Идея вспахать дорогу

В начале мая мы решили осуществить свое намере­ние — вывести из строя на продолжительный срок дорогу Брянск—Гомель. К выводу о необходимости такого пред­приятия нас приводили, конечно, не какие-нибудь науч­ные исследования и обобщения, а живая действительность. Представьте себе. Мы рвем дорогу, взрываем эшелоны, а работа дороги не останавливается. Через три-четыре часа катастрофа ликвидировалась, дорога ремонтиро­валась и поезда продолжали двигаться к фронту и обратно. Нас это тревожило. Вскоре мы узнали, что над вопро­сом — как остановить поток движения поездов, задер­жать на более длительное время, задумываются и другие отряды.

Больше того, вскоре мы опять получили письмо от Бондаренко. О работе на дороге он писал следующее:

«Если до сих пор мы говорили об усилении действий на коммуникациях вообще, то теперь нам указали кон­кретный объект, на конкретной дороге: взорвать мост на участке Почеп — Рассуха. Это задание командования Красной Армии и Орловского обкома партии. И мы, кажется, начинаем понимать, в чем тут дело.

Работа дороги Брянск—Гомель становится все интен­сивнее. За прошлые сутки только на Брянск прошло 60 поездов. Понимаете, что это значит? Несколько дней вьюга и заносы мешали движению, но и то проходило ми­нимум 20 эшелонов. В среднем за неделю на Брянск пропускалось от 20 до 60 поездов в сутки. «Где-то го­рит, — успокаивают себя некоторые товарищи, — вот, дескать, Гитлер пожарников и гонит...» Сотни танков — хороши пожарнички! А мы пока подсчитываем эту силу да с опозданием сообщаем командованию. А горит из­вестно где: на Восточном фронте. Совершенно не слу­чайно он так спешно пополняет свои войска.

Ошибается всякий, кто думает, что фашисты уже безудержу откатываются назад. Гитлер предпринимает все меры к тому, чтобы зацепиться где-нибудь, оправиться... Двинет ли он опять на Москву, или попытается нанести удар в другом направлении, положения не меняет. Са­буров и ковпаковцы сообщают нам, что по важным доро­гам Украины тоже нескончаемой вереницей тянутся эше­лоны на Восток... Всё еще впереди. На нас, партизан, командование возлагает большие надежды, и их надо оправдать. Мы первыми обязаны давать бон врагу на даль­них подступах нашей обороны. Мы же обязаны и при от­ступлении врага первыми резать пути его отхода, мешать перегруппировкам. Когда подумаешь обо всем, хочется спросить себя: чем мы помогли Красной Армии, ну хотя бы за эту неделю?

Не имею пока точных данных о ваших делах, но мы и отряды Суслина пустили под откос три эшелона. Немного, а благодарность по радио от командования получили. При наличии у нас подрывных средств, сил и опыта — три эше­лона тоже хороший подарок Красной Армии. Но теперь требуется более эффективная помощь фронту. Мы взо­рвали три эшелона, а сколько их все-таки прошло к фронту?

А что такое диверсии? Передо мной вот лежит опера­тивная сводка, присланная вашими наблюдателями. В ней говорится:

«После каждого вызванного крушения на дороге, она расчищалась и ремонтировалась пять часов. Только через шесть часов после аварии проходил первый пробный по­езд, а затем все начиналось попрежнему...»

Шесть часов! А трижды шесть — восемнадцать часов в неделю.

Это при условии, когда враг все уже продумал, встре­тившись с фактами партизанских диверсий на магистра­лях. Тут у него появились и аварийные поезда и подъем­ные краны, запасные рельсы вдоль дороги, шпалы, сложенные в штабеля, и т. д. И все-таки тремя авари­ями мы отняли у врага 18 часов. А три поврежденных паровоза, а вагоны, а живая сила, а техника, а обра­зовавшиеся пробки на станциях и полустанках?.. Но... надо забить в дорогу такую пробку, чтобы ее недели за три враг не смог вышибить... Нам предлагают рвать мосты. Я рекомендую подумать над этим вопросом и вам.

