такое же письмо я направил и Президенту России.
Однако документ в Совет Федерации не поступил. Его задержал мой заместитель Юрий Чайка. И только когда начался шум, Чайка перепугался, извлек документ из‑под сукна, приложил к нему свое сопроводительное письмо — это произошло уже 6 апреля, через две с половиной недели, — и отправил в Совет Федерации.
Заседание Совета Федерации, на котором уже в третий раз намечалось рассмотрение моего вопроса, все откладывалось: чувствуя уязвимость своих позиций, Администрация Президента все это время «обрабатывала» сенаторов. В конце концов заседание с начала месяца перенесли на 21–22 апреля. В ходе подготовки к нему мне пришлось встретиться с председателем Комитета по конституционному законодательству Сергеем Собяниным. Без обиняков он сказал мне:
— Юрий Ильич, есть два варианта действий. Первый — вступить в длительную фазу выяснения отношений с Администрацией Президента. Конечный результат этого неясен. Второй — вы уходите по собственному желанию.
Я ответил:
— Не исключаю ни первого, ни второго варианта. За место свое я не держусь.
Я действительно не исключал своего ухода, но чем дальше, тем яснее становилось, что как только это произойдет, на мое место тут же сядет человек из породы «Чего изволите‑с?» и будет заглядывать в рот президентской семье. А я хотел, чтобы в мое кресло сел порядочный человек, способный продолжить борьбу с ворьем и коррупционерами.
В те же дни у меня состоялась встреча с мэром Москвы Юрием Лужковым. Ему я тоже сказал, что очень важно, чтобы мое место занял достойный человек. На это Лужков ответил, что руководство Администрации Президента вышло на него с просьбой: «Уговорите Скуратова уйти. Мы готовы поддержать кандидатуру, которую он назовет. Только пусть уходит!»
— Это меня устраивает, — сказал я.
— Кого вы видите на своем месте? — спросил Лужков.
— Пономарева.
Этого человека Лужков знал хорошо: Геннадий Пономарев был в свое время прокурором Москвы и зарекомендовал себя прекрасным специалистом.
— Хорошая кандидатура, — одобрил Лужков.
— Но есть одно «но», Юрий Михайлович: нас обманут.
— Это как же? — изумился мэр.
— Очень просто. Я попрошусь в отставку, и меня отпустят, а кремлевская администрация Пономарева на утверждение не представит. Представит другого, своего человека.
Так до конца Лужков мне и не поверил. На этом мы тогда и расстались.
Через несколько дней я заявил, в том числе С. Степашину, В. Путину, а также Председателю Совета Федерации Е. Строеву и С. Собянину, что, если на мое место придет Геннадий Пономарев, я с легким сердцем уйду в отставку. Никто против этой кандидатуры ничего не имел. На том и порешили.
Тем временем я начал готовить свое выступление на Совете Федерации. Причем готовил я два варианта, а точнее, две концовки выступления. Одна — мягкая, где я объявлял о своем уходе в отставку и просил Совет Федерации поддержать мое решение; вторая — жесткая, лишенная всяких компромиссов: я отказываюсь от отставки. Вторая концовка была заготовлена на тот случай, если Ельцин не представит на утверждение Г. Пономарева.
Утром 21 апреля, за несколько часов до начала заседания Совета Федерации, стало ясно, что мои опасения оказались небеспочвенными: несмотря на договоренность, президент кандидатуру Пономарева выставлять не собирался…
А случилось вот что. На кандидатуру Г. Пономарева был согласен даже Чубайс, но категорически воспротивился Березовский. «Это что же такое получается? Из огня да в полымя? Одного неуступчивого принципиала мы меняем на другого такого же?» — говорил он. Ситуация сложилась двусмысленная: еще вчера я заявлял, что готов уйти, а сегодня, если не появится письмо президента о выдвижении на мое место Пономарева, я вынужден буду развернуться на 180 градусов…
Не останавливаясь, я прошел сквозь толпу журналистов и поднялся в зал заседаний. У меня там было свое, давным‑давно облюбованное место: несколько лет назад, когда меня еще только утверждали в должности Генпрокурора, я сел в то кресло и с тех пор, когда бывял на заседаниях Совета Федерации, всегда занимал только его.
