Глава XXXVIII. Какие качества необходимы полководцу, чтобы внушить доверие своим воинам

Какие качества необходимы полководцу, чтобы внушить доверие своим воинам

Как мы только что сказали, Валерий Корвин предводительствовал армией, назначенной для сопротивления Самнитам — новым врагам римского Народа. Чтобы увеличить доверие своих войск и познакомить их с врагами, он начал делать легкие стычки, но эти попытки казались ему недостаточны, он сказал им перед сражением речь, которой старался доказать, до какой степени неопасен им подобный неприятель, и выставлял им на вид их собственное мужество и мужество, которым обладал он сам. Слова, которые приписывает ему Тит Ливий, могут служить указанием на те достоинства, которые необходимы полководцу, чтобы приобрести доверие своих войск: «Turn etiam intueri, cuius ductu auspicioque ineunda pugna sit: utrum qui audiendus dumtaxat magnifcus adhortator sit, verbis tantum ferox, operum militarium expers; an qui et ipse tela tractare, procedere ante signa, versari media in mole pugnae sciat. Facta

mea, non dicta vos, milites, sequi volo, nee disciplinam modo, sed exemplum etiam a me petere, qui hac dextra mini tres consulatus summamque laudem peperi»[268][6]. Если хорошо обдумать эти слова, они укажут, какими качествами должен обладать всякий, кто захочет хорошо выполнить достоинство полководца; тот же, кто не будет иметь их, со временем увидит, что это достоинство, достигнутое им посредством удачи или честолюбия, лишит его репутации, а никак не составит ему ее, потому что не звания украшают людей, а люди украшают звания. Из того, что я сказал в начале этой главы, нужно вывести еще одно следствие: это то, что, если самые знаменитые полководцы употребляли необыкновенные средства, чтобы подкрепить мужество армии, состоящей из старых воинов, готовых сражаться с неопытными врагами, тем более должны употреблять их предводительствующие новой армией, которая никогда не стояла лицом к лицу с неприятелем. Если неопытный неприятель может внушить ужас старым воинам, как же не внушить его новой армии какому бы то ни было неприятелю? Однако мы видим, что опытные полководцы часто искрусно превозмогали все эти трудности, таковы, например, Римлянин [Семпроний] Гракх и Фивянин Эпаминонд, о которых я уже сказал, что они с новыми войсками сумели победить ветеранов, давно привыкших к сражениям.

Средства, которые они употребляли, заключались в

том, что они упражняли свои войска в течение нескольких месяцев в ложных сражениях, приучали их к повиновению и к дисциплине и тогда с уверенностью употребляли их в настоящих сражениях. Таким образом, военный человек никогда не должен отчаиваться создать хорошую армию, если у него нет недостатка в людях; государь же, нуждающийся в воинах, несмотря на то что его государство очень заселено, должен пенять только на свою слабость и на свою неопытность, а не на человеческую подлость.

ГЛАВА XXXIX

Полководец должен знать страну, где он ведет войну

Между знаниями, нужными для предводителя армии, одно из самых нужных есть знание местоположений и стран, потому что без этого знания, общего и частного, нельзя составить никакого хорошего военного предприятия. Хотя все науки требуют продолжительного упражнения, чтобы знать их в совершенстве, но та, о которой идет речь, требует этого более, чем все другие. Это упражнение или, лучше, это особенное знание местности приобретается охотою лучше, чем всяким другим упражнением. Таким образом, древние историки говорят, что герои, которые управляли в их время миром, проводили свою жизнь в лесу и на охоте, потому что такое упражнение кроме особенного знания местности дает бесконечное множество знаний, необходимых в войне.

Ксенофонт в «Киропедии» говорит, что Кир, выступая в поход для войны с царем Армении, напомнил своим полководцам, дав предварительно каждому из них свои инструкции, что их предприятие не что иное, как одна из тех охот, которые они так часто вместе делали. Он напомнил тем, которых посылал в засады на горы,

что они походят на тех охотников, которые отправляются расставлять сети на высоких местах, а тем, которым надо было проходить долину, — что они походят на охотников, преследующих животное, чтобы заставлять бежать его и попасть в сети.

