Глава 5. Социальная структура

Социальная структура и мобильность наций имеют первостепенное значение для понимания их эволюции в современной жизни. Социальная структура наций обусловливает их многообразие, динамику и специфику переживаемых ими социальных процессов; она позволяет понять перспективы развития национальных отношений, их повседневность и масштабность. Ведь национальные процессы в разных социальных группах неоднозначны; они различаются глубиной и интенсивностью проявления этнических особенностей; для них характерны разные пути и средства межнационального взаимодействия, заметно видоизменяющегося во времени и социальном пространстве. Вот почему исключительное внимание к проблеме социальной структуры наций - это не просто специфика этносоциологии, а обязательное и общее требование к исследованию национальных явлений и этнических процессов. Не случайно уже на протяжении четверти века в Институте этнологии РАН функционирует многопрофильный отдел этносоциологии, и внимание к социальной множественности этнических явлений становится обязательным требованием исследований национальных процессов.

Понятие <социальная структура> показывало дифференцированНасть общества, его разделенность на социальные группы. Причем, оно отражало не только характерную для прошлого социально-классовую, но и социально-профессиональную, и социально-функциональную структуру, в которой выделялись многообразные группы <исполнителей> и специальная группа <руководителей>, что было исключительно важно для понимания характера и направления социальных процессов, переживавшихся народами страны.

Большую информацию, которая позволяла судить об исторической динамике социально-профессиональной структуры народов республик Советского Союза, давали материалы переписей населения, проводившиеся примерно с десятилетним интервалом в 1926, 1939, 1959, 1979 и 1989 гг. Они наглядно свидетельствовали о реальности и безусловности процесса <сближения наций>, как было принято тогда говорить. Эти материалы находили достаточно полное отражение в этносоциологических публикациях, где они соответствующим образом обрабатывались и осмыслялись.

Например, в последней из них - этносоциологических очерках <Русские> (М., 1992) - было проведено сравнение исторической динамики социально-профессионального состава русских и людей титульных национальностей в республиках СССР. В результате анализа была четко зафиксирована тенденция систематического сближения <ножниц> социально-профессиональной структуры русских и титульных национальностей республик. Соотношение их по республикам было разным. В одних, например в Эстонии и Грузии, коренные национальности заметно опережали русских в занятиях квалифицированным умственным трудом, в большинстве других республик таких перемен еще не произошло, но тем не менее всюду с течением времени пропорции менялись в пользу титульных национальностей*. Последовательное изменение этих пропорций также убедительно иллюстрируют переписи*.

Такое развитие сказывалось не только на социально-профессиональной, но и на отраслевой занятости народов республик. С течением времени, а точнее уже с появлением и утверждением новых имущественных интересов, начала меняться структура отраслевой занятости населения, и наиболее популярной повсеместно становилась сфера обслуживания, число занятых в которой росло очень быстро. Все менее востребованными, а в известной мере и ущербными оказывались рабочие, даже квалифицированные. Это прямо задевало русскую часть населения в национальных регионах, где в значительной мере именно они были заняты на рабочих специальностях.

Наряду с существенными переменами в традиционной социально-профессиональной структуре сегодня на постсоветском пространстве происходят глубокие изменения, связанные с развитием новых имущественных отношений. С <капитализацией> в структуре общества как в России, так и в других государствах, образовавшихся на территории СССР, начала выделяться достаточно влиятельная прослойка предпринимателей, связанных прежде всего со сферой обслуживания и финансами. Естественно, без внимания к этой группе, играющей в настоящее время существенную роль не только в экономической, но и политической жизни, невозможно понять складывающуюся социальную структуру нашего общества.

Все указанные процессы, несмотря на их <свежесть>, уже стали предметом этносоциологических исследований, поскольку изменения в социально-экономических отношениях во многом предопределяют специфику стратификации наций и особенности национальной жизни.

По данным реализованного в начале 90-х годов в Эстонии, Молдове, Грузии, России и Узбекистане проекта <Оптимизация социально-культурных условий развития наций> (в дальнейшем ОСУ), число <капиталистов-собственников> в столицах бывших союзных республик было довольно незначительно - в пределах 2-4% занятого населения. Группа новых <предпринимателей>, как их теперь называют, тогда заметно уступала по численности массовым социально-профессиональным группам рабочих и интеллигенции. Тем не менее предпринимательские интересы, <симпатии и антипатии> к рынку и новым имущественным отношениям стали захватывать значительные слои населения, по существу, всех национальностей и в России, и в странах ближнего зарубежья.

