Эпоха первого уицраора

Итак, метаисторическим событием, лежавшим в основе того, что в истории называется возвышением Москвы и созданием национального государства, было рождение кароссой Дингрой от Яросвета демона великодержавной государственности и укрепле­ние его демиургическими силами для борьбы с общим врагом.

Но в лице своего порождения и его преемников—двух, насле­довавших первому, демонов великодержавия — Яросвет приоб­рел как бы метаисторического соперника, которому тоже пред­стояло стремиться к планетарной цели, но в корне подменив ее смысл.

Тройственность природы первого из рода Жругров делала сложным и трагическим его путь и путь его преемников, их метаисторическую судьбу и судьбу того, что они создавали в ис­тории.

С течением веков, со сменою трех поколений уицраоров, с расширением их кругозора и возрастанием мощи импульс мировой миссии начинает осознаваться ими самими в его под­линном объеме. Разумеется, той отчетливости, какой достигло это осознание у последнего из уицраоров, у первого из них не могло быть. И тем не менее уже к XVI веку идея мировой миссии, христианско-демиургическая по своей природе, но непрерывно искажаемая, становится высшей санкцией, которой первый демон российского великодержавия оправдывает самого себя и свои универсальные притязания. Это идея Третьего Рима—амальгама православно-религиозной исключительности, уицраоровской на­циональной гордыни и свойственных ранним стадиям культуры исторических фантазмов с исходящим от демиурга предчувстви­ем планетарных масштабов будущего и с высокою этическою мечтой, внушаемой Трансмифом христианства.

Но эйцехоре, заключенное в уицраорах, наполняет мало-по­малу этот импульс иным содержанием, ставит перед ним иную, внешне сходную, но внутренне противоположную цель. Сущ­ность эйцехоре состоит в непреодолимом для самого обладателя мучительном стремлении все поглотить в своем самостном «я». В пределе—он хочет быть во вселенной один, всю ее поглотив в себе. Это стремление к идеальной тирании присуще любой демонической монаде, но уицраорам присуще не только это стремление, но и ясное его осознание. Уицраор внеэтичен. Это не значит, что он обладает иными, нечеловеческими этическими представлениями; это значит, что он вообще лишен возможности созерцать мир под этическим углом.

Третий элемент уицраора, унаследованный им от Дингры, это бесконтрольность и импульсивность, в той или иной степени свойственная всем стихиалям, но в Лилит и в кароссах доходя­щая до предела. Отсюда—сила его чувств, неимоверный их накал и, несмотря на всю хитрость Жругра, недостаточность контролирующего ума.

Эфирные ткани русского эгрегора были поглощены демоном государственности. Эгрегор, как некое подобие личности, обладавшее подобием сознательности и подобием воли, перестал существовать. Те излучения человеческих психик, которые превращались в его ткань, отныне сделались продуктом питания Жругра. Таким образом, его существование попало в за­висимость от непрерывного притока тех эфирных сил, которыми обладает лишь масса конкретных человеческих единиц.

И, как и уицраоры любой метакультуры, для грядущей, уже предвидимой борьбы с демиургом, Синклитом и Соборной Ду­шой он вынужден принимать активнейшее участие в сооружении новой цитадели античеловечества — Друккарга и в создании условий для заселения его расами раруггов и игв. С этих пор интересы Жругра и российского античеловечества начинают со­впадать почти полностью, ибо и он, и население Друккарга заинтересованы в шавва— питательной росе, поступающей из Энрофа России, и в победах над синклитом и демиургом, и в со­держании Навны в плену, в крепости Друккарга, и в грядущем выходе игв в Энроф, и в захвате ими всех трех- и четырехмерных слоев Шаданакара. Обе стороны заинтересованы, разумеется, и в ослаблении, а потом завоевании всех других шрастров, других уицраоров, всех других метакультур в целом.

