Безопасность: концептуализация представлений

МИГРАЦИЯ В КОНТЕКСТЕ

БЕЗОПАСНОСТИ:

КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПОДХОДЫ

Сложность стоявшей перед нами задачи придавала особое значение Вводной главе. Необходимо было, прежде всего, сосредоточиться на контексте – на содержании безопасности, на различных вариантах его концептуального осмысления. Этому посвящены первый и второй разделы главы. В третьем предпринята попытка выявить и кратко охарактеризовать структурные особенности взаимодействия феномена миграции с пространством или «полем» безопасности и одновременно показать, в чем заключаются основные сложности анализа проблем, возникающих в ходе такого взаимодействия. В четвертом, последнем разделе миграция рассматривается сквозь призму основных, наиболее влияющих на политику регулирования миграции концепций безопасности.

БЕЗОПАСНОСТЬ: СОДЕРЖАНИЕ ПОНЯТИЯ

Безопасность давно уже стала такой же священной коровой либерального сознания как дёмократия или права человека. Традиция высокого ценения безопасности восходит в западном мире к революционному периоду его истории. Авторитетнейшую санкцию она получила в оставленных этим периодом основополагающих текстах: английском Билле о правах 1689 г., американской Декларации независимости 1776 г. и в особенности во французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г. Прямо провозгласившей, что безопасность на ряду со свободой собственностью и сопротивлением угнетению входит в число неотъемлемых естественных прав человека. Впрочем, к безопасности с пиететом относится почти всякий уважающий себя политик независимо от того, разделяет он либеральную идеологию или нет. Пожалуй, только крайне правые и крайне левые, абсолютно не приемлющие приоритеты стоящих у власти, принципиально исключают безопасность из своего политического лексикона. Все прочие могут резко расходиться друг с другом во взглядах на безопасность, но не оспаривают важности самого предмета спора.

Причины имеющихся разногласий по поводу безопасности – двойного рода. В первую очередь они обусловлены столкновением разных представлений о том, какая безопасность – в каких пределах и по каким параметрам – нужна той или ной стране, тем или иным "людям. Но не менее важная причина – смысловое коварство самого понятия «безопасность». Э. Ротшильд убедительно показала, что на протяжении столетий не раз происходила смена его преобладающего смысла. Коротко эта эволюция содержания может быть передана следующим образом: внутреннее самоощущение человека – необходимое условие индивидуальной свободы – состояние государства и/или международного сообщества государств. Ни один из найденных смыслов не был утрачен, и с изменением исторического контекста смысл, казалось бы, безвозвратно ушедший на задний план, мог снова выдвинуться на авансцену, резко актуализироваться. Такая временная подвижность смыслов и их постоянное сосуществование сами по себе затрудняют точное определение безопасности. А тут еще добавляются и другие осложняющие обстоятельства: различия в употреблении понятия обыденным и политическим сознанием и различия в его понимании в разных этнокультурных средах.

На уровне обыденного сознания понятие «безопасность» распространено повсеместно. А вот как продукт политического сознания оно впервые было произведено в Западной Европе. Другие культурные миры заимствовали его в готовом виде – как права человека или демократию. Они довольно быстро научились говорить на политическом языке безопасности; но язык этот был неродным, и при попытках перевода с него возникали и возникают большие трудности из-за отсутствия точных лексических эквивалентов. Возьмем русский язык. В нем понятие «безопасность» образовано по принципу антиномии: за счет простой добавки префикса опасность преобразуется в идеальное состояние отсутствия опасности, сохранности, надежности. Такой негативистской ограничительной лексической конструкции было, наверное, достаточно для нужд старой русской жизни. Но с вхождением России в европейскую жизнь родное слово стало ограничителем чужих смыслов. Не случайно его политическое употребление долго оставалось неорганичным для русского языка и по-настоящему понятие «безопасность» утвердилось в нашем политическом лексиконе только в XX в. Однако словесная форма, в которой оно существует, до сих пор затрудняет полное и правильное раскрытие смыслов, так как для этого требуется не простое противоположение чему-то другому, а прямое указание на подразумеваемую сущность, на положительное значение (или ряд значений). Вследствие этого при описании структуры безопасности приходится в значительной мере ориентироваться на англоязычный лексический контекст.

