Мартовский кот

По утрам они шли в школу под одним зонтом. Весна сделала их беспечными, но пока хранила тайну от посторонних. Иногда ночью, проснувшись и слушая ровное валеркино дыхание, Паша прикидывал – как долго они еще смогут вот так водить за нос судьбу? Кто из тех, что наверняка видят их вместе, делает правильные выводы? Скоро ли поползут нежные ростки шепотков и слухов, оплетая их обоих, превращаясь в цепкие плети и лозы и в конце концов стаскивая бунтарей с небес на землю?

- Я не бунтарь, - шептал он в темноту, - Я не стану размахивать радужным флагом. Я не пойду на митинги и парады, я не позову его венчаться. Господи, я просто хочу, чтобы мы были счастливы, как сейчас. Пусть все будет как есть, хоть еще немножко...

Утром он просыпался от валеркиных ласк: за полчаса до будильника. Счетчик календаря отщелкивал очередную цифру. Он отсчитал ровно половину марта, и от зимы остались только грязно-серые глыбы на обочинах, будто развалины после войны. И ноздреватый снег. И невзрачный зонтик прятал от прохожих улыбки двух парней, поглощенных друг другом.

Конец марта.

День рождения Эдика гуляли в баре недалеко от школы. Веселые и пьяные, играли в бильярд. И Валерка все ловил себя на мысли, что ему не хватает того, кто остался дома. Шумели пацаны, танцевали девчонки – эдова сестра и ее подруги. В детстве они и их умиленная опека досаждали, но теперь друзья Эдика по достоинству оценили его теплую дружбу со старшей сестренкой.

Ирма не танцевала. Лениво наблюдала сквозь дым сигарет и танцпола. Эд – косился.

На Валеру.

Разговор давно зрел. Пожалуй, созрел настолько, что любая реплика собеседника уже была прогнозируема, а потому смысла в разговоре особого-то и не было. Так, потребность выговориться... но это так немало иногда.

- Дома тебя не застать... – Эдик забросил было пробный камушек, но тут же нарвался на засаду:

- Так дом у меня не там, куда ты звонишь, Эд.

Кашлянул. Подумал, как сформулировать помягче. Наклонился ближе.

- А вы с ним... Все типо серьезно?

- Ну да, - улыбнулся Валера, - и на первый вопрос тоже "да".

Кашлять после каждого ответа было странно, но Эдик почему-то не мог остановиться. Это было похоже на нервный тик.

- И... кто..?

Валера сверкал своей фирменной похабной ухмылочкой.

- Я его.

- А он..?

- Пальчиками.

Эдика довольно заметно передернуло. Впрочем, он был морально готов услышать что-то подобное. Даже хотел. Хотя и не признался бы себе в этом.

- Бережет меня, гад такой. Но скоро раскуручу.

Руки Эда творили непотребство с картонкой-подставкой под пивной бокал. На одной стороне была реклама Швитуриса*, на другой – клеточки для игры в морской бой. В тот короткий период, когда были бесплатными SMS, они играли на уроках. В классе висела гробовая тишина. Учителя даже пугались немножко.

А на литовском в старой школе резались в карты под партой. Да и англичанина доводили до багрово-яростной физиономии, играючи справляясь с любым заданием и потому считая себя вправе превращать галерку в маленький Лас Вегас.

- Когда познакомишь?

- Еще нет. Не время...

- Паришься.

- Парюсь.

Эдик похлопал по плечу:

- Wszystko będzie v porządku*, - и как-то сразу на душе у него стало легче.

Валера улыбнулся открыто и по-детски.

- Эдвардэк... Ja też cię kocham*.

- Wiem*.

***

- В Висагинас?.. – Аленка уставилась на подругу в почти немом изумлении.

- Ну да.

- Это же офигительно далеко!

Катя пожала плечами.

- На машине? – Аленка наклонилась к зеркалу, придирчиво рассматривая ресницы. На шее у нее сверкали огромные буквы SEX, соединенные множеством цепочек – писк сезона от Диор.

- На автобусе.

Глаза в обрамлении драматичных ресниц (две тысячи калорий от МаксФактор) распахнулись так широко, что макияж почти перестал быть видным.

- На каком-то автобусе, в какой-то Висагинас... Что ты нашла в этом парне?

- Не знаю, - улыбнулась Катька.

Белобрысая подруга поймала ее взгляд в зеркале. Прищурилась:

- У него родители богатые?

- Не знаю.

- Машина у них есть? Куда они отдыхать летом ездят? В доме живут или в квартире? Сколько комнат?

- Я не знаю, Ален.

- Не понимаю я тебя! Ничего про парня не знаешь, а едешь куда-то... Зачем?!

Катя вздохнула: иногда Алена не понимала, казалось, совсем простых вещей. Подумалось – а ведь совсем недавно и сама она точно так же говорила, думала, одевалась, красилась, ходила по магазинам... Как клонированная Аленка.

Их так много, таких белобрысых клонов, бесцельно бродящих по дорогим бутикам среди босоножек и нижнего белья... Тех, кто развлекаться ходит в "Акрополис", покупает тряпки ради брендов, выбирает бойфрендов по толщине кошелька и считает калории при весе сорок пять...

- Там был конкурс. Авторской песни. Артем пел. Он стоял на сцене, с гитарой, такой клевый...

- Ему платили за это? – перебила Аленка, роясь в косметичке.

- Нет, конечно.

Алена смотрела непонимающе.

***

Март был похож на арм-реслинг. Зима и весна долго боролись на равных, чуть отклоняясь то в одну, то в другую сторону, заставляя зрителей дрожать от нетерпения. Потом наконец зима начала сдавать. Сначала понемногу, а потом – резко, потеряв надежду. За несколько незаметных дней город очистился, высох и разнежился под ослепительной голубизной неба весны. Еще лежал лед на озерах, белели обрывки снега в жидких рощицах за городом – в былых владениях графа Тышкевича, где ныне медленно разрастаются дачные поселки...

Светало в пять утра. К семи исчезала колдунья-луна, голубело небо, по восточным стенам с крыши стекал золотисто-розоватый свет. Еще через несколько дней как первоапрельская шутка пришло лето – тот странный период, когда на улице теплее, чем в школе... Странного вообще было немало. Люди разделились - половина еще носила свитера, другая половина ходила с короткими рукавами. И особенно удивительно эти короткие рукава смотрелись на фоне медленно тающих глыб льда у обочин и в узких улочках Старого города.

Стоило Паше одеть в школу рубашку – и в Валерке проснулся мартовский кот. В отличие от своего четвероногого собрата, он не орал и не лазал по крышам, но вот за блудливостью его еще не каждый хвостатый мог бы угнаться.

Паша пробовал выматывать его по ночам, но сдался, не в силах справиться с потребностями растущего организма. Валера забегал на переменах и окнах – и заперев на ключ дверь кабинета, бессовестно тискал Пашу. К звонку чуть припухали и темнели зацелованные губы. Паша только вздыхал... весьма мечтательно. Он был счастлив.

Иногда по ночам – когда выдавалась спокойная ночь - он лежал с открытыми глазами и немного боялся. Что за счастье, за эти светлые несколько месяцев придется расплачиваться. Что однажды все рухнет, сломается. Валера запрещал ему думать об этом. Он воспринимал подарки судьбы как должное и порой рисковал.

