Табу как прототип правового запрета

Уже на стадии становления человеческого общества важ­нейшим фактором биологической эволюции человека высту­пает групповой отбор. В современной антропологии все чаще находит обоснование идея о том, что индивидуальный есте­ственный отбор происходил прежде всего как отбор популя­ций, выступающих как интегративное целое, и лишь груп­пы-стада ранних предлюдей в ходе длительной эволюции фор­мировали самих индивидов ("грегарный отбор" по терминологии энтомологов) и стимулировали индивидуальный отбор. В ходе такого отбора видоизменялись как сами объединения, так и составляющие их индивиды (так называемый грегарно-ин-дивидуальный отбор), причем условия этого отбора качествен­но отличаются от условий остальных видов отбора: "сохра­нение формы объединения происходит не через посредство механизма биологической наследственности, а путем следо­вания существующему образцу, подражания"². Рассмотрим эти условия подробнее.

Глава 3. Генотип права: мононормы

Выше мы отмечали, что открытия антропологов и ар­хеологов позволяют сейчас удлинить историю человечества более чем вдвое, почти до 2 млн. лет, а возможно, и боль­ше. История человеческого рода может брать свое начало с homo habilis ("человека умелого"), а не с питекантропа, обнаруженного в Юго-Восточной Азии. Во всяком случае зарубежные авторы склонны квалифицировать хабилиса как "первое действительно социальное существо"¹. Следо­вательно, эпоху первобытного стада можно попытаться про­следить с "человека умелого", хабилиса, т. е. позволитель­но утверждать, что люди вышли из животного состояния 2—3 млн. лет назад.

Возникновение нового качества - - человеческого обще­ства — нельзя объяснить исходя только из законов биологии. Необходимо учитывать и "социальные" факторы, определя­ющие характер взаимоотношений людей между собой и с группой в целом. В конце концов, в этот период истории мы видим только людей и никого кроме людей — ни машин, ни технологий, ни письменности.

Коль скоро археологией доказано, что уже неандерталь­цы строили совместные жилища, знали развитое охотничье хозяйство (опять же - - коллективное), практиковали охот­ничью магию, т. е. жили в сообществе, которое уже нельзя называть стадом², а следует именовать тем, что ученые ус­ловились называть праобщиной (или протообщиной), следо­вательно, можно утверждать, что начала родовой организа­ции просматриваются уже в эпоху палеолита. Именно это открытие дало исследователям право также утверждать, что, во-первых, родовая организация оказывается старше homo sapiens, во-вторых, что поворотный момент в социоге-незе (т. е. возникновении элементарнейшей социальной струк­туры) опережает поворот в антропогенезе (т. е. формирова­нии физического типа человека, близкого к современному).

¹ Черных Е. П., Венгеров А. Б. Структура нормативной системы в древних
обществах // От доклассовых обществ к раннеклассовым. М., 1987. С. 25.

² История первобытного общества: Общие вопросы. Проблемы антропо-
социогенеза. М., 1983. С. 296.

¹ Western Civilizations: Their History and Their Culture. L., 1984. P. 6. '• "Эпоху первобытного стада характеризует аморфность, недифферен-цированность общественных отношений, отсутствие общинного домаш­него хозяйства" (Возникновение человеческого общества: Палеолит Африки. М., 1977. С. 38).

Часть II. Становление "человека юридического"

От совместной охоты человеческие особи начинают пе­реходить к более высокой ступени своего существования — сознательно организовывать свою жизнь сообща. Начало фор­мирования "общественного" бытия и "общественного" созна­ния было одновременно и началом превращения стада в со­циальный организм, развивающийся по законам, отличным от биологических, началом становления человеческого об­щества, а тем самым, и человека.

Переход от стада к праобщине был длительным. Не будем забывать, что элементарная производственная деятельность, с одной стороны, развитые мышление и язык - - с другой, воз­никают с разрывом примерно в 1—1,5 млн. лет. Антропологи предостерегают нас от приписывания производственной дея­тельности с самого начала сознательного и волевого характе­ра¹. Иными словами, социальное начало, а именно организо­ванная жизнь сообща автаркической, т. е. самодостаточной, об­щности человеческих особей зарождается на более поздних стадиях элементарной производственной деятельности архант-ропов, но все же раньше завершения процесса антропогенеза.

П. Тейяр де Шарден высказал блестящую по своей афо­ристичности мысль: "Человек вошел в мир бесшумно..."² Французский ученый поясняет свою мысль: человек в мо­мент своего появления ничего не поколебал в природе, не­смотря на уникальность уровня, на который его подняла реф­лексия. Действительно, первоначальные формы человечес­кой жизнедеятельности — это приспособление человека к среде. И это приспособление носит коллективный характер: "первым человеком" является и может быть только множе­ство людей"³. Логично предположить, что у этого "множе­ства" появляются внутренние связи, требующие определен­ной регуляции.

Основными формами приспособления людей к среде были использование естественных орудий, их совершенствование

¹ Эту идею отстаивал Э. Дюркгейм с позиций своей концепции "соли­
дарности", возникающей в процессе любой трудовой кооперации. См.:
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Пер. с франц. Кн. I.
Гл. I—VII. М., 1991.

² Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 1987. С. 150.

³ Там же. С. 151.

Глава 3. Генотип права: мононормы

методом проб и ошибок и подражания удачным образцам, а также охота, обустройство убежищ, жилищ, что требовало передачи этих навыков из поколения в поколение. В отличие от животных, передававших эту информацию половым пу­тем в генетическом коде и путем обучения молодняка эле­ментарным повадкам, развивающиеся морфологические, т. е. речевые, способности древних людей позволяли им заимство­вать друг у друга производственные навыки, передавать эти навыки другим поколениям. У праобщины появляется то, чего не могло быть у стада: коллективная собственность на добы­чу, орудия труда и охоты, жилище как жизнеобеспечиваю­щее начало. Эта собственность была основным "социализирую­щим" фактором, требовала такого отношения к себе, которое регулировалось уже определенными "нормами", правилами поведения. Коммуналистические отношения поддаются уже регулированию при условии участия всех членов праобщины в этом процессе, иначе рецидивы зоологического индивидуализ­ма грозили разрушить зыбкую основу существования перво­бытного коллектива. Итак, потребность в саморегуляции про­является на самых ранних стадиях социогенеза как естествен­но необходимая предпосылка выживания в условиях жесткого отбора. Данные археологии и этнографии дают на этот счет отрывочные, но достаточно достоверные сведения.

Начало социогенеза трудно проследить по памятникам каменной индустрии, обнаруженным на стоянках хабилисов. Тем не менее можно привести пример погребения из Ля Шапелля, в котором находился 40—50-летний палеоантроп, пораженный жесточайшим деформирующим артритом. Этот пример свидетельствует о том, что только при бесперебой­ном обеспечении пищей этот человек с тяжелым недугом (у не­го было также сломано бедро и отсутствовали почти все зубы) мог просуществовать несколько лет. Полным калекой от рождения был и человек из пещеры Шанидар в Ираке. Эти и другие погребения подтверждают существование своеоб­разной "социальной помощи" и коммуналистических принци­пов распределения пищи в праобщинах. Неандертальские по­гребения 60-тысячелетней давности позволяют говорить не только о существовании определенного ритуала (в могилы

Часть II. Становление "человека юридического"

Глава З. Генотип права: мононормы

были даже положены цветы), но и об отношении к умершим общинникам по определенным правилам и традициям.

