|
Читайте также: |
НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ И ЛЮДИ…
— Ау, Леня! — чуть доносится от террасы слабенький голос Мышки.
— Эгей, гей, Динка! — звонко перебивает его крепкий, задорный голос Федорки.
Белый платочек ныряет в зелени кустов, в густом малиннике, около пруда. То дальше, то ближе слышится голос Федорки в разных уголках хутора, но Леня и Динка не спешат. Они идут, крепко обнявшись и глядя в глаза друг другу… Сегодня вся земля, как прекрасный необитаемый остров, принадлежит только им. На свете нет даже Пятницы, который мог бы неожиданно появиться из кустов, и самые умные слова не стоят тех волшебных слов, которые они говорят друг другу.
— Я люблю тебя…
— И я…
— Ты еще не знаешь, что такое любовь.
— Нет, я знаю… Только скажи мне, как она начинается?
— Я люблю тебя давно. Мне кажется, я родился с этой любовью…
— Как странно. Ведь меня тогда еще не было на свете.
— Все равно я уже любил тебя…
— И я пришла. Ведь это было чудо. А мы могли бы не встретиться.
— Нет-нет! Это не могло быть, я бы все равно нашел тебя!
— Никогда не встретиться… Как страшно! Поцелуй меня скорей. Как тогда…
— А что, если ты рассердишься?
— Я не рассержусь. Только не очень долго, а то у меня разорвется сердце…
Сердце, сердце… Откуда оно взялось, это сердце? Его как будто не было до сих пор, а теперь оно бьется и замирает, как на качелях.
— Эгей! Динка! Динка!..
Нет, они не слышат. В волосах Динки звенят луговые колокольчики, на губах ее чистый, как родниковая вода, сладкий, сладкий поцелуй. Так не целуются дети, потому что они еще не научились; так не целуются взрослые, потому что они давно разучились; так не целуются брат с сестрой, потому что у них не бьется сердце. Так целуются только те, кто впервые открыл чудо любви…
Но жизнь врывается и на необитаемый остров, взмахивая вышитыми рукавами, она выбегает на луговую тропинку.
— О! Дывысь! Я их шукаю, бегаю по всему хутору, а они идуть обнявшись, як жених з невестою!
— Федорка… — удивленно шепчет Динка.
— Федорка! — строго говорит Леня.
— Та я вже давно Федорка! Пошли до дому скорейше! Бо меня Ефим за вами послал! А на терраске одна Мышка. Да еще двое хлопцев. Да таки страшенны обои! — быстро говорит Федорка, фыркая в кончик платка.
— Страшенны? Кто же это? — спрашивает Динка, еще не оправившись от смущения.
— Кто такие? — хмурится Леня, идя сзади подруг.
— А я знаю, с откудова вы их взяли? Один такой черный-черный, блескучий, як той жук, а другой лобастый да рудый, аж горит! — хохочет Федорка.
— Рудый? — пожимает плечами Динка.
— Ну, рыжий по-вашему! Да не в них дело! Ходим скорей, бо зараз Ефим придет и с ним солдат Ничипор да мой Дмитро! На беседу до вас придут, або вы до их идите! Ефим казал, чтоб ты, Леня, пришел…
— А зачем? Что случилось? — тревожится Леня.
— Да говори же, Федорка. При чем тут хлопцы какие-то? И зачем мы Ефиму? — не понимает Динка.
— Хлопцы тут ни при чем… Тут дело другое… Да нехай Ефим сам расскажет. Только у нас в экономии такой гвалт стоит, что упаси бог! Бабы плачут, мужики с Павлухой ругаются, а Матюшкины, да Нефедовы, да Рудьковы на всех грозятся! Ой, горенько!.. — теребя концы платка, рассказывала Федорка. — Одним словом, пошли скорей, там всё узнаете! Федорка схватила Динку за руку и потащила ее за собой.
Все трое вышли на аллею, ведущую к дому.
— Ну, куда идти? — спросил Леня, оглядываясь на белевшую на пригорке хату Ефима. — К Ефиму или домой? Объясни ты толком, Федорка, звал нас Ефим или сам придет?
— А иди да спроси его! — огрызнулась вдруг Федорка. — Сказано, поговорить ему с тобой надо! Иди, иди! А мы тут обождем.
— Зачем? Я тоже пойду! — рванулась было Динка, но Федорка удержала ее за руку и, поведя бровями в сторону Лени, строго сказала:
— Нехай идет! У меня разговор до тебя есть!
— Какой разговор?
— А вот обожди…
Леня ушел. Проводив его глазами, Динка нетерпеливо обернулась к подруге:
— Ну, чего тебе?
Хорошенькое личико Федорки вдруг вытянулось, в глазах появилось горькое выражение укоризны.
— Вот хоть слушай, хоть не слушай, а хочу сказать тебе свое слово, скорбно начала она.
— Да что такое? Говори сразу! — подступила к ней Динка.
— И скажу… Все скажу, потому как не чужая ты мне людина, а подруга моя… И, кроме хорошего, ничего я от тебя не видела…
Ресницы Федоркн заморгали, кончик носа покраснел, зашмыгал. Она ухватила его двумя пальцами и отвернулась.