Опубликованные материалы ОСУ содержат богатую в этом плане информацию по национальностям. Она со всей очевидностью свидетельствует о сходстве и различиях между народами в ориентациях на частную собственность и новые имущественные отношения. Условно можно говорить о преодолении <общинного сознания> прошлого и утверждении новых норм имущественных отношений, как бы возрастающих с <востока> на <запад>. Эти различия заметны и по национальным, и по возрастным, и по социальным группам населения. В табл. 8 отражено изменение отношения людей титульных национальностей республик и русских к частной собственности*.

Как видно из таблицы, в начале 90-х годов эстонцы практически полностью отвергали государственную собственность и ориентировались на частную, чего не скажешь о русских в Таллинне. Ориентация на частную собственность в определенной степени выражена у людей коренных национальностей в Тбилиси, Москве и Кишиневе и заметно ниже в Ташкенте. Принципиально отличались от горожан сельские жители. По данным Тверской, Саратовской областей и Краснодарского края, подавляющее большинство сельчан оставалось сторонниками традиционных коллективных форм производства, в том числе колхозных и совхозных.

<Авторитет> частной собственности там, где он утвердился, был, конечно, не просто умозрительным. Те, для кого она оказалась наиболее популярной, были активнее ориентированы на приобретение частной собственности, причем у тех, чей социальнопрофессиональный статус был выше, эти ориентации выражены сильнее и, естественно, безусловны они среди предпринимателей. Такие <коммерческие> интересы в большей степени присущи молодежи, чем людям старших поколений.

В рассматриваемый период (а данные говорят о сохранении этой тенденции и сегодня) новые имущественные интересы в большей мере были направлены не на производство, а на торговлю и другие предприятия в сфере обслуживания. Причем со временем в более молодых группах по мере усложнения социально-профессиональной структуры эти ориентации даже активизировались.

Что касается отношения к частной собственности на землю, то у горожан такая ориентация выражена достаточно определенно. Однако сельские жители, многие из которых, как уже отмечалось, остались верны общественному хозяйству, гораздо в меньшей мере претендовали на земельную собственность.

Независимо от социально-производственных ориентаций не ощущается, во всяком случае на данном этапе, положительного эффекта приватизации производства, что, конечно, отражается на благосостоянии подавляющего большинства слоев населения. Как зафиксировано в том же исследовании (ОСУ), доходы по всем группам населения, кроме руководителей и предпринимателей, падали. В Москве в 1992 г. самые высокие заработки были у большинства предпринимателей (46%), гораздо реже они встречались у руководителей (16%), а тем более у специалистов и других работников (8%). Такие же пропорции заработков были характерны и для других регионов и республик. Например, в Кишиневе 59% предпринимателей имели самые высокие зафиксированные нами доходы, среди руководителей, как и в Москве, их имели 16%, а среди всего населения - 8%. Снижение общих доходов и поляризация в распределении их между подавляющими по численности группами населения, с одной стороны, и предпринимателями, с другой, естественно приводило к массовой неудовлетворенности работой, что четко зафиксировано, в частности, в нашем исследовании; еще негативнее были повсюду оценка и соответственно удовлетворенность заработком (табл. 9).

При резком снижении удовлетворенности заработком и работой по всем национальностям и социальным группам все же есть в этом отношении и существенные различия как между разными национальностями, так и между социальными группами населения. Вне России число удовлетворенных и работой, и зарплатой в первой половине 90-х годов было заметно ниже среди русского населения по сравнению с титульными национальностями, чего совершенно не было в прошлом. Отрицательные ответы на вопрос об удовлетворенности заработком доминировали у всех групп населения, меньше они встречались у руководителей, а у предпринимателей число удовлетворенных заработком безусловно превысило число неудовлетворенных им. Таким образом, материалы косвеяно иллюстрируют традиционно классовые различия - <капиталист-пролетариат> - в оценке начального периода реформ и их результатов в экономической сфере.

При росте негативных оценок в сфере труда, и в первую очередь зарплаты, ценность выполняемой работы все же не снижалась (и не снижается до сих пор), так как во всех группах ощущалось ограничение возможностей устроиться на аналогичную работу, чего также не было прежде.

