Любые решения необходимо принимать» опираясь на послед­ние достижения науки, после того как они получили должную оценку.

ГЛОБАЛИЗМ И АНТИГЛОБАЛИЗМ

Глобальные угрозы так или иначе постоянно выходят в этой книге на первый план, в то же время в предлагаемых решениях я, как правило, стараюсь избегать претенциозного глобального подхода. Но встречал­ся ли в ней избитый нынче термин «глобализм»? Практически любой аспект нашей деятельности подвергается его — в зависимости от вашей точки зрения — пагубному или освободительному воздействию. Быть сторонником или противником глобализма при ближайшем рассмот­рении означает быть за или против множества настолько разрозненных явлений — финансовых, технических, культурных, социальных, судеб­ных, военных, политических, — что выбор становится практически бессмысленным*. Это, однако, не останавливает огромное число тех, кто стоит слева, и, что удивительно, тех, кто видит себя на правом флан­ге. Проявив себя сначала в ноябре 1999 года в Сиэттле, где прошли мас­совые протесты, нацеленные на срыв заседания Всемирной торговой организации, потом в апреле 2000 года в Вашингтоне, где мишенью были Всемирный банк и МВФ, затем в Праге в сентябре того же года (опять против МВФ и Всемирного банка) и, наконец, в июле 2001 года в Генуе во время саммита С8, антиглобалисты превратились в шумную и нередко агрессивную силу, с которой приходится считаться прави­тельствам и полиции.

К наиболее разумной части противников изменений, иногда ассо­циируемых с глобализацией, вполне можно относиться с сочувстви­ем. В конце концов, странно, когда социальный раскол или трансфор­мация культуры принимаются добровольно, хотя, конечно, это мо­жет быть результатом понимания того, что препятствовать им невозможно, да и не нужно. Большинство из нас, независимо от про­

водимой политики, несомненно, когда-нибудь чувствовали отвраще­ние к тому или иному проявлению современного мира. В этом смыс­ле любой достаточно цельный и солидный человек является «антигло-балистом», а в особенности тот, кто придерживается консервативных взглядов, привязанный (как говорил Берк*) к своему «маленькому клану»**. Но есть точка, в которой подобные инстинкты начинают толкать нас к планированию или сдерживанию международного рас­пространения капитализма, основанного на свободном предпринима­тельстве, т. е. точка, в которой на смену консерватизму приходит луд-дизм.

Так или иначе, консерваторов (как противоположность социалис­там), обеспокоенных глобализмом, могут утешить две важные истины. Во-первых, в значительной мере глобализация — явление не новое. Глобальные проблемы существовали и раньше — в конце XIX и нача­ле XX века. В действительности доля мировой продукции, продаваемой на глобальных рынках, в наше время ненамного больше, чем была на­кануне Первой мировой войны. Многие страны уже тогда открыли свои рынки капитала. Отток капитала из Великобритании достигал 9% ВВП в Викторианскую эпоху, примерно то же самое было в Германии и Франции. В 90-х годах средняя утечка капитала в ведущих странах мира лишь немного превышала 2% их ВВП***.

В конце XIX столетия, точно так же, как и сейчас, причинами эко­номической глобализации были технические и политические факторы. Транспортные издержки снизились, а время доставки сократилось в ре­зультате освоения энергии пара. Первый трансатлантический телеграф­ный кабель был проложен в 1866 году, а к концу столетия весь мир был связан телеграфными линиями, что стало началом международной те­лекоммуникационной революции. В основе этого развития лежала сво­бодная торговля, двигателем которой с середины XIX столетия была Ве­ликобритания, а в более широком смысле — рост европейских коло­ниальных империй, особенно Британской, втягивавшей в глобальную

политическую и экономическую сеть в той или иной мере все конти­ненты.

