Тоттенхэм» против «Арсенала» 04.03.87

Если искать в моих воспоминаниях кульминацию, то она приходится на мартовскую среду 1987 года, когда я ехал из кабинета психиатра в Хэмпстеде на «Уайт‑Харт‑лейн» в Тоттенхэм, чтобы посмотреть переигровку полуфинала Литтлвудского кубка. Загодя я так не планировал: поездка в Хэмпстед была предрешена задолго до того, как выяснилось, что будет переигровка. Но, рассказывая, как «Арсенал» что‑то ускоряет, а что‑то тормозит в моей жизни и как переплетены наши судьбы, я вижу, насколько символично это совпадение.

Гораздо легче понять, почему «Тоттенхэму» и «Арсеналу» потребовалась переигровка, чем объяснить мой визит к психиатру. Поэтому начну с переигровки. Два тура полуфинала дали совокупный счет 2:2, и даже дополнительное время в воскресенье на стадионе «Уайт‑Харт‑лейн» не выявило победителя – четыре жалких гола за три с половиной часа игры нисколько не отражают иссушающей драмы двух матчей. В первом, на «Хайбери», Клайв Аллен отпраздновал свой типично хищнический прорыв, подпрыгнув в воздух и рухнув с пяти футов на спину – я не видел, чтобы кто‑нибудь еще проявлял радость таким эксцентричным образом; затем Пол Дэвис меньше чем с шести дюймов промазал по пустым воротам, Ходдл прекрасно закрутил свободный и угодил в штангу, а бедолагу Гаса Сезара (представителя юной поросли «Арсенала») так безбожно умотал Уоддл, что его пришлось заменить на еще более «зеленого» Майкла Томаса, который до этого матча ни разу не выступал за первый состав.

Во второй игре Аллен снова на первых минутах забил гол, и совокупный счет стал 2:0 в пользу «Сперз»; «Арсенал» раскрылся, и игроки «Тоттенхэма» четыре раза выходили с Лукичем один на один, но, к счастью, не сумели поразить ворот; в перерыве диктор, обратившись к болельщикам «Сперз», стал объяснять порядок получения билетов на финальный матч на «Уэмбли» – явная провокация, рассчитанная на то, чтобы окончательно сломить противника. Однако результат оказался прямо противоположным: притихшие было фанаты «Арсенала» словно обрели новые силы, и когда команда вышла после перерыва на поле (позднее мы узнали, что игроки тоже слышали в раздевалке сообщение), трибуны встретили «Арсенал» горделивым несломленным ревом и настолько воодушевили «канониров», что они мало‑помалу заиграли и, хотя на бумаге Адаме, Куинн, Хейес, Томас и Рокасл были не чета Уоддлу, Ходдлу, Ардайлзу, Гоуфу и Аллену, сначала как‑то сумбурно Вив Андерсон, а затем блестяще Найл забили по голу, обеспечив «Арсеналу» дополнительное время. Мы могли выиграть – «Тоттенхэм» развалился на куски: даже Хейес с Николасом способны были добить его, но, учитывая весь предыдущий расклад – мы сравняли счет только в третьей четверти двух встреч, – переигровка была отнюдь не худшим вариантом. После финального свистка на поле вышел Джордж и подбросил монету, определяя место решающего поединка, а когда он снова посмотрел на нас и указал пальцем прямо в уайт‑харт‑лейновскую грязь, давая понять, что судьба улыбнулась «Тоттенхэму», болельщики «Арсенала» вновь разразились ревом: в течение нескольких недель «канониры» дважды побили «Сперз» на их поле (в начале января состоялась игра Лиги), а на «Хайбери» свели один матч вничью и один проиграли. В среду мы все приедем сюда поддержать команду.

Вот так определилась переигровка – обычное дело в футболе. А если хотите знать, как мы вышли в полуфинал Литтлвудского кубка, извольте: победили «Форест» на «Хайбери» в четвертьфинале, а до того – «Манчестер Сити», «Чарльтон» и «Хаддерсфилд». Пути кубкового турнира прямолинейны, чисты и ясны, и в этом их ярчайшее отличие от кривых, заросших и запутанных закоулков жизни. Как бы я хотел, чтобы мое перемещение на незнакомый дерн ковра психиатра можно было проиллюстрировать схемой игры на вылет!

