Conversation 1

Bono on Bono

In Conversation with Michka Assayas

Conversation 1

"Есть истории и помимо песен, которые нужно поведать"

- Вы дали множество интервью. Почему теперь вам захотелось выразить себя в форме книги? В конце концов, у вас было много возможностей для самовыражения...

- Ну, я - человек, который не любит оглядываться назад - на проделанный труд, на прожитый день, или вообще оглядываться. Но, возможно, подходящий момент настал. Есть истории и помимо песен, которые необходимо поведать.

- До того, как мы начали запись разговора, вы сказали важную вещь о своем отце, которого недавно потеряли. Вы упомянули его остроумие и сарказм. Я задался вопросом: как так получилось, что эта тема никак не проявилась в ваших песнях?

- Да, это любопытно. Мой отец вел себя, как пресыщенный человек, как будто ему нечего больше искать. Он делал вид, что ничто, происходящее в мире, не способно произвести на него впечатление. В детстве мне хотелось быть совсем другим. Особенно в подростковом возрасте, когда временами мне казалось, что отец превратился во врага. Такое случается. И ты сопротивляешься вражескому оружию, каковым и было его остроумие и сарказм.

- Довольно жесткий портрет получается. Каким был ваш отец на самом деле?

- Я бы сказал, он был приятным, веселым человеком, у него был шарм. Но к миру и ко всем его обитателям он относился с глубочайшим цинизмом. Он испытывал привязанность к немногим людям, но даже с ними был скуп на похвалу. Как я говорил раньше, мне удалось помириться с ним, но я так и не смог стать его другом. Моему брату удалось это сделать, и это здорово. Ничего сверхъестественного в этом нет, это типично для ирландцев-мачо. Мы никогда не умели разговаривать друг с другом. Даже на закате его дней, когда я приходил в больницу, он был способен лишь на шепот. У него была болезнь Паркинсона. Я всю ночь лежал рядом с ним на каталке. Так как он был болен, ему не приходилось разговаривать, и, могу вас уверить, он был счастлив по этому поводу. Днем я иногда сидел и рисовал его. Я сделал кучу рисунков, нарисовал палату, провода, трубки. Иногда я читал ему Шекспира, он любил Шекспира. Если я начинал читать Библию, он хмурился, будто хотел сказать: "Да отвали!" Фактически, "отвали" было его последним словом. Посреди ночи, лежа рядом с ним, я услышал крик. А до этого он целыми днями шептал. Я позвал медсестру. Медсестра вошла, а он снова перешел на шепот, и мы приставили уши к его рту. "Что ты говоришь? Все нормально? Тебе что-нибудь нужно?" А медсестра говорила: "Боб, все в порядке? Так что вы хотели сказать? Что случилось? Что вам нужно?" Он сказал: "Да отвалите ли вы от меня когда-нибудь? Заберите меня отсюда. Хочу домой. Это местечко - как тюремная камера." Это были его последние слова. Ничего романтичного, в его духе. У меня было чувство, что он хотел выбраться не только из палаты, но и из своего тела. Это было так на него похоже. Он всегда мог подбавить перца. Он мог познакомиться с красивейшей женщиной на свете, например, помню, как в клубе я представил его Джулии Робертс, а он такой: "А, "Красотка", черт побери!"

- Знаете, о ком мне это напоминает? Об отце Брайана Уилсона. Вы о нем читали?

- Да, немного.

- Отец Брайана Уилсона мечтал о карьере в музыкальном бизнесе - точно так же, как ваш отец, воображавший себя оперным певцом. И он очень жестко вел себя, когда Beach Boys репетировали. Брайан Уилсон приносил все эти замечательные песни, а его отец говорил: "Эта песня не станет хитом. Напиши что-нибудь стоящее." Он вел себя оскорбительно, и на словах, и в действиях. Так что здесь есть любопытная взаимосвязь. Может быть, чем жестче ваш отец ведет себя с вами, тем больше это толкает вас к творческому поиску.

- Да. Если вы познакомитесь с двумя моими лучшими друзьями, Гарвином и Гугги, вы узнаете, что их отцы обращались с ними куда более жестоко, чем мой со мной. Мы - все трое - выросли на Кедровой улице. Гугги теперь художник, а Гарвин - замечательный исполнитель, он пишет песни в духе нео-кабаре и саундтреки к фильмам. Не чем они непохожи на меня, так это тем, что они искали убежища от насмешек своих властных отцов в объятиях матерей. И я, вероятно, поступал бы так же, вот только у меня ее не было. Так что, это породило во мне некое пламя и, как я понимаю сейчас, - ярость.