Такой же регламентации подвергалась, очевидно, и по­вседневная жизнь живущих. И одним из доказательств опе­режающего антропогенез процесса социогенеза служит ин­ститут экзогамии, т. е. требование вступать в брачно-поло-вые отношения только с представителями другого рода, а не с кровными родственниками.

В антропологической литературе запрет на совершение какого-либо действия обозначается термином табу. Первое употребление этого термина европейцами восходит к море­плаванию Дж. Кука, который во время своего третьего пла­вания в 1777 г. услышал на островах Тонга в Океании, а за­тем и на Таити слово tabu, означавшее запрет совершать какое-либо недопустимое действие. С тех пор это слово полинезийского происхождения вошло как в научный оби­ход, так и в обычную лексику¹. Далее мы будем применять это понятие именно как запрет.

Запрет (табу) вступать в интимные отношения с кровными родственниками основывался на убеждении, что последствием их становится появления дефективного потомства, а коли так, необходимо соблюдать это табу со всей суровостью. Сейчас с уточнением выводов медицины и этологии (науки о поведении животных) прямая зависимость половых связей с кровными родственниками и аномальным потомством не получает под­тверждения. Зато учитывается фактор "привыкания" к близ­ким родственникам, находящимся в том же замкнутом жиз­ненном пространстве, не допускающий кровосмешения - - ин­цеста: "...можно предположить, что в мире природы существуют биологические, эмоциональные, поведенческие и обществен­но-экологические силы, которые препятствуют сексуальным отношениям между родственниками, а также слишком хоро­шо знакомыми животными, и ориентируют их на внешние

¹ Из специальных исследований института табу см. статью Дж. Фрэзера "Табу" в Британской энциклопедии, а также: Radcliffe-Brown A. R. Taboo. Cambridge, 1939;Sahlins M. Culture and Practical Reason. Chicago, 1976; Steiner F. Taboo. L., 1956; Webster H. Taboo: A Sociological Study. Stanford, 1942.

объекты..."¹ Остается предположить, что у существ, с детства привязанных к кому-либо, возникает определенное торможе­ние сексуальных эмоций в отношении близкого существа. На­против, родственные существа, разлученные в раннем дет­стве, без особых комлексов вступают в связи.

3. Фрейд (на то он и Фрейд) уподобляет табу навязчиво­му запрету невротика: "Табу является очень древним запре­том, наложенным извне (каким-нибудь авторитетом) и направ­ленным против сильнейших вожделений людей. Сильное же­лание нарушить его остается в их бессознательном. Люди, выполняющие табу, имеют амбивалентную направленность к тому, что подлежит табу. Приписываемая табу чародействен­ная сила сводится к способности вводить в искушение; она похожа на заразу, потому что пример заразителен и потому что запрещение вожделения в бессознательном переносится на другое. Искупление посредством воздержания за наруше­ние табу доказывает, что в основе соблюдения табу лежит воздержание"².

Нарушение табу на инцест практически у всех изучен­ных народов независимо от стадии их развития рассматрива­лось как преступление и жестоко каралось Так, у северной народности нивхов нарушитель этого запрета должен был покончить с собой. Кстати, более внимательное изучение быта народов мира³ опровергает свидетельства миссионеров о "по­вальном грехе" туземцев, а ведь на основе этих свидетельств

¹ Эритъе Ф. и др. Инцест или кровосмешение. Пер. с франц. М., 2000. С. 34—
35. Проблеме запрета инцеста посвящена обширная литература. Одним из
первых по-научному подошел к ней Э. Дюркгейм: Durkheim E.
La prohibition de 1'inceste et ses origines // L'Annce Sociologique. 1898. N° 1.
P. 1—70. Об инцесте писали 3. Фрейд ("Тотем и табу"), К. Леви-Строс ("Эле­
ментарные структуры родства"). См. также: Bishop N. Comparative Ethology
of Incest Avoidance // Biosocial Anthropology. N. Y., 1975.

² Фрейд З. Тотем и табу: Психология первобытной культуры и религии.
СПб., 1997. С. 52—53. Отсылаем и к другим работам Фрейда, для кото­
рого Эдипов комплекс, т. е. влечение сына к матери, — один из основ­
ных постулатов психоанализа.

^! См.: Олъдерогге Д. А. Некоторые вопросы изучения систем родства // Советская этнография. 1958. № 1; Он же. Основные черты развития си­стем родства // Советская этнография. 1960. № 6; Социальная организа­ция народов Азии и Африки. М., 1975.

112__________ Часть П. Становление "человека юридического"

Л. Г. Морган делал свое ошибочное заключение о том, что древнейшей формой брака являлась основанная на группо­вом браке всех лиц одного поколения так называемая кров­нородственная семья - - еще один пример того, как совре­менное научное знание способно корректировать наши пред­ставления, казавшиеся аксиомами¹.

Формирование общественных отношений, направленных на нейтрализацию сугубо биологических проявлений домини­рования и зоологического индивидуализма, происходило, та­ким образом, путем довольно жесткой саморегуляции праоб-щины². Можно по-разному терминологически определять эту саморегуляцию, но суть этой саморегуляции очевидна: обес­печение жизнедеятельности праобщины, соблюдение балан­са между коллективным и индивидуальным интересами³.

Уже одно требование экзогамии в половых отношениях делало необходимым существование жесткого коллективно­го контроля, а также соблюдение брачно-групповых предпи-

¹ См.: Алексеев В. П. Человек: Биология и социологические проблемы //
Природа. 1971. № 8; Он же. О самом раннем этапе расообразования и этно­
генеза // Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. М., 1982; Карса-
евская Т. В. Социальная и биологическая обусловленность изменений в фи­
зическом развитии человека. Л., 1970; Рогинский Я. Я. Проблемы антропо­
генеза. М., 1977; Семенов Ю. И. Как возникло человечество. М., 1966;
Сержантов В. В. Философские проблемы биологии человека. Л., 1974; Чер­
ных Е. Я., Венгеров А. Б. Структура нормативной системы в древних обще­
ствах (методологический аспект) // От доклассовых обществ к раннеклас­
совым.

² В. И. Ленин писал в письме к А. М. Горькому в ноябре 1913 г.: "В дей­
ствительности "зоологический индивидуализм" обуздала не идея бога,
обуздало его и первобытное стадо, и первобытная коммуна" // Ле­
нин В. И. Поли. собр. соч. Т. 48. С. 232.

³ Более широкое и, возможно, обоснованное толкование саморегуляции
"как признака человечества" дает Т. В. Кашанина: "Социальные регуля­
торы первобытного общества выполняли две функции. Первая функция
социальных норм состояла в том, что они позволяли первобытным лю­
дям освободить свою психическую энергию от страха перед окружаю­
щим миром, тревожности и направить ее на производительную деятель­
ность. <...> Вторая функция социального регулирования заключается в
установлении в обществе стабильных отношений, поскольку именно та­
кие отношения исключают влияние случайных, чисто субъективных мо­
тивов и обстоятельств, могущих исходить от каждого из сородичей и
соплеменников" (Кашанина Т. В. Происхождение государства и права:
Современные трактовки и новые подходы. М., 1999. С. 182—184).

Глава 3. Генотип права: мононормы

саний, регулирующих эти отношения. Этнографами собраны и описаны производственные половые табу, обособление мужской и женско-детской групп в праобщине, имевшее по­всеместное распространение. И в этой сфере жизни людей социальные отношения вытесняли биологические, способство­вали укреплению праобщины, ее замкнутости как социума.

