II. Некоторые из реалий тех процессов, которые привели к образованию «зрелого монодического стиля».

Признавая традиционализм, как одно из общих свойствзнаменного пения XI-XVII веков, мы хотим обратить внимание на некоторые связи, которые можно установить между отдельными рукописными памятниками XI-XIII, XIV, XV и XVI веков. Речь идет об особых формах внутрислогового распева, выявляемых в группировках певческих знаков, проставленных над отдельны» гласными буквами, над повторяющимися подряд несколькими гласными, над прочерками в тексте, обозначающими эти повторения или над особыми вставными слогами.

По традиция такие формы внутрислоговой распевности в эпоху раннего монодического стиля обычно связывают с кондакарным пением[15], как в самих кондакарях с соответствующей нотацией, так и не в кондакарях[16]. Редкие примеры «некондакарных» группировок нескольких знамен над гласными буквами очевидно носят нерегулярный, если не сказать, случайный ха­рактер[17]. При этом считается, что после XIII века отдельные «остатки» кондакарного «типа пения» «изредка встречаются в рукописях XIV столетия, а затем следы его и вовсе исчезают»[18].

Вместе с тем, хорошо известно, что подобные же формы внутрислоговой распевности вновь становятся фактом певческой культуры уже на рубеже XV-XVI вв. Так можно судить хотя бы на основания соответствующего певческого фрагмента, выявленного нами в свое время в рукописи конца XV-начала XVI века[19] и далее, на основании многочисленных примеров из рукописей XVI века. Однако в том нашем фрагменте все примеры такой распев­ности связаны только с одним нотированным текстом и обозна­чены как «демество», нотация же в нем явно не кондакарная, как впрочем, и не демественная, а вероятно, столповая знаме­нная.

И все же думается, что вполне возможны некоторые осто­рожные предположения об аналогиях, если и не прямо между кондакарны и демественным роспевами, то, по крайней мере, между этим фрагментом эпохи зрелого монодического стиля и формами «изощренно мелизматической, цветистой мелодики»[20] кондакар­ного пения. Более того, кажется эти аналогии буквально «но­сятся в воздухе».

Так, например, Ю.В.Келдыш, отмечая «нежизнеспособность» системы кондакарной нотации[21], ставшей одной из причин «сра­внительно быстрого исчезновения кондакарного пения, полнос­тью забытого и вышедшего из употребления к XIV веку»[22], сде­лал весьма знаменательное замечание: «Но если как целостное, самостоятельное явление кондакарное пение вместе с присущей ему специфической системой нотация не получило дальнейшего развития, то отдельные его элементы, “растворенные” в иных стилистических комплексах в формах певческого искусства, сохранялись и на более поздних исторических стадиях. В какой степени позднейшие формы мелизматического пения, применявши­еся в русской богослужебной практике, родственны кондакараному пению Киевской Руси и находятся в преемственной связи с последним - это вопрос еще недостаточно выясненный и требую­щий дальнейшего изучения»[23].

Между тем, нами были выявлены два новых памятника дре­внерусского певческого искусства, которые, говоря осторожно, дополняет фактологию к рассуждениям о связях между ранними и поздними формами внутрислоговой распевности.

Старший из этих памятников датируется рубежом XIV-XV вв.[24] и представляет собой фрагмент неустановленной функциональностн, расположенный в структуре знаменного Ирмология между стихами 8-й и 9-й песен гласа восьмого и состоящий из окончания некоего песнопения и полного текста другого песно­пения (См. Приложение 1). Заключительные строки первого песнопения нотированы соответствующей тому времени крюковой но­тацией. Полный же текст не распет, т.е. не имеет нотации, но его нераспетость достаточно красноречива, так как ясно, что он был специально приготовлен для нотировки. Вероятно именно с этой целью в нем сохранена заданная в окружающем его Ирмологии «певческая» интервалика между строками, но, что еще важнее, данный текст как бы «растворен» в многочисленных повторах практически всех гласных и полугласных букв и вставных слогов, столь знакомых по кондакарям XII-XIII вв. Текст предшествующего песнопения также содержит три группировки повторяющихся гласных букв и две группировки вставных слогов полностью распетых знаменной нотацией, вписанной в стандартные интервалы между его отроками. Все это не оставляет никаких сомнений в том, что и ненотированный текст должен был быть распетым и интерпретированным в музыкально-стилистических формах аналогично распетому. Не останавливаясь на всех более частных подробностях палеографии данного фрагмента, укажем линь на особое начертание в нем некоторых букв Е - так называемое «якорное» Е в 3-й, 5-й, 6-й и 9-й строках текста. Наклон и особая укрупненность этого начертания в соседстве с обычным начертанием других букв Е, странным образом напоми­нают ранние образцы начертаний знака Э в путно-демественной нотации.