— Зараз, только нос выколочу…
Динка брезгливо сморщилась.
— Сколько раз я тебе говорила — носи платок! — сердито закричала она.
Федорка крепко высморкалась и вытащила из сборок широкой юбки свернутый вчетверо платок.
— Вот платок! — сказала она. — Только он чистый, и за каждым разом пачкать его нечего! — пряча обратно платок, заявила она и, глядя на Динку широко открытыми строгими глазами, добавила: — Ну, да дело не в платке. А ты вот что, мне скажи: брат тебе Леня или не брат?
— Ну, брат… — нехотя ответила Динка, пытаясь догадаться, к чему клонится этот разговор.
— Ну, а если брат, — ехидно сжимая губы, сказала Федорка, — так чего же ты с ним, как с женихом, целуешься?
— С каким еще женихом? У тебя все одно на уме! И во-первых, он мне не родной брат, а приемный! А во-вторых, ничего подобного! — вспыхнув, закричала Динка.
— Очень даже хорошо подобрано! Хиба я не бачила або ослепла? Без отрыву ты с ним целовалась! Я как выскочу на луг, так чуть дуба не дала…
— Федорка! — грозно зашипела Динка, чувствуя, как кровь отлила от сердца и бросилась ей в лицо. — Замолчи сейчас же! Это не твое дело! И если ты не замолчишь, я выгоню тебя!
Из-под опущенных ресниц Федорки медленно поползли слезы.
— Выгонишь? Ну, так тому и быть, только я не смолчу. Мне молчать совесть не велит.
— Да при чем тут совесть? Что ты пристала ко мне? — смягчаясь при виде ее слез, удивленно спросила Динка.
— А то, голубка моя, что хорошая дивчина не дозволит хлопцу целовать себя, аж пока замуж за него не выйдет!
— Тьфу ты! — с досадой стукнула себя по коленке Динка. — Да я об этом и не думаю вовсе! И он не думает! Ты с себя пример берешь! Так вы деревенские, а мы городские!
— А это все одинаково, что в деревне, что в городе! Добрая слава дивчине везде нужна. Добрая слава як белый цвет украшает, а худая как деготь прилипает. А у вас что ж получается! Жениться Леня не думает, а целоваться думает… А ты тоже. Нет, голубка моя, подружка моя кровная, я все скажу, а тогда и гони меня, як неугодна тебе стану… — снова всхлипнула Федорка и, видя нарастающий гнев Динки, заторопилась: — Ведь по всем селам знают тебя люди… Бегали мы с тобой, як малыми были, и на крестины и на свадьбы, гоняли по разным хатам, и гопака ты плясала, и песни пела…
— Ну при чем это? — резко оборвала Динка. — Знают, не знают — наплевать мне!
— Нет, Диночка, не можно плевать на людей. Они тебе злого не хотят, а языка тоже не удержат. Вот и в экономии бабы… Сколько раз бачили тебя с твоим Хохолком. Сидишь ты с ним на лисапеде, а люди и говорят: «Вон наша барышня Динка с женихом ездиет, катается. Хороший женишок, только молоденький, ну и она молоденькая дивчиночка, пошли им боже…» Вон как люди говорят. Да я и сама так думала. А сегодня, бачу, ты с другим хлопцем целуешься. Хоть брат он тебе, хоть сват, только одного выбирать надо, а если двум хлопцам голову морочить, так ни тебе, ни им добра не будет, и сама себя потеряешь.
Динка молча смотрела на Федорку. При первом упоминании о Хохолке гнев ее вдруг остыл и сердце сжалось от беспокойства. Вспомнилась ревность Лени и просьба его не ездить больше на велосипеде с Хохолком.
А Федорка говорила и говорила, утирая слезы и становясь все больше похожей на свою мать Татьяну, на старую, умудренную опытом женщину.
Глядя на нее, Динке хотелось плакать и смеяться, но она молчала и слушала.
— Не можно девичью честь ронять, Диночка. Вот я о себе скажу. Уж на что Дмитро жених мой, при тебе сватался и матерь мою просил. Но нет того промеж нами, чтобы до поцелуев себя допустить. А что ж Дмитро? Не хлопец разве? Попробовал один раз, тай закаялся! А после сам смеялся: «Ты, говорит, мне такую блямбу на щеке присадила, что перед коровами совестно». А что, думаешь, не жалко мне было бить его? Еще как жалко. Ударила, а у самой сердце зашлось.
Федорка так глубоко вздохнула, что даже намисто на ее шее тихонько звякнуло. Динка усмехнулась и ничего не сказала. Перед глазами ее, словно в тумане, проплыл влажный от росы луг, закачались на нем в разные стороны белые, красные и синие головки цветов и вдруг словно под острой косой полегли ровными, мертвыми грядами. У Динки дрогнуло сердце, она провела рукой по лбу и тихо спросила усталым, погасшим голосом:
— А любовь, Федорка, разве не дороже всего любовь?
Глаза Федорки засветились неизъяснимой нежностью.