Возникновение рода (об этом пойдет речь в третьем раз­деле) стимулировало завершение антропосоциогенеза. Благо­даря жесткой саморегуляции общности древних людей при­обретали социальные качества. Изменялся и характер самой саморегуляции. Появляются многочисленные новые табу.

Дж. Фрэзер в своем знаменитом исследовании "Золотая ветвь" описывает различные виды запретов: запретные дей­ствия (глава XIX), табу на людей (глава XX), табу на пред­меты (глава XXI), запретные слова (глава XXII). Многие из этих запретов, нередко существенно трансформировавшись, дошли до наших дней. Не желая конкурировать с Фрэзером в красочности, а главное, в детальности описания многочис­ленных табу, назовем лишь некоторые из них.

Запретные действия. К ним Фрэзер относит прежде все­го табу на общение с иноплеменниками, потенциальными но­сителями "зловредной" магии, способной нанести вред тем, кто соприкасается с ними. (Не напоминает ли этот запрет контактов с иностранцами советскую действительность 30— 70-х гг., когда чуть ли не в каждом иностранце видели по­тенциального "шпиона" либо "идеологического диверсанта".) У многих народов существовал обычай закрывать лицо, осо­бенно женщин: считалось, что душа покидает тело именно через открытые части лица. Многие правители подвергались табу на выход из жилища: тем самым их личности придавал­ся мистический смысл, к тому же правитель не должен был ступать на землю, смешиваться с простыми смертными (та­кому запрету долгие века подвергались японский и китай­ский императоры, африканские правители). Распространен­ным было также табу на остатки пищи: согласно магии су­ществует связь между поглощенной пищей и ее остатками, поэтому нанесение вреда объедкам вредит и едоку; объедки следовало сжигать или закапывать. (До сих пор француз-

Часть П. Становление "человека юридического"

Глава 3. Генотип права: мононормы

ских детей учат "вылизывать" хлебом тарелку. Правда, в ари­стократических кругах Европы в XVIII в. было принято от­ведывать блюдо, оставляя его большую часть на тарелке, показывая, что не голоден - - к великой радости челяди на кухне.)

Табу на людей распространялось, как правило, на вож­дей и правителей: на них запрещалось смотреть во избежа­ние "сглаза", они были связаны с отмеченной выше изоля­цией Богочеловека. (Вспомним восточные сказки, в которых под страхом смерти запрещалось смотреть на проезжающую дочь правителя.) Было табу на общение с носящими траур как на состоящих в контакте с усопшими. Созвучно ему табу на рожениц или на женщин во время менструации. (Напом­ним существующий по сей день запрет женщинам входить в алтарное пространство в христианских храмах, запрет жен­щинам посещать храм в "трудные дни". Как известно, у му­сульман и у иудеев мужчины и женщины молятся отдельно.) Мужчины тоже подвергались табу: существовали табу, нала­гаемые на вернувшихся из военного похода воинов, ибо их души, преследуемые душами убитых им врагов, находятся оп­ределенное время в атмосфере опасности. Воины подвергались своего рода карантину или затворничеству в "мужских домах", они не должны были есть со всеми, вступать в интимные свя­зи и т. д. Еще более суровым было табу на убийц или на пала­чей: и в этом случае души убиенных ими преследовали их.

Табу на предметы и вещества. Таких табу великое мно­жество: табу на железо, на острое оружие, на кровь, на волосы или ногти при стрижке, на узлы и кольца. Можно продолжить список из нашего опыта примет: черная кошка, баба с пустыми ведрами...

Запретные слова. Здесь можно упомянуть запреты на собственные имена (отголосок — изменение имени при по­стриге в монахи для отвращения дьявола с его искушения­ми), на имена больных родственников (произнесение их име­ни могло ускорить их смерть), на имена покойников (вспом­ним наш обычай: о покойниках или хорошо, или ничего), на имена правителей и других особ.

Эти и другие табу были своего рода социальными нор­мами первобытного общества, а также важным инстру­ментом стандартизации поведения людей, подавления ре­цидивов "зоологического индивидуализма", наконец, ин­струментом воспитания детей и молодежи. Вспомним наше "счастливое детство": первое осознание опасности воспи­тывается родителями через многочисленные "нельзя" нельзя совать пальчики в розетку, нельзя брать иголки и гвозди в рот, нельзя выбегать на улицу не осмотревшись по сторонам и т. п. На смену бытовым приходят разного рода социальные "ни-и-зь-зья!": нельзя произносить не­которые слова, а уж тем более писать их своими ручонка­ми на заборе, нельзя говорить об определенных вещах за обеденным столом и т. д.

Запреты древних кажутся нам подчас нелепыми и дики­ми. На самом деле мы не всегда понимаем логики их появле­ния и сохранения через многие века Фрэзер пишет о них: "...философия эта, какой бы грубой и ложной она нам ни казалась, была логически последовательной. Она берет нача­ло в представлении о носителе жизни как о крошечном су­ществе, как о душе, пребывающей в живом существе, но отличной и отделимой от него. Для практического руковод­ства жизнью эта философия выводит из исходного принципа систему правил, которые в общем и целом гармонируют друг с другом и составляют связное целое"¹. По глубокому убеж­дению Фрэзера, мы должны испытывать чувство благодар­ности к далеким потомкам, которые методом проб и ошибок пытались установить миропорядок:

"Мы стоим на фундаменте, заложенном предшествующи­ми поколениями, и с достигнутых высот смутно ощущаем, что его закладка стоила человечеству длительных, мучитель­ных усилий. И мы испытываем чувство благодарности по от­ношению к безымянным, забытым труженикам, чей терпе­ливый поиск и кипучая деятельность сделали нас тем, чем мы ныне являемся. Та или иная конкретная эпоха, не говоря

¹ Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 1980. С. 297.

Часть П. Становление "человека юридического"

Глава 3. Генотип права: мононормы

уже о конкретном человеке, может внести в сокровищницу знания лишь весьма незначительный вклад. Поэтому пренеб­режительно относиться ко всей сокровищнице, похваляясь несколькими крупицами, которые внесла в нее наша эпоха, — это значит быть глупым и бесчестным. В настоящее время мала опасность недооценки вклада, который внесли в общее развитие человечества классическая древность и Новое вре­мя. В отношении других эпох дело обстоит иначе. На долю культуры первобытного общества слишком часто выпадают только презрение, насмешки и осуждение. Между тем в чис­ле благодетелей человечества, которых мы обязаны с благо­дарностью чтить, многие, если не большинство, были перво­бытными людьми. В конечном счете мы не так уж отличаемся от этих людей, и многим из того истинного и полезного, что так бережно сохраняем, мы обязаны нашим грубым пред­кам, накопившим и передавшим нам по наследству фунда­ментальные представления, которые мы склонны рассмат­ривать как нечто самобытное и интуитивно данное. Мы как бы являемся наследниками состояния, которое переходило из рук в руки столько раз, что изгладилась память о тех, кто заложил его основание, поэтому нынешние обладате­ли считают его своим изначальным и неотъемлемым досто­янием. Однако более глубокое размышление и исследова­ние должны убедить нас в том, что большей частью этого достояния мы обязаны своим предшественникам. Ошибки последних были не какими-то преднамеренными нелепос­тями или приступами безумия — они были гипотезами, ко­торые в свое время подкреплялись данными опыта, но не выдержали испытания временем. Истина выявляется толь­ко путем последовательной проверки гипотез и отсеивания тех из них, которые оказываются ложными. Истинной мы в конце концов называем гипотезу, которая нашла в опыте наилучшее подтверждение. Поэтому мы поступим благора­зумно, если будем взирать со снисходительностью на мне­ния и обычаи менее цивилизованных эпох и народов как на неизбежные ошибки в поисках истины. Это даст нам право на снисхождение, которым когда-нибудь придется воспользо-

ваться и нам самим: cum excusalione itaque veteres audiendi sun! (Предков следует выслушивать со снисхождением! Прим. пер.)"¹.