Другой из новонайдениых памятников датируется второй половиной XV столетия[25] (См. Приложение II), содержит распе­тое знаменной нотацией Многолетие Великому князю Ивану Васи­льевичу (Третьему - годы правления 1462-1505) и насыщен теми же формами внутрислоговой распевности, что и памятник рубежа XIV-XV веков. Не делая пока поспешных выводов, мы всего лишь представляем к рассмотрению два памятника, которые с хроно­логическими интервалами примерно в 40-50 лет заполняют существовавшую прежде историческую лакуну в последовательности, еслине сказать, в преемственности, от мелизматики кондакарей XII-XIV вв. к устойчивым формам внутрислоговой распевности эпохи зрелого монодического стиля.

Более трудным для научной интерпретации оказался памятник знаменного пения, вносящий черты новаторства в представ­ления о стилистическом переломе к зрелому монодическому стилю. Речь идет о псковской рукописи 1422 г.[26]. Она уже была в свое время введена в научный обиход и, в частности, исполь­зовалась в качестве примера особого значения методов певчес­кой палеографии в исследовании знаменных рукописей М.В.Бражниковым, который по поводу ее содержания ограничился замеча­ниями, касающимися только текстов составляющих этот Стихи­рарь месячный песнопений: «С точки зрения содержания, сти­хиры, составляющие рукопись, не останавливают на себе внима­ния»[27]. Нас же заинтересовали именно роспевы этой рукописи. Их выборочное текстологическое сравнение дало нам основания считать, что в данном Стихираре мы имеем дело со стилистикой раннего монодического стиля, но, одновременно а с исключительно редким фактом неповторимого индивидуального распева те­кста в рамках этой стилистики, т.е. в рамках непопевочной музыкальной традиция и естественно с принципиально иным роспевом по отношению ко всем более поздним памятникам зрелого монодического стиля. В качестве примера проделанной работы укажем здесь на текстологические сравнения роспевов следую­щих пяти стихир этой рукописи: «Придете вернии» (л. 65), «Августу единовластъствующю» (л. 67об.), «Волсви персьских цьсарь» (л. 69), «Преклонилъ еси главу» (л. 85об.), «Егда преставльние пречистаго ти тела» (л. 142об.) - с роспевами этих же стихир в рукописях XII века (ГПБ, Q.п.1.15, Соф. собр. № 384); в рукописях XV в. (ГПБ, Кир.-Бел. собр. № 637/894 и Соф. собр. № 472); в рукописях XVI века (ГПБ, Кир.-Бел. собр. № 581/838 и № 574/831).

Все оказанное выше позволяет с большим основанием считать, что переход к зрелому монодическому стилю осуществлялся как по линии формирования нового принципа попевочности, так и в формах реальных процессов перерождения некоторых старых традиционных роспевов раннего монодического стиля.

III. Культурологические аспекты перехода к зрелому монодическому стилю.

К сожалению, эти аспекты практически не разрабатывались в отечественном музыкознании. Исследователи в лучшем случае признавали сам фактих необходимости[28] или ограничивались в их освещении самими общими соображениями[29]. Между тем, может быть именно в сфере культурологии лежат ответы на основные вопросы истории древнерусской музыки? Во всяком случае, ду­мается, что обращение к этой сфере будет полезным, тем более что в последние годы культура интересующего нас периода при­влекала интересы многих замечательных исследователей[30], что не могло не иметь следствием новых идей и новых открытий. В частности, весьма важным представляется выдвинутое А.М.Панчеко определение русского XIV века как «эпохи классического, средневековья»[31]. Связывая культурное содержание этого столетия также и с представлениями о «золотом веке» русского скоморошества[32], А.М.Панченко еще более определенно характеризует его как период, «когда Русь знакомилась с уроками тырновской школы и усваивала их»[33].

Последний пассаж указывает на очень серьезный комплекс культурных явлений, который Д.С.Лихачев в эпоху XIV - начала XV века связывает со «вторым южнославянским влиянием» в Рос­сия и с такими сопровождающими его формами духовной культуры как «исихазм» и «Предвозрождение». Поэтому, начиная рассказ о характере второго южнославянского влияния в России, он пи­шет, что для определения его сущности «большое значение име­ло бы выяснение философского смысла проникшей на Русь Евфимиевской книжной реформы - реформы принципов перевода с гре­ческого, реформы литературного языка, правописания и графики»[34]. Считая, что «реформа эта имела очень большое значение в культурной жизни южно- и восточнославянских стран и была, по-видимому, одним из проявлений умственных движений XIV в. Она распространилась с очень большой быстротой, свидетельствуя тем самым о том, что отвечала неким внутренним в ней потребностям, имела для своих современников какой-то важный смысл»[35], Д.С.Лихачев далее рассказывает о ней, опираясь на единственное сочинение ученика Евфимия Тырновского - Константина Костенского.