У прессы был особый интерес к моему вопросу: о «Мабетексе» тогда писали практически все. За мной ходили толпами — на глаза журналистам просто нельзя было попадаться.
Чаще всего задавали один вопрос:
— Юрий Ильич, а не боитесь, что вас убьют?
Да, поначалу боялся, а потом перестал. Перегорело, что называется. Как на войне…
Началось заседание. Мой вопрос стоял одним из последних, и был он закрытым. Обычно на заседания Совета Федерации я приезжал в темно‑синей форме с погонами. Сейчас же я был в обычной гражданской одежде: мой мундир находился в опечатанном служебном кабинете, и сколько он еще будет там — неведомо никому.
За несколько минут до начала дискуссии я повстречал Лужкова:
— Юрий Михайлович, нас обманули. Представления на Пономарева нет.
— Будем биться! — произнес тот довольно бодро.
Но я же всем сказал, что ухожу. Сказал Строеву, Собянину, вам… Как я буду биться? Я нахожусь в глупейшем положении. Я ведь шел на компромисс, и что в результате? Я — лжец?
Очень тяжелым был тот день, 21 апреля 1999 года. Наверное, сколько ни проживу, никогда его не забуду. Я выступал в полной тишине. По лицам я видел, что ожидали жареных фактов и разоблачений, но их не было — повторюсь еще раз, я не имел права оглашать эти факты. Свое выступление считаю одним из самых важных в жизни, поэтому позволю привести здесь наиболее важные его моменты.
«Поднимаясь на эту трибуну, отчетливо понимаю, что вы ждете от меня одного — объяснений, — сказал я, — почему, получив поддержку и доверие членов Совета Федерации, я повторно написал заявление об отставке? Отвечу. На этот… и все другие вопросы.
Но прежде разрешите доложить, что по вашему поручению было сделано прокуратурой в период с 18 марта по 2 апреля, то есть до дня отстранения меня от должности. Тем более некоторые уже поспешили заявить, что за это время прокуратура практически бездействовала…»
В этой части своего выступления я достаточно подробно рассказал о трех главных направлениях, в которых действовала прокуратура: об общей концепции государственной политики борьбы с преступностью, мерах по возвращению валюты, незаконно вывезенной за границу, и, наконец, расследовании конкретных фактов коррупции.
Поскольку именно это, третье направление деятельности Генпрокуратуры было в фокусе общественного внимания и интересовало Совет Федерации в первую очередь, я остановился на нем более детально. В частности, я рассказал о том, что начались активные следственные действия: допросы, выемки документов, назначения экспертиз по злоупотреблениям при заключении соглашения с фирмой Noga, о нарушениях в компаниях «Аэрофлот» и «Андава». Я рассказал о том, что был нарушен закон при назначении Анатолия Чубайса председателем правления РАО «ЕЭС России», что ордер на арест Березовского после моего отстранения от дел был сразу же отменен…
Что касается дела «Мабетекса», я сказал буквально следующее:
«…О грубых нарушениях при реализации контрактов Управления делами Президента со швейцарской фирмой «Мабетекс» ведется параллельное расследование. Наряду с нашими действиями свои обыски, изъятия документов и допросы ведет Генеральная прокуратура Швейцарии. (В конце марта в Швейцарии, а вчера и в Москве был допрошен владелец фирмы Б. Паколли, в наш адрес поступили новые документы и запросы.) Попутно замечу, что в ходе визита Карлы дель Понте мы получили документы и согласовали совместные шаги по расследованию не только этого, но и других дел, возбужденных в обеих странах».
Не мог я оставить в стороне и, так сказать, личную тему:
«…Шантаж с кассетой — это только цветочки. Созданный для моей дискредитации специальный штаб… использует радикальные меры: возбудили и продолжают фабриковать против меня уголовное дело, в средствах массовой информации развернули кампанию в отношении якобы незаконного получения жилья. Наконец, поправ все юридические нормы, отстранили меня от работы. Усилиями ФСБ идут лихорадочный и противозаконный поиск и фабрикация на меня другого компромата…»
Далее я рассказал о причинах, заставивших меня повторно написать заявление.