Итак, резюмируем: табу как биолого-психологическая запретная норма является генотипом других нормативных ре­гуляторов, о которых пойдет речь ниже; но не будет боль­шим преувеличением утверждать, что табу на инцест, т. е. требование экзогамии, было и первичным брачно-семейным регулятором.

§ 2. Тотем, миф и "идеальный правовой порядок". Обычай как "пережитый правовой порядок"

Продолжая анализ генезиса правового регулирования в древнейших обществах, поясним замысел данного раздела, вынесенный в заголовок. Нам представляется плодотворной (и педагогически оправданной) идея Н. Рулана, высказанная в его курсе юридической антропологии, о том, что миф рисует как бы идеальный правовой порядок, к которому должен стре­миться человек. (В одной из заключительных тем мы проведем рискованные параллели с мифологией современных законов, также рисующих нам идеальную модель "должного".) Обычай же, как и ритуал и обряд, вырабатывается в повседневной практике путем повторения прошлых действий, получивших свою апробацию на практике: обычай основан на опыте, по­этому мы предлагаем дать ему определение - - "пережитый правовой порядок". Однако все по порядку.

Групповые регуляторы. Тотем

Производственная деятельность раннепервобытной общи­ны эпох верхнего палеолита, мезолита и особенно раннего нео­лита уже требовала высокого уровня коллективизма (напри­мер, при загонной охоте); широкой кооперации труда (многие виды рыбной ловли); специализации трудовой деятельности отдельных половозрастных групп (изготовление орудий труда и охоты, промысловая деятельность, собирательство, приго-

¹ Фрэзер Дж. Дж. Указ. соч. С. 298.

Часть П. Становление "человека юридического"

товление пищи, поддержание огня и т. п.). Потребляя пищу сообща или выделяемыми долями, проживая в одном стойби­ще или по родовым (позднее — семейным) хуторам, общинни­ки, даже имея личное имущество, были тесно связаны между собой многочисленными производственными связями, ведь кроме совместно добываемой пищи коллективной собственностью были сооружения для охоты и рыбной ловли, общинные постройки, наконец, промысловая территория. Пользование ими требова­ло соблюдения определенных правил.

Налаживался межобщинный обмен в форме дарообме-на, он также требовал соблюдения пропорций, учета полез­ности обмениваемых вещей. Пока еще отсутствует внутриоб-щинный обмен, для него экономическая основа созреет с раз­витием собственности и наследования, но и это положение отражалось во внутриобщинных нормах, например в пользо­вании общинными орудиями, угодьями без какой-либо ком­пенсации. Более жесткой, чем прежде, регламентации под­чиняются отношения полов, особенно в патрилинейных груп­пах. Словом, саморегуляция жизнедеятельности общины осуществляется путем групповых регуляторов за счет повы­шения уровня ее организованности, ее "нормативности".

Представляется научно обоснованным введенный А. И. Пер-шицем термин "первобытная мононорматика"¹, который был поддержан рядом отечественных теоретиков и историков пра­ва². Сторонники этой идеи исходили из того, что регулятив­ные нормы первобытной общины еще не дифференцирова­ны по объектам действия на коллективные и индивидуаль­ные, они не являлись на том этапе специализированными нормами, были отрывочными, поэтому к ним применима эта приставка "моно" в смысле "монолитности" и "одиночнос-ти", отличающая их от понятия нормы современного (да и не только современного - - любого письменного) права.

¹ См.: Першиц А. И. Проблемы нормативной этнографии // Исследо­
вания по общей этнографии. М., 1979. С. 215—219; Алексеев В. П., Пер­
шиц А. И. История первобытного общества. М., 1990. С. 204.

² См.: Венгеров А. Б. Значение археологии и этнографии для юридической
науки // Советское государство и право. 1983. М> 3. С. 29—31; Черных Е. П.,
Венгеров А. Б. Нормативная система в структуре древних обществ //
Причины превращения первобытного общества в рабовладельческое и
феодальное. М., 1984. С. 61—63.

Глава 3. Генотип права: мононормы

Аргументы против идеи мононорм в этом понимании вы­сказала недавно Т. В. Кашанина: "Мононормы, т. е. нормы не дифференцированные и не расщепленные на различные нор­мы социальной регуляции первобытного общества, — это на­учный вымысел, фантазия ученых, а не реальность". Смысл аргументации Т. В. Кашаниной, если отбросить резкость фор­мулировки, заключается в том, что мононормы как недиф­ференцированные социальные регуляторы не осознавались в качестве таковых самими первобытными людьми в силу неразвитости их сознания, неспособного "расщепить" эти нор­мы. Но позволительно задать другой вопрос: а разве мало в общественных науках, особенно в философии и праве, тео­ретических абстракций, позволяющих при всей их конвен-циональности, т. е. условности, дать помимо всего прочего емкое определение изучаемого объекта? Впрочем, Т. В. Ка­шанина не отбрасывает самого термина, а предлагает вло­жить в него иное, "субъективное", как она пишет, понима­ние: "Мононормы — это различные по своему характеру правила поведения первобытного общества (ритуалы, обря­ды, обычаи, религиозные нормы и др.), единые для всех его членов". Бесспорно. "Загвоздка" состоит лишь в том, что эти самые "различные по своему характеру правила поведения" сливаются в "неразвитом", как подчеркивает сама автор, сознании превобытного человека в некую единую понятийную установку "должного — недолжного", достаточно обратиться к исследованию структуры первобытного мышления такого мирового авторитета, как К. Леви-Строс. Представляется, что спор возник, что называется, на пустом месте из-за неоди­наковости вкладываемых в новое понятие оттенков смысла. Нельзя не согласиться с таким мнением автора, что "моно­нормы исчезли тогда, когда начала возникать социальная дифференциация"¹. Кажется, что на этом спор вообще ис­черпан.

¹ Кашанина Т. В. Указ. соч. Гл. VI, § 10. "Мононормы: вымысел или реальность". С. 215—216. Сравним с: Мальцев Г. В. Происхождение и ранние формы права и государства // Проблемы общей теории права и государства. М., 1999. С. 54—55.

Часть П. Становление "человека юридического"

Глава 3. Генотип права: мононормы

Нормативность первобытного социума носит принуди­тельный характер. Маркс по этому поводу замечал, что от­дельный индвид еще столь же крепко привязан к роду или общине, как отдельная пчела к пчелиному улью. Такая при­вязанность первобытного человека к своей общине, роду в условиях жестокой борьбы за существование была первей­шим условием его защищенности, обеспечения ему "прожи­точного минимума": пищи, жилища, защиты от нападения, — а потому была естественной. В самом деле, судьба, выжива­ние каждого члена общины зависели от внутренней спло­ченности общины, которая достигалась прежде всего жест­кой регламентацией всех сторон ее жизнедеятельности. Имен­но потому мы и ведем речь о групповых регуляторах, понимая, что говорить о каких-либо индивидуальных пра­вах пока преждевременно.