- Чем была вызвана эта ярость?

- Пустотой. Наш дом был пуст. Одиночеством. И тем, что я осознавал: я нуждаюсь в людях.

_ Вы имеете в виду, что вам нужны были друзья, чтобы заполнить пустоту после смерти матери, и от этого вы становились еще агрессивнее?

- Думаю, да. Наверное, были и другие причины. Если вы просыпаетесь по утрам, слыша мелодию в голове, как это происходит со мной, все зависит от того, сможете ли вы извлечь ее оттуда и воплотить в музыке. Я ужасно играю на гитаре, а на пианино - еще ужаснее.

Если бы рядом со мной не было Эджа, который является необыкновенно одаренным музыкантом, я был бы в безнадежном положении. Если бы у меня не было Ларри и Адама, мне бы не удалось спустить эти мелодии на землю. Но мне до сих пор очень трудно полагаться на других. Слабость вынуждает к дружбе, и это - благо. Ты ищешь в других то, чего нет в тебе самом. Но иногда злишься, задумавшись вот о чем: ах, если бы я мог сам это сделать! Мелодии, которые я слышу в голове, гораздо интереснее всего, что я способен сыграть. Меня злит то, что я вынужден обращаться за помощью к другим, хоть я и хорошо умею это делать. И наша группа, должен сказать, - лучший пример взаимовыручки.

- Чем же необычен этот пример?

- Брайан Ино постоянно говорит об этом. Он говорит: "Тому, как вы четверо ладите друг с другом, должны обучать в Смитсоновском институте, - тому, как все это работает, тому, как вы приспосабливаетесь друг к другу. Это просто нечто." Но в то же время, иногда от этого становится неуютно. Задумайтесь: разве это не пугает? Ты опираешься на возлюбленную, друзей, и, в итоге, тебе приходиться опираться на Бога для того, чтобы почувствовать себя цельной личностью. Но нам это не по душе. Нам не нравится мысль о том, что для того, чтобы почувствовать себя полноценным, надо опираться на возлюбленных и друзей. Это означает, что сам по себе ты - все равно что хлопок одной руки... эта дурацкая дзенская мысль...

- Вы осознали потребность в поддержке со стороны группы после того, как в подростковом возрасте потеряли мать? Или это пришло вам в голову раньше?

- В детстве я особо не интересовался другими детьми.

- Мне кажется, здесь есть противоречие. Для того, чтобы понять то, через что вы прошли, мне придется обратиться к собственному опыту. Как и у вас, у меня был старший брат, с которым я был очень близок. Я мог положиться на него, и это дало мне свободу: я мог быть одиночкой и в то же время чувствовал себя под защитой. В то же время из того, что вы рассказали, следует, что для вас поддержка друзей была вопросом выживания...

- Не с самого детства, но вы, в общем, правы. В детстве я был потрясающе самоуверен и, вероятно, заносчив. Я был способным ребенком. Я был популярен. В детстве я играл в шахматы, и у меня это очень хорошо получалось. Когда мне было 12, я принимал участие в международном чемпионате.

- Вы победили?

- Нет, но сыграл неплохо. Было много шума вокруг того, что я, ребенок, играл против взрослых. Но тот факт, что шахматам меня научил отец, означал, что я как можно быстрее должен был его превзойти. Может быть, он мне поддавался, позволял выигрывать. Но это было здорово, и с тех пор я играл в шахматы. правда, все хуже и хуже. Но я был очень самоуверен. А потом я потерял уверенность в себе. Каждый подросток проходит через этот неловкий период, и все осложнилось тем, что наш дом опустел. Смерть матери сказалась на моей уверенности в себе.

После школы я приходил домой, но домом он быть перестал. Потому что ее там не было. Наша мама умерла, прекрасная Айрис... Я чувствовал себя покинутым и очень боялся. Мне кажется, страх очень быстро трансформируется в гнев. Я до сих пор его испытываю.

- А к чему еще привел этот страх?

- К тому, что я люблю быть среди людей.

- Где именно?

