Начинающийся спад населения: ориентированные-на-другого типы

Проблема, с которой сталкиваются общества на стадии переходного роста, состоит в том, что они достигают такого момента, когда ресурсы становятся довольно обильными или когда они используются достаточно эффективно, чтобы было возможно быстрое накопление капитала. Это быстрое накопление капитала должно быть достигнуто даже в том случае, если общественный продукт все с большей скоростью идет на поддержание растущего населения и удовлетворение потребительского спроса, соответствующего уже достигнутому образу жизни. В большинстве стран, до тех пор пока капитал и техника не импортируются из других стран, находящихся на более поздних фазах кривой населения, любое усилие, направленное на увеличение национальных ресурсов ускоренными темпами, делается за счет существующих стандартов жизни. Мы видели, что это происходило в СССР, находящемся сейчас на стадии переходного роста. Для западной Европы этот переход был весьма продолжительным и болезненным. Для Америки, Канады и Австралии – сразу получивших все преимущества европейской техники и природных ресурсов – переход был быстрым и относительно легким.

Как мы уже говорили, ориентированный-на-традицию человек вряд ли думает о себе как об индивиде. Еще меньше ему приходит в голову, что он может делать свою собственную судьбу на основе личных жизненных целей или что судьба его детей может быть иной, чем у семейной группы. Психологически он еще недостаточно отделен от самого себя (или поэтому достаточно близок к себе), своей семьи или группы, чтобы думать подобным образом. Однако на стадии переходного роста, люди, имеющие ориентированный-на-себя характер, приобретают чувство контроля над своей собственной жизнью и смотрят на своих детей так же, как на индивидов, способных делать карьеру. В то же время вместе с переходом от сельского хозяйства к промышленности и с ликвидацией детского труда дети перестают быть просто экономическим вкладом. По мере распространения научного мышления религиозные и магические взгляды на фертильность человека – взгляды, которые на ранней фазе кривой населения имели смысл для воспроизводства этой культуры, – уступают место “рациональным” индивидуалистическим установкам. Действительно, точно так же, как быстрое накопление производственного капитала требует, чтобы люди были воодушевлены “Протестантской этикой” (так Макс Вебер охарактеризовал проявление того, что здесь определяется как ориентация-на-себя), так и уменьшение численности потомства требует глубокого изменения ценностей – изменения столь глубокого, что, по всей вероятности, оно коренится в структуре характера.

Поскольку вслед за смертностью начинает падать рождаемость, общества приближаются к эпохе начинающегося спада населения. Все меньше и меньше людей работает на земле, в добывающей промышленности и даже на производстве. Рабочий день сокращается. У людей появляется материальный достаток и, кроме того, досуг. Однако за все эти изменения они платят – как всегда, решение старых проблем порождает новые – тем, что живут теперь в централизованном и бюрократизированном обществе и мире, уменьшившемся и смятенном от ускоренного индустриализацией соприкосновения рас, наций, культур. Особая стойкость и предприимчивость ориентированных-на-себя типов в какой-то степени менее необходимы в этих новых условиях. Все большей проблемой становится не материальная окружающая среда, а другие люди. И поскольку люди гораздо больше общаются и становятся все более восприимчивы друг к другу, традиции, сохраняющиеся со стадии высокого потенциала прироста населения, – в любом случае сильно подорванные во время резкого скачка индустриализации – сильно ослабевают. Гироскопический контроль больше не является достаточно гибким, и требуется новый психологический механизм. Более того, “психология нужды” многих ориентированных-на-себя людей, которая была частью социальной адаптации в период интенсивного накопления капитала, сопровождавшего переходный рост населения, должна была уступить место “психологии изобилия”, соответствующей расточительной роскоши потребления досуга и избыточного продукта. Если люди не хотят тратить прибавочный продукт на войну, которая все еще требует огромного капитального оснащения, они должны научиться наслаждаться и заниматься теми сферами деятельности, которые являются дорогостоящими с точки зрения человека власти, но не капитала, – например, поэзией и философией. Действительно, в период начинающегося спада ничего не производящие потребители, в состав которых входит как возрастающее количество стариков, так и сокращающееся количество еще неподготовленной молодежи, представляют собой значительную часть населения, которым необходимы экономические возможности для того, чтобы быть щедрыми, и структура характера должна соответствовать этому.