В английском языке «danger» («опасность») и «security» («безопасность») – неоднокоренные слова с разной смысловой нагрузкой, поэтому одно не является прямым отрицанием другого. Наиболее употребительные, т.е. распространенные в сфере обыденного сознания значения «security» таковы: состояние или ощущение безопасности; нечто защищающее или гарантирующее; защищенность государства, компании и т.д. от шпионажа, хищений и других покушений; залог, взятый как гарантия возвращения займа или выполнения обязательства. «Security» используется также в словосочетаниях, обращенных к институциональной системе поддержания безопасности (служба безопасности, Совет безопасности, система коллективной безопасности и т. д.). В сфере политического сознания содержательные границы понятия значительно шире, поскольку здесь закрепились смыслы и оттенки смыслов, которыми оперировали столпы либеральной традиции. А они употребляли его в контексте конкретного исторического момента, решая конкретные творческие и политические задачи. Если им это было нужно, они к смыслам, привычным для своего времени, добавляли старые, возрождая их из забвения и модернизируя; если не хватало и этого, они логически выводили новые оттенки значений. В общем, демонстрировали большую широту словоупотребления. Так, А. Смит в одном случае использует понятие «security» в том его значении, в каком оно обычно употреблялось стоиками, – как внутреннее состояние человека, возвышающее его над страданием, в другом – для обозначения объективного положения индивида, в котором тот избавлен от перспективы внезапного покушения на его личность или собственность. Г.В. Лейбниц подчеркивал, что la securité commune составляет главную цель общества с республиканским политическим устройством, Ш. Л. Монтескье включал представление о безопасности в определение политической свободы и т.д. В современной политологии термин используется нередко в таких смысловых контекстах и в таком уточняющем словесном обрамлении, которые еще больше расширяют его операционное поле.

Вне зависимости от того, в какой сфере сознания локализуется понятие «безопасность», изначально возможны три направления истолкования и акцентуации его смыслов. Одно направление – это подход к безопасности как к многоаспектному состоянию, второе – как к многогранному представлению о том, каким должно быть такое состояние и каково оно на самом деле, третье – как к цели. Состояние безопасности может быть большим или меньшим, а то и вовсе отсутствовать. Цель может быть четко осознаваемой либо неясной, полуосознанной. Представление о безопасности может быть верным, например, правильно отражать состояние безопасности, либо искаженным – преувеличивать или преуменьшать реальную степень безопасности или небезопасности. В любом случае представление занимает определяющее положение по отношению к состоянию и цели. Ибо состояние оценивают в соответствии с представлением, а цель намечают под влиянием таким образом полученной оценки.

В обыденном сознании представления о безопасности расплывчаты, поскольку сама безопасность редко оказывается в нем предметом специальной углубленной рефлексии. Люди скорее чувствуют, чем четко осознают, что для них означает безопасность, воспринимают и оценивают ее в совокупности всех ее граней, не отделяя одну от другой, и часто воплощают свои чувствования и оценки не в понятии «безопасность» как таковом, а в каком-то образе, хотя и емком, но не полностью отражающем искомое состояние безопасности. Иное дело – политическое сознание. «Переместившись» в него, можно выделить следующие операционные элементы представлений, необходимые для анализа фактического состояния (статуса) безопасности.

Прежде всего это субъекты и объекты безопасности – все те, кто создает безопасность и пользуется ее плодами. Вопрос о том, как субъекты и объекты соотносятся между собой, будет рассмотрен несколько позже. Пока же достаточно отметить, что в зависимости от того, кто выступает субъектом и/или объектом – отдельный человек, общество, государство или сообщество государств, – устанавливается тот или иной уровень безопасности. Соответственно предметом усилий по ее обеспечению/защите становятся личная или индивидуальная (individual) безопасность, социетальная (societal) безопасность или безопасность общества, национальная (national) безопасность или безопасность государства, международная (international) или коллективная (collective) безопасность. Предельный уровень – всемирная или глобальная (global) безопасность, промежуточный между индивидом и обществом либо государством – групповой, или уровень общности (entity), между национальным уровнем и международным либо глобальным – региональный (regional). Впрочем, говоря о региональной безопасности, могут подразумевать и состояние безопасности в пределах какой-то части крупного государства или в пределах историко-этнографической области, разделенной границами двух и более государств, но не охватывающей целиком ни один из них.

Следующий операционный элемент – представление об угрозах безопасности. Они могут быть реальными, уже имеющими место, либо возможными, потенциальными. В то же время на каждом уровне безопасности (включая индивидуально-личностный) они могут исходить как извне, так и изнутри субъекта или объекта безопасности. В результате возникает еще одно подразделение, как бы рассекающее все уровни по вертикали: внешняя безопасность и внутренняя безопасность.

Представления об угрозах определяют цели безопасности негативным образом – цели в том, чтобы нейтрализовать или полностью искоренить источники угроз безопасности на данном ее уровне. Однако любой субъект преследует и позитивные цели – расширить доступные ему пределы безопасности, обогатить само ее содержание. Как негативные, так и позитивные цели локализуются в определенных отраслях жизнедеятельности субъекта и тем самым выводят на определенные аспекты или виды безопасности. Из-за многообразия сфер деятельности, в которые вовлекаются субъекты, и множественности самих субъектов и объектов, этот третий важнейший элемент представлений включает массу подразделений. В одном недавно изданном геополитическом словаре выделено 46 отраслей жизнедеятельности, в отношении которых задача обеспечения безопасности уже вполне отрефлексирована политическим сознанием. Сказывается и выбор ракурса или критерия классификации: под его влиянием аспекты/виды безопасности могут объединяться, дробиться, менять конфигурацию, наплывать друг на друга. Например, пишут об экономической безопасности в целом и о продовольственной или энергетической в частности, о социальной или демографической безопасности в целом и о безопасности здоровья населения в частности, о безопасности на транспорте в целом и на каждом его виде по отдельности и т. д. Вместе стем ряд крупных аспектов безопасности, как бы поглощающих более дробные, узкоспециализированные, обязательно заявляет о себе почти на каждом уровне безопасности и имеет принципиальное значение для поддержания/обогащения статуса безопасности всех или подавляющего большинства субъектов/объектов. Это экологическая безопасность, демографическая безопасность, физическая, экономическая, социальная, этнокультурная, информационная, технологическая и военная безопасность. Список может быть увеличен или уменьшен все из-за того же различия в критериях отбора, но подавляющее большинство перечисленных в нем аспектов будут присутствовать при использовании любого критерия.