Попробую все же объяснить, как я дошел до жизни такой. Весной 1986 года я разнервничался сверх всякой меры, оттого что через семь лет после окончания колледжа все еще не сумел найти работу, отвечавшую моим устремлениям, и через шесть лет после разрыва с Утраченной девушкой не обзавелся постоянными здоровыми отношениями, а все непостоянные и не очень здоровые, которые так или иначе привлекали третью сторону, оказывались дешевкой. И поскольку я часто общался с директором своей школы, а он в то время увлекался Юнговой премудростью, его пример заразил и меня – так, я стал раз в неделю посещать одну даму на Баундз‑Грин.

Но уверенности в том, что я поступаю правильно, не было. Неужели Уилли Янг мучил себя терапией? Или Питер Стори? Или Тони Адаме? Тем не менее каждый четверг я в назначенное время являлся в кабинет, садился в кресло и, мусоля листья искусственного цветка, пытался говорить о семье, о работе, о своих связях и, конечно, об «Арсенале». Через пару месяцев моего листоборства с меня слетела защитная шелуха и я потерял остатки своего фальшивого, вконец искореженного оптимизма, который поддерживал меня в течение нескольких прошлых лет. Мной овладела депрессия, как случается с теми, кому не повезло больше других, и я стеснялся этого, потому что не видел для нее никаких особых причин, просто чувствовал, что в какой‑то момент сошел с рельсов.

Я понятия не имел, в какой момент это произошло, даже не представлял, что это за рельсы. У меня была куча друзей, я пользовался успехом у женщин, работал, регулярно общался с ближайшими родственниками, не переживал серьезных потерь, имел угол, где жить… вроде бы все нормально – не сбился с колеи, так чего говорить о каком‑то крушении? Но я чувствовал себя несчастным, хотя это вряд ли поймет безработный или человек, не имеющий любовницы либо семьи. Я понимал, что приговорен к неудовлетворенности: какие бы ни были у меня таланты, они останутся непризнанными, а отношения с людьми будут портиться независимо от моей воли. И поскольку я совершенно в этом не сомневался, нечего было пытаться исправлять ситуацию – искать удовлетворяющую меня работу или строить семейные отношения. Я завязал с писательством (тем, кто родился под несчастливой звездой, нет смысла упорствовать в том, что приносит только унижение и неизменный отказ) и втравился во множество ничтожнейших, лишающих сил трехсторонних отношений, параллельно перебирая осколки трех лет результативной жизни и десяти лет абсолютной пустоты.

Будущее не вызывало во мне никакого энтузиазма, и хотя терапия подхлестывала и вытаскивала на свет мою незащищенность, мне казалось, что я все больше в ней нуждаюсь: последние ошметки здравого смысла подсказывали, что большинство проблем кроется во мне самом, а не в окружающем мире, что они носят психологический, а не реальный характер, что я вовсе не рожден под несчастливой звездой, – просто меня гложет тяга к саморазрушению, и нужно, чтобы кто‑нибудь покопался в моей голове. Финансовое положение не позволяло мне и дальше пользоваться услугами дамы с Баундз‑Грин, и она направила меня к доктору в Хэмпстеде, пообещав, что снова займется мной (с оплатой по льготному тарифу), если он сочтет, что я серьезно болен. Вот так все и совпало. Я уверен, что в Англии полно ненавистников «Арсенала», которым это покажется весьма символичным: мол, отправляющемуся на финал Литтлвудского кубка болельщику «канониров» не обойтись без предварительной консультации с психиатром – пусть расскажет доктору, какой он шизанутый. Я получил нужные мне медицинские направления, не предъявив даже сезонного билета.