В учении Константина центральное место занимает «обостренное до фанатизма внимание, которое он уделяет значению каждого внешнего, формального явления языка и письма… Понять вещь – правильно ее назвать»[36], «между языком и письменностью, с одной стороны, и явлениями мира – с другой, существовала, по мнению Константина, органическая связь»[37].

Отвлекаясь здесь от изложения исследования Д.С.Лихачева, обратим внимание на явные параллели между проходившей в первой половине XV века реформой в знаменном пении и его нотации и реформой «Тырновской школы», которые мы видим в отборе и стабилизации интонационной формульности, попевочности, в уточнении форм знаменного письма, в частности, в рождении принципа тайнозамкненности, в обобщении и догматизации норм графики, терминологии и распева знаков нотации в формирующихся именно в это время певческих азбуках и т.п.

Поскольку тырновские реформаторы были исихастами и согласно своей фолософии «видели в слове сущность обозначаемого им явления, в имени божьем – самого Бога. Поэтому слово, обозначающее священное явление, с точки зрения исихастов так же священно, как и само явление»[38]. «Отсюда нетерпимое отношение ко всякого рода ошибкам, разноречиям списков, искажениям в переводах и т.д. Отсюда же чрезвычайная привязанность к буквализму переводов, к цитатам из священного писания, к традиционным формулам»[39]. В России же «исихазм оказывал воздействие главным образом через Афон, - продолжает Д.С.Лихачев. – Центром новых мистических настроений стал Троице-Сергиев монастырь, основатель которого Сергий Радонежский “божественныя сладости безмолвия въкусив” (Ж.Серг., 57).

Из этого монастыря вышел главный представитель нового литературного стиля Епифаний Премудрый и главный представитель нового течения в живописи Андрей Рублев…»[40].

Основные достижения представителей «новых течений» в древнерусской культуре рубежа XIV-XV веков Д.С.Лихачев рассматривает в рамках так называемого русского «Предвозрождения» и характеризует, прежде всего, как «открытие человека… в области эмоциональной жизни», как «появление повышенной эмоциональности в искусстве, иррационализм, экспрессивность, динамизм, мистический индивидуализм»[41].

Не здесь ли предстоит инам искать разгадку стилистиче­ских перемен в знаменном пении, как смену строгой речитативности и достаточно равнодушной к текстам системы пения «на подобен» раннего монодического стиля экспрессией и большой индивидуализированностыо попевочных средств интерпретации текста в зрелом монодическом стиле?

Впрочем, далее Д.А.Лихачев признает, что «социально и экономически Предвозрождение было подготовленона Руси по преимуществу в городах-коммунах - Новгороде и Пскове»[42], что само по себе уже напоминает нам о псковской рукописи 1422 года и ее неповторимых роспевах. При этом Д.С.Лихачев прихо­дит к важнейшему для нас определению судьба этого явления в русской культуре:

«Когда, начиная с середины XV в., стали падать один за другим основные предпосылки образования Ренессанса, русское Предвозрождение не перешло в Ренессанс.

Предренессанс не перешел в Ренессанс, так как погибли города-коммуны (Новгород и Псков), борьба с ересями оказа­лась удачной для официальной церкви. Централизованное госу­дарство отнимало все духовные силы. Связи с Византией и западным миром ослабели из-за падения Византии и появления Флорентийской унии, обострившей недоверие к странам католичества.

Не дав развитого нового стиля, Предренессанс стал фор­мализоваться, и в XVI в. породил все те пышные официальные стили в литературе, которые были лишены подлинных творческих потенций»[43].

Не стоит ли с этих позиций и нам взглянуть на расцвет зрелого монодического стиля в русской певческой культуре XVI века? Вкратце тогда можно будет охарактеризовать его как формализацию поисков и догматизациюих результатов в попевочной системе знаменного столпового и путно-демественного роспевов и в «цеховом» - «ритуальном» занятии многороспевностью; в целом же говорить о наступлении в XVI веке в русской культуреи, в частности, в церковной музыке, «второго сред­невековья», как результата несостоятельности тенденции «Предвозрождения».

[1] Фролов С.В. Историческое – современное. Опыт научной рефлексии / / СМ. 1990, № 3. С. 30-37.

[2] Разумовский Д.В. Церковное пение в России М., 1867-1869.

[3] Смоленский С.В. Азбука знаменного пения (Извещение о согласнейших пометах старца Александра Мезенца) 1668 года. Издал с объяснениями и примечаниями Ст.Смоленский. Казань, 1888. С. 33.