Я привожу этот пример, чтобы показать, что сам Ксенофонт находит, что охота есть изображение войны. Поэтому великие мира не могут предаваться более достойному и полезному упражнению. Кроме того, ничто не может дать столь подробного знания страны: посредством охоты тот, кто ее устраивает, узнает до малейшей подробности страну, где он производит ее. Когда хорошо изучена какая-нибудь страна, то уже легко составлять себе понятия о новых странах, так как каждая страна и каждая местность в частностях имеют сходства, вследствие чего знающие одну легко приобретают знание другой. Тот, у кого нет подробного знания какой-нибудь страны, достигает только с большим трудом, продолжительным изучением, если он только когда-нибудь достигает, знакомства с новой страной. Имеющий же навык, напротив, видит с первого взгляда, как расстилается равнина, как поднимается гора, где открывается долина и тысячу других подобных подробностей, относительно которых он в прошедшем приобрел прочное знание. Тит Ливий доставляет мне пример, поддерживающий мое утверждение. Публий Деций был военным Трибуном в армии, которую второй Консул Корнелий вел против Самнитов. Консул взошел в ущелье, где Римляне могли бы легко быть окружены Самнитами; Деций увидел столь большую опасность и, обратясь к Консулу, сказал ему: «Vides tu, Aule Cornell, cacumen illud supra hostem? arx ilia est spei salutisque nostrae, si earn (quoniam coeci reliquere Samnites) impigre capimus»[269][7]. Прежде чем

привести эту речь Деция, Тит Ливий сказал уже сам: «Publius Decius tribunus militum conspicit unum editum in saltu collem, imminentem hostium castris, aditu arduum impedito agmini, expeditis baud difficilem» [270] [8]. Действительно, Консул, послав его с тремя тысячами воинов, чтобы овладеть этой возвышенностью, спас таким образом римскую армию, но при приближении ночи, желая в свою очередь спастись и спасти своих, он сказал своим воинам такую речь: «Ite mecum, ut dum lucis aliquid superest, quibus locis hostes praesidia ponant, qua pateat hinc exitus, exploremus. Haec omnia sagulo militari amictus ne ducem circumire hostes notarent, perlustravit» [271] [9]. Если проследить внимательно этот рассказ, то можно увидеть, до какой степени полезно и необходимо, чтобы полководец знал характер страны. Действительно, если бы Деций не знал местности, он бы не мог знать, как важно было для Римлян овладеть этой возвышенностью, и судить издали, доступна она или нет; когда же он достиг вершины ее и решился удалиться, чтобы соединиться с Консулом, окруженный врагами, как он был, он не мог бы исследовать издалека открытые ему дороги и те, которые были заняты неприятелем. Деций обладал, таким образом, столь превосходным знанием местоположения, что оно доставило ему возможность, овладев горой, спасти римскую армию и, сверх того, спасти самого себя и всех бывших с ним от неприятеля, несмотря на то что они были окружены со всех сторон.

ГЛАВА XL

Употреблять хитрость в военном деле есть достославный поступок

Хотя употреблять обман в жизни было бы отвратительно, тем не менее в войне этот поступок становится похвальным и достославным, и тот, кто побеждает неприятеля посредством этого, заслуживает такую же похвалу, как тот, который побеждает оружием. Подобное суждение высказывают те, которые писали историю великих людей: они хвалят Ганнибала и всех полководцев, которые отличились подобным образом действий. Примеры этого слишком многочисленны, чтобы мне нужно было приводить их. Я только замечу, что не считаю достохвальной хитростью ту, которая заставляет нас нарушать данное обещание или заключенный договор, потому что хотя она и доставляла иногда завоевание государства или короны, как я говорил выше, но она никогда не доставляла славы; я говорю лишь об обманах, употребляемых относительно неприятеля, в отношении которого вы не обязаны обещанием, и заключающихся только в военных действиях. Таков обман Ганнибала, когда, подойдя к Тразименскому озеру, он сделал вид, что обращается в бегство, чтобы окружить консула и армию Римлян, и когда, чтобы избежать Фабия Максима, он прикрепил к рогам стада быков горящие головни.