Действительно ли осознается хоть в какой-то степени эта потребность в другом пласте типов характера? Мои наблюдения дают мне право думать, что в Америке она осознается.

Определение ориентации-на-другого. Тип характера, кото-рый я буду называть ориентированным-на-другого, по-видимому, появился совсем недавно в среде высшего среднего класса в наших крупных городах: заметнее в Нью-Йорке, чем в Бостоне, в Лос-Анджелесе, чем в Спокане, в Цинциннати, чем в Чиликоте. Однако в некотором отношении этот тип поразительно напоминает американца, которого Токвиль и многие другие пытливые и удивленные наблюдатели, приезжавшие из Европы еще до революции, представляли себе как человека совершенно нового типа. В самом деле, заметки путешествующих по Америке поражают нас своим единодушием. Об американце говорят как о более поверхностном, более расточительном, более дружелюбном, в большей степени неуверенном в самом себе и своих ценностях, более нуждающемся в одобрении, чем европеец. Все это создает образ, без особых натяжек напоминающий тот тип характера, который, по мнению многих социальных ученых, складывается в современной, высокоиндустриальной и бюрократической Америке: “рыночный характер” Фромма, “посредник” Миллса, “дитя среднего класса” Арнольда Грина.

На мой взгляд, сегодняшний представитель среднего класса Америки резко отличается от американцев, о которых писал Токвиль, которые тем не менее поражают нас так же, как и современные американцы. Мне кажется, что условия, определяющие возникновение ориентации-на-другого, оказывают свое влияние на все большее число людей в городских центрах индустриально развитых стран. Таким образом, мой анализ ориентированных-на-другого типа характера в то же время является анализом американца и современного человека. Временами мне кажется, что трудно или даже невозможно сказать, где кончается один и начинается другой. Исходя из определенной гипотезы, я склонен думать, что ориентированный-на-другого тип чаще всего встречается у нас дома, в Америке, вследствие таких уникальных факторов, как те, что американское общество состояло из выходцев из Европы и что у него не было феодального прошлого. Несмотря на это, я склоняюсь к тому, что большее значение следует придавать таким интернацио-нальным тенденциям, как капитализм, индустриализм и урбанизация, чем каким бы то ни было особенностям формирования характера на американской сцене. Учитывая эти предварительные замечания, теперь пора обратиться к современной городской Америке в качестве иллюстрации общества – и пока, возможно, единственной иллюстрации, – где ориентация-на-другого является преобладающим способом обеспечения конформности. Однако было бы преждевременно говорить, что эта ориентация уже доминирует во всей Америке. Но так как ориентированные-на-другого типы встречаются среди молодежи, в крупных городах и в группах, имеющих наивысший доход, можно предположить, что, пока существующие тенденции не изменились, преобладание ориентации-на-другого не за горами.

Если бы мы хотели классифицировать наши типы социа-льного характера по социально-классовым категориям, можно было бы сказать, что ориентация-на-себя – это типичный характер “старого” среднего класса – банкира, торговца, мелкого предпринимателя, инженера с технической подготовкой, тогда как ориентация-на-другого становится типичным характером “нового” среднего класса – бюрократа, получающего жалованье служащего, и т.д. Многие экономические факторы, связанные с недавним ростом “нового” среднего класса, хорошо известны. Они обсуждались Джеймсом Бернхэмом, Колином Кларком, Питером Дракером и другими. Происходит сокращение количества и доли рабочего населения, занятого на производстве и в добывающей промышленности – сельском хозяйстве, тяжелой промышленности, грузовом транспорте – увеличение количества и доли “белых воротничков” и населения, занятого в сфере обслуживания. Люди грамотные, образованные и обеспеченные всем жизненно необходимым благодаря гораздо более эффективным машинной индустрии и сельскому хозяйству, все чаще обращаются к “третичной” сфере экономики. Индустрия обслуживания способствует процветанию не только высших кругов, но и вообще всех людей.