- Мне нравится сходить куда-нибудь пообедать. Хорошо поесть и попить.

- Да, я это заметил и удивился...

- Меня всегда тянет в лучший ресторан в городе. Это не очень-то рок-н-ролльно. Мне кажется, я хожу туда потому, что в детстве вся еда казалась мне безвкусной. Мне не хотелось ее есть. Мне она казалась безвкусной, потому что ее готовила не мама.

- Вы хотите сказать, что вам с детства приходилось самому себе готовить?

- Я даже заходил настолько далеко, что отдавал деньги, которые отец давал мне на еду, друзьям. Я ненавидел обеды, ужины... Помните ту штуку, которая называлась Smash? Жуткая вещь. Надо было залить эти таблетки, похожие на еду для космонавтов, кипятком, и они превращались в картофельное пюре. Потом надо было положить их в одну кастрюлю с печеными бобами или чем-то в этом роде. А потом я ел их прямо из кастрюли, - даже в тарелку не перекладывал, - сидя перед телевизором.

- Вы описываете кошмарный сон шеф-повара.

- Это была трагикомедия. Мой брат раньше работал в управлении национальных авиалиний, и он узнал, что там можно подешевке покупать еду, которую подают в самолетах. Он приносил упаковки с этой едой домой, и наш холодильник был ими забит. Так что я приходил домой и ел самолетные обеды. Потом случилась потрясающая вещь. Наша школа находилась рядом с аэропортом. Своей столовой там тогда не было, но управление школы решило обеспечить школу обедами. И они стали закупать их в аэропорту. Так что на обед я ел самолетную еду, потом приходил домой и на ужин ел ту же долбанную самолетную еду. Этого достаточно для того, чтобы человеку захотелось питаться в шикарных ресторанах, и этим же можно объяснить объем моей талии. Но, между прочим, я еще не готов вступить в период толстого Элвиса... Я бы лучше в опере попел... Ладно, вернемся к разговору.

- А может, пора перекусить гамбургером.

- Серьезно, мне кажется, что вся моя творческая жизнь уходит корнями в тот момент, когда в 14-летнем возрасте мой мир рухнул. Я не хочу это переоценивать, у многих людей случаются трагедии и похуже. Вроде Далай-Лама сказал, "Если хотите научиться медитировать, начните с мыслей о смерти". Не о девушках, не о машинах, не о сексе, не о наркотиках. И первым, о чем я начал писать, была смерть. Звучит разочаровывающе... На самом деле, наш первый альбом, Boy, замечательно жизнеутверждающ, если говорить о его сути.

- А какова была его суть?

- Странно, но она была похожа на тему нашего нового альбома How to dismantle an atomic bomb. Тема связана с выходом из непорочного возраста. Но на нашем первом альбоме мы наслаждались этим возрастом, а не вспоминали о нем.

В те времена все были искушенными, а мы радовались своему незнанию мира. Я думаю, никто о таком не писал. Ни у кого это не получилось бы так откровенно. Рок-н-ролл в эмоциональном плане весьма откровенен, он может быть сексуальным, может быть полным жестокости и желчи. Кажется, что так можно изгнать всех этих бесов, но на самом деле они становятся только сильнее. Нежность, духовность, вопросы, которые волнуют настоящих, живых людей, - обо всем этом редко пишут. Зато всегда было много позерства. На первом альбоме я просто позволил себе стать тем самым ребенком, писать о невинности, которая вот-вот будет осквернена. В рок-н-ролле никогда не освещалась тема чистоты и ее утраты, об этом писалось только в романах.

- Мне интересно, каким образом вам пришло в голову осветить ту тему, о которой вы только что говорили. Интересно вернуться к этому периоду вашей жизни, когда у вас не было ничего, кроме мечтаний, и вы понятия не имели о том, как воплотить их в жизнь. В особенности хотелось бы узнать, помогли ли вам взаимоотношения с братом, который на семь лет старше вас, вернуть уверенность в себе.

- И да, и нет. Я хочу сказать... он научил меня играть на гитаре. На его гитаре я научился играть те песни, которые он разучил. Например, у него был песенник "Битлз", тот, с психоделическими иллюстрациями. Эта книжка взорвала мне мозги. И до сих пор взрывает.

- Какую битловскую песню вы научились играть первой?