Подобную же хитрость употребил Понтий, военачальник Самнитов, чтобы запереть Римлян в Кавдинском ущелье. Спрятав свою армию на склонах горы, он послал нескольких воинов, переодетых пастухами, пасти'В долине многочисленные стада. Римляне, овладев ими, спросили, где находится самнитская армия; все пленные, согласно инструкциям Понтия, единогласно отвечали, что она занята осадой Нуцерии. Это сообщение, которому Консулы легко поверили, было причиной, что они смело отправились в Кавдинское ущелье, но едва взошли они туда, как вдруг увидели себя окруженными Самнитами.

Эта победа, выигранная посредством хитрости, была бы еще славнее для Понтия, если бы он захотел послушаться советов своего отца, который уговаривал его или свободно выпустить Римлян, или перебить их всех и не останавливаться на одной из полумер, которые никогда не создадут друзей и не уничтожат врагов: «Quae neque amicos parat, neque inimicos tollit»[272][10] — и которые, как я уже сказал в другом месте, были всегда опасны в делах государства.

ГЛАВА XLI

Отечество должно защищаться или позором, или славой, и в том и в другом случае оно хорошо защищено

Консул и армия Римлян были окружены, как я только что сказал, Самнитами, которые предложили им самые позорные условия, между прочим заставив их пройти под «ярмом» и, обезоружив, отправить в Рим. Подобные предложения поразили Консулов удивлением и привели в отчаяние армию, но Луций Лентул выразил то, что он думает: нельзя отвергнуть участи, с которой связано спасение отечества, так как существование Рима зависело от этой армии; следовательно, нужно было спасти ее во что бы то ни стало; отечество всегда хорошо защищать, каким бы образом ни защищать его, славой ли, позором ли; избавив армию от гибели, Рим всегда будет иметь время смыть свой позор, но если не спасти ее, то, несмотря на славную смерть, Рим и свобода погибнут навсегда. Совет Лентула был принят. Этот случай заслуживает внимания и достоин служить правилом всем гражданам, которые были бы призваны подать совет отечеству. Всегда, когда приходится обсуждать вопрос, от которого единственно зависит спасение государства, не следует останавливаться ни перед каким соображением справедливости или не-

справедливости, человечности или жестокости, славы или позора, но, отбросив всякие соображения, решиться на то, что спасает и поддерживает свободу. Французы всегда держались подобного правила и в действиях и в речах, чтобы отстаивать величие короля и могущество королевства: они не могут равнодушно слышать, что подобное действие позорно для короля. Король, говорят они, не может подвергнуться позору, как бы ни поступал он в удаче и неудаче, потому что, победитель ли он или побежденный, решения его все-таки решения короля.

ГЛАВА XLII

Не следует исполнять обещания, вырванные силой

После всех претерпенных оскорблений обезоруженная армия вернулась в Рим со своими Консулами. Консул Спурий Постумий[273][11] решил первый в Сенате, что не должно соблюдать мира, заключенного в Кавдии, сказав, что этот договор ничем не связывал римлян, что он обязателен только для него и для тех, которые поклялись в соблюдении мира, и что, следовательно, если народ пожелает отделаться от всяких обязательств, то ему стоит только выдать Самнитам его самого и всех тех, которые принимали участие в этом договоре. Он так настойчиво поддерживал свое предложение, что Сенат принял его и послал консула и его сотоварищей в Самний, где они объявили Самнитам, что мир этот недействителен. Счастье так благоприятствовало в этом деле Постумию, что Самниты отпустили его, и, возвратясь в Рим, он приобрел в глазах Римлян своим поражением более славы, чем Понтий среди Самнитов своей победой. Здесь нужно заметить две вещи: во-первых, что слава приобретается посредством всевозможных поступков, и хотя победа дает

ее всегда, но ее также можно найти и в поражении — или доказав, что вас нельзя обвинить в ошибке, или поспешив смыть позор каким-нибудь поступком, блистающим храбростью; во-вторых, что не может быть позорно не соблюдать обещаний, предписанных силой; вызванные силой обещания, если они касаются общественных дел, будут всегда нарушаться, не позоря того, кто их нарушает, лишь только прекратится сила, сдерживавшая их. Древняя история полна подобными примерами, и в наше время мы постоянно видим их. Между государями не только не соблюдаются обещания, вынужденные силой, когда эта сила прекращается, но они не соблюдают и других обещаний, если вызвавшая их причина перестает в свою очередь существовать. Я подробно разобрал в трактате «Государь»[274][12], похвально ли такое поведение или нет и должен ли государь считать себя связанным подобными договорами или нет, поэтому я не буду более говорить об этом.

