Радио и радисты

Росли отряды, совершенствовались и методы борьбы с врагом, рождалась партизанская тактика, включавшая в себя множество приемов. С самого начала четко обна­ружилась и широко применялась тактика морального воз­действия на противника, преследовавшая цель деморали­зовать его тыл, администрацию и разжечь ненависть к врагу, привлечь симпатии народа на сторону партизан. Эту роль выполняла партийная пропаганда.

Первое время мы не имели никакой связи с Большой Землей. «На Большой Земле никто, конечно, не знает о нашем существовании», — думали мы. Поэтому в той местности, где действовали наши отряды, партизанская пропаганда являлась единственным источником, откуда население могло узнать правду о событиях по ту сторону фронта. Переписанный от руки доклад товарища Сталина из найденной Мизгуновым 10 ноября газеты долгое время являлся и путеводной звездой нашей пропаганды и ее основным содержанием. Одного этого сталинского до­клада было достаточно, чтобы наша пропаганда имела успех.

Событием исключительной важности явилось для нас «открытие» радио. Вряд ли сам Попов, когда он в ре­зультате многолетних трудов однажды передал в эфир свои радиосигналы, был так взволнован своим открытием, как мы, когда раздобыли маленький ящик — радиоприем­ник «колхозник». Этот приемник мы с боем захватили у полицаев.

Анодное питание для приемника пришлось добывать со складов связи немецкой армии и каждый раз затрачи­вать на это силы, умение и хитрость. Добычей анодного питания занимались главным образом наши агенты и связные.

Аккумулятор был у нас свой: его сняли с разбитой трехтонки. К сожалению, он был совершенно разряжен и не давал накала. Теперь нужно было думать, как за­рядить аккумулятор. Кто-то из связных сообщил, что в Субботове у полицаев имеется динамка; с ее помощью они освещали квартиру своего начальника.

— Значит, есть шанс убить сразу двух зайцев, — ска­зал Рысаков, — и аккумулятор зарядить и жандармов поколотить.

И ночью отрядом имени Щорса мы гоняли субботовских полицаев и жандармов.

Таким образом, аккумулятор потребовал сначала крови, в данном случае вражеской, а затем ежедневно нескольких ведер пота, в данном случае нашего. Дело в том, что эту старую динамку, посредством которой мы заряжали свой аккумулятор, самый сильный партизан не в состоянии был прокрутить больше двух минут. Даже такой силач, как Тарас Бульба, едва переводил дух, по­крутив эту динамку.

— Чтоб я сегодня табаком обкурился, если немцы сами не подсунули нам эту цацку, — говорил он, отирая пот со лба. — Ее еще Самсон крутил, пока ему бороду не остригли, и с тех пор к ней, наверное, никто не прикасался, пусть она огнем подымется.

Этот унылый агрегат, пристроенный к толстой березе в Лихом Ельнике, партизаны называли «потогонкой».

Тем не менее мы добились того, что у нас появилось радио. Оно произвело переворот в нашей пропагандист­ской деятельности. Мы почувствовали дыхание Родины, мы услышали ее голос. Это вдохновляло нас, указывало пути дальнейшей борьбы.

Но все же попрежнему нас беспокоило сознание, что о нашем существовании никто не знает на Большой Земле. Нужно было установить двустороннюю связь. Но как это сделать?

В феврале после долгих метелей выдалась светлая и тихая ночь. В лесной тишине только изредка слышались постукивания дятлов. Перед рассветом мы проснулись в штабной землянке от самолетного гула. Самолет кру­жился над лагерем. Он то улетал, то появлялся сноса. На этот раз эго был не «костыль» с его характерным преры­вистым жужжанием. Не иначе, решили мы, над нами кружится тяжелый бомбардировщик. Мы встревожились, решили, что немцы засекли местоположение нашего ла­геря и теперь начнется бомбежка.

Все вышли на волю. Было видно, как от самолета от­делилась черная точка, за ней вторая, третья... Нам сразу же пришла в голову мысль, что немцы выбрасывают парашютный десант.

Тревоги мы не подняли, но по команде Рысакова роты Тарасова и Черного и группа из отряда имени Баумана, находившаяся в эти дни на главной базе, рассыпались по лесу. Я отправился с ротой Тарасова. Предстояла задача выловить парашютистов поодиночке до того, как они со­единятся.

Точно определить место, где парашютисты опустились, было трудно из-за деревьев. Поиски затруднял также глу­бокий снег. Кроме того, дятлы, растревоженные гулом самолета, подняли в лесной тишине такой перестук, что нам за каждым деревом мерещился вражеский авто­матчик.

Наконец группа Черного напала на след: на ветвях сосны Иван Акулов обнаружил парашют. В чащу по глу­бокому снегу уходили следы человека. Черный со своими людьми рассыпался цепью и окружил это место. Вскоре впереди за кустом показалась человеческая тень. Акулов с Гуторовым кинулись к парашютисту. Тонким жен­ским голосом парашютист закричал на чистом русском языке:

— Не подходи, стрелять буду!

Но кто-то из хлопцев Черного уже подкрадывался сзади. Пока, путаясь в снегу, десантница изготовляла ору­жие, он кинулся на нее. Подоспели другие, выбили писто­лет и скрутили ей руки.