- Dear Prudence. Все, что можно сделать с помощью аккорда С. Песни Нила Даймонда. Это был еще один песенник брата. Мне нравился Даймонд. Песня Play Me - гениальная.

- Вернемся к вашему брату. Вы ладили с ним?

- Да, но мы и дрались.

- Многие дети дерутся. Что в этом особенного?

- Представьте себе шестнадцатилетнего антихриста, который ненавидит дом, в котором живет. Несомненно, было тяжело находиться со мной рядом, я был несносен. Брат приходил с работы, а я сидел с приятелями перед телевизором, не помыв посуду или что там еще я обещал сделать. Он говорил мне что-нибудь или хлопал дверью. Все заканчивалось ссорой. Даже годы спустя стены нашей кухни были в буквальном смысле забрызганы кровью. У нас действительно доходило до этого.

- Но я не сомневаюсь, что он поддерживал вас после того, как умерла ваша мать. Ему к тому времени уже исполнилось 20.

- Он прекрасный человек. Очень честный. В то время он делал все, что мог. Помню, однажды мы крупно поссорились, и я швырнул в него нож. Я не хотел убить его, хотел просто напугать. И нож воткнулся в дверь: бум! Он посмотрел на него, и я тоже посмотрел. И до меня дошло: я мог бы и убить его, хоть и не хотел этого делать. И мы оба заплакали и признали, что злились друг на друга просто потому, что не умели горевать, понимаете... Потому что в доме никогда не говорили о матери.

- Как это "никогда"?

- Когда она умерла, мой отец прекратил о ней говорить. Эта тема никогда не поднималась в разговорах. Вот почему у меня не осталось никаких воспоминаний о матери, что странно.

- Действительно странно, ведь вам было 14 лет. Я читал, что она умерла после того, как вернулась с похорон своего отца. Это правда?

- Она потеряла сознание на похоронах своего отца, а мой отец поднял ее и унес. Она так и не пришла в сознание. Хотя.. на самом деле, мы не знали, пришла или нет. Мой отец, когда мы ссорились, мог пробурчать: "Я обещал вашей матери на ее смертном одре, что..." И никогда не заканчивал фразу. Мне бы хотелось, чтобы перед смертью он рассказал об этом... об этом и о другом.

- Вы чувствуете, что у вас остались вопросы к отцу, которые так и остались без ответа?

- Да.

- Но почему вы не спросили его об этом раньше?

- Я пытался. Он не отвечал.

- Например, о чем?

- Я хотел разговорить его и понять, почему он был таким, каким был. С тех пор я узнал кое-какие экстраординарные факты из истории нашей семьи. Сейчас мне не хотелось бы о них говорить. Но нет, он все время прикрывался молчанием и сарказмом.

- Вы хотели узнать, почему он был таким... каким именно?

- Закрытым, не интересующимся ничем. Как я уже говорил, советом моего отца было: "Никогда не мечтай. Мечтать значит разочароваться." Это было бы печально - никогда не мечтать. И, должно быть, с этого началась моя мегаломания. Он придерживался мнения, что не нужно строить грандиозных планов. А меня ничто другое не интересует.

- Но как именно он пытался вас сдерживать?

- "Зачем тебе в университет?" Я хочу сказать, он был сбит с толку, но потом сказал, "Да, отправляйся в колледж. Я, конечно, помогу тебе". Он в итоге согласился платить за уроки игры на гитаре, но это далось ему непросто. А больше всего в жизни он жалел о том, что не стал музыкантом и певцом. Это очень трудно понять. Я теперь отец четверых детей, и не могу себе представить, чтобы я так рассуждал. Но для него не позволять мне строить иллюзии было способом защиты от разочарований. В какой-то момент он перестал чего-либо искать в жизни. Может быть, ему пришлось чего-то себя лишить, и он не хотел, чтобы его дети прошли через это. Может быть, дело в этом. А может, он просто упорствовал в своей неправоте. Не могу разобраться. Какой еще могла быть причина? Чем еще это можно объяснить?

- Кем, по его мнению, вы должны были стать?

- Или пойти на муниципальную службу, как и он сам, что было безопасно, потому что оттуда так просто не уволят...или стать коммивояжером. Многие члены нашей семьи стали коммивояжерами. И, разумеется, именно им я в итоге и стал.

- В какой-то степени, возможно, и так.