ГЛАВА XLIII

Люди, рожденные в одной и тон же стране, сохраняют почти всегда одинаковый характер

Умные люди не случайно и не без основания имеют привычку говорить: чтобы знать, что должно случиться, достаточно проследить, что было, потому что все происшествия мира имеют всегда соответствующие отношения с теми, которые уже прошли. Это происходит оттого, что все человеческие дела делаются людьми, которые имели и всегда будут иметь одни и те же страсти, и поэтому они неизбежно должны давать одинаковые результаты. Правда, что действия их бывают более громки то в одной стране, то в другой, но это зависит от воспитания, из которо-

го черпали эти народы свой образ жизни. Тогда еще легко узнавать будущее по прошедшему, когда в каком-нибудь народе долго царствуют одни и те же нравы: или постоянная скупость, или постоянное коварство, или какой-нибудь подобный порок, или добродетель. Кто прочтет происшествия, бывшие в нашем городе, Флоренции, и проследит также те, которые произошли в последнее время, увидит, что французы и немцы выказывали себя во всех случаях полными скупости, гордости, жестокости и вероломства, потому что наша республика почти постоянно была с их стороны жертвой этих четырех недостатков. Что касается вероломства, то кто не знает, сколько раз давались деньги королю Карлу VIII, который обещал возвратить цитадели Пизы, но никогда не возвращал их, чем государь этот выказал недостаток честности и свою чрезмерную жадность. Но оставим столь недавние примеры. Всякий может знать, что случилось в войне, которую флорентийский народ предпринял против Висконти, герцога Миланского. Флоренция, лишенная всяких других средств, составила проект призвать императора в Италию и убедить его восстать на Ломбардию всей своей репутацией и всеми силами. Император обещал явиться с значительной армией, объявить войну Висконти и защищать Флоренцию от могущества этих герцогов, с условием что ему будет выдано сто тысяч дукатов на поход и еще сто тысяч, когда он придет в Италию. Флорентийцы приняли эти условия, заплатили ему первую сумму, а вскоре и вторую, но едва достиг он Вероны, как вернулся назад, ничего не сделав для них, оправдывая свое поведение тем, что Флорентийцы не соблюли всех условий заключенного с ним трактата. Если бы Флоренция не была принуждена необходимостью и ослеплена страстями и вспомнила бы о поведении в древности варваров, она не дала бы обмануть себя ни в этом деле, ни в тысяче других; она увидела бы, что соседи ее всегда были таковы, что они вели себя одинаково всюду, куда их призывали; она увидела бы, что они поступили так же относительно древних Тосканцев, которые, притесняемые Римлянами,

несколько раз обращавшими их в бегство и разбивавшими их, и видя, что их силы недостаточны для сопротивления этому народу, уговорились с Французами [галлами], занимавшими тогда эту часть Италии, по ту сторону Альп, заплатить им значительную сумму, с условием чтобы они, соединив свои силы с их силами, отправились против Римлян. Французы [галлы] взяли деньги, но отказались взять оружие в пользу Тосканцев, говоря, что они получили их не за то, чтобы воевать с их врагами, но чтобы воздержаться от грабежа тосканских земель. Таким-то образом жадность и вероломство Французов [галлов] лишили Тосканцев в одно и то же время и денег и помощи, которые они думали приобрести этим средством. Пример древних Тосканцев и Флорентийцев нашего времени показывает, что Французы всегда держались одних и тех же правил, и по этому можно судить о доверии, которое они должны внушать государям.