Регламентированность жизни замкнутых групп первобыт­ных людей была, таким образом, и средством укрепления ее внутренней солидарности, и средством нейтрализации про­явлений анархизма, но подчинение индивида власти боль­шинства было естественной необходимостью. А. Стронин, на­пример, считал, что наряду с древнейшим "правом сильней­шего" другим самым древним правом надо считать "кодексы приличий, этот этикет сношений, это домашнее право"¹. Дж. Леббок писал по этому же поводу: "Во всех странах мира вся жизнь дикаря регулируется весьма сложным и часто край­не неудобным кодексом обычаев (столь же обязательных, как и законы), странных ограничений и привилегий, причем ограничения обыкновенно существуют для женщин, а при­вилегии для мужчин. Даже более, каждое действие в жизни дикаря регулируется множеством правил, хотя и неписаных, но соблюдаемых не менее строго"². Такое мнение о жест­кой, бескомпромиссной регламентации жизни и поступков первобытных людей преобладало в исторической и истори-ко-правовой науке до недавнего времени.

¹ Стронин А. История общественности. СПб., 1885. С. 268.

² Леббок Дж. Начало цивилизации: Умственное и общественное состо­
яние дикарей. СПб., 1876. С. 328.

Вместе с тем, говоря о жесткой регламентированности общинного самоуправления, мы должны иметь в виду спо­собность общины приспосабливаться к изменениям среды и условий своей жизнедеятельности, реагируя на них модифи­кацией своих мононорм. Несколько модернизируя норматив­ную систему примитивных обществ, французский социолог права Ж. Карбонье пишет: "Надо отказаться от характерис­тики архаических правовых систем как наиболее простых или как наиболее жестких. Зачастую они до удивления гиб­ки, а их общинный характер не препятствует наличию про­цессуальных форм и индивидуальной состязательности"¹. По его мнению, когда Э. Дюркгейм описывал первобытные об­щества как гомогенную среду, где личность почти ничего не значит, а право являет собой жесткую систему, он "имел в виду лишь правовые нормы, а не процесс"². Действительно, было бы неверно считать первобытную общину лишь средо­точием насилия, суеверия и жестких правил подчинения от­дельного человека коллективу. Сошлемся также на мнение А. Е. Мушкина: "Принуждение в первобытном обществе вы­ступало в основном в виде психического принуждения, т. е. антагонистических противоречий между коллективом и лич­ностью там не было. Имело место в первобытном обществе и физическое принуждение в виде кровной мести и других ак­тов физического насилия, но оно не было внутренне прису­ще обществу, а являлось скорее проявлением его дикости"³.

Первобытная община, несмотря на действительно суро­вые условия существования, была достаточно подвижным, даже мобильным образованием не только с точки зрения ее кочевого образа жизнм, но и возможности членов общины выходить из нее: общинная экзогамия даже предполагала та­кую миграцию.

Компактно-родовые общины сохранялись особенно дол­го лишь среди охотников и собирателей в силу специфики их производственной деятельности. У южноамериканских индей-

¹ Карбонъе Ж. Юридическая социология. М., 1986. С. 54.

² Там же.

¹ Мушкин А. Е. Государство и правоисторические разновидности орга­нов и норм управления обществом. Л., 1968. С. 31.

5 «Антропология права»

Часть П. Становление "человека юридического"

цев дна (селъкнам) еще в 20-х гг. XX в. насчитывалось 39 ло­кализованных родов, образующих общины по 40—120 чело­век. При этом каждый род имел своего старейшину, звание которого не было наследственным. Парные семьи еще не обладают ни экономической, ни социальной самостоятельно­стью, т. е. налицо сохранение централизованного социально-экономического начала. Такую же родовую организацию, к тому же на матрилинейной основе, сохраняли до начала на­шего века лесные ведды Шри-Ланки. Кочевой быт, отмечал исследователь ненцев С. В. Бахрушин, способствовал сохране­нию у них родового строя. Ненецкий род -- чаще всего раз­росшаяся семья с несколькими мужчинами, сыновьями, бра­тьями, внуками, а также родственниками по свойству, шу­ринами, зятьями¹. Эту же особенность социальной организации кочевников подчеркивал и К. М. Тахтарев, считавший, что "родовой строй есть общественная организация, наиболее со­ответствующая кочевому образу жизни"². Одной из разновид­ностей этой стадии организации является тотемическая орга­низация, столь детально изученная исследователями.

Долгое время с легкой руки Э. Дюркгейма ("Элементар­ные формы религии. Тотемизм в Австралии") и 3. Фрейда ("Тотем и табу") по литературе кочевала привязка тотемной организации к австралийским аборигенам (мы сами отдали в свое время дань этому заблуждению). На самом деле термин "тотем" взят Дж. Лонгом в 1791 г. из языка индейцев оджиб-ва, обитавших в районе Северных Великих озер в Америке³. Для оджибва этим словом обозначалась любая связь (род­ственная или дружеская) между двумя людьми. Некоторые группы оджибва организовывались в экзогамные патрили-нейные кланы, которым давались наименования по имени какого-либо животного: "makwa nindotem" — "я из клана медведя" (строго говоря, эту фразу надо переводить так: "я

¹ См.: Бахрушин С. В. Самоеды в XVII в. // Научные труды. Т. III. Ч. 2.
М.; Л., 1935. С. 7—9.

² Тахтарев К. М. Сравнительная история развития человеческого об­
щества и общественных форм. Л., 1924. Ч. 1. С. 281.

^:i См. одно из изданий: Long J. К. Voyages and Travels of an Indian Interpreter and Trader (1791). Chicago, 1922.

Глава З. Генотип права: мононормы

породнен с тем, кто принадлежит к клану медведя, значит, и я принадлежу к этому клану").

Зададимся вопросом: почему именно животные чаще все­го становятся символом тотема? Б. Малиновский основывает свои выводы, сделанные в результате многолетних наблю-:ий, "избирательным интересом" человека к природе, когда его внимание кристаллизируется вокруг тех видов животных и растений, с которыми он соприкасается: "Человек прими­тивного общества испытывает глубокий интерес к внешнему облику и повадкам зверей; он мечтает овладеть ими, обладать контролем над ними — как над полезными и съедобными ве­щами; иногда он восхищается ими, иногда боится их. <...> Поскольку этот интерес обусловлен желанием контролиро­вать эти виды, опасные, полезные и съедобные, постольку также желание должно вести к вере в особую власть над этими видами, в родство с ними, в единство сущности чело­века и зверя или растения"¹. Гениальную догадку высказал К. Леви-Строс: "Мнимое незнание о роли отца при зачатии приводит к замещению человеческого прародителя духами, более близкими к природным силам"². Иными словами, чело­век как бы "возвышал" свое происхождение над простым физиологическим актом, поэтизируя (и мистифицируя) ис­токи данной ему жизни.

Долгое время под влиянием концепций эволюционизма тотемная организация рассматривалась как определенная ста­дия в эволюции родовой организации³. Более широкую трак­товку давал 3. Фрейд:

"Вместо всех отсутствующих религиозных и социальных установлений у австралийцев имеется система тотемизма.

¹ Малиновский Б. Указ. соч. С. 47.

^; Леви-Строс К. Тотемизм сегодня // Первобытное мышление. С. 39.