«На следующий день после предыдущего заседания Совета Федерации меня, наконец, пригласили к президенту. Однако не для того, чтобы продемонстрировать уважительное отношение к решению Совета Федерации. С порога мне было заявлено: «Я с вами работать не буду». Если раньше (примерно с декабря прошлого года) эта позиция только угадывалась, то теперь объявлялась явочным порядком.
Полагаю, никто не заблуждается относительно того, что стоит за таким объявлением. ФСБ, МВД перестанут реагировать на прокурорские указания по уголовным делам, вокруг прокуратуры и Генерального прокурора создадут вакуум, отключат правительственную связь (как, собственно, впоследствии и случилось).
Ситуация более чем драматическая. В этой обстановке я посчитал, что мне вновь надо обратиться к верхней палате. Поводом для повторного обращения могло стать только новое заявление. И я его написал…»
Сказал и о том, что конфликт между Администрацией Президента и Генпрокуратурой все больше и больше политизируется. Что же касается распускаемых слухов — дескать, никаких «горячих» материалов у меня нет, что все мои утверждения о них — блеф, я четко заявил:
«Материалы отнюдь не мифические. Часть их, в том числе о счетах российских должностных лиц в швейцарских банках, находятся в уголовном деле по фирме «Мабетекс»… Речь идет о бывших и действующих высокопоставленных сотрудниках Администрации Президента, правительства, руководителях федеральных ведомств».
Объяснил я присутствующим и те причины, которые не позволяли и не позволяют открыто рассказать обо всех известных мне правонарушениях.
«…Приводить сейчас фамилии и сведения из незавершенных следствием уголовных дел и материалов проверок, в открытом режиме заседания, убийственно для страны. Это выгодно только политиканам. Вы сами видите по моим поступкам, по действиям моих коллег, что мы этого не хотим. Я стремлюсь, как бы мне это ни было тяжко, оставаться в рамках правового поля… Но то, каким образом со мной пытаются расправиться, само говорит и о фамилиях, и о конкретных фактах. Вместо того чтобы дать возможность спокойно, объективно разобраться со всем этим и где‑то даже очиститься от подозрений, они, наоборот, еще больше навлекают их на себя, в том числе и со стороны мирового общественного мнения».
Уже заканчивая, я отметил, что затеянный вокруг меня скандал тяжелейшим образом осложнил ситуацию и в самой прокуратуре: людям трудно работать, разрушается некогда слаженный механизм взаимодействия правоохранительных органов, все это отрицательно сказывается на мерах по борьбе с преступностью.
Наконец, завершая свое выступление, я сказал:
«Даже если Совет Федерации меня вновь поддержит, реально мне не дадут возможности выполнять свои обязанности. Элементарно — просто не пропустят на рабочее место, так как кабинет и даже приемная опечатаны и охраняются усиленными милицейскими нарядами. Надлежащих же правовых механизмов для быстрого и эффективного воздействия на ситуацию у верхней палаты парламента, к сожалению, нет.
Поэтому я сейчас, не отказываясь от своей принципиальной позиции по всем обсуждаемым вопросам, прошу вас, уважаемые сенаторы, решить вопрос о моей отставке…»
После этих слов я еще раз подчеркнул, что сил и мужества на дальнейшую борьбу у меня хватит, но в своем решении я руководствуюсь прежде всего интересами дела, а не личными амбициями и обидами. Выразив надежду, что на мое место будет назначена достойная кандидатура, я поблагодарил всех тех, кто в трудные минуты поддерживал меня и мою семью.
Ответив на все вопросы, я под аплодисменты покинул трибуну.
* * *
Началось обсуждение.
По тому, как оно пошло, стало понятно: Совет Федерации мою отставку не примет. Начались прения. Строев передал тем временем председательство своему заму и пригласил меня в комнату отдыха.