ГЛАВА XLIV

Силой и смелостью часто успевают в том, чего никогда не достигли бы обыкновенными средствами

Самниты, атакованные римской армией, не могли оставаться в поле и устоять против Римлян и решились поэтому поставить сильные гарнизоны во все города Сам-ния и перейти со всей своей армией в Тоскану, которая находилась тогда в перемирии с Римлянами, чтобы посмотреть, не побудит ли Тоскану их переход и присутствие их армии взяться за оружие, в чем они отказали их послам. В речи, с которой Самниты обратились к Тосканцам, чтобы лучше объяснить им причины, побудившие их взяться за оружие, они употребили следующие замечательные выражения: «Rebellasse, quod pax servientibus gravior, quam liberis bellum esset» [275] [13]. Таким образом, частью

убеждением, частью присутствием своей армии они побудили их взяться за оружие. Из этого факта следует вывести заключение, что, если один государь желает получить что-нибудь от другого, он должен, если обстоятельства позволяют то, не давать ему времени обдумывать — и поступить таким образом, чтобы он сам почувствовал необходимость быстрого решения; всегда случается, что тот, которого просят, видит, что его отказ или замедление могут вызвать против него внезапное и опасное неудовольствие.

Мы видели в наше время поражающий пример такого поведения между папой Юлием и Французами и между монсеньером де Фуа, предводителем армий Французского короля, и маркизом Мантуанским. Папа Юлий II имел намерение изгнать Бентивольи из Болоньи: рассудив, что французское войско может быть ему полезно и что Венецианцы останутся нейтральны, он обратился с просьбой к тем и к другим, но, получив лишь уклончивые и неясные ответы, он решился склонить их к своим намерениям, не дав им времени на обсуждение. Он оставил внезапно Рим со всем войском, которое мог собрать, подошел к Болонье и велел сказать Венецианцам, чтобы они сохраняли нейтралитет, а Французскому королю — чтобы он предоставил ему свои войска, так что обе эти державы, побуждаемые недостатком времени и видя, что папа будет явно негодовать, если они отложат или откажут, уступили его желаниям: король послал ему помощь, а Венецианцы остались нейтральны.

Монсеньор де Фуа находился еще в Болонье со своей армией, когда узнал о бунте Бреши. Ему представлялось два пути, чтобы идти завоевывать этот город: один, вдоль владений короля, был длинен и утомителен; другой, более короткий, проходил через мантуанские земли; приходилось не только проходить через них, но и пробираться высокими дорогами между болотами и озерами, которые маркиз охранял крепостями и другими средствами защиты. Гастон решился выбрать ближайший путь и, не желая быть задержанным никаким препятствием и неизвест-

ностью относительно маркиза, отправился этим путем и послал сказать маркизу, чтобы тот прислал ему ключи к проходу. Этот последний, растерявшийся от такого внезапного решения, сейчас же прислал ему их; он никогда не сделал бы этого, если бы Гастон де Фуа действовал менее энергично и менее быстро, потому что маркиз был союзником Папы и Венецианцев, его сын был даже заложником у папы — и этих поводов было достаточно для отказа. Но, удивленный столь внезапным решением, он по причинам, которые мы изложили выше, вынужден был уступить. Вот каким образом действовали Тосканцы [этруски] с Самнитами, когда эти последние присутствием своей армии заставили решиться их взяться за оружие, от чего они прежде отказались.

ГЛАВА XLV

Какой образ действий выгоднее в сражении, выдерживать ли первое нападение неприятеля и атаковать его потом или порывисто нападать на него первым

Консулы Деций и Фабий отправились с двумя римскими армиями навстречу армии Самнитов и армии Тосканцев[276][1]; они одновременно дали им сражение, и нужно разобрать в этом случае, какой из двух противоположных способов действий, которых держались два Консула, следует признать лучшим. Деций, полный отваги, бросился на неприятеля со всеми своими силами; Фабий решился только выдержать первое нападение, будучи убежден, что лучше атаковать постепенно и сохранить всю свою силу под конец сражения, когда неприятель растратит свой первый пыл. Исход сражения доказал, что поведение Фабия было благоразумнее, чем поведение Деция, который до такой степени утомился в своем первом нападении, что,

видя свою армию близкой к бегству и желая приобрести смертью славу, которой не могла ему дать победа, он решился по примеру своего отца пожертвовать собой для спасения римских легионов. Фабий, узнав об этом решении и желая при жизни заслужить не меньшую славу, чем его товарищ приобрел смертью, выдвинул все силы, которые оставлял в запасе для этой трудной минуты, получил посредством этого самую решительную победу. Этот пример доказывает, что образ действий, которому следовал Фабий, — самый верный и самый достойный подражания.