Образование, досуг, сфера обслуживания сочетаются с возрастающим потреблением информации и образов, предо-ставляемых новыми средствами массовой коммуникации. Так, если в обществах, находящихся на стадии переходного роста, процесс распространения информации только начинается в городских центрах, то в обществах на стадии начинающегося спада населения этот поток информации становится стремительным. Данный процесс, хотя и с некоторыми отклонениями, вызванными серьезными национальными и классовыми различиями уровня грамотности и словоохотливости, идет во всех индустриальных странах. Отношения с внешним миром и самим собой все больше опосредуются потоком массовой информации. Ориентированные-на-другого типы воспринимают политические события сквозь призму слов, посредством которых события привычно раскладываются по полочкам и правильно или неправильно связываются с конкретными личностями. Ориентированная-на-себя личность, еще сохраняющаяся на этой стадии, стремится скорее систе-матизировать этот поток информации и морализировать по его поводу.

Все это приводит к тому, что у значительного количества людей изменяется путь, ведущий к успеху, и возникает потребность в более “социализированном” поведении как для достижения успеха, так и для личностной и супружеской адаптации. С этими изменениями связаны перемены в семье и в практике воспитания детей. Наряду с уменьшением размера городских семей и увеличением количества стран, где “допустима” забота о детях, происходит ослабление старых образцов дисциплины. При наличии новых образцов группа равных (группа, объединяющая людей одного возраста и класса) становится для ребенка гораздо более важной, а родители заставляют его чувствовать вину не столько за нарушение моральных стандартов, сколько за неумение быть популярным и устанавливать контакты с другими детьми. Кроме того, давление школы и группы равных усиливается и становится постоянным благодаря средствам массовой информации, кино, радио, а также комиксам и вообще любым популярным средствам данной культуры. В этих условиях и возникают типы характера, которые мы будем называть ориентированными-на-другого. Всех ориентированных-на-других людей объединяет то, что источником ориентации индивида оказываются его современники – либо те, которых он знает, либо те, с которыми он знаком косвенно через друзей или средства массовой информации. Конечно, источник этот “интернализируется” в том смысле, что зависимость от него в управлении жизнью внушается в раннем возрасте. Цели, к достижению которых стремится ориентиро-ванный-на-других человек, меняются в соответствии с этим управлением: лишь сам процесс стремления добиться постав-ленных целей и процесс, в ходе которого значительное внимание уделяется сигналам, поступающим от других, остаются неизменными на протяжении всей его жизни. При таком способе поддержания контактов с другими людьми становится возможной непосредственная поведенческая конформность, возникающая не в результате обучения тому, как себя вести, как в случае ориентированного-на-традицию характера, а скорее вследствие исключительной восприимчивости к действиям и желаниям других.