Прошел пешком из Хэмпстеда по Бейкер‑стрит, с Бейкер‑стрит на Кингз‑Кросс, с Кингз‑Кросс на Севен‑Систерз, а остаток пути по Тоттенхэм‑Хай‑роуд проделал на автобусе; начиная с Бейкер‑стрит, возвращение от психиатра превратилось в поход на стадион, я почувствовал себя не таким одиноким, и мое существование обрело какой‑то смысл (хотя потом мне снова стало хуже, но это уже было предматчевое состояние: при мысли, что предстоит пережить, под ложечкой засосало и во всем теле появилась слабость); я перестал задумываться над тем, откуда и куда направляюсь, поняв, что вернулся на главный путь. Сработал стадный инстинкт; меня радовало, что в толпе теряется индивидуальность. И тогда я вдруг осознал, что никогда не смогу объяснить и даже точно вспомнить, с чего начался тот вечер, и еще я понял, что в каком‑то смысле футбол не слишком удачная метафора реальной жизни.

Я ненавижу игры между «Арсеналом» и «Тоттенхэмом», особенно на поле противника, где наши болельщики проявляют себя с самой худшей стороны, а теперь и вовсе перестал ходить на «Уайт‑Харт‑лейн». Несколько лет назад человек за моей спиной громко выкрикнул: «Чтоб твоя жена умерла от рака, Роберте!» А в сентябре 1987‑го, перед вынужденной отставкой тренера «Тоттенхэма» Дэвида Плита и сразу после серии непотребных россказней о его личной жизни в бульварных газетенках, я сидел среди нескольких тысяч фанатов, которые скандировали: «Озабоченный! Озабоченный! ПОВЕСИТЬ ЕГО! ПОВЕСИТЬ ЕГО! ПОВЕСИТЬ ЕГО!», и, согласитесь, вполне закономерно ощущал, что обладаю слишком утонченной душой для подобных развлечений. В воздух весело взлетали надувные куклы, а болельщики «Арсенала» взирали на ими же устроенное представление сквозь потешные очки, которые в тот день были обязательным атрибутом истинного фана «канониров», что, как вы понимаете, не очень способствовало высвобождению действительно душевных эмоций. В 1989‑м, когда «Сперз» впервые за четыре года победил «Арсенал» на «Уайт‑Харт‑лейн», после финального свистка на нашей трибуне началось нечто ужасное и невообразимое – вплоть до того, что не осталось ни одного целого сиденья. Это стало последней каплей – я решил, что с меня довольно. Слышались антисемитские выкрики, хотя евреев среди фанов «Арсенала» было не меньше, чем среди болельщиков «Тоттенхэма». Все это становилось нетерпимым, а в последнее время антагонизм между двумя группами фанатов пропитался непростительной ненавистью.

Кубковые соревнования – иное дело. Болельщики старшего поколения, которые ненавидят «Тоттенхэм», но не с такой бессмысленно исступленной яростью, как двадцати– и тридцатилетние, обладая сезонными билетами, считают это достаточным основанием, чтобы пуститься в путь, и своей массой разбавляют концентрацию желчи. Кстати, и результаты, и сама игра в кубковых матчах значат гораздо больше, чем в соревнованиях в рамках Лиги, где «Арсенал» и «Сперз» на протяжении двадцати или тридцати лет барахтаются в середине таблицы, отчего усиливается агрессивность болельщиков. Но как ни парадоксально, во время ответственных игр персоналия противника отходит на второй план.

По крайней мере не страдает чувствительность среднего класса, и, на моей памяти, никто ни разу не кричал «Озабоченный!» или что‑то подобное. Игра получилась быстрой и богатой событиями, как и в прошлое воскресенье. Весь первый тайм мы наблюдали, как прямо перед нами Клайв Аллен прорывался к незащищенным воротам, и с каждым новым его прорывом я все сильнее тревожился за «Арсенал». Слишком много у нас было «зеленой» молодежи (Томас, который заменил в защите Сезара, впервые всю игру находился в полузащите), и хотя футболисты ушли на перерыв при счете 0:0, в самом начале второго тайма Аллену все‑таки удалось поразить ворота; вскоре подбили Николаса, и вместо него вышел новичок Ян Эллисон, вряд ли способный спасти матч, – это был конец.