- Нет, не просто в какой-то степени. Я уверен в этом. Во мне очень много от коммивояжера. И именно таким я себя и вижу. Я продаю песни тут и там, от города к городу. А в своей политической деятельности я продаю идеи. В мире торговли, в который я в данный момент вступаю, я тоже продаю идеи. Так что я считаю себя еще одним торговцем в длинной череде торговцев своего рода. Я на самом деле так думаю. Да благословит Господь моего дядю Джека!

_ Так, выходит, по линии вашей матери в семье были люди, добившиеся материального успеха?

- Один из ее старших братьев добился большого успеха в сфере страхования. Он уехал в Лондон, а потом ездил по всему миру. Они все хорошо зарабатывали, но он прямо-таки разбогател. Думаю, это было еще одним из поприщ, которые, по мнению моей семьи, я мог занять: стать агентом по страхованию. Для циркача, который вечно выступает без страховки, это был бы довольно странный выбор, правда? Тем не менее, вынужден признать, что это было здорово - вырасти в условиях, когда тебе не надо ничего добиваться самому. Обычно бывает как раз наоборот. Тем не менее, я был неуправляемым ребенком. А когда умерла мать, это перешло в бунт. Поэтому я не могу винить отца в том, что, по его мнению, меня не ждало в будущем ничего хорошего, ведь он видел, как я постоянно находил себе проблемы. Меня не интересовала школа, хотя учился я неплохо. Забавно, что у меня были лучшие отметки в классе - до того самого периода. И большинству детей, с которыми я общался, было наплевать на школу. Поэтому я не хочу взваливать вину на него.

- Потому что с вами было непросто.

- Безусловно.

- Тем не менее, в конце концов, вы пошли в университет.

- Да. Потому что туда пошли мои школьные друзья. И мне даже были интересны в то время разные идеи. Я проучился в университете две недели на отделении гуманитарных наук, моей специальностью были английский и история. Мне бы это понравилось.

- То есть как две недели?

- Меня зачислили по ошибке, как мне объяснили. В национальном университете необходимо было владеть ирландским, а я им не владел. Я провалился по ирландскому, и это обнаружилось. Меня выгнали из колледжа, хотя по остальным предметам я прошел.

- Как развивались ваши отношения с отцом после смерти матери? Думаю, они прошли через много стадий, вплоть до его недавней смерти.

- После смерти матери я замучил брата и отца. Трое мужчин жили в доме одни. Мы пережили ужасные времена. Наихудшие времена, которые только могут пережить трое мужчин, живущие вместе. Я помню, что отец буквально пытался вышвырнуть меня из дома. Я никогда не огрызался, но это было тяжело. В основном, были комичные случаи. Он беспокоился, заботился обо мне. Мне было 17 лет, я ходил на концерты панк-групп и приходил с них домой. Для меня и моей шайки друзей это было как бег с препятствиями: пробраться в дом, не разбудив его.

- Должно быть, он, бедняга, ночами не спал из-за вас. Помните ли вы какой-нибудь конкретный случай?

- Я обычно взбирался на второй этаж по водосточной трубе, потом дотягивался до окна ванной (довольно сложный маневр), открывал его, забирался внутрь, спускался на первый этаж и запускал друзей, чтобы еще немного потусить с ними. Помню, было четыре утра, я как раз проделывал весь этот сложный трюк, и тут отец просыпается и такой: "Это ты?" А я болтаюсь снаружи, за окном ванной комнаты. И я такой (бормочет, прижав руку ко рту): "Да, это я". "Поживей! И ложись спать." "Ага, хорошо..." И он не знал, что я висел за окном и вот-вот мог свалиться и переломать себе все кости!

- По вашим словам можно предположить, что он вас запугал.

- Нет, на самом деле нет. Думаю, просто в отношениях присутствовала некоторая воинственность. Мы отличались от других семей. Не у всякого отца в жизни случается так, что к его сыну приходят ребята в повседневной одежде, но при этом с «могиканом» и в ботинках Doc Martens. Иногда Гугги подъезжал к дому верхом на лошади. Мы с детства были сюрреалистами, нам это казалось очень забавным. Однажды, когда мне уже было больше двадцати, мои друзья, с которыми я поссорился, облепили всю мою машину оберточной бумагой и заляпали кучей яиц, превратив все это во что-то вроде папье-маше. Машина оказалась запечатанной в кокон из бумаги и яиц. А когда я проснулся, они меня закидали яйцами. На беду, проснулся отец, а он спал с оружием под подушкой…

- Вы имеете в виду, с пистолетом?