...Вкрадчиво скрипнула дверь. Что-то мучительно-сладкое дрогнуло внутри; Паша обернулся. Предчувствие не обмануло – это был Валерка, с лицом Казановы. Он вальяжно опирался на стену, косился на восьмиклашек-дежурных, задержавшихся после звонка. Ждал. Потом глянул учителю прямо в глаза, и Паша понял, что ощущает кролик перед удавом. Валера облизнул губы. Паша взмолился богам. А вслух сказал, опасаясь, что предаст голос –

- Девочки, вы можете идти...

Считал секунды, разделявшие их... Восьмиклассницы ушли, покачиваясь на каблуках, и Валера мягко скользнул к учительскому столу.

- Ключи, дорогой.

Паша покорно полез в ящик. Вздрогнул, касаясь валеркиной руки. Ключ дважды щелкнул в замке, отделяя мир от них.

Когда Валерка был таким... завораживающе-хищным, с ним невозможно было спорить. Невозможно было строго хмурить брови, пытаться проповедовать конспирацию. Потому что под этим взглядом все отходило на второй план. Паша снял очки, встал из-за стола. Из-под полуприкрытых век следил, как Валера, крадучись, по-кошачьи, подходит к нему... Потом в поцелуе горели губы, терзали, никак не могли насытиться, до стонов, до пальцев, впившихся в ткань форменного пиджака. Чуть качнулась земля, и в бедро ткнулся край стола. Валерка притянул к себе, судорожными поцелуями покрыл грудь, шею... Когда, когда он успел расстегнуть рубашку... Безоговорочно нагнул учителя, рванул брючный ремень. Слабые протесты –

- Ты с ума сошел, в школе... Валер, не надо... – разумеется, не оказали никакого эффекта и тут же сменились сладким "Ммм...", когда Валеркины пальцы подозрительно легко скользнули внутрь. На парту упал изнасилованный тюбик KY. Вот паршивец, ведь готовился заранее! Его, извращенца юного, просто заводит опасность... Адреналин и весенние подростковые гормоны... Наверное, Ольга была права: у него мечта, отыметь учителя прямо на парте... и кончить по звонку...

Валеркина ладонь ласкала спину, нежно спустилась по бедру, коснулась напряженного члена. И Паша, прерывисто дыша, отдался моменту.

На парте карандашом был написан столбик дат. Едва заметный даже так, прямо перед лицом... Значит, восьмиклассник Вышедворский контрольную списал... Додумать мысль он не успел.

Паша вцепился в край парты сильными пальцами, расставил ноги пошире. Парта безбожно ехала вперед с каждым толчком. На бедрах уверенно лежали Валеркины ладони. Горячие, влажные... Парта скрипела, все громче, все чаще...

...А потом они курили, сидя на полу у распахнутого окна. И ухмылялись, глядя на нелепо скособочившиеся столы.

- Ты мне за это ответишь, - мечтательно промурлыкал Паша. - Прямо сегодня вечером...

- Очень на это надеюсь.

Деловито бились в стекло проснувшиеся мухи, полные бодрой надежды найти эту чертову форточку. И находя, с торжествующим зудением улетали на свободу.

***

Тусовка была в разгаре, только чипсы хрустели. Дверь открыл Сказочник – как всегда, в своем репертуаре:

- А, господин Боев! Заждались мы вас, сударь...

- Здоров, Макс, - добродушно фыркнул Валера, пожимая протянутую руку.

В комнате Ирмы народ расслабленно потягивал пиво. К своему удивлению, на диване Валера увидел Полину. Девушка чуть растерянно улыбалась, будто извиняясь за свое присутствие. Сказочник сел рядом, уверенной рукой обнял за плечо, что-то тихонько спросил – она только покачала головой и снова робко заулыбалась. Улыбка у нее была красивая: добрая, нежная, неиспорченная Голливудом и глянцевыми обложками.

Смильгина и Сказочник? Вот это номер...

- О, Валерка, заходи-садись-штрафную! – приветствовал его Эдик.

- Я, пожалуй, постою, - вполголоса бросил Валера, загадочно улыбнувшись. Эдик на секунду застыл, потом принялся сосредоточенно рыться в пачке чипсов.

Стоять он, конечно, не стал – разлегся на полу, положив голову Ирме на колени. И оттуда не видел, как Ирма напряженно следила за Эдом, а тот, поймав ее взгляд, дернул плечом: фальшиво даже для ненаблюдательного человека.

Разговоры взглядами и жестами в "великолепной шестерке" были делом вполне обычным. Внимательному зрителю интересно было бы следить, как после той или иной ничего не значащей фразы в разговоре переглядываются Ирма и Эдик, Ирма и Сказочник, Эдик и Валера...

Ирмины пальцы с какой-то материнской нежностью путались в Валеркиных волосах, гладили и успокаивали. Он наблюдал сквозь ресницы – Сказочник по-семейному спокойно обнимал Полинку, Никиш потягивал пиво, Мух рассказывал что-то смешное... Теплые ладони Ирмы. Сказочник, вылупившийся из им же созданного мрачного образа, сбросивший с себя свою легенду и вдруг ставший обыкновенным парнем... а ведь еще недавно воображение начисто отказывалось представлять, что такой человек может намазывать на хлеб масло, чистить зубы или покупать проездной, как простые смертные. Девчачья погибель Никиш, смазливое личико а ля Ди Каприо, так никому пока и не отдавший свое сердце – с красивыми так бывает, ровно как и со страшненькими: последних не хочет никто, первые не хотят никого сами. Мух... Ильюха, лучший друган, закадычный приятель, с которым лет семь за одной партой отсидели... Эдик, который больше, чем друг, но все же навсегда останется только другом...

Как он любил их всех... Валера закрыл глаза. Через два месяца они перейдут рубикон. Жизнь раскидает – кого куда... Новые лица, заботы, радости. Бессонные ночи. Пока еще чужие, не обкатанные языком слова – сессии, преподы, кафедры, лекции... Иногда он чудовищно не хотел взрослеть. Знал и боялся: беззаботное время закончится. Все чаще и чаще думал о будущем – как и каждый из них, немного боясь, немного предвкушая. Думал о себе и Паше. Прекрасно понимал, что от родителей финансовой поддержки ждать было бы наивно, если он уйдет жить к мужчине... Что нужно как минимум поступить на бесплатное, да и работу найти, потому как учительская зарплата двоих не выдержит... Думал о многом, давно устал думать. Хотелось просто уснуть, раствориться в тепле чьих-то ласковых рук, и открыть глаза через год – когда все уже встанет на свои места, и новое превратится в рутину.

Тусовка неумолимо ползла к завершению. Квадрат пива – долго ли умеючи?

Кровные узы

-...Какое кощунство – не отличить лимонник от актинидии!...Здесь у нас клубничка. Здесь лучок... А здесь морква...

Бабушка, в резиновых сапогах и камуфляжной жилетке, вид имела внушительный, хотя росту в ней было – как в Андрее. Внук покорно плелся сзади, рассеянно поддакивал. Он давно уже понял, что проще потерпеть четверть часа "обзорной экскурсии", чем объяснять бабушке, что ему куда интереснее было бы сбегать на озеро: как там его секретное дерево, с суком, нависшим над самой водой? Пережило зиму?