ГЛАВА XLVI

Почему некоторые фамилии в каком-нибудь государстве долго сохраняют одни и те же нравы

Кажется, что не только разные страны имеют разные нравы и учреждения и производят людей более сильных или более слабых, но что то же разнообразие замечается во всяком городе в семействах, которые его составляют. Эта истина замечается всюду, но особенно в Риме можно найти бездну примеров этого. Мы видим здесь, что Манлии обладали жестким и непоколебимым характером, что Попликолы были гуманны и популярны, что Аппии были честолюбивы и врагами народа, и то же самое сходство представляли множество других семейств, из которых каждое имело особенные отличительные свойства. Различия эти не могли происходить единственно от свойства крови, которая неизбежно мешается браками, следовательно, они должны были проистекать от разности воспитания, которое получало каждое семейство. Достаточно, чтобы юноша слышал с первых лет своей жизни, что то-то дурно или хорошо, чтобы это мнение запечатлелось в его душе и служило бы ему в будущем правилом, руководящим поступками его жизни. Если бы это было не так.

то каким образом поступками всех Аппиев управляла бы как будто одна воля? Каким образом предавались бы они все одинаковым страстям, как замечает Тит Ливий по поводу большинства из них, а в последнем случае по поводу того, который был сделан Цензором?[277][2] Его товарищ, повинуясь закону, сложил с себя должность после восемнадцати месяцев; Аппий отказался последовать этому примеру и уверял, что имеет право оставаться в этой должности в течение пяти лет по первоначальному закону, постановленному Цензором. Хотя этот отказ подал повод ко многим спорам и произвел серьезные беспорядки, тем не менее нельзя было заставить Аппия отказаться от должности, и он остался в ней против воли народа и большинства Сената. Читая речь, произнесенную против него Публием Семпронием, народным трибуном, можно видеть и всю наглость Аппиев, и те уважение и покорность, с которыми многие граждане повиновались законам отечества.

ГЛАВА XLVII

Хороший гражданин должен из любви к отечеству забывать частные оскорбления, нанесенные ему

Консул Марций[278][3] имел главное начальство в войне против Самнитов и был ранен в битве с ними. Войско его подвергалось вследствие этого обстоятельства большим опасностям, а потому Сенат нашел нужным послать туда в качестве Диктатора Папирия Курсора, чтобы заменить отсутствующего консула. Так как было необходимо, чтобы Диктатор был назначен Фабием, находившимся тогда с войском в Тоскане, и так как, сверх того, была известна его ненависть к Папирию, то Сенаторы, боясь, что он не захочет согласиться, направили к нему двух послов про-

сить его, чтобы он отложил всякое чувство личной ненависти и назначил для блага государства Папирия. Фабий из любви к отечеству согласился на эту просьбу, хотя его молчание и многие другие обстоятельства показывали, как неприятно ему это назначение. Вот пример, которому должны следовать все желающие заслужить репутацию добродетельного гражданина.

ГЛАВА XLVIII

Когда неприятель делает очевидную ошибку, надо подозревать, что ошибка эта скрывает какую-нибудь хитрость

Консул, принужденный оставить Тоскану [Этрурию] и отправиться в Рим, чтобы присутствовать при некоторых религиозных обрядах, передал начальство над войском своему помощнику Фульвию. Тосканцы [этруски], желая завести его в западню, устроили около римского лагеря засаду и выслали многочисленные стада, одев солдат пастухами; эти последние стали в виду Римлян и, переодетые таким образом, приблизились к окопам лагеря. Фульвий, удивленный их смелостью, нашел ее неестественной, открыл засаду, и, таким образом, намерение Тосканцев [этрусков] не удалось. Отсюда легко понять, что полководец не должен впадать в заблуждение, если он видит со стороны неприятеля очевидную ошибку; он должен здесь всегда заподозрить обман, потому что невероятно, чтобы люди были так неосторожны. Но часто желание победы ослепляет людей, и тогда они видят только то, что им кажется выгодным.