- Нет, с чем-то вроде железной дубинки. Так что, мы с отцом погнались по дороге за моими приятелями, вооруженные до зубов. Это было забавно. А он приговаривал: «У меня сейчас будет сердечный приступ… Долбанные ублюдки! Я их достану!»

- Почему вы продолжали жить с ним?

- Он дал мне год, в течение которого согласился кормить меня, предоставлять крышу над головой, все за свой счет. Он сказал: «Даю тебе год. Если до конца года с твоей группой ничего не выйдет, иди ищи работу.» Очень великодушный шаг, если вдуматься. Он смягчился. Помню необыкновенный случай, когда он по-настоящему выручил меня. На группу пришла посмотреть большая шишка и предложила нам издательский договор. Для нас это был важный момент, потому что мы были на мели. А с теми деньгами, которые он нам предлагал, мы могли устроить тур по Великобритании. У нас тогда не было контракта на запись. Мы говорили, «Благодаря этому туру, у нас будет контракт на запись». Но перед началом тура он позвонил и уменьшил сумму вполовину, зная, что нам придется согласиться на это, потому что мы уже наняли фургон, освещение и все такое. Все, что вы слышали о музыкальном бизнесе, в котором полно неудачников, - сущая правда. Но мы сказали этому типу, чтобы он подтерся деньгами, вернулись к семьям и попросили у них каждый по пятьсот фунтов. Мой отец дал деньги, отец Эджа и, по-моему, отец Ларри. Так что наши отношения, о которых вы меня спрашивали, начали улучшаться.

- Гордился ли ваш отец вашим успехом?

- Да, в некоторых отношениях он гордился. В середине 80-х я впервые взял его с собой в США. Он там никогда не был, и он пошел на концерт U2 в Техасе. Мне казалось, будет здорово, если он это увидит. Я попросил Уилли Уильямса, нашего дизайнера по освещению, направить луч света на палатку звуковиков, и в нужный момент сказал публике: «Знаете, тут сегодня присутствует человек, который ни разу еще не был в Техасе (они вопят и улюлюкают), никогда не был в США (тут они орут еще громче), никогда не был на концертах U2 в Америке (они чуть ли не встают на уши), - леди и джентльмены штата одинокой звезды, позвольте представить вам моего отца, Боба Хьюсона! Вот он!» И тут свет загорается, и мой отец поднимается с места. И что же он делает? Показывает мне кулак! Это был классный момент. Потом, после концерта, когда мы сошли со сцены, он зашел ко мне. Меня обычно штормит минут десять после концерта, и никто в это время со мной не разговаривает. Мне нужно время, чтобы спуститься с небес на землю. Я услышал шаги, обернулся. Это был мой отец, и у него был растроганный вид. Я подумал: «Боже, он собирается мне что-то сказать. Всю жизнь ждал этого момента.» Он протянул мне руку, а я ему свою, и посмотрел на меня покрасневшими глазами. Он сказал: «Сынок, ты настоящий профессионал».

- Профессионал? На меня вы тогда не производили такого впечатления…

- Невероятно, правда? Когда твои корни – в панк-роке, последнее, о чем думаешь, - это как бы тебе выглядеть профессионалом. Думаю, я показался ему претенциозным, и, вероятно, так оно и было. Наверное, он посчитал, что я смотрюсь нелепо, и, скорее всего, был прав. Он, как любой отец на свете, знал, где у меня слабое место. У него было очень черное чувство юмора.

- Как вы думаете, научил ли он вас чему-то, что пригодилось вам в дальнейшей жизни рок-звезды?