- Вот проклюнулась репка... – с энтузиазмом показывала Анна Михайловна, - А тут сельдерейные остаточные явления...

Андрей окинул скептическим взглядом маленькую грядку, разительно напоминавшую могильный холмик. Вздохнул.

- Очень интересно.

Взгляд, полный тоски, блуждал по грядкам. По лучку, клубничке и актинидиям на клумбе у дома. Потом вдруг застыл. Сердце дернулось, перевернулось, ухнуло куда-то в желудок – от неожиданности, объяснил себе Андрей, - и заколотилось быстро-быстро, отдаваясь толчками в горле и в висках.

Дядя Паша приехал.

- Вот смотри, Андрюша, рябинки, которые ты посадил, когда был маленький. Видишь какие? Из тоненького прутика...

Очень, очень неоднозначные эмоции вызывал у Андрюши мамин брат.

...Во-первых, дядя Паша был гомик. Это вся семья знала. Об этом несмешно и как-то грубо шутил папа. Об этом мучительно-высокомерно говорила мама, об этом вздыхала бабушка. Об этом сплетничали соседки по даче и тетки, все норовя увести ребенка от греха подальше... ребенок – это он, Андрей, и забота такая, конечно, бесила. От глупости и незнания она была, та забота: в этом Андрей убедился еще прошлым летом. Специально провоцировал: переодевался при дяде, когда собирались купаться на озеро... ноль эмоций. Даже обидно как-то.

- Так, а здесь махровым цветом крапива цветет... целая плантация... надо бы ее изничтожить...

Во-вторых, дядя Паша был очень красивый. Темноволосый, как вся их семья, сероглазый, с тонкими чертами лица. Стрижка вроде короткая – но на лицо падают прядки во весь лоб длиной. Так и хочется пальцы запустить, ощутить шелковистость, легкость... У него была мягкая, спокойная улыбка и красивые руки. И вовсе он не красил ногти и глаза не подводил, да и вообще с виду был обычный парень. Стройное, по-мужски привлекательное тело, без волосатого пивного животика, какой торчит из-под майки у папы... да и не увидишь никогда в жизни дядю Пашу в растянутой затасканной майке.

- Настурции вот тут посажу, мне соседка дала...

В-третьих, Андрюша вел тайную войну за свою свободу и независимость, а потому с дядей старался общаться почаще – из принципа, чтобы досадить маме. Правда, виделись они только здесь, на даче у бабушки, всего-то пару раз в год.

Анна Михайловна все еще не заметила появления сына. Рассказывала что-то – газончик, альпийская горка, вьющиеся розы... глобальный план благоустройства садового участка...

- Бабушка, - позвал Андрей, и голос вдруг дрогнул.

Дядя приехал не один: с парнем.

***

Решились они быстро. Да что там решились... Само собой вышло. После уроков в пятницу вернулись домой, поели, бросили в Валеркин рюкзак пару футболок, полотенца и носки, сели в автобус и через час уже были на месте...

Паша колебался. Недолго. Мама ведь говорила – помощь нужна. Поле большое, копать много, крепкие рабочие руки лишними не будут.

Рабочие руки, рабочий рот...

- Ладно, поехали. Только веди себя пристойно.

- Ну конечно, - фыркнул Валера, ясно давая понять, что при первой же возможности начнет грязно приставать к любовнику прямо на грядках.

Семейка приняла их нормально. Вернее – как и ожидалось. За ужином откровенно шушукались тетки, косился племяш, неестественно, настороженно улыбалась мать. Хмыкал шурин, хитровато поглядывая на жену. Марийкиного мужа Паша не то чтобы не любил – недолюбливал: общался ровно насколько требует вежливость. Им, в общем, было о чем поговорить, шурин в свободное от компьютерных игр время баловался дизайном, но уж очень раздражала его манера разговаривать – снисходительно, вечно пытаясь учить собеседника жить… Шурин Пашу задолбал еще на свадьбе. Племянника было жалко.

Спать ложились рано, чтобы с утра приняться за работу. Паша с Валерой долго курили на крыльце ("Да, мам, мы с ним еще и курим"...), пока родственники разбредались по раскладушкам.

- Валера, а где вы работаете?.. – будто невзначай поинтересовалась мать.

- Он не работает, он учится. У меня. Двенадцатый класс, - ответил за него Паша, - Да, мам, я еще и под статьей хожу...

Анна Михайловна всплеснула руками: как же так?! Сын тяжело вздохнул, склонил голову на плечо своему несовершеннолетнему школьнику:

- Ну все, теперь я враг народа.

Мать, держась за сердце, ушла на кухню. Паша вложил свою сигарету в пальцы любимого человека, коротко поцеловал их и последовал за ней.

- Непутевый ты мой... – шепнула мать, качая головой. Ткнулась лицом сыну в плечо, обреченно вздохнула, будто собираясь заплакать. - Дай тебе господь счастья...

- Я счастлив, мама. И буду еще счастливее, если ты не будешь по этому поводу плакать.

Немножко помолчали, обнявшись, чего уже давненько не бывало.

- Павлик, а вам что, вместе стелить, что ли? – спросила она тихо-тихо.

- Вместе, - ласково улыбнулся непутевый сын.

Взяли у матери одеяла, по чуть поскрипывающей лестнице поднялись наверх. Им достался весь второй этаж. Там пахло деревом: дом уже который год помаленьку достраивался. Вдоль стен свалены были чистенькие светлые доски. Постелили на полу – и улыбались друг другу, вспоминая.

У Валерки не то от воспоминаний, не то от свежего воздуха настроение было игривое. Перед ужином для разминки вскопали пару грядок – и тело требовало еще нагрузки… разрядки… Аромат древесины щекотал нос. Каждый сучок темным глазом с любопытством смотрел, как скользит ладонь по щеке, по волосам, по шее, по выгибающейся спине, по бедру. Как губы целуют... ближе, ближе, а потом стон – кажется, перебудит весь дом... Сладко неровное дыхание. И пальцы, путающиеся в светлых волосах.

Утихомирились только через час. Уснули, прижавшись друг к другу, и не слышали, как крадучись удалялись еще не успевшие стать тяжелыми, как у отца, шаги...

Субботнее утро выдалось отменное. Почти совсем майское. Небо сияло безукоризненной голубизной, цвели вишни. Ветерок приносил множество запахов, кружил голову, пьянил. Было еще холодно, но за работой это быстро забылось. Отдыхая, Паша смотрел, как перекатываются под облегающей футболкой валеркины мышцы. Хотелось подойти и провести рукой, ощутить рельеф под ладонью, вдохнуть пряный запах свежего пота... Паша усмехнулся, отвел глаза – и встретился взглядом с племянником. Вспыхнул как школьница. Больше старался глаза не поднимать.

Андрюша смотрел на его любовника. Смотрел искоса – чтобы родители не заметили – но так, будто все-все знал про них: как подгибаются колени, как дыбом встают золотые волоски в ложбинке, где спина переходит в таз, и как становится солоноватой кожа... Боже мой, подумал Паша, ведь ребенок уже вырос. Сколько ему уже, тринадцать? Четырнадцать? Да Валерка по возрасту к нему ближе, чем к Паше...