•' Назовем наиболее "громкие" имена стронников такого подхода: Boas F.

The Origin o£ Totemism // American Anthropologist. 1916. No. 18. P. 319—

:;2fi; Durkheim E. Les formes clcmentaires de la vie religieuse. Le systeme

lotcmique en Australie. P., 1912; Frazer J. G. Totemism. Edimbourg, 1887;

Idem. Totemism and Exogamy; Rivers W. H. R. Medicine, magic and religion.

[,., 1924. Анализ последующих работ см. в блестящей работе К. Леви-

Строса "Тотемизм сегодня", вошедшей в сборник "Первобытное мыш-

ление".

124__________ Часть II. Становление "человека юридического"

Австралийские племена распадаются на маленькие семьи, или кланы, из которых каждая носит имя своего тотема. Что же такое тотем? Обыкновенно животное, идущее в пищу, безвредное или опасное, внушающее страх, реже растение или сила природы (дождь, вода), находящиеся в определен­ном отношении ко всей семье. Тотем, во-первых, является праотцом всей семьи, кроме того, ангелом-хранителем и по­мощником, предрекающим будущее и узнающим и милую­щим своих детей, даже если обычно он опасен для других. Лица одного тотема поэтому связаны священным, само собой влекущим наказания обязательством не убивать (уничтожать) своего тотема и воздерживаться от употребления его мяса (или от другого доставляемого им наслаждения). Признак то­тема не связан с отдельным животным или отдельным суще­ством, а со всеми индивидами этого рода. <...> Тотем переда­ется по наследству по материнской или отцовской линии; весь­ма вероятно, что первоначально повсюду был первый род передачи, и только затем произошла его замена вторым. При­надлежность к тотему лежит в основе всех социальных обя­зательств австралийцев; с одной стороны, она выходит за гра­ницы принадлежности к одному племени, и с другой сторо­ны, отодвигает на задний план кровное родство"¹.

С точки зрения нормативной регуляции жизни общнос­ти, принадлежащей одному тотему, для нас важно зафикси­ровать отмеченную тем же 3. Фрейдом жесткую норму: "...чле­ны одного и того же тотема не должны вступать друг с дру­гом в половые отношения, следовательно, не могут также вступать между собой в брак"². Таким образом, тотемизм на­прямую связан с требованием экзогамии. Нарушение этого требования карается смертной казнью обоих партнеров. От­сюда целый ритуальный ряд так называемых "избеганий", когда состоящие в родстве мужчины и женщины уклоняются от возможных контактов (Фрейд живописует избегания тещи и зятя у разных народов). Речь при этом идет не только о кровных родственниках, но о всех членах тотема, т. е. систе-

¹ Фрейд 3. Указ. соч. С. 11—12.

² Там же. С. 12—13.

Глава 3. Генотип права: мононормы

ма тотемных запретов сложнее обычного табу на инцест, эта система делает недопустимым групповой брак в тотемной об­щности. Правда, Фрейд недооценивает существование муж­ских и женских, а также индивидуальных тотемов более по­зднего образования, чем тотем племени¹. Примечательно, что у современных австралийских аборигенов сохранились пред­ставления о своей принадлежности к тому или иному тотему, о родственных связях членов различных тотемов, причем столь сложные, что, по свидетельству одного автралийско-го коллеги, ученым Сиднейского университета так и не уда­лось смоделировать на компьютере всю систему тотемных связей, — это еще раз к вопросу о "примитивном мышле­нии" древних людей.

В современной отечественной науке тотемизм рассмат­ривается прежде всего как одна из ранних форм религии, посредством которой группа, связанная родством по женской или мужской линии, верит в свое таинственное родство с тем или иным материальным предметом — тотемом группы². Конечно, окружение тотема определенным ритуалом, наде­ление его мистическими и чудодейственными свойствами дают основания для такого вывода. Представляется, что скорее всего прав Б. Малиновский: "...тотемизм имеет два аспекта: это способ социального группирования и религиозная систе­ма верований и обычаев"³. Но, и признавая религиозный ха­рактер тотемизма, не будем забывать, что это была "рели­гия" целой общины, а не индивида. Религиозное в данном случае, согласно Дюркгейму, тождественно социальному.

При всей мистичности института тотемизма можно утвеж-дать, что он был мощнейшим регулятором отношений родства, прообразом современного семейного права. Ведь по большому счету, тотемизм был первой формой осознания родственных отношений. Для юриста-антрополога этот вывод особенно ва-

' Тем не менее для углубления понимания феномена тотема рекоменду­ем прочитать второй очерк Фрейда о тотеме "Инфантильное возвраще­ние тотема" (Фрейд 3. Указ. соч. С. 135—215), где речь идет о реликтах тотемного поведения в современном мире в свете излюбленного фрей­дистского тезиса об амбивалентности чувств и инцестуальном неврозе. ' См.: Токарев С. А. Ранние формы религии. Гл. I. "Тотемизм". М., 1990. С. 51. Малиновский Б. Указ. соч. С. 22.

Часть II. Становление "человека юридического"

жен, поскольку позволяет лучше понять взаимодействие ро­довой и общинной организации, их нормативных регуляторов.

Продолжим наше исследование механизма нормативной регуляции жизни первобытного человека в тесной привязке к социальной организации — единственной форме его бытия. Именно социальная организация первобытных народов, на­ходящихся на стадии общинно-родового строя, дает приме­ры взаимовлияния "родового" и "общинного" начал в норма­тивном регулировании первобытных общностей при преобла­дании "родового" (или "тотемного") начала, хотя многое зависело от региональных особенностей, организации хозяй­ства, наконец, просто от климатических условий и особен­ностей ландшафта окружающей среды.

Казалось бы, дальнейшее развитие общины должно было идти по пути укрепления ее интегративности. Но совершен­ствование орудий труда, исчезновение крупных животных (мамонтов), изменение состояния окружающей среды, осо­бенно в северных регионах с наступлением ледников, нако­нец, эволюция брачных отношений приводят к выделению из рода более мелких производственных и семейных ячеек. Уже к концу верхнего палеолита археологи фиксируют стоянки с малыми жилищами. "В этих условиях род в значительной сте­пени утерял хозяйственные функции и сохранился преиму­щественно как брачно-регулирующее и надстроечное объе­динение"¹, — констатирует Л. А. Файнберг.

Возвращаясь к "классической" раннепервобытной общи­не, приведем некоторые сведения, полученные археологами и этнографами, о социальной жизни общины.

Прежде чем в XIX в. колонистами были полностью унич­тожены тасманийцы, единственный народ, сохранивший в условиях изоляции от остального мира уровень развития на стадии позднего палеолита, удалось получить ценнейшие све­дения об их образе жизни².

¹ История первобытного общества: Эпоха первобытной родовой общи­
ны. М., 1986. С. 211.

² Полная драматизма история тасманийцев изложена в работе: Кабо В. Р.
Тасманийцы и тасманийская проблема. М., 1975. Им же посвящена глава
в монографии этого автора "Первобытная доземледельческая община",
откуда почерпнуты фактические данные.

Глава 3. Генотип права: мононормы

Охота, рыбная ловля, собирательство превратили общину тасманийцев в основную экономическую и социальную общность со своей коллективной собственностью, территорией, охотни­чьими угодьями. Внутри общин имелись семьи, хозяйственные группы, создавались и половозрастные производственные груп­пы. Во главе общин и в мирное, и в военное время имелись предводители. Общины (их на Тасмании насчитывалось не ме­нее семидесяти) образовывали племена -- самые крупные со­циальные общности, однако племенная структура управления была аморфной, племенные вожди, судя по сообщениям евро­пейцев, появлялись только в периоды межплеменных войн.