БЕЗОПАСНОСТЬ: КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

Рассмотрим более подробно историческое развитие представлений о безопасности в политическом сознании, концептуально оформленные итоги такого развития. «Идея безопасности пребывала в сердцевине европейской политической мысли начиная с кризиса XVII столетия». Она менялась с течением времени, но при всех изменениях политическое «понимание смысла безопасности заключалось... в представлении о состоянии или цели, конституирующих взаимоотношения между индивидами и государствами или обществами» (выделено мной. — Авт.).

В этом определении скромный союз «и» играет громадную роль. В идеале он должен соединять два класса субъектов безопасности: людей и общественно-политические установления, организующие человеческую жизнь, демонстрировать их единство в достижении общей цели. Но если посмотреть на историческую реальность той же Европы, где понятие «безопасность» впервые стало политической категорией, то мы увидим, что в большей степени он указывает на разделение, разное понимание и разные цели, преследуемые субъектами, которых он формально ставит в положение союзников. Наиболее четкое выражение это разделение получило в соперничестве двух концепций, к которым на момент окончания «холодной войны» так или иначе примыкали все известные тогда теоретические построения на тему безопасности. Это концепции национальной и общей безопасности.

Концепция национальной безопасности (national security) взята на вооружение во всем мире и кажется вечной или по крайней мере существующей столько же времени, сколько существует государство. В действительности она отражает лишь один из исторически известных подходов к безопасности. Преобладающее значение он получил начиная с эпохи Священного союза – как реакция на наполеоновские войны и как отражение подъема национальных чувств в Европе. В 80–90-е годы нашего века начинает утверждаться концепция общей безопасности (common security). Но и она не является откровением последних десятилетий, в своих истоках восходя к направлению европейской политической мысли, главенствовавшему в эпоху Просвещения и Французской революции. Уже тогда обозначился ее тематический репертуар, в частности активно обсуждались проблемы безопасности личности и общества. Другое дело, что в своем нынешнем виде, нынешних формулировках, акцентах, приоритетах она опирается на трагический политический опыт всего мира в XX столетии. Не случайно термин «common security» едва ли не впервые был произнесен в Японии, после посещения Хиросимы членами Комиссии Пальме.

Коренное различие между двумя концепциями заключено в представлении о субъектах и объектах безопасности. Театр безопасности – это театр ролевых импровизаций. В нем всего три актера: человек общество и государство. Правда, человек выступает в нем в двух ипостасях: индивидуальной – как отдельная личность, и коллективной – как та или иная социальная группа (возрастная, поселенческая, этническая, профессиональная и т. д.), входящая в состав одного общества или разделенная между двумя и более обществами. Равным образом актер-государство в некоторых сценических эпизодах «умножается» в сообщество государств. И каждый актер может озвучивать свой текст двояким образом – как написанный в страдательном или в действительном залоге, исполнять две роли – субъекта и объекта безопасности. Ему даны обе возможности; по отношению к собственной безопасности он всегда и скульптор, и глина, и Пигмалион, и Галатея. Кем он оказывается в действительности в каждый данный момент, какая возможность взыскуется, а какая пропадает втуне, зависит не только от него самого, но и от других актеров.

Несмотря на то, что все как будто стремятся к выработке взаимоприемлемых правил игры и периодически действие подчиняется некоему подобию таких правил, каждый участник тяготеет к положению субъекта. И добиваясь его, становится субъектом не только для себя, но и для других. Ибо по отношению к чужой безопасности двойной роли быть не может, роль объекта принципиально недостижима: даже устранясь от обеспечения безопасности другого, я и в своем отказе остаюсь лицом, самостоятельно делающим выбор. Субъектность, направленная вовне, на прочих актеров, изначально оказывается более цельной, а значит, и более сильной, чем направленная только на себя. Но подобно тому как в настоящем театре актер может играть в ансамбле, а может только солировать, «забивая» товарищей по сцене, так и в театре безопасности превращение в субъекта для других всегда чревато не только возрастанием общего уровня альтруистической субъектности, но и эгоистической объективацией этих других – вплоть до лишения их роли защитников собственной безопасности.

Дата добавления: 2015-12-07