Французы [галлы], победив Римлян на берегах Алии, пошли на Рим, ворота которого они нашли открытыми и без стража; они простояли перед ними весь день и всю ночь, не решаясь войти, опасаясь какого-нибудь обмана и не веря, чтобы Римляне были так трусливы или так не-

благоразумны, что оставили в их власти свое отечество. Когда в 1508 году Флорентийцы осадили город Пизу, Альфонсо дель Мутоло, житель этого города, попал к ним в плен. Он обещал, что если его выпустят, то он передаст одни из ворот города флорентийской армии, и его выпустили. Чтобы привести в исполнение этот заговор, он несколько раз приходил в лагерь переговариваться с послами от комиссаров; он никогда не являлся тайно, но всегда открыто и в сопровождении нескольких сограждан, которых оставлял в стороне каждый раз, когда разговаривал с Флорентийцами. В том случае легко было видеть все его коварство, потому что было невероятно, чтобы он так открыто действовал в этом заговоре. Но желание овладеть Пизой так ослепило Флорентийцев, что они пошли по его указанию к воротам Лукки и потеряли там позорно множество солдат и начальников, павших жертвой двойной измены Альфонсо.

ГЛАВА XLIX

Республика, желающая сохранить свою свободу, должна постоянно прибегать к новым мерам. Чем заслужил Квинт Фабий название Максима?

Я говорил уже выше, что в городе неизбежно встречаются постоянно случаи, требующие врача, и, чем они важнее, тем врач должен быть искуснее. Если в каком-нибудь городе встречаются подобные случаи, то именно в Риме они были особенно сильны и неожиданны; так, например, открылось, что все римские женщины составили заговор, чтобы убить своих мужей; оказалось даже, что многие отравили своих, другие же приготовили яд для отравления. Таков же был и открытый во время Македонской войны «заговор причастных к таинствам Вакха», в котором уже приняли участие несколько тысяч мужчин и женщин. Этот заговор угрожал государству большой

опасностью, если бы его не раскрыли и если бы Рим не имел обыкновения наказывать только людей, совершивших какое-нибудь преступление. Если бы величие этой Республики и не выказывалось так очевидно различными признаками и силой, с которой она исполняла все свои предприятия, то и тогда оно было бы видно в том, как она наказывала виновных. Она не колебалась предать смерти по приговору суда целый легион или даже целый город или изгнать 8—10 тысяч человек, сделав им столь необыкновенные условия, что исполнение их кажется невозможным не только целой толпе, но даже и одному человеку; так, например, Республика изгнала в Сицилию солдат, так несчастливо сражавшихся при Каннах, запретив им при этом жить в городах и приказав есть не иначе как стоя.

Но из всех наказаний самым ужасным было предание смерти из целой армии по жребию одного из десяти человек. Невозможно придумать для толпы виновных более ужасного наказания. Действительно, когда провинилось много людей и когда главный виновный неизвестен, то всех нельзя наказать по многочисленности; наказать же часть и оставить другую безнаказанной было бы несправедливо относительно наказанных и значило бы побуждать ненаказанных к новым преступлениям. Но если перебивают по жребию десятую часть виновных, когда все заслуживают одного и того же наказания, то достигают того, что наказанный жалуется на судьбу, а ненаказанный боится, чтобы в другой раз жребий не пал на него, и остерегается провиниться снова.

Итак, отравительницы и все участвовавшие в «заговоре причастных к таинствам Вакха» были наказаны, как заслуживали. Хотя эти эпидемии имеют дурное влияние на республику, но никогда не бывают смертельны, потому что почти всегда их излечивают вовремя, но угрожающие правительству почти всегда имеют самые гибельные последствия, если благоразумие знаменитого человека не поможет делу. Великодушие, с которым Римляне давали иностранцам право гражданства, ввело в Рим такое мно-

жество новых людей и их влияние на выборы стало так значительно, что правительство стало изменяться и удаляться от учреждений и людей, которых держалось до того времени. Квинт Фабий, бывший тогда Цензором, увидел опасность, грозившую государству, соединил в четыре Трибы эти новые семейства, источник всех неудовольствий, чтобы, будучи замкнуты в тесных границах, они не могли иметь дурного влияния на весь Рим. Эта мера была очень благоразумно придумана Фабием: не изменяя ничего, он предложил лучшее средство против зла, и Рим был так благодарен ему, что называл его не иначе как Massimo, или Величайший.

Дата добавления: 2015-11-26