...Задача трудная, но если мы взорвем мост с умом, то достигнем того, чего добиваются от нас командование и обком партии. А именно: поезда встанут; пехота выгру­зится, и солдаты пойдут пешком, так как на машинах сейчас не очень-то разгонишься. Пехота безусловно пойдет на нас — пусть: отманеврируем, — лес большой. Зато застрянет техника. На три, на две недели, даже на одну неделю пусть застрянет, а это уже время, а фактор времени, как говорят военные, товарищи, нельзя недо­оценить...

Ей-право, стоит подумать. Тогда обменяемся опытом. Наш вам привет и наилучшие пожелания. А. Бондаренко».

— Думаю, что это письмо надо читать как письмо члена обкома партии, — ответил я.

Так мы к этим указаниям и отнеслись.

Мы начали работу в трех направлениях.

Во-первых, вели разведку дороги, выискивая участки для налета, изучая систему вражеской охраны и силы противника. Эта работа выполнялась превосходно. Мы уже знали каждый метр дороги, знали силы противника и систему его обороны. Разведку вели пять специально составленных групп, в помощь им привлекалось местное население, путевые рабочие станции Хмелево. Володя Вла­сов, Николай Кириченко, Саша Котомин и другие коман­диры групп не сходили с дороги, чередуясь между собой.

Мелкие диверсионные операции на дороге, которые все время проводили наши люди и подрывники соседних отрядов, беспокоили немцев. Они стали минировать пути подхода к дороге, создавать минные поля, а мостики, даже незначительные, обносить колючей проволокой в два и в три кола. Почти на всем протяжении дороги усилилась охрана, у моста противник создал постоянные пулемет­ные гнезда, дзоты, бункеры, которые служили и жильем для охраны. Нас это, однако, не обескураживало. Мы продолжали и мелкие диверсии и разведку.

Временами мы пробовали свои силы и нападали на небольшие охранные гарнизоны, одолевая их, уничтожали сооружения.

Во-вторых, мы тщательно отнеслись к подготовке партизан. Предстояло штурмовать дорогу. И вот к этому штурму мы стали готовить людей. Мы проводили соот­ветствующие учения в лагере, а отдельные задачи «от­рабатывали» во время мелких налетов на гарнизоны врага.

И, наконец, в-третьих, мы установили контакт с навлинским партизанским отрядом и отрядом «Смерть не­мецким оккупантам». Договариваясь о взаимодействии, мы отдавали себе ясный отчет, что для фундаменталь­ного, так сказать, налета на дорогу своих сил у нас было мало.

С секретарем Навлинского райкома, членом Орлов­ского обкома и комиссаром навлинских отрядов Алек­сандром Васильевичем Суслиным я познакомился заочно.

Я получил от Суслина несколько записок.

Теперь я и Мажукин с разработанным во всех деталях планом налета на станцию Хмелево впервые поехали в отряд к Суслину.

Километрах в трех от лагеря нас задержала застава. Эта застава мне понравилась; прежде всего я обратил внимание на вооружение партизан, на их одежду, на дисциплину. Судя по внешнему виду, навлинцы были бо­гаче нас. Рослый и белолицый начальник заставы, в бе­лом полушубке и в кубанке с красной ленточкой, четко, по-военному, доложил, что он никого не может пропу­стить в лагерь без особого на то разрешения. Метрах в пяти за начальником заставы отчетливо был виден окоп, из которого на нас смотрело рыльце ручного пуле­мета и несколько винтовок. Даже можно было разглядеть ходы сообщения, стрелковые ячейки, пулеметные гнезда и завалы из толстых столетних сосен.

Попросив минуту подождать, начальник заставы спу­стился в окоп, и через несколько секунд мы услышали позывной звонок полевого телефона. Я посмотрел на Мажукина, он посмотрел на меня, восхищенно качнул головой и проговорил, не скрывая зависти:

— Как у командующего армии! Вот это сосед!