Для людей квалифицированного труда, особенно занимавших привлекательные должности, всегда было нелегко найти сходную работу. Эти трудности намного возросли теперь. И предприниматели в данном случае не составляют исключения: их труд и функции оказываются особенно привлекательными в новом обществе, поэтому число стремящихся попасть в эту социальную группу постоянно растет. Например, в Москве в 1992 г. численность тех рабочих, которым было трудно устроиться на подобную работу, и тех, которым сделать это было легко, была примерно одинаковой. Среди специалистов и руководителей заметно преобладали те, кому трудно было устроиться на аналогичную занимаемой ими работу, предприниматели же, все без исключения, отмечали лишь <трудности>; среди них не было таких, кому легко было бы это сделать. Дефицитность и ограниченная доступность работы предпринимателей в виду ее безусловных преимуществ фиксировались и в других местах (например, в Кишиневе). При этом, в отличие от 7080-х годов, русским в ближнем зарубежье теперь было труднее устроиться на работу, чем людям титульных национальностей, - и так во всех профессиональных группах населения.

Данная ситуация отражалась на оценках изменений, происходивших на работе, что также было зафиксировано нашим исследованием. Среди эстонцев, например в Таллинне, преобладали положительные оценки этих изменений, среди русских - отрицательные. В Кишиневе, Ташкенте отрицательные оценки, если исключить предпринимателей, были характерны для всех социально-профессиональных групп населения и русских, и титульных народов, но при этом оценки изменений русскими были гораздо негативнее. Исключительное положение предпринимателей и руководителей, связанных с ними, в этом плане нередко отмечалось в печати. Так, например, в газете <Эстония> от 23 декабря 1996 г. сообщалось, что директора государственных предприятий при переходе на рыночную экономику открывали при своих предприятиях свои же фирмы и продавали этим фирмам по смехотворным ценам все, что только можно. А затем перепродавали уже по настоящей цене. В этой же газете от 14 августа того же года содержалась информация об итогах исследования фирмы ЕМОК, согласно которым прослойку богатых людей составило около 1% населения страны (при условии, что богатым можно считать человека, получающего в месяц не менее 5 тыс. крон). По европейским меркам эта сумма весьма невелика, но и она, естественно, в значительной мере концентрировалась в руках руководителей, а еще более - предпринимателей.

Вопреки ожиданиям, которые появились было в результате подчинения механизма управления производством принципам демократии, влияние работников массовых профессий, включая специалистов, на состояние производства нигде нисколько не выросло, что также четко зафиксировало исследование, благодаря которому можно сравнивать самооценку влияния в коллективе в 90-х годах и вдоперестроечное время. По всем зафиксированным социально-профессиональным группам населения, за исключением руководителей, такая самооценка понизилась.

Ощущение собственного влияния в коллективе корреспондирует с другими более масштабными индикаторами социальной активности, включая прямое <участие в управлении> - от предприятия (учреждения), где люди работают, места (города, села), где они живут, и до общества в целом. По данным ОСУ выяснилось, что такое самоощущение собственного участия в управлении с нарастанием процессов демократизации у людей не только не увеличивалось, а чаще, скорее наоборот, падало. Так, даже в Москве свое участие в управлении предприятием (учреждением) в 80-х годах ощущали 15% населения, в 90-х - 8%, в управлении городом соответственно 4 и 2%. Конечно, не исключено, что подобные оценки, парадоксальные для нашей демократизируемой системы, вызваны не только и не столько объективной ситуацией, сколько субъективными обстоятельствами - новыми требованиями, ожиданием и соответственно обостренной массовой неудовлетворенностью реальными механизмами функционирования системы.

Но независимо от причин, социально-политическое самоощущение - решающий критерий оценки общего благополучия стимулирует не оптимистические, а пессимистические настроения, что зафиксировано исследованием и в России, и в других постсоветских республиках в частности <оценкой собственной жизни> (табл. 10). Пессимизм, охвативший население, усиливается поляризацией положения большинства общества и <избранных> из числа предпринимателей и отчасти руководителей.

Происходящие процессы, органически связанные с переменами в социальной структуре, могут в лучшем случае оцениваться как относительные и неизбежные издержки при глубокой трансформации общественного строя. При оптимистических прогнозах

можно надеяться, что объективный взгляд на эти изменения позволит увидеть ущербность, пороки и недостатки в решении конкретных социальных и экономических задач, что в перспективе должно стать предпосылкой положительных перемен. Самый опасный исход в этой ситуации - дальнейшее углубление пессимистических настроений и создания таким образом социальной почвы для негативного взрыва. Не менее опасно и противоположное решение - новое <завинчивание гаек>, диктуемое новыми интересами власти, органически сросшейся с предпринимательскими группами. Тот или иной отрицательный исход можно предотвратить при внимательном, объективном осознании и понимании реальной экономической ситуации, с одной стороны, и, с другой - при активизации прогрессивных социальных сил, способных реально добиваться улучшения ситуации и преодоления возникших трудностей. Но в любом случае перспектива в значительной мере определяется культурой и социальным самосознанием народов.

Дата добавления: 2015-11-26