Возобновление процесса глобализации в конце XX столетия также обусловлено техническими и политическими факторами, однако роль последних относительно выше. Хотя быстродействие современных коммуникаций — прежде всего средств передачи информации — имело очень большое значение, невозможно переоценить вклад в создание основ глобальной экономики консерваторов 80-х годов. Консерватив­ная революция, которая была инициирована Рональдом Рейганом в Америке, поддержана мною в Великобритании и другими политиками разных убеждений по всему свету, открыла национальные экономичес­кие системы для международной конкуренции. Дерегулирование, сни­жение налогов и приватизация в нашей национальной экономике со­провождались на международном уровне отменой валютного контро­ля и снижением тарифов. Триумфальному шествию таких западных ценностей, как свобода выбора и свобода личности, помогала инфор­мационная революция, которая лишила тоталитарные государства воз­можности промывать своим подданным мозги в отношении мировых реалий. Крушение коммунизма в Восточной Европе, а затем в Совет­ском Союзе привело к полному исчезновению «второго мира» и под­толкнуло к действиям страны третьего мира, стремившиеся к самосо­вершенствованию. Результатом стало первое серьезное внедрение сво­бодной рыночной политики в развивающихся странах. Теперь же мы видим, например в Сиэтле, как протекционистски настроенные запад­ные страны пытаются навязать регулирование в сфере труда и охраны окружающей среды третьему миру, лидеры которого, зная, что это путь к обнищанию их стран, решительно сопротивляются*. Все это свиде­тельствует о продолжающемся влиянии консервативной революции, без которой экономическая глобализация была бы мертворожденным ребенком.

Вторая истина, которую следует помнить тем, кого беспокоят послед­ствия глобализации, заключается в том, что влияние ни в коем случае Не всеобщее. Я вовсе не имею в виду самые слаборазвитые страны, где значительная часть населения живет «с земли», занимаясь нетоварным

сельскохозяйственным производством. На подавляющую часть эконо­мической деятельности и рабочих мест даже в самых богатых странах тенденции на глобальных рынках не оказывают прямого воздействия. В Великобритании, например, 55% ВВП приходится на «неходовые то­вары», т. е. на товары и услуги, которые не могут продаваться на боль­шом удалении от места производства. В Соединенных Штатах этот показатель достигает 80%, в Японии — 76%, а во Франции — 56%*. Поэтому здесь, как и всегда, следует сохранять чувство меры.

Что бы там ни говорилось, экономическая глобализация — огром­ная сила. Она, помимо прочего, еще и чрезвычайно выгодна. Как ни печально, дебаты в институтах, которые наблюдают за состоянием мировой экономики, и протесты вне их стен свидетельствуют о всеоб­щей неспособности оценить, как много хорошего может принести ка­питализм в глобальном масштабе и богатым, и бедным странам. Бога­тейшую страну мира, Америку, открытая торговля делает еще богаче, несмотря на критику в адрес МАРТА. Вместо ведущей к деиндустриа-лизации утечки капитала в страны с низким уровнем заработной пла­ты, 80% иностранных прямых инвестиций со стороны американских производственных фирм в 1998 году попало в другие страны с высо­ким уровнем заработной платы, такие как Великобритания, Канада, Нидерланды, Германия и Сингапур. Да и сами США в течение послед­него десятилетия были крупнейшим в мире объектом иностранных инвестиций**.

Торговля в равной мере выгодна и богатым, и бедным, поскольку лишь специализация на том, что мы умеем делать лучше всего, давая возможность другим странам сосредоточиться на том, что они делают лучше, позволяет максимально повысить производительность. А чем выше наша производительность, тем богаче мы живем. Страны третье­го мира могут получить прямую выгоду от глобализации тремя путя­ми. Во-первых, снизив свои тарифы, они могут расширить номенкла­туру товаров и услуг, доступных потребителям, и, таким образом, под­толкнуть цены к снижению — и то, и другое способствует повышению уровня жизни. Во-вторых, если снижение внутренних тарифов будет

сопровождаться их понижением в глобальном масштабе, более бедные страны получат доступ к рынкам других, более богатых стран. И, в-тре­тьих, более низкие цены на внутреннем потребительском рынке в со­четании с притоком инвестиций и новых технологий дадут мощный толчок развитию местного бизнеса. Исследования подтверждают, что развивающиеся страны с открытой экономикой демонстрируют значи­тельно более высокие достижения, чем страны с закрытой экономикой*.