Вырос. Раньше Паша бы этого даже не заметил. Но раньше он и семнадцатилетних считал поголовно детьми.

Вырос – значит, просыпается тело. Но если он так смотрит на Валерку... Если он так смотрит на своего дядю – а он смотрит, черт возьми, множество мелких деталей вдруг сложилось в один рисунок... Ведь Марийка разбираться не будет. Кастрирует она его, Пашу. Садовыми ножницами и без анестезии. Ну или там лопатой. Серпом тоже удобно... А ребенку поломает жизнь. Как-нибудь, уж она-то найдет способ.

Валера всадил лопату в землю, подошел вразвалочку. Тыльной стороной ладони, где чистой была перчатка, приподнял пашин подбородок. И всосался в губы – на глазах у родни, у соседей, у малолетки-племянника. Будто читая мысли, будто предлагая утопию: незачем менять себя - можно просто расширить нормы, чтобы в них вписаться...

Пахла земля.

К полудню мужчины повыдохлись, все чаще устраивали перекур. Марийкин муж присел на скамейку с пивом, завязал с соседом неспешную беседу. Паша курил и с нежной улыбкой смотрел на Валерку. Тот работал как вол, с непривычки не экономя силы.

С большой глиняной кружкой подошла мама:

- Валерочка, детка, попей молочка... Молочко хорошее, такого в городе не бывает, я в деревне беру у знакомой. Свежее, полезное...

Пожалуй, Паша был удивлен больше всех. Жизнь не уставала приподносить сюрпризы.

- Он замечательный паренек, - тихонько сказала ему мама вечером, после ужина, - Работящий, это хорошо. Добрый, я вижу, любит тебя... Ты береги его, Павлик. А внуков мне Мария нарожает. Дети, дай вам бог счастья...

***

Ффух!!! – просвистел апрель, будто не было. В заботах и нервах, за книгами. Холодная, сухая и пыльная весна незаметно повеселела. Во всем проснулась легкость, какая-то ажурность: в воздухе и траве, во флагах, в строительных лесах, в пшеничных волосах Полины... Весна нервно улыбалась изрисованным стенам и апельсиновой ржавчине канализационных люков, струилась по витринам, штамповала компактные серые тучки.

Будто рассыпали горсть сухого гороха на ступеньки: шелест-перестук, прыгающие горошины-дни разбегаются и не собрать, не вернуть...

В самом начале мая вылезли одуванчики, желтые веснушки городских газонов, - и жизнь вдруг стала не в меру насыщенной.

В Москве гремели салюты. Вильнюс тихо спал, и только старики полночи хватались за сердце, упрямо отпраздновав – как когда-то упрямо воевали...

Сказочник сидел у окна, смотрел в одну точку – опустошенный и усталый. На столе перед ним лежал блокнот с зайчиками, перечеркнутый строками.

Сверху – небо, дорога – снизу.
Среди прелой хвои и шишек
Я нашел автоматные гильзы,
Горсть зеленых от времени фишек.
Я сыграю в шахматы с дедом.
На доске мои гильзы расставлю...
Я укрою клетчатым пледом
Его ноги, очки поправлю,
Принесу чайку и газету,
Где все странно и незнакомо...
Тлеет в пепельнице сигарета.
Кому – игры, кому – кома.
Это просто детская шалость,
Я спросил - был плед будто тога, -
"А тебе убивать случалось?"
...Небо – пыльное. Вниз – дорога.

Три попойки

Комнату Ирмы окутывали легкий туман, смрад и дрожащий полумрак. Она жгла индийские благовония и свечи. Если именно так и выглядели жилища древних индусов, то неудивительно, что Просветление настигло Будду под деревом: он попросту отравился свежим воздухом. Ирма жить не могла без дыма и готова была воскуривать практически все, что способно тлеть. Этот факт весьма беспокоил ее родителей, однако они успокаивали себя магическим заклинанием "у девочки просто переходный возраст". По нелепой иронии судьбы они были правы: попробовав весь спектр удовольствий от Беломора до травки, Ирма остановилась на благовониях и дамских ментоловых сигаретах. Яблочный табак и кальян остались в босоногом детстве, впереди ждал только черный мундштук – верх шика и предсмертный писк моды. Но пока этот поворот ирминого стиля еще был скрыт мрачными покровами будущего, и о нем не догадывалась даже она сама.

Язычки свечей подрагивали, отражаясь в зеленом бутылочном стекле. Но полу вповалку лежало шесть уже слегка пьяных тел, преимущественно мужских. Это тоже беспокоило ирминых родителей, но все-таки меньше, чем туман благовоний, запах которых ощущался даже на лестничной площадке. Они, родители, в свое время были хиппи. Творили безобразия и помасштабней. Потом как-то остепенились, постриглись, с годами перестали влезать в цветастые рубахи. Забытая гитара покрылась толстым слоем пыли на чердаке у бабушки. И стали родители добропорядочными гражданами, усиленно веря, что все те невинные развлечения, которые не убили их в юности, не повредят и единственному чаду.

Дочка, непредсказуемая как удар пыльным мешком из-за угла, сегодня в некотором роде даже радовала – пили вино вместо пива. Намечался приятный контраст с былыми батареями пустых бутылок на кухне. Страшно сказать, сколько могли употребить в прошлом пятеро, а ныне и вовсе шестеро полных энтузиазма и жизненной энергии подростков...

Пили за светлое будущее. Чтоб - светлее некуда. Такой лозунг в комнате Ирмы был довольно рискован: Ирма жила во тьме. Длинные, тяжелые шторы запрещено было раздвигать под страхом смерти или, хуже, истерики. Мать обзывала кротом, друзья – упырихой. На подоконнике много лет назад от такой жизни засохли два кактуса. Их нахохлившиеся трупики покрылись пылью. После обещания прибить шторы гвоздями родители смирились и отбросили просветительскую деятельность.

Уполовинив вторую бутылку, затеяли игру. Игра была старая, как хороший анекдот, и требовалось для нее всего ничего – пустая тара и немного пространства, чтобы ее вращать. Из очень неправильного круга, образованного приятно теплыми телами друзей, Ирма убрала тарелки огрызков вперемешку с яблоками, шкурок пополам с бананами и печенья с фольгой от давно покинувшей визуальный мир шоколадки. Сказочник мрачно ухмыльнулся, обведя взглядом компанию. Для игры в бутылочку публика была мало подходящая.

- Мы эту игру называем "бутылка откровения", - сказала Ирма.

- Название дурацкое, но как-то прижилось, - пояснили с той стороны дымовой завесы. Ирма продолжала:

- Мы играем в нее, когда накапливается много вопросов друг к другу.

- Когда чувствуется какая-то недосказанность, - добавил Эдик.

- Когда что-то нас тревожит, - подал голос Никита, - как перед сменой школы...

- Когда напьемся, - суммировал Валера.

Сказочник понимающе кивнул. Отпил вина.

- Есть много вопросов, на которые мы боимся услышать ответ.

- От этого и недосказанность... Это особый талант - задавать правильные вопросы и вовремя. И только в игре все вопросы – правильные.