Общинное "самоуправление" тасманийцев замыкалось на патрилокальную семью, представлявшую собой первичную ячейку тасманийской общины. Семья, состоявшая из родите­лей (допускалась полигамия) и детей, была и хозяйственной ячейкой, основанной на разделении труда, и биологической ячейкой, и институтом социализации подрастающего поколе­ния. Самостоятельность семьи подчеркивало ее расселение в отдельном жилище, получение доли общей добычи от охоты "на семью", обладание предметами индивидуального пользо­вания. Таким образом, как социальная структура (семья—хо­зяйственная группа—община—племя), так и иерархия управ­ления (глава семьи—предводитель общины—племенной вождь) воспроизводили общинную, а не родовую, структуру.

Социальная структура аборигенов Австралии основана на взаимосвязи родов и общин, с той лишь особенностью, что "родовая организация возникала внутри экзогамных об­щин и на их основе"¹. Тотемический род — основное социаль­ное образование австралийцев, хотя, по существу, собствен­ность на землю остается общинной.

Многими исследователями и путешественниками отме­чается как общественное разделение труда, так и коллекти-нистские принципы распределения, а также интенсивный ритуальный обмен дарами между общинниками. Характер­но, что австралийское племя, как и тасманийское, не знает никакой политической власти. Не имеет аппарата власти и

Кабо В. Р. Первобытная доземледельческая община. М., 1986. С. 73.

Часть П. Становление "человека юридического"

Глава 3. Генотип права: мононормы

сама община. В зависимости от сезона общины могут сходить­ся в стойбища, отправлять культовые обряды, заключать браки между соплеменниками — и вновь расходиться по обширной территории. Эти факты, как и отсутствие контроля за выпол­нением предписывающих норм у австралийцев, дают повод задаться вопросом: существовали ли у них вообще какие-либо социальные регуляторы? Ответить на этот вопрос утверди­тельно так же трудно, как и ответить отрицательно. Скорее всего для многих австралийских общин роль социального ре­гулятора играли многочисленные табу, тотемическая симво­лика и связанная с ними ритуальность. Им посвящена об­ширная литература, насчитывающая тысячи названий¹.

Попытаемся сформулировать некоторые не претендую­щие на бесспорность выводы. Представляется, что мононор-матика примитивных обществ, подобных австралийскому, должна восприниматься двояко: ведь эти табу и тотемичес­кая символика могут истолковываться и как нечто мистичес­кое, и как вполне утилитарные предписания, облеченные в табуистическую форму. Посредством этих мононорм достига­лись цели упорядочения жизни общин, ибо никакого внеш­него принуждения, кроме своеобразно понимаемого "конт­роля" со стороны духов и божеств, община не знала.

Мифолого-религиозный и моральный регуляторы

Другим важным регулятором поведения древнейших лю­дей была мифология, дающая вполне конкретные предпи­сания о поведении общинников, ведь мифологическому мыш­лению свойственна та же логика, что и мышлению рациона­листическому. Характеризуя миф как "императивную модель для соответствующего устроения человеческих связей и взаимоотношений", В. С. Нерсесянц с полным основанием де­лает вывод: "В примитивных обществах мифология выполня­ет функции объяснения и легитимации социальных норм"².

¹ В России пионером в этой области выступил М. Кулишер. См. его рабо­
ту: Борьба за существование и политический строй // Слово. 1878. № 9—
10. С. 77—106.

² Нерсесянц В. С. Право и закон. С. 8.

Отделение правовых норм от религиозных и предписанных мифологией норм произойдет в более позднюю эпоху. Но и тогда это отделение будет весьма условным...

Для антропологии права мифы и сказания разных наро­дов представляют собой бесценный материал о мононорма-тике древнего человека и об обычном праве недавнего про­шлого¹. В самом деле: в мифах рассыпаны указания на обяза­тельность каких-либо действий, причем сформулированы они жестко и недвусмысленно. Так, в любом взятом наугад аф­риканском мифе (равно как и в мифах других народов) мы сможем обнаружить предписания, подобные вот этому: "Если человек умер, его младший брат должен жениться на его женах, чтобы они не смогли стать женами человека из дру­гого племени. Чтобы сохранить людей, нужно сохранить скот, и люди смогут наследовать скот и не будут страдать от голо­да..."² Миф, таким образом, закрепляет сложившуюся в ре­альности регулятивную нормативную систему и, закрепляя ее, создает своего рода нормативный прецедент, обращен­ный в будущее. В этом его двоякая функция: отражать суще­ствующие нормативные регуляторы и, канонизируя их, слу­жить источником нормативного предписания, облеченного подчас в нравоучительную форму: "Миф объясняет в равной мере как прошлое, так и настоящее и будущее. Чтобы по­нять эту многоплановость, лежащую в основе мифов, обра-

¹ Помимо многочисленных серийных изданий мифов народов мира из­дательства "Восточная литература", см. фундаментальное издание "Мифы народов мира" (М., 1982) (с позднейшими переизданиями). Же­лающим глубже проникнуть в проблематику воздействия мифа на нор­мотворчество рекомендуем: Аписимов А. Ф. Духовная жизнь перво­бытного общества. М.; Л., 1966; Беляков Б. Н. Структура человеческой жизнедеятельности и формы ее отражения. Челябинск, 1990; Голосов- кер Я. Э. Логика мифа. М., 1986; Елсуков А. Н. Познание и миф. Минск, 1984; Золотарев А. М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964; Кессиди Ф. X. От мифа к Логосу: Становление греческой филосо­фии. М., 1972; Косарев А. Ф. Философия мифа: Мифология и ее эври­стическая значимость. М., 2000; Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976; Серое Н. В. Хроматизм мифа. Л., 1990.

' Цит. по: Котляр Е. С. Миф и сказка Африки. М., 1975. С. 188. См. также перевод книги французского африканиста: Оля Б. Боги Тропи­ческой Африки. М., 1976. С. 3.

Часть II. Становление "человека юридического"

тимся к сравнению. Ничто не нацоминает так мифологию, как политическая идеология. Быть может, в нашем совре­менном обществе последняя просто заменила первую"¹, -писал К. Леви-Строс. (Мы все же оставим благодатный сю­жет о современной правовой и политической мифологии для одной из заключительных тем.)

До сих пор непревзойденным по глубине исследования и по образности повествования о мифе является труд Б. Ма­линовского "Миф в примитивной психологии". Позволим же дать несколько выдержек из него, поскольку не можем от­казать себе в этом удовольствии донести до читателя мысль ученого, исследовавшего мифологию не по книжкам, а "жи­вьем". Во-первых, Б. Малиновский сходу отвергает представ­ление о мифе как о некоем поэтическом творении, расска­зываемом при свете луны зачарованным слушателям. Во-вто­рых, он не приемлет и выдвинутую исторической школой в Германии и Америке интерпретацию мифа как простого пе­ресказа событий прошлого, некоей летописи:

"Исходя из своих собственных исследований мифов, быту­ющих у дикарей, я должен сказать, что чисто художествен­ный или научный интерес человека примитивного общества к природе весьма ограничен; в его представлениях и сказаниях символизм занимает совсем незначительное место; в действи­тельности миф — это не поэтическая рапсодия, не излияние потока досужих вымыслов, а действенная и исключительно важная культурная сила. <...>

Миф в том виде, в котором он существует в общине дика­рей, то есть в своей живой примитивной форме, является не просто пересказываемой историей, а переживаемой реально­стью. Это — не вымысел, как, к примеру, то, что мы читаем сегодня в романах, это — живая реальность, которая, как верят туземцы, возникла и существовала в первобытные вре­мена и с тех пор продолжает оказывать воздействие на мир и человеческие судьбы. Такой миф является для дикаря тем, что для искренне верящего христианина является библей-

¹ Леви-Строс К. Структурная антропология. Гл. XI. "Структура мифов". М, 1983. С. 186.