Сегодня, пожалуй, глобальный капитализм чаще всего обвиняют не в том, что его выгоды распределяются неравномерно или несправедли­во, а в том, что он является причиной глобальной нестабильности. Ста­бильность не следует путать с застоем. Ни одна политическая система, ни одно общество не могут существовать без изменений, поскольку они — источник обновления. И в первую очередь это справедливо для свободной политической системы, свободного общества — свободной экономики. «Невидимая рука» Адама Смита — это не неожиданные и дестабилизирующие движения. С момента своего зарождения капита­лизм не раз сталкивался со спадами, экономическими бумами и пусты­ми разговорами; никто еще не отменял цикл деловой активности и, по всей видимости, никогда не отменит; а то, что Шумпетер называл «взрывами созидательного разрушения», периодически обрушивается на нас до сих пор*. Отбросить все это — значит, в конечном итоге, от­казаться от освежающего ветра свободы, ни больше, ни меньше. Од­нако нестабильность, в которой винят глобальный капитализм, выхо­дит за пределы этого.

Кризисы на Дальнем Востоке и в России в 1997-1998 годах подтолк­нули к мучительной переоценке не роли МВФ и его кредитной поли­тики, что следовало бы сделать, а функций глобального капитализма, что выглядело намного сомнительнее. В процесс включились как биз­несмены, так и политики. Например, международный финансист и филантроп Джордж Сорос пожаловался, что «господствующая систе­ма международного кредитования принципиально порочна, но МВФ считает своей целью ее сохранение». Он договорился даже до того, что «частный сектор не может справиться с распределением международ­ного кредита», и призвал «Международную корпорацию по страхова­

нию кредитов предоставить гарантии по международным займам за умеренное вознаграждение»*. Британский министр финансов Гордон Браун, со своей стороны, предложил, в общем говоря, принять «новую экономическую конституцию для глобальной экономики»**.

И это при том, что есть действительно вопрос первостепенной важ­ности, который ни г-н Сорос, ни г-н Браун, ни их многочисленные кол­леги не удосужились вразумительно сформулировать: следствием чего являются проблемы глобальной экономики — того, что она работает, или того, что ей не дают работать? Изучение реального положения дел в России и на Дальнем Востоке показывает, что во всех наиболее суще­ственных случаях у инвесторов были очень веские основания для быс­трого вывода денег, связанные с множеством изъянов в государствен­ной политике. Отсутствие прозрачности, панибратство и коррупция, корпоратизм, обменные курсы, зафиксированные на нереальном уров­не, и другие внутренние факторы привели к краху. Недостатки были вскрыты, но они были вызваны совсем не «вредным влиянием», о ко­тором экономические обозреватели так красноречиво писали, когда поочередно падали валюты и курсы акций. Это были классические про­блемы провала политики правительства, а не провала рынка***.

Возникает вопрос, почему этим проблемам было позволено разрас­тись и почему такое множество международных лидеров и инвесторов в течение столь длительного времени не замечали их. Поиски ответа на­прямую выводят на роль МВФ. Как и Всемирный банк, только с еще боль­шим размахом, МВФ успешно воссоздал себя, и, надо полагать, это про­изошло не в последний раз. Международный валютный фонд, создан­ный в рамках Бреттон-Вудской системы фиксированных обменных курсов, должен был помогать странам в преодолении краткосрочного дефицита платежного баланса. Если бы дело ограничилось первоначаль­ным планом, то скромная роль МВФ должна была исчерпать себя в 1973 году с отказом от старой системы и переходом на плавающие валют­ные курсы. Однако в 70-х и 80-х годах МВФ нашел себе новое занятие. Ему было поручено «рециклирование» доходов нефтедобывающих стран после повышения цен на нефть; он также начал консультировать разви­вающиеся страны и предоставлять им займы для облегчения перехода

к рекомендуемой им политике. МВФ стал участником латиноамерикан­ского долгового кризиса в начале 80-х годов. Затем он вместе с казначей­ством США втянулся в финансовый кризис в Мексике в 1994-1995 годах.