— Юрий Ильич, пойдемте со мной. Нет смысла слушать, как вас поливают грязью. Давайте лучше выпьем чаю.
Строев был не прав. Резких выступлений против меня не было. Пленка вызвала негативную реакцию почти всех членов Совета Федерации. Егор Семенович был в сложном положении: по‑человечески он симпатизировал мне, но Кремль очень сильно на него давил. Он сказал мне:
— Юрий Ильич, советую вам выступить с заключительным словом, поблагодарить Совет Федерации за работу и уйти.
Я кивнул головой.
— Хорошо, — Строев встал. — Пойдемте тогда в зал. Пора прекращать прения.
Он закрыл прения, хотя записавшихся для выступления было много, и предоставил мне слово. Судя по всему, и Строев, и кремлевские обитатели ждали, что я в категорической форме, едва ли не покаявшись, буду просить сенаторов освободить меня от должности. Я же с трибуны произнес совсем другое:
— Я благодарю вас за оценку, данную моей работе, но, пожалуйста, учтите при голосовании следующее… Я понял сегодня из позиции Администрации Президента, что она не признала незаконность возбужденного против меня дела и запустила каток политических репрессий. Понятно, что, если я не уйду, каток этот уничтожит меня и мою семью. Поэтому прошу принять во внимание мою просьбу…
В зале стало тихо…
Голосование было тайным. Чтобы подготовиться к нему, объявили перерыв. И я неожиданно почувствовал: большинство сенаторов на моей стороне. Многие из них подошли ко мне, старались поддержать. А один сказал довольно откровенно:
— Ни хрена у Кремля из этого не получится. Все будет так, как надо!
И это при том, что нажим на сенаторов все предшествовавшие заседанию Совета Федерации дни велся совершенно беспрецедентный.
Напомню еще раз о политической ситуации, сложившейся на тот момент в стране: весной 1999 года над Ельциным висела угроза импичмента, шансы Примакова на президентство ни у кого не вызывали сомнений. А тут еще я со своими убийственными разоблачениями. Поэтому вопрос моей отставки стал для «семьи» первостепенным.
Для того чтобы голосование по неугодному Генеральному прокурору прошло так, как этого хотелось Кремлю, «семья» проделала огромнейшую подготовительную работу. Сенаторов «обрабатывали» как скопом, так и поодиночке. Им сулили финансовые и экономические льготы. Их пугали… Чубайс грозился отключить электроэнергию в любом регионе страны. Кто‑то сдался. Но многие повели себя действительно по‑мужски, защищали меня до последнего. Взять того же Леонида Васильевича Потапова — Президента Республики Бурятия. С ним и Путин встречался, и Чубайс его обрабатывал — давили на него страшно. А он им только:
— Не могу, ребята, совесть не позволяет.
Откровенная торговля шла вплоть до высочайшего, кремлевского уровня: незадолго до заседания сам Ельцин собрал у себя президентов республик (двадцать один человек) и человек двадцать губернаторов. И всех пытался обработать под себя. Дело дошло до того, что Ельцин был готов пойти на беспрецедентные уступки: он пообещал регионам в случае удачного голосования законодательно закрепить их право самостоятельного выхода на мировой финансовый рынок. Фактически это означало согласие Ельцина на конфедерацию и последующий развал России. Он был готов даже отказаться от своих полномочных представителей в регионах, лишь бы Совет Федерации утвердил отставку Скуратова…
* * *
В те минуты по телевидению, по первому и второму каналам, показывали только тех представителей Совета Федерации, кто резко выступал против меня и потом голосовал за мою отставку. Складывалось впечатление, что мои часы в должности Генпрокурора сочтены…
Администрацию Президента представлял Волошин. Его выступление было плохо аргументировано, фактически провалилось и, как потом говорили, прибавило мне еще немало сторонников. Началось голосование: 61 голос был подан за мою отставку, 79 — против.
Несмотря на колоссальное давление Кремля, президенту еще раз было публично отказано.
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 62 | Нарушение авторских прав