Отсюда и сложный характер государства Московского. Яв­ляясь как бы крепостной стеной вокруг российской светлой диады и Дингры, обороняя их от натиска внешних эгрегоров и уицраоров, то есть защищая народ от иноземных порабоще­ний, Жругр и его проекция в Энрофе — держава—выполняют задачу, возложенную на них демиургом. Жругр остается в гра­ницах этой задачи и тогда, когда стремится к расширению державы до естественных географических границ страны или захватывает пустующие пространства, будущую арену жизни и творчества для умножающегося сверхнарода. Но когда этот процесс естественного расширения перерастает в процесс сверх­государственного распухания, пределом которого мыслятся только границы планетной сферы — уицраор становится мучи­телем народа и рабом своего сатанинского ядра. Говоря еще прямее, становится абсолютно послушным орудием Великого Мучителя, пытавшегося уже несколько раз во всемирной ис­тории создать темноэфирный организм, который охватывал бы весь известный тогда земной Энроф ради приближения того дня, когда универсальная тирания создаст предпосылки для появления антихриста. Такими попытками или, лучше сказать, репетициями были и Римская империя, и империя Тимура, и папская иерократия, и та империя Филиппа Второго, в кото­рой «не заходило солнце», и мировые колониальные державы современности.

Естественно, что и в тех случаях, когда уицраор в отношениях к своему собственному народу перестает ограничиваться той долей насилия, без которой невозможно существование никакого государства вообще и, терзаясь неутолимой алчностью и жгучим желанием абсолютной власти, превращает свое государство в сплошную систему щупалец, всасывающих шавва в бездонное инфрафизическое чрево,— все это оказывается лишь другою сто­роной его деятельности как орудия Великого Мучителя.

Вампирическая структура, унаследованная от Гагтунгра, при­дает распухающей плоти уицраора характер упыря, бесчислен­ными присосками впившегося в народное тело, в его эфирную и астральную ткань. Жругр существует лишь постольку, по­скольку ему удается всасывать шавва, то есть излучения людей, связанные с государственным комплексом их психики. Но, по­глощая эту шавва, он нуждается в ее постоянном восстановле­нии и умножении. Прежде всего ему нужно, чтобы возрастало число единиц, составляющих народ, а затем — чтобы психика этих единиц выделяла наибольшее количество не каких-либо других излучений, а именно излучений государственного ком­плекса. Интересно, что в некоторые исторические эпохи забота уицраоров об умножении народонаселения страны находит от­ражение даже в системах законодательства, впрочем, и в другие эпохи эти Молохи великодержавия парадоксальным образом способствуют количественному росту сверхнарода. Вторая же цель — умножение таких человеческих единиц, которые наибо­лее способны к излучению шавва,—достигается множеством разнообразных, меняющихся от эпохи к эпохе средств воспита­ния, лучше сказать душевного калечения, от муштры в казармах до воинственных проповедей в церквах и до вдалбливания в умы детей великодержавного идеала. Но все это — видимое каждому из нас. А невидимое заключается в том, о чем я уже говорил в книге об инфрафизике Шаданакара: во всасывании уицраором некоторых человеческих душ, точнее — астралов во время их физического сна и вбрасывании их в лоно кароссы. Пробуждение застает таких людей уже с наличием в их психике некоторых перемен: несколько ночей спустя акт повторяется, потом еще и еще, пока жертва не превратится в пламенного сторонника и бессознательного раба великодержавной идеоло­гии. Разумеется, объект всегда воображает при этом, что дошел до нового credo путем беспристрастного и свободного размыш­ления.

Механизму продолжения рода уицраоров, как я уже говорил, мы не нашли бы никаких, даже отдаленных аналогий в мире человеческом. Процесс этот напоминает скорее процесс почкова­ния, причем ничто, аналогичное стороннему оплодотворению, здесь не имеет места.

Как только порождение уицраора отделяется от родитель­ского существа, оно становится для уицраора не столько дети­щем, сколько быстро возрастающим соперником и потенциаль­ным отцеубийцей. Поэтому всякий уицраор стремится к пожира­нию своих порождений. Извечное стремление всякой державной государственности к уничтожению ядер государственности но­вой, возникающей в стихийности всех тех движений, которые стремятся к смене существующего народоустройства другим, в сущности не что иное, как отражение в историческом зеркале этих гнусных сцен, разыгрывающихся на изнанке мира.

Я был бы понят совершенно превратно, если бы кто-нибудь заключил из моих слов, будто дремлющая в человеческом су­ществе тенденция тираническая определяется исключительно бы­тием уицраоров, а тенденция разрушительная — бытием Велги. Само собой разумеется, эти тенденции существовали бы и прояв­лялись бы и без них. Но инфрафизические хищники усиливают эти тенденции, пользуются реальными плодами активизации этих тенденций, притягивают и сосредоточивают их вокруг себя и в себе.