— А як же, Динка, голубка моя. Любовь дороже отца с матерью. Только себя соблюдать надо. Хлопца нам слухать нечего, хлопец перед нами орлом летае, силу свою показуе, его така стать! А наша стать — девичья честь. А где есть честь, там и любовь есть! — твердо закончила Федорка.
— Ау! Ау! Динка!.. — донесся от террасы голос Мышки.
Динка уловила в нем расстроенные нотки и заторопилась.
— Пойдем, — сказала она. — Я забыла, что там пришел кто-то, а Мышке, верно, пора в госпиталь собираться!
— Пойдем, пойдем, — заспешила и Федорка, оглядываясь на хату Ефима. — Вон вся кумпания сюда идет! Ефим, Леня твой да Дмитро. И солдат Ничипор на костыльках шкандыбае…
— Тот солдат? — вспомнив разговор в первый день приезда, машинально спросила Динка.
— Тот, тот. Только я на него не обижаюсь больше, вин меня поважае. А як посадила я своему Дмитро под глазом блямбу, так и зовсим стал Федорой Ивановной звать! — Федорка лукаво блеснула глазами и, прикрыв фартуком лицо, рассыпалась дробным смехом.
— С ума вы все сошли! — засмеялась и Динка. — Да кто ж солдату сказал?
— Не знаю. Это дело коло хаты было, може, сам бачил, а може, Дмитро похвалился…
— Ну и ну… — удивленно протянула Динка.
Девочки подошли к терраске. Мышка, уже одетая в форму сестры милосердия, укладывала в чемоданчик свои медикаменты. В ее взгляде Динка уловила упрек и раздражение.
— Где ты ходишь с самого раннего утра? И Лени нет… Тут гости к тебе пришли. Ефим Леню искал, — сдерживаясь, сказала Мышка.
Но Динка не успела ответить. С перил террасы соскочил Жук.
— Здравствуйте! — Он вежливо подал руку ей и Федорке.
— Здрасте, — развалясь на стуле, процедил другой хлопец, чуть повернув в сторону вошедших круглую, как шар, голову с короткими густыми волосами, словно обшитую огненно-рыжим мехом. На его лобастой физиономии в длинных рыжих ресницах, как в дорогой оправе, блестел голубой глаз, другой глаз был затянут бельмом. Мощные плечи, короткие ноги и вся приземистая фигура развалившегося на стуле хлопца внушали отвращение.
«Квазимодо», — быстро подумала Динка.
— Бычий Пузырь, — усмехнувшись, представил Жук.
— Здрасте, — склонив набок голову и оглядывая девочек здоровым глазом, повторил хлопец и, не поднимаясь со стула, протянул руку.
Динка сжала за спиной руки и бросила быстрый взгляд на сестру, которая с улыбкой сожаления взирала на эту сцену.
— Встань! — крикнул Жук и с силой толкнул Пузыря ногой, но Федорка опередила его.
Остановившись перед хлопцем и втиснув в бока кулачки, она язвительно сказала:
— А ты что ж развалился, як трухлява колода посреди поля? Може, ты великий пан и не подобае тоби перед девчатами на ножки привстать, а може, ты несчастна калека безногая, дак я тоби помогу. Га?
Пузырь, уставившись на Федорку единственным, сверкающим, как в драгоценной оправе, глазом, не спеша встал.
— Тебе меня не поднять, — лениво сказал он, склонив набок голову. — А вот я тебя одним мизинцем на тот дуб закину!
— Эге! Далэко куцому до зайца! — засмеялась Федорка.
— Далэко? — Пузырь крепко уперся в пол босыми ступнями и засучил рукава.
— Хватит! — подскочил к нему Жук. — Хватит, говорю! Развалился, как свинья. Да еще и фасон жмет! Знал бы, не брал тебя с собой!
— А которая с них Горчица? — вместо ответа спросил Пузырь, переводя взгляд с Федорки на Динку.
— Я Горчица! — отодвинув Федорку, сказала Динка.
— Ты? — обрадовался хлопец и, взяв обеими руками руку Динки, осторожно пожал ее. — Мы тебе ягод насобирали. Все трое собирали: Ухо, Иоська и я… Цыган, дай ей корзинку! Любишь ягоды? — с ребячливой радостью спросил он, беспомощно выгибая шею, чтобы заглянуть Динке в глаза.
— Спасибо, — ласково сказала Динка и улыбнулась поймавшему ее взгляд единственному глазу, стараясь не замечать второго.
Пузырь вдруг загоготал от удовольствия и, топчась, как медведь, на одном месте, обратился к Мышке:
— А ну, хозяйка, дай топор! Я вам все дрова переколю! Некуда мне силу свою девать!
— Ну что ж, переколи! — просто сказала Мышка. — Иди вон к сараю! Там и дрова и топор.
Пузырь пошел. По дороге он подхватил на руки бешено огрызающегося Волчка и, подняв его ухо, что-то пошептал в него, потом поцеловал черный собачий нос и спустил притихшего Волчка на землю.
— Меня ни одна скотина не тронет. Я для нее слово такое знаю, — заявил он, глядя на встревоженных его выходкой хозяев.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 72 | Нарушение авторских прав