Пару рядов передо мной занимали пожилые мужчины и женщины с одеялами на коленях и поблескивающими фляжками с супом, и вдруг они запели ирландскую песню – ни разу не звучавшую на северной стороне, – которую болельщики старшего поколения всегда исполняли на трибунах в большие дни, и их поддержали все, кто помнил слова («И вот он встал и запел, он встал и запел, он встал и запел…»). Ну что ж, подумал я, конец хоть горький и удручающий, зато я буду вспоминать этот момент с теплотой; и тут Эллисон, неуверенно лавируя, прошел по левому краю и, сделав обманный финт, сбил с толку Клеменса, а потом, как‑то виновато, пробил в ближний угол ворот. Последовал настоящий взрыв облегчения и неистовой радости, а «Тоттенхэм» развалился, как в воскресенье. В следующие две минуты Хейес перехватил неудачный пас назад и попал сбоку в сетку, Томас с небрежностью, которую мы потом полюбили и возненавидели, пронырнул вдоль боковой и ударил рядом со штангой. Видеозапись сохранила напряжение тех минут: когда Андерсон бежал вбрасывать из‑за боковой, болельщиков «Арсенала» буквально колотило от возбуждения. Но этим не ограничилось: на табло уже значилась девяностая минута, когда Рокки остановил грудью поперечную передачу, обработал мяч и пробил мимо Клеменса в сетку; буквально тут же раздался финальный свисток судьи, ряды болельщиков смешались, исчезли и превратились в одну содрогающуюся исступленную человеческую массу.

Это был третий или четвертый в моей жизни футбольный эпизод, вызвавший у меня такую горячку, что я позабыл, где нахожусь и что делаю, и на несколько мгновений потерял ощущение реальности. Я почувствовал, как какой‑то старик обхватил меня за шею и не отпускал, а когда начал приходить в себя, понял, что стадион пуст за исключением нескольких болельщиков «Тоттенхэма», которые смотрели на нас, не в состоянии от горя и потрясения двинуться с места (мысленно я вижу их белые лица, хотя мы стояли так далеко, что не могли различить оттенка их отчаяния), а внизу ликовали на поле игроки «Арсенала», не меньше нас обрадованные и, наверное, ошарашенные своей победой.

Мы оставались на стадионе после финального свистка минут двадцать, потом повопили на улице и закатились в таверну «Арсенала», где нас заперли после закрытия, чтобы мы могли посмотреть повтор игры на большом экране, и в тот вечер я напился.

Депрессия, от которой я мучился большую часть восьмидесятых, стала постепенно отпускать меня, и через месяц я почувствовал себя лучше. Но мне этого было мало, хотелось, чтобы чудодейственное лекарство простимулировало бы что‑нибудь еще: любовь с порядочной женщиной, крохотный литературный триумф или трансцендентное прозрение, вроде того, когда ты выходишь из комы и начинаешь понимать, что жизнь благословенна и жить стоит – одним словом, что‑то достойное, настоящее и значимое. Мне неудобно признаваться, что моя подавленность прошла благодаря победе «Арсенала» над «Сперз» в финале розыгрыша Литтлвудского кубка (куда бы еще ни шло, если бы это был Кубок Футбольной ассоциации, но Литтлвудский!), и я часто пытался понять, почему так получилось. Эта победа очень много значила для болельщиков «Арсенала»: семь лет команда даже близко не подходила к полуфиналу, и мы начинали подозревать, что спад продлится вечно. Можно дать и медицинское объяснение: во время победы над «Тоттенхэмом» на последней минуте полуфинального матча, когда все надежды уже были потеряны, произошел колоссальный выброс адреналина, и этот адреналин каким‑то образом исправил химический дисбаланс в моем мозгу.

Однако единственный убедительный довод заключается в том, что я перестал ощущать себя несчастным, потому что прорвался годами громоздившийся затор, расчистил его не я, а «Арсенал»; получалось, что я вскочил на закорки игроков и они вынесли меня на свет, который так неожиданно пролился на всех нас. Но, вытащив меня из тьмы, они способствовали тому, что я от них отдалился. Нет, нет, я по‑прежнему ревностный поклонник «Арсенала» и посещаю все игры на «Хайбери», испытываю такое же, как и раньше, напряжение, воодушевление и разочарование, однако теперь понимаю, что команда – это одно, а я – совершенно другое и мой успех не зависит от ее успеха. В тот день я излечился от помешательства на «Арсенале», остался опасно одержимым и свихнутым, но всего лишь болельщиком.

Дата добавления: 2015-10-31