Иерархия, которой Великий Мучитель уже пользовался в пер­вый период его борьбы со светлыми силами России, Велга, продолжает существовать в Гашшарве, временами взмывая от­туда и приходя в столкновение с уицраором. Он стремится к разбуханию темноэфирного организма государства, она—к разрушению этого организма и всасыванию его тканей в себя. Он—тиранический строитель, она—хищная разрушительница. Насытившись или будучи побежденной, она впадает в полусон в своем двумерном мире, и ее пульс поддерживается тем, что можно назвать эфирными испарениями человеческой крови, вды­хаемыми ею сквозь сон из пыточных башен, из застенков, с эша­фотов, с полей битв. Так длится до тех пор, пока—в плане метаистории—действия уицраора не приведут, против его соб­ственной воли, к ее пробуждению, а в плане историческом—пока тирания великодержавия не вызовет обратной реакции: разнуздания низших инстинктов масс и срывания всех запретов со стихии разрушения.

Окончательной ликвидацией татарского ига при Иоанне III и завоеванием Казани и Астрахани при Иоанне IV завершается тот период жизни Первого Жругра, когда он создавал матери­ально-человеческий сосуд, дающий в Энрофе грани и формы текуче веющей Соборной Душе народа. В этот период, как сказа­но, ему покровительствовали силы всех иерархий и эйцехоре еще не определило собой направление его труда, терпеливо дожида­ясь своего времени.

Если бы это существо было свободно от эйцехоре, историче­ски это сказалось бы в том, что российская государственность не переросла бы самое себя, держава не превратилась бы в хищника, терзающего свой собственный и окружающие народы; монархия не выродилась бы в тиранию.

Уточню, какого рода деятели подразумеваются в этой книге под словом «родомыслы». Родомысл есть тот, чья деятельность оказывает решающее и благотворное влияние на народную судь­бу и судьбу государства и кто направляется в этой деятельности волей демиурга сверхнарода. Входя после смерти в синклит метакультуры вместе с праведниками, гениями, героями и всем множеством просветленных душ, родомысл оказывает громад-

ное, от века к веку лишь возрастающее влияние на те стороны исторического бытия, с которыми связана была его деятельность во времена физического существования.

Родомыслами русского средневековья были Владимир Свя­той, Ярослав Мудрый, Мономах, Александр Невский, Минин, Пожарский, Гёрмоген. В течение некоторого периода своей жизни был родомыслом Дмитрий Донской. Отчасти им был Иоанн III, хотя инспирация уицраора начинала уже в нем заглушать инс­пирацию Яросвета и сделанное этим государем оказалось сильно искаженным сравнительно с тем, что он должен был совершить как родомысл, как посланник и друг демиурга.

Родомыслом был призван стать и Иоанн IV.

Страшная трансфизическая судьба Грозного коренится в том, что некоторые свойства натуры сделали его легкодоступным бессознательным духовным подменам, а неограниченная власть разнуздала его эмоции, развратила волю, расшатала ум, нанесла непоправимый ущерб его эфирному телу и превратила излучины его индивидуального пути, вернее падения, в цепь несчастий для сверхнарода и в катастрофу для государства.

Проследить и выявить внутреннюю сторону этого процесса, метаисторическую и психологическую,— задача особой моногра­фии. Но всякий, даже и не специалист, заинтересовавшись этой темой, может легко проследить, как совмещались в Иоанне, то сливаясь, то вступая в борьбу, влияния демиурга сверхнарода и воинствующего демона великодержавия; как в 1564 году, во время его странного бегства из Москвы сначала к Троице, потом в Александровскую слободу, уицраор всецело подчинил его лич­ность своим заданиям, и жуткая метаморфоза, происшедшая в государственном творчестве, душевном состоянии и даже во внешнем облике царя, потрясла его окружение. Учреждалась опричнина—то ядро абсолютной тирании, которое, по мысли его создателя, должно было организовать в себе и вокруг себя молодой дворянский класс, послушное орудие новой государ­ственности. Вряд ли можно сомневаться в том, что опричнина мыслилась лишь первым этапом на пути превращения в зону абсолютной тирании всей страны, хотя бы ценой истребления целых классов и того стремительного и ужасающего снижения общего творческого и морального уровня, которое сопутствует всякому тираническому народоустройству.