Глава 3. Генотип права: мононормы

ское повествование о Сотворении мира, Грехопадении, Ис­купительной Жертве распятого на кресте Христа. Наше Свя­щенное Писание живет в наших обрядах, в нашей морали, руководит нашей верой и управляет нашим поведением; ту же роль играет и миф в жизни дикаря. <...> В примитивной культуре миф выполняет незаменимую функцию: он выража­ет, укрепляет и кодифицирует веру; он подтверждает дей­ственность обряда и содержит практические правила, на­правляющие человека. Таким образом, миф является суще­ственной составной частью человеческой цивилизации; это не праздная сказка, а активно действующая сила, не ин­теллектуальное объяснение или художественная фантазия, а прагматический устав примитивной веры и нравственной муд­рости"¹.

Не будем все же скатываться на вульгарно-социологи­ческую трактовку мифа только как кодекса практически при­менимых социальных норм; он, конечно, освящен религиоз­ным смыслом и воспринимается "дикарем" как нечто данное сверху. (Правда, для социолога Э. Дюркгейма "религиозное" тождественно "социальному", но спишем это на издержки профессионализма.) Он содержит и мощный моральный за­ряд: героизируя своих персонажей, он как бы дает модель для подражания - - вот "делать жизнь с кого", а во многих случаях он дает напрямую морально-этическую установку о том, как следует поступать в той или иной ситуации. Но в мифе много и мистического, фантастического, не случайно Л. Леви-Брюль и другие исследователи видели остатки ми­фологической "примитивной ментальности" в явлениях ис­кусства и даже в массовых психозах и всплесках инстинкта². Миф внедряется в такие сферы человеческого бытия, как рождение, жизненные циклы, смерть, имитируя при этом небесный архетип, т. е., выражаясь словами известного ми-

¹ Малиновский Б. Миф в примитивной психологии // Магия, наука и
религия. С. 95, 98, 99.

² См.: Levy-Bruhl L. L'ame primitive. P., 1927. Idem. La mythologie primitive.
P., 1935; Pettier R. Anthropologie du mythe. P., 1994. Русские переводы:
Леви-Брюлъ А. Первобытное мышление. М., 1930; Он же. Сверхъесте­
ственное в первобытном мышлении. М., 1937.

Часть II. Становление "человека юридического"

фолога М. Элиаде, придает реальности причастность к "сим­волизму центра"¹. К сожалению, оставляем этот сюжет, хотя можно сказать много интересного о мифах Древнего Египта и античной Греции, о скандинавских сагах, об эпосе коче­вых народов, продолжающих эту связь сакрального и реаль­ного, — это, как говорится, другая история...

Итак, при всей сложности структуры и содержания мифа выделим для целей нашего предмета его главную характе­ристику (на ней, кстати, настаивает и Т. В. Кашанина)²: их нормативную, предписывающую часть, аккумулирующую опыт предшествующих поколений и дающую "идеальную" модель при поведении. Но для того чтобы идеальная модель "работала", она должна отражаться в определенном действии. Таким "действием" были магия, ритуал, обычай.

Магия, ритуал, обряд, обычай

К. Леви-Строс устанавливал прямую связь между ми­фом и обрядом: "между мифом и обрядом постулируется оп­ределенное соответствие, или, другими словами, гомология: независимо от того, кому из них приписывается роль ориги­нала или отражения, миф и обряд воспроизводят друг друга: один— в форме действия, а другой — в виде понятий"'*.

Однако между мифом и обрядом (ритуалом) вклинива­ется такое действо, как магия. Современному человеку о магии известно, пожалуй, только, что есть "черная" (вредо­носная) магия и магия "белая"⁴, несущая в себе конечный положительный результат ("верну мужа", "сниму сглаз" — типичные фразы объявлений, размещаемых в наших газе­тах полчищами невесть откуда взявшихся новоявленных "ма­гов"). С магией часто отождествляют знахарство — народ­ную медицину вкупе с "заговорами", а также шаманство. Это

¹ Элиаде М. Миф о вечном возвращении: Архетипы и повторяемость.
Пер. с франц. СПб., 1998. С. 16.

² См.: Кашанина Т. В. Указ. соч. С. 195—198.

¹¹ Леви-Строс К. Структурная антропология. Гл. XII. "Структура и диа­лектика". С. 208.

¹ См.: Зыбковец В. Ф. О черной и белой магии. М., 1965; Восточная демонология / Вступ. ст. С. Ю. Неклюдова. М., 1998. С. 6—43.

Глава 3. Генотип права: мононормы

говорит о том, что у магии есть свое продолжение в исто­рии вплоть до наших дней.

Все это, конечно, интересно, говорят прагматично на­строенные студенты, но какая связь магии с правом? (Ох уж эти молодые прагматики с их установкой на четко обо­значенную "пользу"...) Постараемся объяснить, как можем, призвав на помощь два интереснейших труда: "Набросок об­щей теории магии" Марселя Мосса¹ и "Магия, наука и рели­гия" Бронислава Малиновского², первый труд -- фундамен­тальный академический текст, составленный на огромном эм­пирическом и научно-теоретическом материале, второй -блестящий научно-популярный очерк на тему о магии и об­рядности. Холодный картезианский ум и страстная славян­ская душа обратились к одному объекту с единой целью: вы­яснить воздействие мистических представлений и действий на духовный мир и поведение человека.

М. Мосс с беспристрастием аналитика отделяет магию от других действий. Устойчивая во времени и санкционирован­ная общественным мнением практика, например суеверные действия игроков, не может, по его логике, считаться маги­ческой. Для антрополога права важно и такое замечание М. Мосса: "Традиционные практики, с которыми магические действия можно спутать, — это юридические действия, тех­нические приемы и религиозные обряды. Магию связывают с системой юридических предписаний, потому что в обоих явлениях присутствуют обязательные слова и жесты, обле­ченные в торжественные формы. Поскольку юридические действия часто носят ритуальный характер, а контракты, клятвы, судебные процедуры напоминают в некотором роде священнодействие, то их путают с обрядами, хотя таковыми они не являются. В той мере, в которой эти действия облада­ют особым эффектом или создают нечто большее, нежели

¹ Mauss М. Esquisse d'une thcorie de la magie // Annce Sociologique. 1902—
1903. P., 1904; В русском переводе: Набросок общей теории магии // Мосс М.
Социальные функции священного. СПб., 2000. С. 107—232.

² Malinowski В. К. Magic, Science and Religion // Science, Religion and
Reality. L., 1925. В русском переводе: Малиновский Б. Магия, наука и
религия.

Часть П. Становление "человека юридического"

установление договорных отношении между человеческими существами, они перестают быть юридическими, но стано­вятся действиями религиозными и магическими"¹.

Дата добавления: 2015-10-30