- А как же тайна исповеди?

- Все, что будет сказано, останется в этих стенах.

И бутылка завертелась.

***

Ирма вышла на балкон, закурила. Оперлась спиной на перила, запрокинула лицо к майскому небу. Над городом почти не видно звезд. Только пяток самых крупных ярких точек да мутные облачка. Ирма затянулась, медленно выдохнула тонкую струю дыма – он поплыл куда-то к невидимым звездам, неся инопланетянам пламенный привет от простой литовской школьницы.

- Так вон значит оно как... – бросила, будто невзначай.

Валера покосился. Стряхнул пепел в цветочный горшок.

- Как вроде я кому новость сказал, - фыркнул. И вернулся к изучению неба.

Цветы у Ирмы на балконе были мутантами. Травили их класса с восьмого. Сначала – прячась от родителей, потом по привычке. Часть растений погибла за эти четыре года страшной смертью. Выжили - сильнейшие. Менялся все это время и курящий состав – пока не остались шестеро. "Великолепная шестерка", так их звали учителя.

- Ты на Муха не сердись. Знаешь ведь его... Он отойдет, просто ему время нужно.

Говорят, школьные друзья расстаются... Их, мол, сводят обстоятельства. У них, мол, нету выбора. Может, это было немного наивно, но "великолепная шестерка" всегда свято верила – что бы ни случилось, сколько бы лет ни прошло, они все равно будут ощущать друг к другу нежность. И наперекор судьбе встречаться – пусть даже редко, затянутые в воронку новой повседневности... Новых друзей, любимых, новых проблем... Они всегда останутся одной семьей. Сиамские близнецы, сросшиеся душами, – так сказал Сказочник после двух стаканов вина, когда-то давно, в прошлой жизни: в начале весны.

А Мух оттает, Валера знал. Поймет и простит. Наверное.

- И чего он взбесился...

Ирма обернулась, ненавязчиво ловя его взгляд:

- Ну, не каждый же день узнаешь, что твой лучший друг гей...

Валера поморщился. Привыкать к словам, к ярлыкам, ему будет гораздо сложнее, чем к своим чувствам.

У нее всегда в глазах что-то такое было... Испытывающее, хитрое, с кошачьим прищуром. Но спокойное. Вертикальные зрачки еще никогда не мерещились.

- Ирма, - он отбросил окурок, подошел к ней, - Ирма, ты ведь знаешь... Это. Ничего. Не меняет!

Она наморщила лоб, отвела в сторону руку с сигаретой.

- Меняет. И ты скоро сам это поймешь. То, что тебе не нужно скрывать что-то от своих близких людей, это, согласись, важно. И это тебя изменит. Но никто не говорит, что в плохую сторону, другой – не значит плохой. Ну, первое время пацаны малость шугаться будут...

Он грустно усмехнулся.

- Это все мелочи, Валер. Что ни делается – все к лучшему, даже если сначала так не кажется.

Ирма была теплая, непривычно хрупкая после Паши. Целовалась напористо и быстро. Пахла сигаретами.

- Полегчало? – улыбнулась. Притянула за короткие волосы, коснулась поцелуем лба. - Пошли бухать...

***

Знакомые лица начали попадаться еще за два двора до школы: в основном, курящие малолетки. Знакомые лица оборачивались вслед. Паша шел вперед, стиснув зубы и давя в себе малодушие. Еще не поздно было вернуться домой...

Нет. Сегодня... или он уже не решится. А погибать – так с музыкой...

В школьных коридорах лица были еще более ошарашенные. Не скрывая удивления, оглядывались на учителя... Он неспеша поднялся на второй этаж. Легонько поскрипывала кожа брюк. Жестоко споткнулась шедшая навстречу Климко.

- Павел Петрович... Какой вы сегодня... необычный...

Он деланно пожал плечами. Глянул на часы: звонок на перемену только что был, значит примерно сейчас в конце коридора должен появиться...

Валерка на мгновение ошалело замер, потом радостно рванулся к нему. Упал на колени и проехал половину коридора – на форменных брюках: все равно носить их оставалось последние дни. Красиво, картинно затормозил у Пашиных ног, глянул снизу вверх...

- Вроде как с днем рождения, - смущенно улыбнулся учитель.

- Пашка!!! – Валера обнял его ноги... и вдруг поднял, перекинул через плечо, закружил...

- Беспредельщики, - улыбнулась Ирма, останавливаясь на безопасном расстоянии, - Слушай, юный извращенец, поставь Палпетровича на место и дай на него посмотреть!

"Великолепная шестерка" подошла не в полном составе: Мух демонстративно остался в конце коридора. Зато с ними были Полина, Катя и Артем. Друзья окружили влюбленную парочку, и Пашу наконец-то вернули на пол. Он одернул кислотно-сиреневую рубашку, расстегнутую до груди, хотел по привычке поправить очки, но на полпути вспомнил, что сегодня их нет, и движение получилось скомканным, неловким.

- Клево выглядите, - сказал Никиш, - правда, клево.

- А то ходишь вечно как ботаник... – проворковал Валера, не сводя с учителя влюбленных глаз. - Будь собой, и все станет проще!

- Зеленый ты еще, - вздохнул Паша.

Опасно бросать судьбе вызов – разве что пряча в рукаве мелкий, но все-таки козырь... И вспомнив про два дизайнерских заказа, ждавших в компе, Паше немного расслабился. Давно уже бродили шальные мысли: засиделся, пригрелся... А ведь устраиваясь работать в школу, убеждал сам себя – это временно. Это вроде трамплина. Рецидивист-хамелеон, усиленно мимикрирующий в учителя. Что ж... Если Регина прикажет положить на стол заявление – он положит. И на стол, и на Регину... Он глянул на Климко, все еще стоявшую в отдалении, с ее широко распахнутыми глазами. Вздохнул.

Точно прикажут.

Вечером гуляли – в "Элгуве", уютном клубе местного значения, где кроме них и было-то от силы пяток посетителей. Праздновали шумно и весело, и было их как-то непривычно много: неизменные Ирма, Эдик и Никиш, Сказочник с Полиной, Артем с гитарой, Катя, счастливый Паша, наконец избавившийся от Дамоклова меча уголовной ответственности... и Ольга, все же решившая почтить своим присутствием валеркин праздник. Странно было видеть ее одну, но Алечка не осмелилась зависнуть с учениками – хватит с них одного учителя-гея...

Стоило Эдику увидеть Ольгу – и он перестал быть собой. Правду говорят – любовь делает мужчин идиотами... Паша с Валерой только переглядывались. Будь Ольга одинокой гетеросексуальной женщиной – как знать, может быть, этот вечер стал бы началом романтических отношений... но после короткого разговора с глазу на глаз Эдик был мрачен и топил свое горе в вине.

- Что, брат? Послала? – спросил Валерка, когда вышли покурить.

- Ай, - махнул рукой грустный брошенный Эдик.

Валерка обнял его, и Эдик прижался щекой к его плечу. Чуть помолчал, потом шепнул тихонько:

- Всю жизнь я связываюсь не с той ориентацией... не важно, какого пола.

- Ага, - фыркнул Валера, - несграбный* ты, Эдик.