- Он занимал типично дублинскую позицию "мой сын - долбанный придурок". В этом была вся суть. Он заходил ко мне на кухню на первом этаже, где были все эти шкафы для посуды - они там так и стоят - и говорил: "Ха! Они, наверное, только тебя и ждали. Ты идиот! Антиквариат, как же. Да эти штуки похожи на клетки для кроликов. Хотя, в них даже животных нельзя держать. Ты, наверное, кучу денег за них заплатил? Дурень ты". Если я совершал что-то рискованное, он приподнимал бровь и качал головой, словно не в силах поверить моей глупости: "Ты что, не видишь, к чему это приведет?" Когда проходили годы, а его мрачные предсказания так и не сбывались, он немного смущался из-за того, что оказался плохим синоптиком. Мой брат всегда был очень трудолюбив, открыт всему новому, смекалист в бизнесе, знал, как заработать денег, и в этом плане был очень амбициозным. Но я никогда не проявлял никакого интереса к зарабатыванию денег. Поэтому, когда ко мне потекли наличные, мой отец изрядно повеселился.

- И, я бы сказал, он был прав.

- Он был прав. Он подумал: "У Бога, должно быть, есть чувство юмора. Он послал кучу денег моему сыну, которого деньги никогда не интересовали. А теперь посмеюсь-ка я над тем, как он пустит их на ветер. Он ведь непременно их растратит на всякие глупости".

- А как он относился к вашим детям?

- Он любил детей, любил своих внуков. Для него было важно то, что, когда у меня самого появятся дети, я сам пойму, каково это - быть отцом. Вся эта боль, страдания и т.д. Поэтому, когда я пришел сказал ему, что Али беременна, он разразился смехом. Он никак не мог успокоиться. Я спросил: "Что тут смешного?" А он ответил: "Возмездие!"

- Он оказался прав? Вам было так же трудно быть отцом, как ему?

- Нет. В нашем доме редко повышают голос. Атмосферу создает Али. Все сравнительно безоблачно.

- А как ваш отец ладил с Али?

- Очень хорошо. Женщины любили его. Он был очень обаятельным и дружелюбным. Он был счастлив - если не слишком сокращать дистанцию. Думаю, он гораздо легче открывался перед женщинами, чем перед мужчинами, и в этом я на него похож. Он был замечательным другом, у него было много друзей-женщин. У меня тоже. В этом что-то есть.

- Дал ли он вам какие-нибудь советы по поводу того, как обращаться с деньгами?

- "Никому не доверяй".

- Вы последовали этому совету?

- Вовсе нет. Доверие очень важно для меня. Позвольте сделать отступление. Знаете, как в супермаркетах все устроено с ценами: есть электронный счетчик по прайскодам. Приносишь им продукты, и они просто считывают цену. И Эдж рассказал мне об одном парне из Массачусетского технологического института, который недавно провел исследование и выяснил, что десять процентов такого счетоводства ошибочно. Причем, ошибки совершаются и в ту, и в другую сторону. Так что....

- Иногда можно от этого и выиграть.

- Иногда можно выиграть, иногда - проиграть. И шансы равны. Так что, никто особо не обеспокоился из-за ошибок в системе. И это, в каком-то смысле, учит доверию. Если доверяешь людям, то в десяти процентах случаев ты прогораешь. Я довольно доверчивый человек. Тем не менее, в десяти процентах случаев попадаешь в ситуации, в которые не попал бы, если бы был осторожнее. Но можно попасть в хорошие ситуации, в которые не попал бы, если бы не пошел на риск. Думаю, в этом разница между мной и отцом.

- Было ли что-то в отношениях с отцом, из-за чего вы чувствуете себя виноватым?

- По большому счету, это то, что ему пришлось иметь дело с рано развившимся ребенком. Это было непросто, особенно после того, как ему пришлось заниматься этим в одиночку. Меня злило то, что между нами были трения, но в течение последних недель я отпустил это чувство. Али сказала мне, что после его смерти я был непохож на себя, что я стал гораздо агрессивнее, раздражительнее, и бывал вспыльчивым, как отец. Итальянцы горюют подолгу, они целый год носят траур. А вот я, когда умер отец, отправился в небольшой отпуск, что можно считать эвфемизмом для пьяного загула. Я не люблю злоупотреблять алкоголем. Все, чем злоупотребляешь, выходит боком. Но будет честно, если я скажу, что поехал на Бали пить. С моим другом Саймоном (Кармоди, сценаристом) мы просто ушли в отрыв. Я хотел приглушить свои чувства, снять с себя эту ношу. Но, когда я вернулся, как ни странно, оказалось, что она все еще при мне. И оставалась при мне еще долгое время. На Пасху я пошел в церковь во французской деревне, где у нас есть дом, и почувствовал, что настал момент все это отпустить. Вулкан моих эмоций извергался в течение всей предпасхальной недели, и я хотел с этим разобраться, докопаться до источника. В той маленькой церкви, пасхальным утром, я просто встал на колени и отпустил весь тот гнев, который присутствовал в отношениях с отцом. И я поблагодарил Бога за то, что он был моим отцом, и за те дары, которые я получил благодаря этому. И я освободился. Я поплакал и освободился от этого.