Конечно, большое значение имеет то, кто эти “другие”: либо это те, кто составляет непосредственное окружение индивида, либо “более высокий” круг, либо анонимные голоса средств массовой информации; либо это опасения индивида проявлений враждебности со стороны случайных знакомых, либо со стороны тех, кто “имеет для него значение”. Но следствием этой потребности в получении одобрения и ориентации от других, причем, скорее от современников, чем от предшественников, довлеющей над доводами разума, является то, что большинство людей любой эпохи заботит, что думают о них другие. Хотя все люди не просто хотят, но и нуждаются в том, чтобы нравиться кому-то какое-то время, лишь для современных ориентированных-на-другого типов это становится главным источником их ориентации и главной областью их восприимчивости. Возможно, именно неутолимость этой психологической потребности в одобрении позволяет отличать представителей высшего среднего класса городской Америки, которых мы называем ориентированными-на-другого, от весьма сходных типов, появившихся в крупных городах и в других классах на более ранних этапах исторического развития, будь то в императорском кантоне, в Европе 18–19 столетий, в Древних Афинах, Александрии или Риме. Во всех этих группах мода выступала не только в качестве заменителя морали и обычаев, но к тому же была еще и быстро меняющейся. Так, хотя средства массовой информации находились еще в зачаточном состоянии, группа, соответствующая американскому высшему среднему классу, была сравнительно небольшой, а элитная структура – весьма влиятельной. Например, можно было бы утверждать, что издание “Наблюдателя” (“Observer”) полнее охватывало своих потенциальных читателей в конце 18 столетия, чем “New-Yorker” охватывает их сегодня. В английских, французских и русских романах 18–19 столетий мы находим изображения людей такого рода, которые принадлежали к высшим кругам бюрократии и были готовы к быстрым изменениям поступающих сигналов. Степан Аркадьевич Облонский из “Анны Карениной” – один из наиболее привлекательных и наименее беспринципных примеров, тем более поразительный, что Толстой противопоставляет его Левину, морализирующему, ориентированному-на-себя человеку. На каждом званом обеде Стива проявляет необычный социальный талант; политический талант, описываемый в следующей цитате, также весьма социален: “Степан Аркадьевич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. И несмотря на то, что ни наука, ни искусство, ни политика, собственно, не интересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких придерживалось большинство и его газета, и изменял их, только тогда, когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем незаметно изменялись”.

“Степан Аркадьевич не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы и сюртука, а брал те, которые носят. А иметь взгляды ему, жившему в известном обществе, при потребности некоторой деятельности мысли, развивающейся обыкновенно в лета зрелости, было так же необходимо, как иметь шляпу. Если и была причина, почему он предпочитал либеральное направление консервативному, какого держались тоже многие из его круга, то это произошло не от того, что он находил либеральное направление более разумным, но потому, что оно подходило ближе к его образу жизни... Итак, либеральное направление сделалось привычкой Степана Аркадьевича, и он любил свою газету, как сигару после обеда, за легкий туман, который она производила в его голове”.

Несмотря на то, что добродушная общительность делает его похожим на современного американца среднего класса Стива не вполне ориентирован-на-другого. Одна общительность, без определенного восприятия других как индивидов и как источника ориентации, не является определяющей чертой этого типа. Точно также следует отличать американца 19 столетия, общительного и подчи-няющегося общественному мнению, что было отмечено Токвилем, Бриком и другими, от ориентированного-на-другого сегодняшнего американца, который по своему характеру является гораздо более способным и заинтересованным в поддержании ответного контакта с другими как на работе, так и на отдыхе. Этот момент нужно подчеркнуть, поскольку данное различие зачастую понимается неверно. Хотя ориентированный-на-себя человек часто стремился, а иногда и добивался относительной независимости от общественного мнения и от того, что думали о нем соседи, в большинстве случаев он был весьма заинтересован в хорошей репутации и, по крайней мере, в Америке, в том, чтобы “стараться быть не хуже людей”. Однако сходства эти, по преимуществу внешние, типичность которых проявляется в таких деталях, как одежда, занавески и банковский кредит. Ибо фактически все это – соответствие стандарту, устанавливаемому “лучшими людьми” его окружения. По сравнению с этим ориентированный-на-другого человек хотя и смотрит постоянно на других, но стремится быть похожим на них не столько во внешних деталях, сколько во внутреннем восприятии. То есть благодаря своей особой восприимчивости он соприкасается с другими людьми не только по поводу внешнего вида и правил приличия, но и еще на многих иных уровнях. Никакой идеал независимости или надежды на Бога сам по себе не может изменить его стремления смотреть на других – “хороших друзей” и лучших людей – при решении вопроса о том, к каким впечатлениям и деятельности стремиться и как их интерпре-тировать.