Так отражалось в нашем трехмерном мире усиление того сооружения в мире демоническом, которое является переверну­тым подобием Небесного Кремля и его трансфизическим по­люсом; и которое сперва закачалось в зеркале истории бесовскою карикатурою на монастырь—Александровской слободою, а по­том начало искажать Московский Кремль, осквернив его за­стенками, тюрьмами, плахами и богомерзкими оргиями. Это сооружалась и крепла в Друккарге черная цитадель, это созда­вали чертеж Грядущего великие игвы, это бесновались раругги, томимые жаждою крови и подстегиваемые безнаказанностью: это разнуздывались силы той исподней страны, которая была призвана стать несколько веков спустя средоточием планетарных сил, стремящихся вырвать из-под влияния Мировой Сальватэрры весь круг человечества.

Но фатум тираний непреоборим: на известной ступени раз­вития тирания вступает в противоречие уже с интересами госу­дарства как суммы личностей. Это значит, что сквозь инспира­цию уицраора пробивается другая: воля Велги. И если нетрудно было понять, что в деяниях Иоанна IV, направленных на вне­шнее укрепление и внутреннее упорядочение государственного устройства, проявлялись перекрещивающиеся инспирации деми­урга и демона государственности, а в другой цепи деяний, направленных на превращение державы в единовластную тира­нию, инспирация только одного уицраора, то несколько слож­нее другая задача: вдуматься в метаисторический смысл той стороны деятельности царя, которая не укрепляла, а подтачи­вала это государство. Если же мы вдумаемся, то разглядим, кто утолял инфрафизический голод невиданными ранее потоками гавваха — излучением человеческого страдания на кровавых ва­кханалиях в Новгороде и Твери, пытками и бесчисленными казнями в Москве; физическим подобием каких бесовских пол­чищ были отряды черных всадников с собачьими головами у седла; и кто подчинил себе ослепшую от ярости душу царя, когда он поразил железным жезлом своего сына, наследника престола, надежду династии'.

' Поучительно вспомнить характерный для одной из позднейших эпох взгляд на Иоанна IV, приписывающий его тиранической тенденции и даже самой оприч­нине некую безусловно прогрессивную роль.

Тонкую, интимную, глубоко человечную теплоту вносит в жгучий, какой-то раскаленный—если можно так выразиться — образ этого царя одно обстоятельство: веяние идеальной народ­ной Души, очевидно им переживавшееся в его любви к первой жене, рано, к сожалению, умершей Анастасии. Эту царицу он любил, по замечанию Ключевского, «какой-то особенной чувст­вительной, недомостроевской любовью».

Естественно, что и посмертье такого деятеля было столь же катастрофично, как и его жизнь. Нетленная часть его существа была рассечена начетверо. И если шельту, в отношении которого даймон не выполнил своей задачи, он должен был теперь помо­гать в его необозримо долгом пути искупления, а часть существа, захваченная уицраором, увлеклась в поток темноэфирной крови, мчащейся по тканям демона великодержавия, то четвертая часть, добыча Велги, не могла испытать ничего иного, как распадения на десятки крошечных, похожих на хлопья, бездомных скорлуп, мечущихся в непредставимых для нас пустынях на изнанке рос­сийской метакультуры.

Таким образом, Иоанн IV являет собой ярчайший пример не столь уж редкого в истории типа родомысла-тирана то есть личности, призванной к обширной культурно-государственной деятельности демиургом сверхнарода, блистательно вступившей на это поприще и сорвавшейся в пучину инфрафизических слоев с той крутизны, на которую вознес ее демон государственности

Деятельность Грозного подготовила эпоху Великого Смутно­го Времени —единственную в своем роде. Ее хроники озарены фантастическими отсветами массовых видений, сверхъестествен­ных вмешательств, демонических вторжений. Если метаисторическое созерцание подготовило нас к пониманию таких свиде­тельств, как выражения массового душевного опыта сверхнаро­да, мы станем вчитываться в эти исторические события как в шифр, которым написана мрачная поэма всеобщего столкнове­ния иерархий в начале XVII столетия

Дата добавления: 2015-11-26