Начальник заставы получил по телефону разрешение, дал нам провожатого, юркого паренька, вооруженного карабином и немецкими гранатами. Через двадцать — тридцать минут мы въехали в лагерь. Собственно говоря, приходилось верить провожатому на слово, что это и есть лагерь. Как мы ни оглядывались, лагеря обнаружить не могли. Среди леса — коновязь и конюшня, покрытая хвойными ветвями, а слева — сложенные на лето сани. За деревьями я разглядел также несколько пушек и не­подвижных часовых — вот и все.

— Где же лагерь? — спросил я провожатого.

— Да вот это и лагерь, — ответил он и, засмеявшись, подвел нас к ходу в земле, ведущему под толстое дерево.

Провожатый по ступенькам спустился вниз, распахнул дверь — и перед нами открылось подземное жилье. Светлое помещение с деревянным полом и потолком, в котором проделаны были окна, незаметные снаружи, с деревянными, обтянутыми белым полотном стенами, с аккуратно заправленными койками и нарами ничем не напоминало нашу землянку. Провожатый повел нас по длинному извилистому коридору. С правой и с левой сторон виднелись проходы. На квадратных дощечках, прикрепленных к потолку, было написано: «4-й взвод», «Хозрота», «Артбатарея», «Санчасть», «Госпиталь» и тому подобное.

Наконец провожатый остановился перед дверью с надписями «Командир», «Комиссар» — и пропустил нас вперед. Два дружных басовых голоса встретили нас возгласом:

— Наконец-то!

И два рослых человека по очереди заключили нас в крепкие объятия. Мы расцеловались по русскому обы­чаю. После этого мы представились друг другу. Суслин, пригибаясь немного, точно боялся задеть головой пото­лок, предложил раздеться и проходить к столу.

Александр Васильевич Суслин был не молод. Он родился в Ленинграде, участвовал в Октябрьской револю­ции, а затем, после окончания комвуза, был послан пар­тией в деревню на помощь крестьянству, перестраивав­шему свое хозяйство. Будучи секретарем Навлинского райкома, он являлся также членом областного коми­тета партии и был оставлен для работы в тылу про­тивника.

Второй товарищ, встретивший нас в землянке, был Петр Пануровский, командир отряда «Смерть немецким оккупантам». До войны он работал директором леспром­хоза и превосходно знал Брянский лес. Десятки лет он охранял этот лес, растил деревья, улучшал лесные породы, прорубал просеки, превращал дикие заросли в куль­турное лесное хозяйство. Годами Пануровский, кроме охотничьей двустволки и палки, не держал в руках дру­гого оружия. А теперь вооружился до зубов и стал грозой немецких захватчиков. Долгое время, говорят, Па­нуровский оставался в душе лесоводом, и, когда конники его отряда нарысях подходили к молодняку, у Пануровского вдруг темнело в глазах, он хватался за сердце и кричал: «Стой-ой, чортовы души! Питомник здесь, пи­томник! За мной, правее!», а потом свыкся постепенно и махнул на питомники рукой...

Сегодня Пануровский недомогал. Его душил сильный кашель, и по пылающему лицу было видно, что у него высокая температура. Едва он начал разговаривать с нами, как из-за перегородки раздался голос: «Петр Андрее­вич, не будьте ребенком, немедленно ложитесь и пре­кратите разговор».

Голос, надо думать, принадлежал врачу. Пануровский с досадой махнул рукой, прошептал какое-то крепкое словцо и поволок ноги к нарам. Он отодвинул к стене свой автомат, лег, не раздеваясь и не снимая оружия.