Три сравниваемых типа. Один из возможных подходов к выявлению структурных различий между этими тремя типами состоит в том, чтобы рассмотреть присущие каждому из них различные формы эмоционального одобрения и контроля.

Ориентированный-на-традицию человек воспринимает влияние своей культуры как целостное, которое тем не менее опосредуется немногими людьми, находящимися с ним в повседневном контакте. Они ждут от него не столько того, что он будет человеком определенного типа, сколько того, что он будет вести себя в соответствии с принятыми нормами. Следовательно, мотивом поведения станет страх перед позором.

У ориентированного-на-себя человека есть установленный в раннем детстве психический гироскоп, приведенный в движение его родителями, который впоследствии сможет воспринимать сигналы от других авторитетных людей, напоминающих его родителей. Он идет по жизни менее независимо, чем это кажется, подчиняясь своему внутреннему управлению. Отклонение от курса, происходящее в результате того, что он реагирует либо на собственные импульсы, либо на изменчивые голоса современников, может вести к чувству вины. Так как ориентация, которой он придерживается в жизни, получена им в детстве от его близких и наставников, и так как интернализированы скорее принципы, а не детали поведения, то ориентированный-на-себя человек склонен к подлинной стабильности. Особенно, когда оказывается, что у его друзей тоже есть гироскопы, вращающиеся с той же скоростью и в том же направлении. Однако многие ориентированные-на-себя индивиды могут оставаться стабильными даже в том случае, когда нет постоянного подтверждения социального одобрения, например, когда обыкновенный честный англичанин живет в тропиках, изолированный от привычного окружения.

В отличие от этого типа, ориентированный-на-другого человек учится реагировать на сигналы гораздо более широкого круга людей, чем тот, который составляют его родители. Семья представляет собой теперь не прочно спаянное целое, к которому он принадлежит, но лишь часть более широкого социального окружения, к которому он с раннего возраста проявляет внимание. В этом отношении ориентированный-на-другого человек напоминает ориентированного-на-традицию человека: оба живут в окружении группы и им не хватает способности ориентированного-на-себя человека рассчитывать на себя. Природа группового окружения совершенно различна в этих двух случаях. Ориентированный-на-другого человек – космополит. Для него нет границы между своим и чужим, четко обозначенной в обществах, зависящих от ориентации-на-традицию. Поскольку семья постоянно абсорбирует чужих и тем самым видоизменяется, чужие становятся своими. В то время как ориентированный-на-себя человек может чувствовать себя “как дома” и за границей благодаря своей относительной невосприимчивости к другим, ориентированный-на-другого человек в определенном смысле чувствует себя “как дома” везде и нигде благодаря своей отзывчивости и способности к быстрому установлению близких (хота иногда и поверхностных) отношений со всеми.

Ориентированный-на-традицию человек получает сигнал от других, но они поступают из культурного однообразия; поэтому ему не требуется никаких сложных приспособлений для их отбора и приема. Ориентированный-на-другого человек должен быть способен принимать далекие и близкие сигналы, при этом их источники многообразны, а изменения быстры. Значит, интернализируются не принципы поведения, а сложный механизм необходимый для того, чтобы быть внимательным к этим сигналам и время от времени участвовать в их распространении. Хотя такие средства психологического воздействия, как чувства вины и стыда, сохраняются важнейшими среди них для ориентированного-на-другого человека, но растет тревога. Это средство контроля имеет сходство скорее с радаром, чем с гироскопом.

Вариант Афин. Возможно ли охарактеризовать и другие цивилизации (например, древнееврейскую, древнегреческую, древнеримскую) в зависимости от сменяющих друг друга стадий роста населения: ориентированной-на-традицию, ориентированной-на-себя и ориенторованной-на-другого? По всей вероятности, бурный рост мирового населения, начиная, примерно, с 1650 г., а значит, и кривая роста населения, уникальны в истории человечества и являются следствием совершенно нового (индустриального) типа технологической, экономической и социальной организации. Тем не менее тот факт, что в каждом обществе есть своя форма организации и определенная “технология”, хотя бы в форме совершенно ненаучного ритуала, служит подтверждением более или менее успешных попыток снижения смертности и повышения жизненного стандарта в сравнении с простым животным существованием. Исследование Афинской империи позволяет предположить, что и там можно обнаружить корреляцию между ростом населения и типом социального характера, выявленную нами для современного Запада.