- Пшек*, - усмехнулся Эд. Валера сделал назидательное лицо:

- Пшек – это ты. А я просто с тобой вместе вырос. Ну что, целоваться будем или по-хорошему разойдемся?

- Сгинь, - ответил Эдик. Но на душе как-то неожиданно полегчало.

А празднование шло своим чередом, и Ольга очаровательно улыбалась, вручая виновнику торжества скромный сверток. Она продолжала улыбаться, пака Валерка развязывал ленточку и разворачивал пестренькую упаковочную бумагу. И только Паша подозрительно косился на подругу, зная истинно русский черный юмор работников морга.

Потом повисла гробовая тишина. И перед тем, как от хохота сползти со стула, Валера успел поставить на край стола банку с формалином.

В формалине не то чтобы плавал – рвался из тесного плена здоровенный эрегированный член.

***

Полина встряхнула мокрыми руками, с благодарным кивком приняла протянутое Ирмой кухонное полотенце. Возле раковины поблескивала первозданной чистотой вереница бокалов ножками кверху: тусовка праздновала последний экзамен. Школа закончилась, теперь впереди было только вручение дипломов – ну и конечно, их обмывание...

- В чем ты пойдешь на выпускной? – спросила Полина.

Ирма улыбнулась. Выпускное платье было ее гордостью. Белое, атласное, с жестким корсетом и облегающей юбкой, от колен оно рассыпалось пеной кружев. Будто бы свадебное – но отдавая должное авангардному мышлению Ирмы, под белым слоем кружев прятался слой багровый.

Полина долго стояла и смотрела на него, прижав к щекам ладошки. Ирме стало ее жалко: она знала, что на платье у Полинкиной семьи денег не будет, так что на выпускной девушка пойдет, скорее всего, в опостылевшей форме...

- Ирма... Это потрясающе красиво...

- Я думала поступать на дизайн одежды, в Дайлес Академию*. Но...

Полина подняла на нее свои большие глаза, полные удивления:

- Да тебе же сам бог велел туда! Помнишь, какое платье ты сделала на Мисс Школы? Из всех моих знакомых... Не знаю... когда говорят слово "богема", мне сразу представляешься ты.

Сам бог велел... Нет, ничего он не велел. Наоборот, все складывалось так, что Ирме выпадало ехать учиться в Конкордию*. Так хотели родители. Папа целыми днями просиживал на сайте, узнавал, какие документы нужно посылать и какие условия проживания...

- За меня все решили. Наверное, не судьба.

- Любите вы это слово. Вот и Макс тоже, - сказала Полинка и зарделась. - Раньше в стихах своих все бунтовал, бунтовал, а теперь тоже – Судьба... Расскажу я тебе одну историю. Ее у нас много кто знает. Несколько лет назад учился в нашей школе один мальчик. Вроде Эдика, умный, талантливый, толковый такой парень, очень большие надежды подавал. Регина его, сама понимаешь, любила, везде продвигала. И когда он заканчивал двенадцатый, решила она его судьбу устроить. С кем-то поговорила, где-то намекнула, и вышло, что брали его чуть ли не без экзаменов в самый престижный вуз, а после – уже грелось место на работе с такой зарплатой, что ни мне, ни тебе не снилось. Конечно, уж кто-кто, а он достоин был. Только вот... Что-то там у них не получилось, видно, не поняли друг друга. Потому что он сказал – "Я возьму сам", и учиться пошел в какую-то богом забытую коллегию. А теперь он знаешь кто? Мы с Максом вчера на его персональной выставке были...

Ирма не боялась ничего. Ее хранила Судьба. Она знала, выходя из дома утром, что ее не собьет машина, а в подворотне не изнасилуют обкуренные гопники. Что в школе не проверят невыполненную домаху по тригонометрии, а по истории спросят именно то, что она недавно видела по Дискавери или о чем читала романы в детстве. Что не поймают курящей в туалете, что после звонка на урок не встретится в коридоре директриса. Все получалось шутя. Это иногда доставало.

Я возьму сам. Он бросил вызов Судьбе.

- Хочешь примерить? – спросила она, и Полинка яростно захлопала ресницами.

Каково это – не оглядываться на толпу, не стараться всю жизнь оправдывать чьи-то ожидания? Быть собой и делать то, что хочешь, так, как хочешь? Что это за чувство – выигрывать у Судьбы?

Полинка в белом платье смотрелась волшебно. Легкая, невесомая, с детским удивлением в глазах – неужели это я там, в зеркале, такая красивая?..

- Здесь заузить... – пробормотала Ирма, придирчиво вертя Смильгину, как манекен, - чуть-чуть подшить, самую малость... А так почти впору.

- О чем ты говоришь? – застыла Полина.

- Ты идешь в этом платье на выпускной.

Полинкины глаза, и без того огромные, расширились еще больше. Она прижала ладони к груди, замотала головой:

- Ой, нет-нет-нет, Ирма, нет. Ты мне сейчас делаешь очень больно. Потому что я хочу, чтобы это было правдой, но так нельзя... Ты ведь для себя шила. Столько труда вложила...

Ирма усмехнулась. Обняла ее, крепко притиснув к себе... и на ее плече Полинка разрыдалась от нежданной радости.

Выпускной

На выпускной бал Ирма опоздала в лучших традициях снобских вечеринок: чтоб уж точно никто не пропустил ее появления. Створки дверей с эхом захлопнулись за ее спиной, и в банкетном зале стало намного тише.

Ирма шла по танцполу уверенно и спокойно, и чуть позвякивали кольца металлического пояса у нее на бедрах. Одноклассники и прочие выпускники смотрели, пораскрывав рты. Любитель театральных эффектов Никиш показал большой палец. Уважающий экстравагантность Сказочник медленно и торжественно начал апплодировать. С учительских столов донеслись вздохи ужаса, Климко прижала ко рту ладонь.

Хорошая девочка Ирма, отличница и гордость школы, объявила войну общественному мнению. Ее лицо в обрамлении угольно-черных прядей скрылось под толстым слоем готического макияжа, над тонкими ключицами опасно сверкали мощные шипы ошейника. Не на изящных каблучках пришла на выпускной скромная старшеклассница – по танцполу ступали толстые рифленые подошвы ботинок. Черная как ночь юбка на бедрах, из-под юбки – коленки в сеточку... А майка, господи помилуй, какая-то невообразимая кутерьма сеточек и лоскутков... и перчатки. И перстни. И на шее, на длинном кожанном шнуре - мобильный: с него ровно три минуты назад Ирма звонила Эдику, и именно поэтому диджей как нельзя кстати поставил Мэнсона.

Желаемый эффект был достигнут: публика замерла. Всего на минуту, но когда останавливается время – вдруг начинают читаться судьбы. И люди с их надеждами и мечтами – будто на ладони...

Ирма впервые за долгое время чувствовала крылья за спиной. Чувствовала, что можно все. Эта ночь, последняя из последних, ломала старые правила, завтра утром начиналась новая жизнь. И особым шиком было бы забить на торжественность и не встретить рассвета. Поэтому Ирма будет пить – сначала наравне с друзьями, затем – обгоняя...