Суслин мне понравился. Чисто выбритое обветренное лицо. Длинные, зачесанные назад волосы. Одет доброт­но и аккуратно, словно и не в лесу живет. Защитного цвета гимнастерка, из-под ворота которой виднелся бело­снежный воротничок, черные суконные шаровары с крас­ным кантом и новые яловые охотничьи сапоги. В правом углу его комнаты стояла большая железная печка — вернее сказать, бочка из-под бензина. В бочке было про­рублено три отверстия. Одно служило поддувалом, вто­рое (большое) дверцей топки, а третье (в верхнем дне) для трубы. Дрова горели с треском, бока печки быстро покрывались темнокрасными пятнами, и по ним беспре­рывно начинали бегать крошечные искры. Через пять минут в комнате становилось жарко. На столе, покрытом белой крестьянской скатертью, лежал небольшой квадрат серой бумаги, на квадрате — чернильный прибор (хозяй­ство райкома), трофейный телефонный аппарат, связы­вавший секретаря райкома и командира отряда с отря­дами и группами, и красивая шкатулка, наполненная са­мосадом. Табак! Да можно ли заменить чем-либо это сокровище, когда его нет? Ничем нельзя заменить. Мы с Мажукиным не преминули воздать шкатулке должное, и в наших руках немедленно задымились самокрутки. Разговор наш стал еще более оживленным. Мы говорили о прошлой деятельности, о планах на будущее, об успе­хах, о трудностях. Пануровский принимал участие в раз­говоре, лежа на нарах.

Суслин рассказал также о недавней встрече с Бонда­ренко и осведомился, получили ли мы посланное со связным нам письмо.

— За помощью для выполнения указаний обкома партии мы и приехали к вам, — сказал Мажукин.

Суслин и Пануровский одобрили наши планы в отно­шении налета на железную дорогу и охотно согласились взаимодействовать. Для этого они выделили группу ка­питана Саморокова численностью в шестьдесят пять человек с пулеметами, взрывчаткой и достаточным коли­чеством боеприпасов.

Договорившись обо всем, мы с Мажукиным отправи­лись к себе. Вечером 9 мая 1942 года наш отряд имени Щорса и группа партизан Суслина сосредоточились в двух-трех километрах от железной дороги и с насту­плением темноты начали выдвигаться к заданным объ­ектам. Ровно в 24 часа вверх взмыли две ракеты — красная и белая, означавшие, что станция занята.

Операция удалась блестяще. Немецкий гарнизон был разгромлен. Станция и путевое хозяйство разрушены.

В 3 часа ночи на дороге водворилась мертвая ти­шина. Без потерь мы вернулись на свои базы.

Я потому так коротко пишу об этой операции, что, хотя она и была проведена блестяще, желаемого результата достичь нам не удалось. Мы хотели нарушить движение на длительный срок, а дорога не работала лишь трое суток. На четвертые немцы вновь открыли дви­жение, и вражеские поезда, точно дразня нас, шли в обе стороны через каждые пятнадцать — двадцать минут.

Сделал ли противник из нашего налета какой-либо вывод для себя, мы не знали, но он стал усиленно про­щупывать наши позиции. Мы, как могли, хитрили, за­путывали следы, демонстрируя свою вездесущность и силу. Тарасов напал на гарнизон немцев в Лопушном, а это уже километров двадцать пять от места налета на дорогу. Котомин взорвал путь за Красным Рогом в сто­рону Почепа. Это все были побочные, отвлекающие опе­рации. Наше внимание попрежнему было приковано к основной артерии в нашей местности, питающей вра­жеский фронт, — к железной дороге Брянск — Гомель.

Несмотря на то, что наше намерение нарушить дея­тельность дороги на длительный срок осталось неосуще­ствимым, работы по подготовке, столь тщательно про­веденные, не пропали даром. Мы поняли также, что партизанские отряды могут и должны взаимодействовать, от этого они становятся сильнее, а их удары ощутитель­нее. Никогда еще до сих пор ни нам, ни навлинцам не удавалось на этой дороге приостановить движение на трое суток, — совместными ударами мы этого добились.

Однако проведенная операция нас не удовлетворила. Почему мы не достигли большего? Каковы причины? И простой арифметический подсчет ответил нам на этот вопрос: наших общих сил для большой операции было слишком мало. Мы вышли к дороге на участке длиной в пять километров, и на всем этом участке действовало всего сто пятьдесят человек. При этом подрывников была лишь одна треть. Теперь следовало придумать что-нибудь более эффективное.

Так родилась идея вспахать дорогу, но для этого нужны были гораздо более крупные силы, чем те, кото­рыми мы располагали.

Дата добавления: 2015-11-28