Сколь бы ни были скупы данные относительно долгосрочной тенденции роста населения в империи, их можно обнаружить в скрупулезных исследованиях современных демографов и в заметках древнегреческих авторов. Гомеровский эпос рисует легкомысленное общество, где институт частной собственности уже разрушил ориентированную-на-традиции коммунальную организацию трибы, фратрии и клана. В результате революционных преобразований по возделыванию земли появилась возможность оседлого поселения, повысился жизненный стан-дарт и, наконец, началась фаза роста населения, продолжавшаяся в течение нескольких столетий. Частная собственность, развитие рыночной экономики и наследование по отцовской линии способствовали концентрации богатства и появлению экономического и социального неравенства. Новая трехуровневая социальная стратификация, проникающая в традиционную организацию, не только ослабила власть клана над его членами, но и способствовала объединению индивидов со сходным социальным статусом из различных триб и фратрий. Реформы, проводившиеся Солоном и другими людьми последующих поколений, несомненно, означают, что некоторые индивиды и семьи были гораздо успешнее других в решении новых экономических задач, связанных с достижением материального благосостояния и проведением досуга. На протяжении пяти столетий со времени основания Афинского государства существовала распространявшаяся “пограничная” форма хозяйства, основанная отчасти на использовании внутренних ресурсов, ставшая возможной благодаря технологическим усовер-шенствованиям и институту рабства, и в гораздо большей степени – на завоевании других народов и присоединении их богатств к своему хозяйству. В качестве проявлений ориентации-на-себя в этот период можно отметить меняющиеся установки по отношению к семье и воспитанию детей; законы, увеличивающие свободу индивида, например, реформы, способствовавшие свободному отчуждению собственности и введению уголовного преследования “третьей партией”; многообразие возможностей прибыльной деятельности в области коммерции, сельского хозяйства и промышленности; сдвиг от деревни к городу; энтузиазм по отношению к изысканиям и завоеваниям; растущий интерес к философской спекуляции и науке.

К началу пятого века Афинская империя достигла зенита своей власти; грекам этого периода была знакома идея увеличивающегося населения. И Платон, и Аристотель были сторонниками неизменяющегося населения. Обнаруживается, что два столетия спустя проблема в корне меняется, и боязнь перенаселенности сменяется страхом перед уменьшением численности населения. Полибий, писавший во втором веке, отмечал, что население Греции вымерло вследствие практико-вавшегося инфантицида. Конечно, это преувеличение; так же, как контрацепция сегодня, инфантицид практиковался главным образом высшим и высшим средним классами. Тем не менее, это указывает на тенденцию к искусственному ограничению размера семьи и на то, что население достигло не только начинающегося, но и действительного спада. По мере того, как растущее население начинает достигать своего пика, мы наблюдаем возникновение социальных форм, указывающих на наличие ориентированного-на-другого способа конформности.

Например, институт остракизма, введенный для предотвращения тирании, становится в пятом веке грозным оружием общественного мнения, произвольно используемым в качестве средства обеспечения конформности и изгнания государственных деятелей, драматургов и ораторов, наделенных особыми дарованиями. Кроме того, из простых людей была создана целая армия осведомителей, “которые постоянно обвиняли лучших и наиболее влиятельных людей в государстве в целях сделать их предметом зависти толпы”. В книге “Зависть богов и уголовное право в Афинах” Свен Ранульф тщательно проследил развитие и сферу распространения “бескорыстного стремления налагать наказание”, в основе которого лежала растущая харак-терологическая тревога и которое можно было бы назвать господством всемогущей группы равных.