На танцполе, улыбаясь ей, стояла роскошная Полинка, сверкая блестками в пшеничных локонах. Полина Смильгина, когда-то забитая жизнью тихоня, читавшая философские трактаты с фонариком под одеялом. Рядом, держа любимую девушку за руку – Макс Романовский, в прошлом – нигилист, эксцентрик, мрачная легенда двенадцатой параллели. Сегодня они танцуют грязные танцы.

Королева и Сказочник.

Он пойдет учиться на юридический. Они поженятся.

За столиком, в окружении всей честной компании, сидел Валерка. Сидел, приобняв одной рукой Палпетровича, которого так непривычно зовет просто Пашей. Учитель и ученик... нет, уже нет. Просто двое и их любовь.

Они будут жить долго и счастливо и умрут в один день.

Рядом – Мух, наконец-то простивший лучшему другу... не то его необычную склонность, не то сам факт, что Мух узнал о ней последним. Никиш с бокалом шампанского. Эдик, их негласный лидер с давних пор, вот уже скоро десяток лет...

Друзья.

Завтра старая жизнь незаметно превратится в новую. Но сегодня им еще предстоит кое-что особенное.

Сидел возле этого столика и Артем, чей простой голос был создан для дворовых песен. На этот раз вместо гитары он держал на коленях Катьку. Это было очень гармонично, ведь формы девушек и гитар так похожи...

Простая девочка. Простой мальчик.

Она поступит в педагогический, он – в коллегию. Она будет варить ему борщ. Они заведут троих детей и ирландского сеттера.

Чуть поодаль грустила в одиночестве Снежана, упиваясь жалостью к самой себе. Красный диплом, все десятки, девяносто семь процентов по английскому, но вот беда – некого привести домой, а ведь замечательные, добрые и прогрессивные родители уехали на целых три дня, чтобы дать возможность дочке побуянить... Ни подруг, ни друзей, ни парня.

Сегодня ей будут завидовать все девчонки параллели.

Ожившая Барби в блеске и взглядах – Аленка. Рядом с ней – сердцеед Диня.

Может быть, она сойдется с мозговитым мужиком и с его помощью сделает сногсшибательную карьеру в модельном бизнесе или даже в кино.

Может быть...

...Но вряд ли.

Никто не заметил замершего времени. Никто не заметил, как удовлетворенно улыбнулась Ирма. Земля крутилась как обычно, и в одном из ее уголков, нахально и как-то слабо мотивированно считающим себя центром Европы, шел выпускной бал.

- Who am I to disagree, - пропел Мэнсон. Кто я, чтобы спорить. Ирма ухмыльнулась.

"Я – Ирма. И спорить я буду!"

***

Снежана уныло смотрела в бокал: по сторонам оглядываться не хотелось. Вокруг царило веселье. Уже слегка пьяное, оно сверкало стразами и улыбками. Выпускники танцевали, о чем-то увлеченно болтали, и девушки казались красивыми как никогда...

Стиснула зубы. Вечер явно не удался.

Платье полнит, ноги гудят от каблуков, прическа не идет... ведь просила парикмахершу не забирать наверх все волосы, не открывать широкие скулы... Столько денег содрали, гады, за идиотские завитки на заколках!

А одноклассницы посмеиваются... и правильно делают: пришла бы в джинсах и была бы довольна. Зачем было пытаться из себя невесть что сделать? Да и ради кого? Эдик ведь не смотрит даже в ее сторону...

Смотрел Никита. Долго смотрел, неодобрительно косясь на друга, потом положил руку Эду на плечо и сказал:

- Эдик, ты все-таки скотина. Посмотри, вот сидит девчонка, которой ты нравишься... Все при ней, и фигура, и мозги, что тебе еще нужно?

Эдик вздохнул. Он уже и так начинал ощущать себя идиотом, но еще не осознал этого в полной мере. Вся эта история с Ольгой... Он еще не успел оправиться от шока: женщина, от которой он был без ума, любима и любит... да не кого-нибудь, а другую женщину. И его щенячья влюбленность – она так и сказала, "щенячья влюбленность", - это, конечно, мило и льстит ей, но увы, из нее ничего не выйдет...

Никиш качал головой. Мол, любовь – это, конечно, хорошо, но почему бы иногда не спускаться на землю? Например, чтобы чисто по-дружески сделать девушке приятно?

А Мух молчал, молчал, потом взял да и позвал Снежанку танцевать.

Эдик и Никиш переглянулись. Поняли, что говорят они слишком много, а жизнь идет мимо... Вернее, демонстративно дефилирует мимо в лице расфуфыренных одноклассниц. Но рассчетливых стерв Эдик не любил. Любил умных, сильных духом...

- Черта с два, - сказал Эд, и следующий танец Снежанка танцевала с ним. Потом ее пригласил Никиш, он обаятельно улыбался и говорил ей что-то, от чего девчонка заливисто смеялась... И все больше хмурились одноклассницы, кидая ревнивые взгляды на троих самых желанных парней параллели, поочередно развлекавших задаваку, зубрилу и заучку Рождественскую.

Снежанка наконец-то расслабилась. Раскраснелась, похорошела. Вынула из волос шпильки, тряхнула гривой – и дорогая прическа рассыпалась, легла на плечи красивыми локонами. Никита наигранно прижал к груди руки, будто пораженный в самое сердце. Подумала – и скинула неудобные туфли. Босиком удобней. Танцевала, не замечая времени, и было хорошо и весело как никогда раньше.

Это была ее ночь. За столиком стало вдруг тесно: Снежанку с трех сторон окружили ухажеры, а вокруг, строя парням глазки, расселись скрипящие зубами завистницы. Но на них, красивых, троица внимания не обращала.

Слово за слово – и Снежанка выудила из сумочки ключи от своей пустующей квартиры. Невинно улыбнулась... Замерли одноклассницы: кого же она увезет с собой, эта змея, эта искусительница?!

Троица переглянулась.

- Ну что, поехали? – ухмыльнулся Эдик.

Мух достал телефон, вызвал такси. Никиш сексуально улыбнулся.

- Конечно, поехали. Надо же, чисто по-дружески... сделать девушке приятно.

***

Ближе к утру все, кто не разъехался по домам и не остался спать под столом, по традиции отправились встречать рассвет. Из всей параллели – человек двадцать. Ирму заносило безбожно, но дошла она сама, разве что с тротуара поднимать себя позволяла – то Валерке, то Сказочнику, то Артему...

В сиреневых предрассветных сумерках заспанно чирикала какая-то ранняя птаха. Было влажно и душно. Со смотровой площадки открывался удивительной красоты вид: черный лес, спящая в легком тумане река, дальше – огни города... Выпускники привалились к перилам, кто-то пил, кто-то пел нестройными голосами, девчонки вязли каблуками в мягкой лесной земле. Не стесняясь посторонних взглядов, целовались Валера и Паша. Долго, самозабвенно... Сегодня ночью это уже никого не удивляло. Тех бритолобых, что пытались учить их жить, еще с вечера успокоили всей компанией. Кое-кто из девушек хлопал в ладоши, хором считали им секунды, как на свадьбе – но считать наскучило, так как отрываться друг от друга эти двое явно не намеревались до самого рассвета.

Диня сжимал в руке горлышко недопитой бутылки и неодобрительно косился.

- Спасать надо парня...