Вскоре хлопцы из группы Тарасова обнаружили еще двух парашютистов.

Теперь в наших руках было уже три парашютиста: две девушки и паренек с автоматом ППШ. За спиной у него в брезентовом чехле висела радиостанция.

Парашютисты были сброшены советским командова­нием специально для того, чтобы установить связь с пар­тизанами, о действиях которых, как ни странным показа­лось это нам в тот час, имелись сведения на Большой Земле. Перед вылетом парашютисты условились, что бу­дут сигнализировать друг другу постукиванием палок о стволы деревьев. К их великому удивлению, когда они приземлились, весь лес наполнился таким постукиванием: стучали дятлы.

На другой день мы отыскали в лесу четвертого пара­шютиста. Это был командир группы лейтенант Кудряв­цев, могучий парень, ростом и телосложением напоминаю­щий нашего Тараса Бульбу.

— Неужели парашют выдерживает таких? — все приставал к нему, Саша Карзыкин.

В тот же день мы связались с штабом фронта, сооб­щили о себе все данные и получили от штаба задание.

С этой поры установилась у нас постоянная двусторон­няя связь с Большой Землей.

Полиграфические средства наши попрежнему остава­лись весьма скудными. Мы имели одну пишущую машин­ку. Я овладел искусством машинописи, и мне приходилось просиживать целые ночи напролет за машинкой, раз­множая листовки и сводки Совинформбюро. Листовки писали мы и от руки. Бумаги у нас было очень мало, мы писали на картоне, на тонких дощечках, на стекле, печа­тали на полотне и на березовой коре. Наутро наши люди разносили листовки по селам, на железнодорожные стан­ции и даже в Брянск.

Были у нас в отряде и специалисты-агитаторы. Эту роль исполнял, в частности, Иван Васильевич Гуторов. Носил Иван Васильевич самую разнообразную одежду. Иногда он надевал то, что удалось ему сохранить из воен­ного обмундирования: гимнастерку, шаровары, пилотку, сапоги и плащ-палатку. В военной форме он выглядел молодецки. Зимой, да еще во время выездов, Гуторов иногда одевался в форму немецкого офицера и тогда по­ходил на белобрысого фрица. Но чаще всего надевал суконное, основательно потертое, длинное и широкое пальто на бараньем меху с каракулевым воротником, лежавшим на его плечах шалью, и новую каракулевую черную папаху. На ноги-в этом случае он натягивал серые валенки. С автоматом на груди, с которым никогда не расставался, он забавно выглядел в этой одежде.

В самые мрачные минуты нельзя было сдержать улыбки, если Гуторов хотел рассмешить. Любитель по­балагурить, он всегда имел в запасе какое-нибудь забав­ное словечко. В окрестных деревнях от мала до велика все знали Гутороза по имени и отчеству, точно он родился и вырос в этой местности.

— А, Иван Васильевич, здравствуй, здравствуй, за­ходи в гости, — говорили ему женщины, дети и мужчины в деревнях.

Он останавливался, заводил разговор, как со старыми знакомыми.

— С кем это ты говорил? — спрашивал я, когда он за­канчивал беседу.

— А не знаю. Откуда мне всех знать? Советский чело­век. Это, надо полагать, точно, — отвечал он.

Отправляясь на собрание, Гуторов часто захватывал с собой двухрядку. В этом случае после беседы начина­лись танцы, и люди на несколько часов отвлекались от гнетущей повседневности. Гуторов начинал с «Касьяна», потом переходил к полькам и вальсам. Больше всего он любил «На сопках Маньчжурии». Под конец начинал «страданья».

Какая-нибудь девушка заводила под аккомпанемент гармоники:

Немцы к нам в село пришли,

И заглохли песенки.

Батьку взяли, дом сожгли,

Милого повесили.

Другая подхватывала:

Эти дни у немца в лапах,

Как в тюрьме, мы прожили,

Партизаны к нам пришли,

Наши души ожили.

Тяжело мне жить в капкане,

От слез глазыньки болят.

Попрошу я партизана,

Чтобы взял меня в отряд.

Новые голоса присоединялись к поющим, и точно уже не существовало опасности, гремела частушка:

Эй, подружки, наряжайся

В голубое платьице.

Партизаны к нам въезжают,

С миленьким свиданьице.

В круг выходил какой-нибудь парень, притопывал, выбрасывал «колено» и на местном орловском диалекте, да еще нарочито ломая его, заканчивал:

Эх, полицай на козе Самогонку везе,

А фриц-то вдогон —

Отдай самогон!

Уу-ух...

Гуторов — кандидат филологических наук, молодой советский ученый, коммунист, горячо преданный партии и народу. Превосходный пропагандист, агитатор и храб­рый воин, он всегда умел найти общий язык с любым человеком.

Однажды после собрания, на котором я был вместе с Гуторовым, мы вышли на улицу, и он сказал мне:

— Вот это, брат ты мой, народ. Если бы я имел две жизни, я, не колеблясь, отдал бы обе за этот народ.

— А если бы я имел две жизни, то, не колеблясь, на всем протяжении их я боролся бы за этот народ, — воз­разил я.

Я чувствовал необычайный душевный подъем. Веро­ятно, такое же чувство испытывал и Гуторов.

Дата добавления: 2015-11-28