Все это сопровождалось уменьшением обязательств по отношению к политической сфере, характерных для ориентации-на-себя. Несмотря на почтительность, проявляемую многими авторами по отношению к Афинской “демократии” пятого столетия, поражает апатия участвующего в выборах населения. То, что раньше было с трудом завоеванной привилегией низших классов – присутствие церкви или на народной ассамблее, – в правление демоса становится обязанностью. Для обеспечения кворума были введены различные карательные меры, и когда они оказывались недостаточными, “право голоса” становилось оплачиваемой государственной службой.

История Афинской империи представляет собой область, где был бы плодотворным более детальный анализ; мы затронули лишь те проблемы, обсуждение которых способствовало бы проведению такого исследования. Проблемы Рима в правление Августа также говорят о возникновении и преобладании ориентированного-на-другого типа характера, поскольку население достигло фазы начинающегося спада. Введение нового поэтического языка, узаконивающего значимость тончайших оттенков человеческих переживаний в произведениях таких поэтов, как Катулл и, возможно, Галл, испытавших на себе влияние Александра, может служить доказательством сдвигов в сторону ориен-тации-на-другого в правящих классах.

Некоторые необходимые уточнения. Ограничения языка вынуждают меня говорить так, будто считаю, что общества всегда ухитряются создать социальную организацию и типы характера, необходимые им для выживания. Такое предположение, на основе которого мог бы возникнуть образ “общества” как отдельного организма, предъявляющего людям определенные требования, и в котором происходят различные процессы, привело бы к ни на чем не основанной телеологии в понимании социальных изменений. Тогда окажется, что совершенно “случайно” в данном обществе существует несколько способов обеспечения характерологической конформности. Те из них, которые были бы успешными в поддержании общества как целого, передаются последующим поколениям так же бессознательно, как и возникают; но поскольку они исторически успешны и их можно изучать и исследовать, создается впечатление, будто своим полным или относительным успехом они обязаны неким теологическим силам, служащим интересам общества. Однако следует признать, что некоторые общества дезинтегрируются и погибают, несмотря на то, что у них есть, казалось бы, успешные методы увековечивания социального характера. Точно так же не следует отрицать вероятность того, что общества и без дезинтеграции могут претерпеть гораздо большую дезорганизацию и даже крах, чем принято думать.

Мы не должны переоценивать роль характера в социальных процессах. Например, объяснение будет недостаточным, если просто сказать, как это делают некоторые ученые, что германская армия была сплоченной, потому что у “немцев” авторитарный характер, так как армии самого разного типа характера фактиески являются сплоченными в условиях войны и ее содержания. Не хотелось бы повторять вслед за некоторыми американскими психологами, проверяющими профессиональную пригодность, которые утверждают, будто с определенной работой может справиться лишь очень ограниченный круг типов характера, что для торговцев и администраторов требуются “экстраверты”, или “оральные” типы, а для химиков и счетоводов – “интраверты”, или “анальные” типы. В действительности, люди абсолютно разных типов могут приспособиться к достаточно адекватному исполнению сложных задач широкого диапазона. Иначе говоря, социальные институты могут использовать целую гамму различных мотиваций, соответствующих разным типам для выполнения весьма сходных необходимых обществу работ. Но вместе с тем, конечно, нельзя сказать, что характер – лишь призрачный фактор истории, подобный гегелевскому духу. Характер будет влиять на стиль и психические затраты, необходимые для выполнения определенной работы, которые в политическом или экономическом исследовании будут почти идентичными.

Таким образом, следует учитывать возможность, что люди могут быть вынуждены вести себя совершенно не так, как требует структура их характера. Общество может меняться гораздо быстрее, чем характер, и наоборот. Действительно, это различие между тем поведением, которое требуется обществу, и тем, которое соответствует характеру, оказывается одним из наиболее мощных рычагов изменений. К счастью, мы не знаем ни одного общества, подобного мрачному изображению Олдоса Хаксли (в “Бравом Новом Мире”), где типы социального характера полностью бы соответствовали их социальным ролям и где, следовательно, за исключением несчастных случаев, не происходило бы никаких изменений.