Хотя Мексика вернула взятые у МВФ и США кредиты, а ситуация в ней стабилизировалась (в значительной мере за счет доходов мексикан­цев), рынок получил важный сигнал. Иностранные банки и финансо­вые институты вывели из страны свои капиталы. Нельзя было рассчи­тывать на то, что они согласятся на риск, с которым им пришлось стол­кнуться. Как заметил один эксперт:

Слабым местом мексиканской программы была уверенность в том, что у иностранных банков есть некая «сеть безопасности», которая недоступ­на инвесторам, приобретающим ценные бумаги или недвижимость за рубежом. Смысл этих действий был совершенно ясен банкирам и ин­весторам*.

Такой была подоплека российского и азиатского кризисов. Действи­ям МВФ в связи с ними можно и нужно дать отрицательную оценку. Но важнее всего помнить, что существенным элементом произошед­шего был моральный ущерб, нанесенный предыдущей финансовой ин­тервенцией. Крупные последующие интервенции лишь повысят риск безответственного будущего кредитования и инвестирования в эконо­мически нездоровых условиях.

Так где же место МВФ? Совершенно ясно, что не в фундаменте какой бы то ни было новой международной экономической «конституции». Ничто из сделанного за последние годы и даже за более длительный пе­риод не дает оснований для расширения текущей роли Фонда. Есть вес­кие доводы в пользу его упразднения, на чем, например, настаивают Джордж Шульц, Уильям Саймон и Уолтер Ристон. По их словам, в то время как «кредиты МВФ на практике ничтожны по сравнению с меж­дународным валютным рынком, дневной оборот которого составляет около 2 трлн. долларов... его действия тем не менее заметно перекаши­вают инвестиционный рынок», из чего следует вывод о том, что «МВФ — неэффективная, ненужная и отжившая свой век структура»**. Вместе с тем другие высказываются за сохранение МВФ, но при условии прове­

дения кардинальной реформы, которая должна предусматривать прекра­щение долгосрочного кредитования, предоставление кредитов по повы­шенным ставкам, с тем чтобы правительства могли обращаться к МВФ как к кредитору последней инстанции, и предоставление кредитов толь­ко странам, отвечающим определенным минимальным требованиям*. Алан Уолтере, со своей стороны, предложил вообще лишить МВФ пра­ва предоставления кредитов и ограничить его роль оценкой кредито­способности стран-членов и, возможно, правительственных агентств**. В каждом из этих вариантов есть смысл. Единственное, что, на мой взгляд, совершенно неприемлемо, — это расширение функций МВФ.

Я говорю так совсем не потому, что являюсь противницей между­народных экономических институтов вообще. Очень большое значе­ние, например, имеет эффективная работа Всемирной торговой орга­низации. Свободная торговля — наилучшая политика для всех, в ко­нечном итоге она выгодна каждому, но почему-то ее значимость для производителей и политиков постоянно упускается из виду. Адам Смит в свое время написал по этому поводу:

Нации приучились видеть свой интерес в превосходстве над всеми со­седями. Государство стало смотреть завистливыми глазами на процве­тание тех, с кем оно торгует, и считать их выгоду своим убытком, [в то время как]... подлинный интерес каждой страны всегда состоял и дол­жен состоять в том, чтобы как можно больше народу покупало нужное ему у того, кто продает это дешевле других***.

Человеческая природа такова, что чарующий голос торгового про­текционизма, видимо, не смолкнет никогда.

Несмотря на неизбежные потрясения, которые он несет с собой, мы должны:

• прославлять победу глобального капитализма, основанного на свободном предпринимательстве;

Дата добавления: 2015-12-07