- А по-моему, спасать надо Палпетровича... – промурлыкала пьяная Ирма и немедленно споткнулась.

- Я этого не понимаю, - подал голос Артем. - Но если им так нравится – флаг в руки! Правда, Кать?

- Правда, котик. Пиво отдай Дине, блеванешь ведь.

- Ну вас, - махнула рукой Ирма. - Красота-то какая!

Она закружилась, подняв голову к небу, и тут же упала, не сделав и трех оборотов. Порвала колготки, но смеялась, смеялась, смеялась, будто знала тайну счастья...

Чуть поодаль, наблюдая весь этот беспредел, стояли учителя – кто дожил до утра. Две математички: трезвая как стеклышко – или умевшая таковой казаться – классная двенадцатого Б, и пошатывающаяся классная "ашек", - в обнимку, поддерживая друг друга. Бодренький географ; из молодежи – школьный психолог в валеркином пиджаке, накинутом на плечи, да завуч по внеклассной работе, с округленными глазами, заламывающая руки:

- Александра Анатольевна, кого мы вырастили?! Что это за люди?!

Собеседница вздохнула: Климко в своем репертуаре... На востоке нежно золотились облака. Алечка неспеша закурила, не сводя глаз с неба. Пожала плечами.

- Настоящие и счастливые, какими они и должны быть...

Всходило солнце, и бывшая двенадцатая параллель встретила утро нового дня воплями и свистом.

Жизнь – придорожный трактир.
Путь ведет в никуда.
Рок – полосатый, как тигр.
Люди, игры, года...

Хочется сбросить хмель,
Нежную руку Судьбы,
Шляпой бесформенной – цель,
Официальность «вы»,

Масок набор в руках,
Памятью пыльный плащ,
Времени снег в висках,
Да позабытый плач.

Шпагу былых грехов
В сторону отложить...
Хочется злых стихов,
Хочется просто жить.

Я буду просто я,
А альбиносом – тигр...
И на исходе дня
Скроется с глаз трактир.

Мне налегке идти
Здорово к небесам...
Но долготу пути
Я выбираю сам.

Скоро, но не сейчас,
Пусть подождут еще...
Мы не боимся вас.
Мы берем сами. Все.

***

Эдик вальяжно развалился на диване, закинув на подлокотник умеренно волосатую ногу.

- Да... В следующий раз я на групповуху подпишусь только если процент девушек будет пятьдесят и больше.

- Пятьдесят один, - хихикнул Никиш. - А что тебе сейчас не нравится, а?

- А тебе типа нравится? Муху-то хорошо, он сегодня в постели встретил любовь всей своей жизни... А нам с тобой ничего другого не остается, кроме как смотреть телевизор в гостиной.

- Как знать, как знать...

Эдику на колено многозначительно легла ладонь. Он фыркнул:

- Только не говори, что к тебе, как к Валерке, задом поворачиваться опасно!

Никиш продолжал дурачиться. Потом ему надоело и он просто лег рядом, вплотную к Эду.

- А что Валерка-то? У него любовь...

- Тебе легко говорить, он тебя не соблазнял.

Никита сделал огромные глаза:

- Эдик, неужели твоя честь подвергалась опасности?!

- Сволочь ты, Никиш, - вздохнул Эд.

- Я не сволочь, я богема. А богема, - Никиш больно ткнул локтем в бок, - вся сплошь и рядом бисексуальная.

- Это расценивать как официальное заявление? Верните мне штаны!

- Ох Эдик, Эдик... Что ты понимаешь. Хочешь, я тебе расскажу кое-что? Когда-нибудь я стану всемирно известным, и тебе тогда журналюги за эти факты отвалят немерено баблосов. Цени мою щедрость!

- Ну, раз баблосов... Валяй.

Никиш чуть помолчал, будто задумавшись.

- Вот скажи, Эдик, тебе нравится Шевроле Камаро?

Эд мечтательно вздохнул. Несколько раз повторил вслух, обкатывая вкусное название на языке. Прикрыл глаза и тихонько заскулил.

- Угу, - понимающе кивнул Никиш, - вот и мне тоже... Очень, очень нравится. Шевроле Камаро, с открытым верхом, красная, новенькая, блестящая, как игрушечка...

Никита лег поудобнее, положил голову Эду на плечо. Его романтические челочки, от которых просто с ума сходили девчонки, щекотно коснулись кожи.

- И?..

- Ну вот представь, возвращаешься ты домой после тусовки у Ирмы. Разумеется, не совсем трезвый. Стоишь на остановке, и тут подъезжает такое чудо... Вот что бы ты сделал?

- Обкончался бы на месте, - уверенно ответил Эд.

- Ну.

Он еще немного помолчал, приводя в порядок мысли и чуть улыбаясь. Потом, наконец, заговорил.

- В общем, такое вот чудо останавливается в двух метрах от меня – так плавненько, красиво, ну яхта, не машина! Из нее выходит не то кавказец, не то итальянец. Короче, загорелый такой мачо, в темных очках, цепочка на шее... В руках у него букет роз. Таких ярких, красных, как его машина...

Тыльной стороной ладони – сам не заметил, - коснулся эдиковой груди. Так гладят кошку или собаку – забывшись, задумавшись, даря ласку в обмен на тепло.

- И этот тип мне говорит, что в жизни не видел такого красивого парня, и бросает эти розы мне под ноги. Я, естественно, офигеваю...

Ладонь, двигаясь по одному богу известной траектории, коснулась соска. Эдик вздрогнул: несмотря на обстоятельства, это было приятно. Задумавшийся Никиш потерся щекой о плечо, щекоча волосами. Остро пахло дорогим мужским парфюмом.

- Потом он мне предложил покататься. И при всем при том, что я прекрасно осознаю, как это надо понимать... Напоминаю, я не совсем трезвый, а если быть точнее, то ужравшийся в суку-мать... И у меня встает от одной мысли, что я могу потрогать его машину...

- Шевроле?.. – приподнял бровь Эдик, но Никиш подкола не заметил.

- Шевроле... Камаро...

Ладонь поползла по ноге, легким ненавязчивым касанием ероша волоски. От нее было тепло и щекотно.

- В общем, - Никиш оперся на локоть, навис над Эдом, сверкая озорными глазами, - в общем, я сел к нему в машину... – он выдержал актерскую паузу и закончил зловещим шепотом: А больше, Эдик, я тебе ни-че-го не расскажу...

Тут Эдик понял, что больше ничего и не нужно рассказывать. По крайней мере, сейчас. Чуть-чуть подался вперед – сантиметр, не больше! – и встретил ртом теплые губы. Встретил грудью приятную тяжесть тела, ладонями – спину...

Долго тикали в коридоре старинные часы. И прибалдевшая кукушка высовывалась из-за угла: посмотреть на беспредел.

Эдик сказал:

- Глупо как-то. Нелогично. Знаешь, сколько я Валерку гонял?

Никиш хмыкнул. Вид у него был – как у кота, выжравшего миску сметаны.

- Валерка напористый больно. С мужиками надо ласково...

Они переглянулись, с минуту смотрели друг на друга... А потом, как по команде, громко заливисто расхохотались.

Вильнюс, 25 сентября 2004 – 25 мая 2005

Дата добавления: 2015-10-29