Наконец, необходимо отметить, что типы социального характера – это абстракции. Они имеют отношение к живым конкретным людям, и для того, чтобы их создать, необходимо – как мы говорили в начале этой главы – сначала абстрагировать от реального индивида его “личность”, затем от того, что осталось, абстрагировать его характер и, наконец, абстрагировать общий элемент, который составляет “социальный характер”. Проницательный читатель уже, наверное, догадался, что не может быть такого общества или человека, которые бы всецело зависели от ориентации-на-традицию, ориентации-на-себя или ориентации-на-другого; каждый из этих способов конформности является универсальным, и вопрос всегда заключается в том, до какой степени индивид или социальная группа полагаются на тот или иной из этих трех доступных их механизмов. Следовательно, все люди являются ориентированными-на-себя в том смысле, что, воспитанные старшими, они получают от них и интернализируют некоторые постоянные ориентации. И наоборот, все люди являются ориентированными-на-другого в том смысле, что они ориентированы на ожидания себе подобных и на “ситуационное поле” (Курт Левин) или на “определение ситуации” (У.Томас), которое эти окружающие помогают ему в данный момент создать.

Более того, поскольку каждый из нас обладает способностью к любому из трех способов конформности, в процессе своей жизни индивид имеет возможность заменить значительную зависимость от одной комбинации способов на значительную зависимость от другой (хотя радикальные изменения такого рода маловероятны даже при благоприятных условиях), поскольку до тех пор, пока индивиды не совершенно безумны, – а в действительности они никогда таковыми не являются, – в своем социальном окружении они и создают роли, и пытаются им соответствовать. Если бы индивид, преимущественно ориентированный-на-другого, оказался бы в среде, где не было бы ему подобных, ему пришлось бы уступить и перейти к другим образцам ориентации. Точно также ясно, что ни один индивид и, конечно, ни одно общество не могут существовать без сильной опоры на традицию, как бы ни казалось, что она перекрывается колебаниями моды.

Важно отметить, что эти частичные совпадения разных типов отчасти происходят вследствие оценочных суждений людей по отношению к каждому типу в отдельности. Так как большинство из нас ценит независимость, то мы скорее предпочитаем ориен-тированный-на-себя тип и недооцениваем остальные два типа. Во-первых, гироскопический механизм позволяет ориентированному-на-себя человеку казаться гораздо более независимым, чем он есть на самом деле: он не в меньшей степени конформист по отношению к другим, чем ориентированный-на-другого человек, но голоса, к которым он прислушивается, более удалены, чем голоса старшего поколения, а их роли он интернализирует в детстве. Во-вторых, как мы только что отмечали, этот тип конформности является единственным, хотя и преобладающим механизмом ориентированного-на-себя типа: последний, в силу своего характера, равнодушен к тому, что думают о нем ему подобные, и может даже вообще не считаться с их мнением. Например, у него нет потребности воспринимать других людей таким образом, как будто они лишь замещают его родителей. Скорее дело в том, что он в несколько меньшей степени, чем ориентированный-на-другого человек, связан с получением от современников (или их заменителей: средств массовой информации) наставлений, ожиданий и одобрения.

Позволю себе повторить: типы характера и общества, с которыми мы имеем дело в этой книге, являются типами, они не существуют в реальности; это конструкции, созданные на основе отбора определенных исторических проблем с целью их исследования. Чем больше типов или подтипов используется, тем больше фактов можно учесть (или те же факты, но с меньшими усилиями), хотя я и мои соавторы предпочитаем использовать минимум подсобного материала. Стремясь к описанию общества и его типичных представителей с помощью системы взаимосвязанных характеристик, мы рассматривали объединяющие их черты и оставляли в стороне те аспекты поведения – зачастую поразительные, – которые не казались уместными для нашей цели.

Дата добавления: 2015-10-23