- Раз и навсегда?

- Мне кажется, альбом How to dismantle an atomic bomb также помог мне освободиться от всего этого. Атомная бомба – это частичка отца, которая находится во мне. Sometimes you can’t make it on your own – своего рода лебединая песня. Я пел ее на его похоронах. Она в духе 50-х, звучит, как запись Фила Спектора. Там есть куплет, который я так и не стал записывать: When I was a young boy in the suburbs of Cedarwood/ I wanted to be great because good would not be good enough/ Now that I’m older, I don’t see things any clearer/ We’re closer now but still a long way off/ I need you to know you don’t have to do it alone/ Sometimes you can’t make it on your own. А потом начинается средняя часть, она чудесная. Я громко запеваю Sing, you’re the reason I sing… и в конце все меняется. Это простая песня, но, надеюсь, последняя, которую я о нем написал.

- Как вы думаете, что отец видел в вашем творчестве?

- Я вам скажу свое мнение. Ему были интересны духовные искания. Он не был верующим, он так и не поверил в Бога. Он был католиком, но веру он утратил.

- Это произошло вследствие какого-то события?

- Не знаю, что это было за событие. Мне кажется, церковь все испортила, все эти скандальные истории.. Я давал ему Библию или рассказывал, если ему было интересно, о своём видении Евангелий или о том, как они были написаны, или о контексте какого-то конкретного отрывка. Но он не велся на это. Тем не менее, он считал, что это самое важное, что я могу дать ему. Фактически, в группе ему больше всего импонировала наша вера. Он не понял кое-что из того, что мы записали в 90-х, потому что ему казалось, что это шло вразрез с религией.

- Некоторые фанаты также тяжело приняли альбомы, записанные вами в 90-х.

- Верно. Они их не поняли. На альбоме РОР, мне кажется, описаны трудные отношения с Богом. Looking for to save my soul… looking for to fill that God-shaped hole. Это довольно любопытные строчки, потому что это настоящий блюз, он идет от Роберта Джонсона и доходит до нас – пусть через эпоху технологий, сквозь грохот техно, но в нем та же тоска. Но отец этого не почувствовал. Многие люди этого не поняли, потому что хотели не думать, а только ощущать. Вот в чем разница. И это, по его мнению, было важно. Он спрашивал меня: «Ты что, сбился с пути?» А я ему: «Кто бы говорил! А ты? У тебя даже пути не было, чтобы с него сбиваться.» Мы ходили в паб по воскресеньям и выпивали вместе. Мы пили ирландский виски. В конце концов, он задавал мне прямолинейный вопрос, а мне приходилось давать ему честный ответ. И вопрос всегда касался моей веры в Бога. Однажды он сказал мне: «Я только в одном тебе завидую: ты веришь в Бога. Больше ни в чем». Вдумайтесь: я ведь пел, занимался всем тем, чем он мечтал заниматься, жил творческой жизнью. Он сказал: «По твоему виду можно подумать, что у тебя есть контакт с Богом». Я спрашивал: «А у тебя он когда-нибудь был?» Он говорил: «Нет.» Я: «Но ты же всю жизнь был католиком». «Да, католиков много. У меня был разговор с самим собой, вопросы без ответа. А ты, по-моему, слышишь отклик.» Я сказал: «Да, слышу». «Как ты это чувствуешь?» «Инстинктивно, я чувствую отклик на свою молитву или чувствую, что кто-то куда-то меня ведет. Или, когда я изучаю Писание, оно каким-то странным образом оживает и становится исполненным смысла в тот момент, когда я его читаю, а не просто историческим памятником». Он был потрясен этим.

- Так, значит, он считал вас набожным.

- Хотелось бы мне жить праведной жизнью… Я не смог бы проповедовать, у меня бы не вышло. Ясно же, что я плохая реклама для Бога. Артисты вообще люди эгоистичные.

Дата добавления: 0000-00-00