[4] Смоленский С.В. О древнерусских певческих нотациях: Историко-палеографический очерк. СПб., 1901 (Памятники древней письменности и искусства, т. 145). С. 44-45.

[5] Металлов В.М. Богослужебное пение русской церкви. Период домонгольский. М., 1906. С. 257.

[6] Во времена В.М.Металлова было уже известно, что культурно-историческая дифференцияция Киевской Руси на Русь Великую и Малую сложилась по крайней мере к середине XIV в. См., Ключевский В.О. Соч. Т. 6. Специальные курсы. М., 1959. С. 135-136.

[7] Металлов В.М. Богослужебное пение… С. 266.

[8] Там же. С. 258-259.

[9] Там же. С. 264.

[10] Там же. С. 274.

[11] Там же. С. 286.

[12] Карастоянов Б.П. К вопросу расшифровки крюковых рукописей знаменного роспева / / Musica antiqua. IV. Bydgoszcz, 1975. С. 501-502. См. его же: Сегментация мелодий знаменного роспева / / Всероссийский фестиваль «Невские хоровые ассамблеи». Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Прошлое и настоящее русской хоровой культуры». Ленинград 18-24 мая 1981 года. М., 1984. С. 47-50.

[13] Ср. с предположением К.Хёга – «особый стиль музыкальной нотации отражает другой стиль музыки» (C.Hoeg. The oldest slavonic Tradition of Byzantine music / / proceedings of the British Academy. V. 39. Oxford. 1953. P. 49). См. также: Фролов С.В. Историческое – современное… С. 34.

[14] Фролов С.В. Асафьевское наследие и проблемы изучения истории древнерусской музыки / / Проблемы современного музыкознания в свете идей Б.В.Асафьева. Сборник научных трудов. Л., 1987. С. 141- 145. Его же: Историческое – современное… С. 33-35.

[15] Келдыш Ю.В. История русской музыки. В десяти томах. Т. 1. М., 1983. С. 111-112.

[16] Там же. С. 107.

[17] Там же. С. 107 и 297 (Пример 13).

[18] Там же. С. 111. Сообщаемые здесь Ю.В.Келдышем сведения о кондакарном песнопении, обнаруженном М.В.Бражниковым в рукописи ГИМ, Синодальное певчское собрание, № 196 XIV века можно дополнить другими находками М.В.Бражникова кондакарных фрагментов XIV века в рукописях ГПБ, Софийское собрание, №№ 122 и 397 (См.: Бражников М.В. Статьи о древнерусской музыке. Л., 1975. С. 100).

[19] ИРЛИ, Древлехранилище им. В.И.Малышева, Причудское собрание, № 97, лл. 228-229. См.: Фролов С.В. Из истории демественного роспева / / Проблемы истории и теории древнерусской музыки. Л., 1979. С. 99-108.

[20] Келдыш Ю.В. История русской музыки Т.1… С. 117.

[21] Там же. С. 118.

[22] Там же. С. 117.

[23] Там же. С. 118.

[24] ГИМ, Синодальное собрание, № 748 (524), рубеж XIV-XV вв., лл. 133-133 об. См.: Горский А. и Невоструев К. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. Отдел третий, часть вторая. М., 1917. С.397.

[25] ГБЛ, ф. 304 (Троицкое собрание), № 408, втор. пол. XV в., л. 162. См.: Описание славянских рукописей библиотеки Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. М., 1876. С. 133-135.

[26] ГПБ, собр. Погодина, № 45. Стихирарь месячный, 1422 г.

[27] Бражников М.В. Русские певческие рукописи и русская певческая палеография / / М.В.Бражников. Статьи о древнерусской музыке… С. 29.

[28] Металлов В.М. Богослужебное пение русской церкви… С. 272.

[29] Келдыш Ю.В. История русской музыки. Т. 1… С. 119-121.

[30] См., например, коллективную монографию: История русской беллетристики. Л., 1970; или кн.: Прохоров Г.М. Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Л., 1978 и др.

[31] Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ. Л., 1984. С. 87.

[32] Там же. С. 91 и 103.

[33] Там же. С. 91.

[34] Лихачев Д.С. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России / / Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике. Доклады советских ученых на IV Международном съезде славистов. М., 1960. С. 107.

[35] Там же. С. 107.

[36] Там же. С. 109.

[37] Там же. С. 111.

[38] Там же. С. 112.

[39] Там же. С. 113.

[40] Там же. С. 134.

[41] Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII веков. Эпохи и стили. Л., 1973. С. 77.

[42] Там же. С.121.

[43] Там же. С. 124.

Дата добавления: 2015-12-08